Записки рыболова-любителя Гл. 270-273

А через десять дней опять в ИЗМИРАН - на майскую секцию. И не потому, что член секции, а на предзащиту Смертина.
Володя Смертин двигался к защите диссертации как танк. В нём странным образом сочетались неуверенность, которая совершенно не вязалась с его внушительным обликом, и упорство, настырность даже, вполне этому облику соответствовавшие. В общем-то он был склонен к нытью и брюзжанию, но недовольство своё редко выражал открыто, а больше за глаза, то ли от неуверенности в справедливости своего недовольства, то ли просто от трусости. И то, и то, наверное.
Так было и во времена борьбы с Гостремом, за что Смертина не взлюбил Лёша Кочемировский, и позже, когда начался раскол с Латышевым: за его спиной Смертин с Лёнькой Захаровым чаще всех жаловались мне на него: не работает, мол, сам ни фига, только командует, - но в открытую ни раза оба не выступили.
Самое же паршивое было то, что Смертин якшался с Бобарыкиным, часто выпивал с ним, зная, что я терпеть того не могу, и не только я, но и многие наши. Так я и не понял, что его к Бобарыкину тянуло. По рассказам Коренькова и Клименко они с Бобарыкиным и меня в Вильнюсе поносили в пьяных базарных разговорах.
Я Володе часто выговаривал по поводу его моральной неустойчивости, особенно в первое время нашего с ним сотрудничества. Он не спорил (разве что в Ашхабаде один раз возник по пьяной лавочке, опять же в паре с Колей Бобарыкиным), соглашался даже, но, похоже, что вывод сделал такой - надо быть поосторожнее и Намгаладзе не сердить, раз он такой привередливый.
За меня как научного руководителя он держался цепко и в меня верил. Работал много и добросовестно. Всё время перед собой вожделенную цель видел - диссертацию, и очень спешил её сделать. Ещё в начале лета 1978 года он начал подъезжать ко мне с намёками, что не пора ли, мол, ему писать диссертацию, много ведь уже наработал, статей достаточно. Вон другие на чём защищаются, на ерунде всякой... Я ответил совершенно определённо:
- Пока рано. До других мне дела нет. Другие пусть нахрапом прут, а я своей репутацией научного руководителя дорожу, и мне нужна стопроцентная уверенность в том, что твоя работа - стопроцентная кандидатская диссертация. А такая уверенность у меня появится, если ты решишь задачу с источником, то есть задачу о генерации реальных внутренних гравитационных волн авроральной электроструёй, типа той, какую решили Ричмонд и Матсушита, но чтобы была новизна, нужно продвинуться дальше и исследовать зависимость параметров ВГВ от параметров источника.
Володя, не прекословя, хотя и с унынием, подчинился, но огорчался недолго, а принял моё предложение как программу действий, которые осталось произвести, чтобы достичь желанной цели, и с удвоенной энергией взялся за её выполнение. К Медео (октябрь 1978 г.) была готова постановка задачи, в Мурманске (февраль 1979 г.) были представлены наши первые результаты по генерации ВГВ, а к Звенигороду (декабрь 1979 г.) намеченная программа была в основном выполнена, и я "дал добро" на написание диссертации.
Володя рьяно взялся за этот решающий этап и быстро накаряпал, точнее, состряпал текст в основном из наших совместных статей, которые писал я один, ибо в литературном отношении Володя был совершенно беспомощен, порой даже безграмотен. Не забуду, как в своём первом отчёте он повсюду писал "леаниризованные уравнения" вместо "линеаризованные" (от слова линейный). Почти всё, что он написал в диссертации сам, было плохо, тяп-ляп, но Володю это не смущало. Он смиренно выслушивал мои замечания, спрашивал:
- А как лучше? - и тут же переделывал, записывая мои формулировки. Из всех наших он быстрее всех написал текст диссертации и небрежнее всех его оформил. Но работа сама по себе получилась крепкой кандидатской с большим даже запасом.

