Тема дня солнечная карусель

    - Если мы посмотрим со стороны на свою судьбу, то увидим причинно-следственную цепочку, - последовательный ряд событий. Если мы попробуем вывести кривую движения молекулы себя в трёхмерной броуновской модели, то с первого раза может не получиться. Давайте воспользуемся аналогией попроще. Представим, что все ситуации нашей жизни – это упавшие друг за другом доминушки. Посмотрим теперь на этот зигзаг-шеренгу и выделим те точки, от которых линия судьбы круто меняла направление. Теперь соединим эти точки. Это и есть “принцип домино”. В жизни каждого человека есть поворотные пункты. Большая часть таких моментов лежит на предсознательном уровне, то есть вытесняется из памяти. И большая часть таких ситуаций пережита нами в детстве. Когда мы входим в область памяти, как в анфиладу ситуаций, ведущую нас сквозь время… назад и вниз; когда изнутри извилистого бесконечного коридора… мы начинаем слышать голоса людей, которых забыли,… и вспоминать их лица….

    Барбизан шёл на звук голоса. Казалось, где-то на том, крутом берегу реки, в сосновом лесу звонко кричит девчонка. Он вдыхал смолистый запах и шёл по асфальтированной аллее. Вдоль неё справа и слева тянулись стенды. Валя Котик, Марат Казей, Зоя Космодемьянская, Олег Кошевой…. Аллея полого спускалась и заканчивалась футбольным полем. Пора было возвращаться в отряд - скоро полдник. Бубен возвратился и моргнул. Лекционная комната, что-то бубнит Емеля…. Он удобнее устроился в кресле, закрыл глаза и стал вспоминать о том, о чём вспоминал очень редко, фрагментарно и с болью.
Ему шёл двенадцатый год, кода родители в очередной раз отправили его в пионерский лагерь. Вначале возникли лица: Игорь Балашёв, братья Тафанюки, белая чёлка боксёра, этот с монтировкой…
   Голос Емели доносился откуда-то издалека: “Их глаза и улыбки. Их голоса и фразы, последовательно, событие за событием…”
- Мамонт! – сказал Балашёв, когда медсестра шёлкнула фиксатором весов и сказала: “Сорок один килограмм, пятьсот грамм”. Голубые глаза, прищурившись, смотрели снизу вверх с вызовом и интересом.
- А ты у нас живой мишенью будешь, если такой борзый.
Эта была первая пионерская линейка сезона. Отряды в каре, в две шеренги. Под звуки баяна поднимается флаг. Открытие сезона. “Чего ему от меня надо? Младше меня на год. Хлюпик рыжий”.
    Сразу после полдника он устроился возле здания отряда на лавочке и открыл 17-ю страницу книги “Приключения Одиссея”. Перед ним возник Игорь Балашёв.
- Пойдём на карусели кататься.
    “Не пойду, - сам себе сказал Барбизан, - сейчас я встану и выйду из лекционного зала, сейчас…”
- Пойдём, я сказал, на карусель, – голос Балашова звучал требовательно. Ему невозможно было сопротивляться. Он предчувствовал недоброе. Зачем он тогда пошёл?
Через тенистый лог пол пологом сосновых крон, по тропинке вверх, они вышли на солнечную полянку. Там действительно оказалась сломанная детская карусель, покосившаяся, с ржавыми поручнями. Их было пятеро. Они обступили полукругом.
- Этот что ли?
- Этот.
- Ты чё, борзый?
    В таких ситуациях он терялся. Он не знал, как отвечать на подобные вопросы. Ему хотелось сказать, что не умеет драться, что он играет полонез Огинского, что ему нельзя, потому что пальцы надо беречь, так мама всегда говорит, когда цыпки на руках, и что, в действительности, он ни в чём не виноват, и ничего такого не сделал…
- На!
- Сука… ха!

    Барбизан открыл глаза и обомлел: под мерно звучащий голос, в лекционном зале призрачные тени водили хоровод. Казалось, участники семинара оставили свои тела в креслах, и ушли жить в фантомы. Он сморгнул, и иллюзии исчезли.

