Б А М

Александръ Дунаенко
Б А М

Я никогда не обольщала, не обманывала себя несбыточными надеждами. Я ничего не выдумывала себе и смеялась над теми, кто легко всему верил и кидался, очертя голову, куда попало, подхватив какую-то новую, модную идею. Я была очень практичной девушкой. Почему была? Потому что сейчас я уже совсем не та, и мне давно на всё наплевать.
Когда первые звуки, первое эхо прокатилось по стране загадочным гулким словом БАМ, я уже тогда понимала, что это такое. Уже тогда я знала, что никакой романтики там нет, есть, видимо, голая необходимость, что стране это нужно и, для воплощения в жизнь грандиозного плана, будет использована вся мощь государственной машины, и основными двигателями здесь будут деньги и пропаганда. Как пропаганду, я и восприняла весь шум, который с готовностью подняли газеты вокруг нового слова, все песни, все стихи, весь этот бум о БАМе.
И всё-таки я, в числе первых, поехала туда. Каждый в жизни должен что-то сделать, хотя бы побыть строительным материалом, если не дано строить самому. В качестве такого материала я и дала себя использовать на БАМе.
Я бросила институт. Бросила свою любимую математику и логарифмы и, с путёвкой в чемодане, покатила на БАМ. Почему? Мне хотелось чего-то необыкновенного. Я видела многих девчонок 15-ти, 17-ти лет, они ехали с глазами, в которых светились какие-то надежды. Им чудился новый, радостный мир, жизнь, полная приключений и чудес. И это было обыкновенно. Их были тысячи, таких девчонок. А я, я, которая не строила никаких иллюзий, которая не собиралась делать карьеры и загребать кучи денег – я была одна. Я знала, на что иду. Знала, чем это может кончиться.
Я ничего не умела. У меня не было никакой специальности. Но я была женщиной и умела вести хозяйство. Меня взяли в бригаду варить, стирать бельё. Было трудно. Было несказанно трудно. Но я понимала, я слишком хорошо понимала, что всё это нужно стране, что иначе нельзя, что кто-то должен быть строителем, а кто-то – строительным материалом.
У меня не было парней. Как-то так не получилось. А, через месяц, на БАМе, я стала женщиной. Тогда шёл дождь. В палатках стояла вода. Болели руки, ужасно хотелось плакать. Сумерки запутались в высоких соснах, и нельзя было понять, день или ночь за мокрым, холодным брезентом палатки. Ввалился Костя, бригадир. Пьяный, он сказал, что я дура и сволочь и полез меня целовать. Мне было всё равно. Уже всё равно. Если бы меня в тот момент хотели убить, я и тогда бы не пошевелилась.
Я не захотела стать матерью. Тогда бы мне пришлось уехать отсюда. А я решила испить чащу до конца…
Но операция прошла неудачно. В наших условиях это было почти самоубийство, но я почему-то думала, что мне-то должно повезти, ведь я такая молодая, а в 19 лет…
Скорее всего, жить мне осталось недолго. И это я тоже знаю. Я всегда всё так хорошо знала. Но, когда я думаю, что всё можно было устроить иначе, и впереди было бы много-много всего другого –институт, семья, дети… Да, это было бы прекрасно. Но, если бы не было бы меня, если бы не было таких, как я, разве можно было бы создать что-либо серьёзное, значительное? И пусть я была только строительным материалом, топливом для огромного паровоза, я уже сгорела, и моё тепло продвинуло его на несколько метров. И, когда от Байкала к Амуру помчатся сверкающие электровозы, кто-нибудь, может, и подумает с благодарностью обо мне, обо всех тех, кто искалечил здесь свои жизни и судьбы на пользу  о б щ е г о  дела, и кто был здесь всего лишь строительным материалом…