Особенности Володиного характера ярко проявлялись на рыбалке. В последнее время как-то сложилось, что на рыбалки я ездил либо с Серёжей, либо с Володей и с Лёнькой. Рыбаком Смертин оказался заядлым. Ничуть не менее, пожалуй, чем Серёжа. Зато уж совершенно на него непохожим по своим манерам.
Если Серёже, в сущности, не столь уж важно, куда ехать и что ловить, лишь бы ехать куда-нибудь и ловить что-нибудь, то для Володи это вопрос первостепенной важности, и каждый раз он очень боится прогадать - поехать не туда, где нынче хорошо ловится.
Результат для него - самое главное. Если Серёжа перед рыбалкой всегда в весёлом, бодром настроении предвкушающего удовольствие человека, то Володя - весь в сомнениях: а туда ли едем, а та ли погода, не испортится ли она, и будет ли клёв, и т.д., и т.п.
В отношении снастей, насадки и вообще подготовки к рыбалке Серёжа - разгильдяй. Вечно у него то поводки перепутаны или кое-как привязаны с кучей узелков, то крючки тупые, то трубки на удилище не держатся, то стульчик не взял (если он вообще есть у него), то хлеб забыл, то червей паршивых накопал:
- А, там накопаем!
- Где это там?
- А, по дороге где-нибудь! - хотя знает, что по дороге навозные кучи не расставлены.
У Володи же снасти всегда в отличном состоянии, полный набор насадок, удобные подставки для удочек, подсачек, экипировка с запасом на всевозможные варианты. И в процессе рыбалки он серьёзен, целеустремлён и неразговорчив, весь в деле. И не дай Бог, если у соседей дела идут лучше, чем у него: весь испереживается, начнёт суетиться, менять место, расспрашивать, какая насадка, какая глубина, и не успокоится, пока не догонит и не перегонит конкурента.
Ловит он часто лучше других, но не всегда - ведь в рыбалке ещё и везенье много значит. Неудачи Володя переживает тяжело и всё ищет виновных:
- Я же говорил, не туда надо было ехать!

Предзащита Смертина на секции прошла без сучка, без задоринки. Диссертацию рекомендовали к защите, и у Володи появились реальные шансы защититься ещё этой осенью. Отмечая событие, мы с Володей и Вадимом Ивановым, тоже в это время находившимся в командировке в ИЗМИРАНe, и с Юрой Ситновым крепко набрались вечером после секции, а утром Володя как начал нас опохмелять "абрикотином" - настойкой какой-то абрикосовой, так и провели за ним целый день в табачном дыму, не вылезая из номера.
После того как в Норильске я выкурил одну сигарету в конце банкета, я стал позволять себе такое и вообще после выпивки, в стиле Саенко, который похвалялся, что всю неделю не курит, а каждую субботу после бани и маленькой смолит вовсю и при этом считает, что вообще-то он не курит. Мне казалось, что теперь я уже отвык от никотина окончательно, и одна-две сигареты после рюмки меня не затянут вновь на неправедную дорогу. Ну, а за этот опохмелочный день я выкурил не одну-две сигареты, а пачку, как в былые времена. И на следующий день позволил себе одну сигарету. А там решил, что по одной сигарете в день вообще можно, не страшно. Или там по две.
И через месяц я уже опять курил напропалую. Весь мой героический подвиг отвыкания и четырёхмесячное воздержание пошли насмарку. Сашуля мой срыв восприняла как личное оскорбление, как надувательство, и обиделась на меня буквально до слёз:
- Так обманул!...
Я, в свою очередь, возмущался:
- Что я, нарочно, что ли? И в конце концов я никому торжественных обещаний не давал. Сам захотел - бросил. Теперь вот снова начал и ничего не могу с собой поделать. Потом, может, опять брошу. Опыт уже есть.

271

Из дневника погоды.

10 мая 1980 г. Температура +7°+11°, давление 760 мм, ясно, ветер северо-западный, умеренный до сильного. Ездил на Полесский канал под Головкино. С 14 до 19 часов поймал 30-40 штук мелкой и средней густёры. В Полесске на Дейме с утра брал лещ, видел щук, пойманных на донку на выползка.