    Умываясь у питьевого фонтанчика, он дрожал как побитый щенок, а в глазах посверкивал никелем ломик в руках одного из них, а в ушах повторялось: “А, если скажешь кому-нибудь, вообще убьем”. В первый день его побили несильно: расквасили нос и подбили губу. Но именно в этот день натянулась в нём трепещущая мембрана страха, животного страха, который высверкивал никелем и бил по складам: “А-е-сли-ска-жешь-ко-му-ни-будь-воб-ще-убь-ем!”. Он сломался сразу и насовсем. С этого дня начались его мытарства и длились бесконечные три недели.
    На следующий день, после полдника, вновь явился Балашёв с приказом идти кататься на карусель. И он пошёл. Он теперь не мог не пойти, потому что им теперь управляла живая трепещущая оболочка. Его опять побили. И били теперь каждый день. Методично. После полдника. Сразу после полдника он шёл на заветную лавочку, открывал на семнадцатой странице уже заляпанную в пятнышках засохшей крови книжку, и ждал приглашения на карусель. Его жизнь теперь строилась с расчётом на послеполдничную расправу. Сразу, после очередной экзекуции с него будто груз снимали. Сейчас вечером он чувствовал себя словно бы облегчённым. Ему даже казалось, что всё правильно, так и должно быть. Он даже искал и находил за них объяснения, почему его бьют. Потому что, он не такой как они; потому что они - сильнее; потому что, у них было право бить. На них, сильных и более взрослых, он не обижался. Но, вот, Балашёв?! Вечером, перед сном он уходил в месть и мстил Игорю Балашову. Мстил бесстрашно, как пионеры-герои, там на аллее. В руках у него был советский автомат и на поясе связка гранат. Он стрелял без устали в это, ехидно смеющееся, белобрысое лицо. А Балашёв даже не замечал, он приговаривал: “Знаешь, как боксёры бьют? Они левой отвлекают, а правой – на!”. Так бился он не на жизнь, а на смерть. И погибал как герой. И оплакивал себя, и засыпал в слезах.
    Наутро было ещё ничего – полдник маячил где-то далеко, за сон-часом. Было время не думать и не вспоминать. Но чем ближе приближался “час карусели”, тем сильнее его охватывало беспокойство. Днём он уже не мог спать, лежал и старался отогнать навязчивое сверкание никелированного ломика. И вот - уже полдник, и вот, он в бездумье идёт и садится на лавочку. “Пойдём на карусели покатаемся?”.
Битый и униженный, с постоянно разбитыми губами, он вызывал лёгкое презрение у сверстников своего отряда. Тем, кто бил, он был и вовсе неинтересен. На солнечной полянке появлялся кто-нибудь один из них. И неизменно – Балашёв. На пути в столовую или обратно, порой, его останавливал кто-нибудь из них, и говорил примерно так: “Попался. Стой здесь никуда не дёргайся. Щас, я в отряд схожу, потом на карусель пойдём”. Он оставался и ждал, а они забывали. Так прошло две недели.
На родительский день приехала мама. Что заставило его молчать в ответ на её расспросы: то ли вечный страх, то ли смутная надежда на перемены? Пионер-важатая в приватной беседе выразилась так: “Знаете, мальчишки в этом возрасте часто дерутся, за всеми ведь не уследишь. А он не жалуется. Вы не волнуйтесь, я за ним присмотрю”. После родительского дня, встречая его, она приговаривала с наигранным удивлением: “А ты у нас оказывается драчун!”.
     За пять дней до конца сезона он сделал ошибку. Вечером он пошёл на танцы. Зачем? Чтобы посмотреть, с кем танцует та девочка, со светлыми косами. Он пробрался вдоль аллеи, между сосен к футбольному полю, на котором проходили танцы. Он встал за сосной, совсем близко от лавочки, где сидели и болтали девочки и она. И вот, он стоит и видит, как из толпы танцующих отделяется… боксёр, с льняной чёлкой. Вот, он подходит.
- А ты здесь чего делаешь?
А девчонки с интересом наблюдают, и она.
- Стой здесь, - развязно говорит боксёр, - щас, танец кончится, я те ****ы дам, чтоб не ходил, где не надо, тогда уёбывай в отряд.
    Он уходит в круг танцующих. Он остаётся и ждёт. Они слышали и тоже ждут с интересом, и она. Теперь на него словно столбняк находит. Уйти, убежать? Потом будет ещё хуже. Остаться? Они будут смотреть? До конца танца. Конец танца. Толпа расходится. Боксёр идёт к нему и улыбается… В этот миг струна страха, так долго корёжившая тело, вдруг взвизгнула и порвалась! Лопнула и разлетелась на куски от отчаяния и безысходности перед лицом безмерного и всеобъемлющего Зла. Перед его улыбающимся лицом. С визгом, с рычанием сквозь всхлип, он бросился первым. Тот не ожидал. Они повалились в пыль. Выталкивая из себя комки рыданий, он кусался и царапался как девчонка. Их растащили. Его подняли. Опомнился он только в корпусе на своей кровати. “Что же я наделал!”. Он искренне раскаивался, но было поздно. Они вновь появились впятером. Они зашли в палату. Он стал им интересен. Он малодушно попросил побить его после полдника. Они великодушно согласились.