11 мая. Температура +9°+6°, давление 762 мм, ясно, ветер северо-западный, умеренный. На Нансена хорошо ловится карась на резинку.

17 мая. Температура +8°-16°, давление 754 мм, переменно, ветер переменных направлений, преимущественно северный. Ездили с Серёжей в Головкино. Хорошо клюёт мелкая и средняя густёра на хлеб. У Серёжи с донки сошёл лещ. В Полесске ловят леща, но помалу.

25 мая. Температура +8°+14°, давление 747 мм, ясно, ветер юго-западный, слабый. Ездили с Серёжей в Знаменск на Прегель. Он поймал крупного подлещика, а я упустил здоровенную плотву, взяла на выползка на спиннинговую донку, я её уже вытащил и решил Серёже показать - она висела как дохлая, а тут вдруг дёрнулась и свалилась в воду. Погода чудесная. Мальчишки рядом в бочаге поймали двух щук на живца, а мужик удочкой на выползка - судака на полтора килограмма.

31 мая 1980 г. Температура +15°+10°, давление 741 мм, утром ясно, вечером пасмурно, дождь, ветер южный, юго-западный, западный, северо-западный. Ездили со Смертиным на Зеленоградский канал. Лещ нерестится в кувшинках. Я поймал совершенно неожиданно (первый раз в канале) карася граммов на триста, Володя - подлещика. Накануне в городе везде хорошо брал карась, а сейчас нерестится.

8 июня. Температура +19°+25°, давление 749 мм, ясно, ветер восточный, юго-восточный, умеренный. С утра хорошо клевал крупный карась на Нижнем озере. Днём плохо.

До июньской секции Учёного Совета, на которой я надеялся представить, наконец, свою диссертацию, осталось около недели, и я отправился в Москву, чтобы заранее ознакомиться с отзывами Иванова-Холодного и Фаткуллина и подготовить ответы на их замечания. Приехав в Москву, звоню первым делом Холодному:
- Гор Семёнович? Здравствуйте. Это Намгаладзе. Я в Москве. Как бы нам встретиться, чтобы обсудить Ваши замечания по моей работе?
- А я Вашу работу ещё не прочитал, - услышал я спокойный ответ.
- Как так? - опешил я (вместо того, чтобы извиниться за беспокойство) и не удержался, чтобы не проныть: - Вы же обещали!...
- Что же Вы думаете, у меня других дел нет кроме Вашей диссертации? - в голосе Холодного уже чувствовалось раздражение. Я взял себя в руки:
- Ну, что ж, извините. Жалко, конечно. До свидания.
Оставалась надежда на Фаткуллина. Но и он меня не обрадовал:
- Знаешь, Саша, я не успел твою работу прочитать. Тут в командировку пришлось съездить... Ты уж извини.
- Но, Марс, моё выступление на секции в повестке дня. Работы мои ты и так знаешь. Давай, посидим пару дней вдвоём, я тебе всё поясню сразу, чтобы тебе лишнего не читать...
- Нет, нет, Саша, не уговаривай. Это дело серьёзное, к нему нельзя поверхностно относиться. К тому же эти дни я занят буду. Слыхал, тут у нас Мансуров сегодня умер? Прямо на заседании Учёного Совета. Надо будет на похороны идти...
- Но ведь так ты меня на осень отбрасываешь, это ж последнее заседание секции перед летними каникулами!
- Сочувствую, но ничего не могу поделать.
Я отправился к Лобачевскому.
- Лев Алексеевич! Как быть? - не дают отзыв ни Иванов-Холодный, ни Фаткуллин. Говорят, не успели прочитать.
- Ну, а я что могу поделать?
- А разве без этого внутреннего отзыва секция не может меня заслушать и оценить, можно ли меня выпускать на защиту? Ведь формально для ВАК никакой внутренний отзыв не нужен.
- У нас в ИЗМИРАНе такой традиционный порядок. И не будем его нарушать. Ищите себе отзыв.
- Но как я буду его сам искать? Вот Вы - председатель секции. Поручите официально какому-нибудь члену секции - доктору написать отзыв. Тому же Марсу. Я ведь к нему неофициально обращался. Может, он Вас послушает.
- Хорошо, попробую. - Лобачевский снял трубку и набрал номер Марса. - Марс Нургалиевич? Вы для Намгаладзе отзыв к секции готовите? Нет? Не успели прочитать? А если я Вас официально попрошу? Всё равно не успеете? Понятно. Нy, что же. Очень жаль.
И Лобачевский положил трубку.
- Не хочет. Ничего не могу поделать. Придется переносить на осень.

Я поплёлся на телеграф и отправил Сашуле телеграмму: "Предзащита переносится на осень", чтобы за меня зря не болела. На телеграфе неожиданно встретил Лию Силячевскую, которую давно уже не видел. Она заметно постарела, а тут ещё опухшая, в слезах.
- Ты что такая расстроенная? Что случилось?
- Дядя Серёжа умер.
И тут я вспомнил, что Мансуров её близкий родственник, муж сестры её матери. Я выразил соболезнование, а Лия всё же расспросила про всех - про Сашулю, детей, Шагимуратова, Бирюковых... Не забывает Ладушкин.

272

18 июня я улетал в Калининград из Внуково. Был утомительно жаркий летний день, а я в пиджаке (для выступления на секции), взопревший, являюсь на регистрацию и узнаю о задержке рейса на четыре часа. Куда деваться? Тащиться по такой жаре обратно в Москву, а потом снова сюда? Размышляя на эту тему, я вышел покурить на воздух. Снуёт народ туда-сюда. Вон обои кто-то тащит. Кстати, Сашуля мечтает сделать ремонт, пять лет уж пролетело, как поселились в Калининграде. А обоев не достать. Вон ещё обои несут. Уж не продают ли их здесь где-нибудь поблизости? Сходить что ли в посёлок Внуково, посмотреть, чем там торгуют?
По дороге мне попались ещё двое с обоями, и я уже не сомневался, что их продают здесь, во Внуково. Так оно и оказалось. В хозяйственном магазине продавали обои разных сортов, и народу было немного, очередь человек в пятнадцать. Через час я волок две связки рулонов обоев трёх сортов, которыми можно было оклеить две наши комнаты и коридор. И вполне приличные обои. Вот Сашуля обрадуется! Хоть такой навар с этой командировки, раз уж с секцией не вышло.
Но с этими обоями я был теперь привязан к аэропорту, не становится же в сумасшедшую очередь в камеру хранения. Да и ехать в Москву теперь никакого смысла, только и прокатаешься по жаре в автобусе... Нет уж, буду здесь сидеть. Вот только почитать ничего нет. Зато есть ручка и бумага. Можно писать. Начну-ка я писать мемуары!

Так мне это помнится сейчас. Но на первой странице рукописи "мемуаров" стоит дата 16 июня. Значит, начал я их писать ещё в ИЗМИРАНе за два дня до отъезда (ибо в дневнике погоды записано, что в ИЗМИРАНе я был с 11 по 18 июня). Следующая запись в рукописи сделана 17-го, а потом 21-го. Так что здесь противоречие и где-то ошибка, либо неверно датирована вторая запись, либо вылетал 17-го, а не 18-го. Но что писал в аэропорту с обоями, - помню вроде бы точно.
Но не важно. Так или иначе, но три года и восемь месяцев я пишу эти "мемуары" (эти строчки я пишу 18 февраля 1984 года), и дошёл в своём описании до момента, когда начал его, то есть почти поймал себя за хвост. Осталось описать то, что произошло за эти три года и восемь месяцев и что ещё произойдёт за то время, пока я буду описывать эти три года и восемь месяцев (Ахиллес всё-таки догонит черепаху! - будем надеяться).