     Назавтра, после полдника, как обычно, явился Балашов, и они пошли на карусель. По тропинке, через лог. Балашёв впереди, он за ним. Но когда вышли на полянку, и солнце сверкнуло сквозь ветви, когда он опять увидел их всех…. Что-то опять случилось внутри. Как будто взорвался гнойник в груди и гадость, вспучившись, хлынула из горла из глаз из носа. Перед глазами распласталось вдруг огненное живое пятно. Он вскрикнул и увидел всё со стороны. Он увидел, как медленно падает вместе с Балашовым на траву, рвёт его рыжие волосы. Как братья Тафанюки, мешая друг другу, пытаются достать его ногами, а боксёр встав на колени молотит его по затылку…. В этот раз его действительно сильно избили. Так, что сами испугались и отвели умывать к фонтанчику. В этот раз случилось самое главное: его ударили никелированной монтировкой по плечу! Было очень больно, он орал. Но, он не умер! Этим послеполдником случилось самое главное – он стал живой мишенью.
     Следующие три дня ничего не изменилось. Его водили на карусель и били, но теперь он сопротивлялся. Это сопротивление было непреднамеренным и внезапным. Сам он не хотел этого, но ничего не мог с собой поделать. Как только он выходил на полянку, в груди что-то лопалось, и он с криком и слезами бросался на того, кто был ближе. Боксёр отрабатывал удары, его валили с ног… потом умывали у фонтанчика. Приближался конец сезона…
     Барбизан открыл глаза и понял, что сидит один. Лекция давно кончилась, все разошлись. Его, видно, не стали тревожить. Ну что же. Идём до конца.
     Каждый, кто был в пионерских лагерях того времени, знает, что на “последнем костре” сводились счёты. На одном из сезонов, он помнит, забили до полусмерти пацана из второго отряда, выбили глаз... Он знал, что “на костре” его изобьют так, как раньше не били. Он боялся и смутно чувствовал, что не сопротивляться уже не сможет. И поэтому их кара будет ещё ужаснее.
     Весь этот день он не находил себе места. После полдника он пришёл на лавочку в надежде на “карусель”. Он прождал час. Он понимал, что они не придут. Они не пришли. И вот, когда упала ночь, и взметнулось бензиновое пламя, когда сухие сучья затрещали, и искры полетели в небо танцевать. А все, запели под баян: “взвейтесь кострами… дети рабочих”, - они пришли.
     В этот раз его отвели недалеко. Они стояли в логу под соснами, и ничего не происходило. И это было странно. Всё тянулось жутко медленно. Казалось, они сами не знали, что делать. Переглядывались и молчали.
- Ну, что! - голосом на срыв, отчаянно. Он сделал шаг первым.
 - Кто первый, гады-ы!?
- Стой, дурак! - крикнул боксёр. И снова стало тихо, только доносились со стороны звуки баяна и треск костра.
     А потом... потом, каждый из них по очереди, подошёл и отдал сплетённое из телефонной проволоки колечко. Он ничего не понимал. Они уходили.
Балашов сказал напоследок: “Всё-таки надо его было побить...”, и они исчезли, потерялись в темноте и сгинули в прошлом…. В этот вечер он так ничего и не понял.
     Только утром, в автобусе, он почувствовал, что вырвался из заколдованного круга. Вынув из кармана шесть плетёных колец, разглядывая их, он всё ещё не понимал, почему его не побили. И ещё не понимал, почему шесть?
Чьё шестое? Моё? Моё, что-ли?!!!
     И здесь, в автобусе, мимо бегущих перелесков, полей и посёлков, мимо страха, отчаянья и боли, насквозь пронзая будущее, его вдруг охватило ликующее, ОКРЫЛЯЮЩЕЕ ЧУВСТВО ПОБЕДЫ!!! И перед ним, перед этим чувством, все слова рассыпались в слезы и стали слепым звёздным дождём.

      Барбизан вспомнил лицо старшего брата и его слова. “Знаешь, что я тебе на это скажу? Наш тренер говорит: “Страх выходит из носа, вместе с кровью! Надо тебе боксом заниматься”. Стоп! Что он там говорил про домино? Домино! Это значит: пионерский лагерь – бокс – степень КМС – отбор в боевую группу войск – Афган – контузия - развод.
      Доминушки повалились друг на друга с костяным триумфальным стуком. И Слепая Звезда взмахнула хвостом, и прочертила огненный путь перед его лицом.