По приезде домой я узнал от Смертина последние рыбацкие новости: на днях Хорюков на Зелёном острове поймал за ночь на донки десять угрей на обычного червя.
- Надо ехать, - решили мы с Володей и с Серёжей, и в пятницу, 21 июня, в четыре часа дня были с рюкзаками и снастями на причале у вагонзавода, где погрузились на "Ракету" и, весело распивая пиво (см. фото) в предвкушении рыбалки с ночёвкой, отправились на Зелёный остров, что напротив Светлого, один из гряды узких длинных искусственных (насыпных) островов, отделяющих морской канал от Калининградского залива. Последний раз я был на нём с Галкой Петровой после окончания 9-го класса, то есть летом 1959 года - 21 год тому назад. Рыбачить же здесь мне ещё ни разу не приходилось.
Едва мы высадились, пошёл дождь, причём сильный, порывы ветра гнали невесть откуда взявшиеся тучи, а ещё полчаса назад ничто вроде бы не предвещало такого безобразия. У всех нас, слава Богу, были проолифенки, и дождь нас не пугал. Первым делом мы занялись дровами для костра и самим костром, пока не всё ещё затопило, и обеспечили себя теплом и светом на всю ночь. Пока мы занимались этим, дождь прошёл также вдруг, как начался. Тучи разогнало, солнышко выглянуло, и мы приступили к собственно рыбалке, а именно, к закидыванию донок: у каждого по три штуки на спиннингах.
К одной я приспособил в качестве сигнализатора поклёвки могучий сувенирный "Валдайский колокольчик" размером с детский кулачок, подаренный как-то Людой Лебле, но услышать его звон как сигнал поклёвки так и не удалось. Зато одну поклёвку увидел: рвануло так, что я выронил фотоаппарат, бросившись к спиннингу. Никакого звука колокол при этом не издал, просто дёрнулся весь вперёд - не та частота, значит... Больше поклёвок до самой темноты не было, ни у меня, ни у Володи с Серёжей, ни на донки, ни на удочки.
Когда стемнело, мы оставили донки заброшенными в канал, а сами расположились у костра, "у нас с собой было". Мы сидели, выпивали, уничтожали свою снедь, курили, разговаривали - славно так... Потом пошли проверять донки. Кое-где черви были объедены, но ничего не попалось. Закинули снова и улеглись прикорнуть. Часик поспали и снова пошли проверять, из-за волн от проходивших по каналу кораблей лесы донок ослабли, провисли и болтались туда-сюда, надо было снова перезакидывать.
У меня две донки вообще перепутались друг с другом, а когда стал вытаскивать третью, было такое ощущение, что волочу кучу водорослей, еле тянул. Водоросли на ней, действительно, были, но был и угорь! - под килограмм почти, второй в моей рыбацкой практике. В потёмках я с ним измучился, пытаясь снять его с крючка, не обрывая поводок, который он намотал, конечно, на себя, продолжая упруго извиваться.
Мой угорь воодушевил Володю и Серёжу, и они решили теперь бдеть прямо у донок, а я, перезакинув снасти, прилёг на песочке метрах в двух от воды и задремал, скорчившись в своей проолифенке как в чехле. Проснулся я, когда на меня рухнул водяной вал, набежавший на берег от огромного судна, шедшего по каналу явно с превышением скорости. Когда такая громада идёт по каналу, то вначале перед кораблём на расстоянии метров в сто от него вода как бы всасывается им под себя и назад, обнажая дно у берега, а потом возвращается высоким валом, который и накрыл меня с головой. Не помогла и проолифенка с капюшоном, вода проникла внутрь костюма, и остаток ночи мне пришлось сушиться у костра.
Утром появились какие-то мальчишки, похоже, из Светлого. Они порыбачили часа два где-то ближе к краю острова и потом прошагали обратно, таща громадного угря в мою руку толщиной (или в детскую, во всяком случае). А мы больше так ничего и не поймали. Мой угорь остался единственной нашей добычей.
Часов в одиннадцать утра мы уехали первой "Ракетой" домой, совершенно разморившись к этому времени от установившейся жары, да и после ночной бессонницы. Угря своего я завялил и отвёз в Севастополь, где мы с Павлом и Милочкой изничтожили его под пиво. К этому времени он уже слегка пересох и порезиновел, но всё же был хорош и весь пропитан жиром.

273

А через два дня мы с Кореньковым отправились в Тбилиси: я - как зампредседателя программного комитета очередного (пятого) Всесоюзного семинара по моделированию ионосферы, а Юра - как его Учёный секретарь.
Будучи по паспорту грузином и нося грузинскую фамилию, я впервые - на тридцать седьмом году жизни! - оказался в столице Грузии и всего лишь в третий раз в Грузии вообще. Предыдущее свидание с землёй предков было двадцать шесть лет назад, летом 1954 года, когда мы всем семейством ездили в Батуми, из которого я привёз себе стригущий лишай. Тогда я был учеником, окончившим четвёртый класс, а теперь стал учёным, толкающим свою докторскую диссертацию.
Того, что я, грузин, за всю свою жизнь ни разу не был в Тбилиси, где живёт мой родной дядя, младший брат отца - Пантелей, и где долго жила моя бабушка, я очень стыдился и всем своим знакомым говорил, что был в Тбилиси, только очень давно, в детстве. Свои знания о Тбилиси, почерпнутые из книг и рассказов отца, выдавал за свои воспоминания.
С того случая, как я оболгал своего врага Мишку - предводителя "барабанщиков", якобы обжегшего мне руку, ложь противна мне. Гиперболизация мне свойственна, это отмечал часто Юра Мальцев, который говорил, что мои пересказы понравившихся мне фильмов или литературных произведений интереснее их самих; значит, я искажал эти произведения, тем самым - лгал. Но лгать по существу - с детства мне было трудно до тошноты, хотя и приходилось. В зрелом возрасте ложь о том, что я бывал в Тбилиси, была до сих пор моей самой крупной ложью. Но стыд по поводу того, что я до тридцати семи лет не был в Тбилиси, был сильнее отвращения к лжи. И вот теперь мне больше лгать не надо.

Семинар намечалось провести с 25 по 27 июня, то есть планировалось отвести на заседания три дня, но местные организаторы сумели раздобыть гостиницу для участников лишь на два дня из-за того, что в связи с московской олимпиадой множество научных и прочих сборищ было перенесено из Москвы в Тбилиси. По этой причине программный комитет решил заранее собраться в Тбилиси, чтобы перекроить программу. Наше с Кореньковым появление в Тбилиси на два дня раньше начала семинара не должно было быть неожиданностью для местного оргкомитета, поэтому мы не беспокоились о ночлеге, хотя и прилетали уже к вечеру, около девятнадцати по местному времени. В оргкомитете были мои если не друзья, то во всяком случае хорошие знакомые - ионосферщики-грузины, горячо приглашавшие меня в Тбилиси и обещавшие радушный приём.
Зная о традиционном грузинском гостеприимстве, я тайком надеялся, что нас встретят в аэропорту. Увы, эти надежды не оправдались. Звонки домой к Хантадзе и Хочолаве - докторам наук, членам оргкомитета, также не увенчались успехом: первый читал лекции вечерникам в университете, второго просто не было дома (как потом оказалось, он уехал в аэропорт встречать, но увы - не нас, а иркутян во главе с профессором Валерием Михайловичем Поляковым). Ну что ж, мы с Юрой отправились в центр города, надеясь, что оттуда дозвонимся до Хантадзе, а между звонками погуляем по городу.
Садясь в автобус, идущий из аэропорта в Тбилиси, мы обратили внимание на миску с серебром рядом с шофёром, куда кидают мелочь непонятно по какой таксе. Шофёр ни сдачи, ни билетов не даёт. Мы попросили билеты по привычке командированных собирать все финдокументы для авансового отчёта. Шофёр посмотрел на нас как на ненормальных и дал какие-то измятые клочки. Остальные пассажиры, по-моему, тоже смотрели на нас с неодобрением. 
На наше счастье долго болтаться по городу с вещами, то бишь портфелями, набитыми бумагами, нам не пришлось: Арчил Хантадзе появился дома, и мы, наконец, до него дозвонились. Надо заметить, что с Арчилом у меня были уже почти на самом деле дружеские отношения, а с его начальником, замдиректора Института Геофизики Грузинской Академии Наук, Гоги (Георгием Михайловичем) Хочолавой - довольно шапочные. Поэтому мы и звонили в основном Арчилу.
Узнав, что мы находимся у метро "Площадь Ленина", Арчил велел нам ждать его и через десять минут подкатил на своём "Москвиче", остановившись в неположенном месте. Отчаянно помахав руками, он призвал нас в машину и повёз в гостиницу, уверяя, что нас должны были встречать сотрудники Хочолавы. Устроив нас в гостинице, Арчил повёз нас к себе домой попить чайку, а как оказалось на самом деле - коньяку с сухим домашним вином и с на скорую руку соображённой закуской блюд эдак из восьми.
Живёт Арчил с родителями, женой и двумя детьми в старом доме на окраине Тбилиси, в пятикомнатной квартире с садом, верандой, оплетённой виноградом, бассейном и гаражом. Отец Арчила - профессор сельхозинститута, мать - преподавательница этого же института. Сад, веранду и бассейн его родители создавали сами на привозной земле (дом стоит на склоне горы).
Арчил сам профессор, завсектором Института геофизики, преподаёт ещё в университете, но денег, как он говорит, не хватает. Как я понял, не хватает для поддержки престижа  - главного целевого элемента в жизни городского грузина. Нужен ли ему этот престиж сам по себе, или престиж нужен для денег, а деньги для престижа - с этим мы не успели в тот вечер разобраться.
Из последующих бесед с Ирмой, его сотрудницей, я понял, что тут важен эстетический элемент: грузины любят жить красиво, не копят деньги, а тратят их на сегодняшнее внешнее оформление своей жизни. И в этом они, пожалуй, преуспели, хотя, конечно, относительно.
Напоив нас и выпивши сам, Арчил отвёз нас на машине в гостиницу. Иметь машину и хорошо ездить на ней даже под градусом - составная часть престижа. По дороге Арчил рассказал анекдот:
"Грузин вот так везёт пассажира по городу на машине, вдруг - красный свет. Он - ноль внимания! Мчит себе на красный. Пассажир волнуется: - Ты что? С ума сошёл? - Тот отвечает ему: - Не волнуйся, я - мастер.
И так несколько раз. Вдруг - зелёный свет, а он жмёт на тормоза.
- Ты, что? Зелёный же!
- Боюсь, что по той улице мастер едет!"
На следующий день мы с Юрой, опохмелившись дешёвым сухим вином, совершили свои программные дела, в ходе которых выяснилось, что оргкомитет и программный комитет разослали участникам семинара оповещения с указанием разных сроков начала семинара. Это привело к тому, что вечером в вестибюле гостиницы "Аджария" скопились участники семинара, приехавшие на день раньше срока, назначенного оргкомитетом, а администрация гостиницы не желала их селить.
Никого из оргкомитета в гостинице не было, и атаку жаждущих поселиться пришлось принять на себя единственному присутствовавшему там ионосферщику-грузину, к тому же заместителю председателя программного комитета - мне. Первых 25 прибывших всё же в гостиницу поселили, а 13 последующих, утомлённых перелётом и изнывавших от жары, ждали вмешательства высших сил в лице Хочолавы.
Увы! Хочолава и не думал чесаться. "Что я могу поделать, дорогой", -отвечал он мне по телефону. - "Такой сезон, да и время вечернее. Пусть попробуют на велодром обратиться, там номера большие, и соревнований сейчас нет".
А среди страждущих были мои знакомые и даже друзья - Лариска Зеленкова (25 лет знакомства), Серёжа Авакян (20 лет) с женой, Люда Макарова - все ленинградцы, Толя Колесник из Томска, Витя Мингалёв из Апатит. И все, естественно, упрекали за такой приём меня. Я отшучивался:
- Товарищи! Я - грузин только по паспорту и по фамилии, и я не из оргкомитета, а из программного!
Единственная поддержка, которую я смог им оказать, заключалась в том, что я откупорил две бутылки сухого вина, купленного на вечер, порезал колбасу и хлеб и малость подкрепил силы бедняг, развлекая их разговорами. Наконец, это сборище в вестибюле надоело администратору, он сжалился и расселил всех по номерам, каковых оказалось свободными в достаточном количестве.
Последующие два с половиной дня я добросовестно работал на семинаре: выступал с докладом, председательствовал, участвовал в дискуссиях, вырабатывал решение, трепался в кулуарах. Всё это сопровождалось ежевечерними сборищами то у одного в номере, то у другого. Разговоры, разговоры... За жизнь, за Бога, за науку. Недосып, жара. Наконец, товарищеский ужин, тосты Хочолавы в форме анекдотов, чача, домашнее сухое. Непонятное перемещение (как бы по воздуху) из института, где проходил банкет, в гостиницу, где банкет по инерции продолжался и, наконец, затух...
Наутро меня, ещё слегка качающегося, посадили в старенькую "Волгу", за рулём которой сидел грузин лет 45-ти - 50-ти, назвавший себя Натаном. Я сел рядом с ним, а сзади разместились Лариска Зеленкова, Люда Макарова и Ирма - жена Натана, которую я запомнил по её секретарской работе в местном оргкомитете семинара. Мы поехали в Мцхету, пригород Тбилиси в 30 км от города в направлении Военно-Грузинской дороги, где находится древний монастырь, основанный Ниной Просветительницей в IV или V веке н.э.
В соборе было прохладно, даже экскурсанты не мешали (в их числе, конечно, попалась на глаза кучка участников семинара во главе с Серёжей Авакяном), не хотелось уходить, но нас повезли обратно в Тбилиси, на базар, где Лариска и Люда затаривались овощами и фруктами домой отвезти, а я просто бродил между рядами, любовался натюрмортами из чисто вымытых и аккуратно сложенных даров земли, пил воду из фонтанчика, ел мороженое.
Затем заехали в гостиницу, куда как раз забежал Серёжа Лебле (тоже, кстати, с базара) и поехали дальше: на Черепашье озеро. Поднимаясь в гору, "Волга" надорвалась, заглохла, и мы устроили пикник на обочине напротив музея грузинского народного зодчества. На фоне панорамы лежавших внизу новых районов Тбилиси, в тени кряжистой сосны, на травке мы пили "Хванчкару" со спецлимонадом (продают для избранных, с пробкой, обёрнутой фольгой) - в жару сухое надо разбавлять, чтобы не развезло, и жажда лучше утоляется, ели курицу, яйца, сыр, помидоры, огурцы, абрикосы, черешни и вишни. Всё это из багажника "Волги".
Когда Натан отошёл к машине устранять неисправность, Ирма немного рассказала о нём. Он сын известного грузинского драматурга Ваазова, репрессированного в 1937 году. Сейчас в Тбилиси на доме, где жил Baaзов, повешена мемориальная доска. Сам Натан - физик-твердотельщик, кандидатскую защитил недавно, не хотел вообще защищаться. Большой любитель литературы, писал и публиковал стихи. Внешне он корректен (очень аккуратен, по словам Ирмы) и весьма сдержан. Не курит, вина не пил, только лимонад.
Неисправность Натану устранить не удалось (было похоже на обрыв в цепи электропитания), и  мы бесшумно - безмоторно то есть скатились с горы в Тбилиси, где под уклон проехали несколько кварталов и остановились. Распрощавшись с любезными гидами и обменявшись с ними извинениями и утешениями в связи с поломкой машины, мы пересели в городской транспорт, добрались до гостиницы, приняли душ, запаслись вином (а остатки закуски от пиршества нам отдали Ирма с Натаном) и отправились в центр к фуникулёру.
Кстати, когда мы толкали "Волгу", пытаясь её завести, нам встретился Серёжа Лебле, браво марширующий в гору по нашему же маршруту. Его целью был парк имени Сталина, куда он хотел попасть через Черепашье озеро, для чего нужно было пройти около восьми километров по горам. В портфеле у него гремели две бутылки вина по 0,7 литра, которые он безуспешно пытался открыть по дороге - все ногти, говорит, изодрал. К сожалению, у нас в машине ножи были упрятаны где-то далеко в багажнике, и мы ничем не смогли ему помочь, неудобно было отвлекать Натана от его волнений по поводу заглохшего мотора.
(продолжение следует)