Арабика с ложечки

Ранним летним утром бабушка выпроваживает тебя во двор, благоухающий вишневым компотом и абрикосовым вареньем, и ты наслаждаешься прохладным теплом и ярко-голубыми цветочками, которые вовсю распустились, а к полудню обязательно закроются. Ты усаживаешься на лавочку и уже знаешь, что когда бабушка приготовит обед, вы пойдете на речку, прихватив с собой соседскую Люду, бабушкины пирожки и бутылку с компотом, но до этого еще далеко. А пока ты рассуждаешь о том, выйдет ли погулять Валерка из первого подъезда, который  ростом тебе по плечо, но все равно вы капельку дружите, но вместо Валерки из первого подъезда выходит какая-то маленькая девочка. Она ест вишни из бумажного кулечка, и ее ручки с грязными ноготками перепачканы вишневым соком и почему-то напоминают кошачьи лапки. Девочка очень медленно подходит к тебе и по-взрослому грустно рассматривает твое светленькое, только что из-под утюга, платье. Потом девочка кладет свой кулечек с вишнями на лавочку и, лихо взмахнув цепкими ручками, упирается тебе в грудь и тащит ладошки в низ к твоему животу, оставляя на платьице безобразные разводы, и ты уже не чувствуешь летних запахов, и не наслаждаешься пением птиц, и не ждешь Валерку, потому что тебе стыдно и очень жаль бабушку, которая наверняка расстроится по твоей вине.
А потом ты бодренько шагаешь в школу, обожаешь вашего физика Феофана, побеждаешь на олимпиадах и трепетно переписываешь стихи Егорова, Окуджавы и кого-то еще, которыми тебя щедро снабжает подруга по физике и по летнему лагерю Леля Канн, самая интересная твоя подруга со старшим братом в Новосибирске, но ты забываешь, как расстаешься с Лелей, потому что она куда-то исчезает, а ты после десятого уезжаешь в Москву, чтобы поселиться в зеленоградском студенческом общежитии.
Ты не очень понимаешь, почему на первом курсе тебя напрвляют жить в комнату к пятикурсницам, но Света и Таня очень хорошие, а потом к ним в гости приходит Боб, который  поступил в ВУЗ вместе с ними, но на втором курсе сконструировал радиопередатчик, вышел в эфир и объявил войну с Китаем, за что был отчислен, отслужил в армии, восстановился и теперь третьекурсник, и ты, может быть, впервые в жизни идешь на танцы, и высокий гибкий Боб кружит тебя на носке своей туфли под песни Рафаэля. Лес. Снег. Музыка. Ты прощаешься с Бобом на высоком крыльце общаги, ОНА возникает из темноты и бьет Боба по лицу маленькими ладонями, цепкими как лапы кошки. Изумление.
Девочки уезжают на выходной. Ты одна. В комнату медленно вползает снежно-серое воскресенье. Ты не успеваешь пойти в киоск за газетами, потому что раздается стук в дверь. Это ОНА приводит Боба, что-то говорит об ответственности и уходит. На лице Боба большие черные очки, ты не видишь его глаз и плетешься через весь коридор в кухню, чтобы заварить арабику. В кухне просторно и пусто, и ты никак не можешь сообразить, сколько ложек кофе нужно положить в джезву, чтобы было вкусно, но радуешься тому, что тебя сейчас не видит бабушка, а значит, у нее нет повода расстраиваться. Потом ты бережно перемещаешь в комнату горячий продукт своей забывчивости, наливаешь его в чашки, зачем-то берешь в руки ложечку, подносишь ее к бесчувственным губам, и утро доносит до тебя хриплое замечание о том, что кофе не пьют с ложечки. И, каким-то образом, коридор уже не коридор, а какой-то кофейный туннель, по которому ты плаваешь туда-сюда, то отталкиваясь от Боба, то притягиваясь к нему, и нет в мире ничего, кроме кофе и пустоты, хотя потом все-таки появляются сумерки, и Боб выходит из комнаты бесшумной походкой большого черного кота, который уже перешел твою дорогу, и, не сумев обойти заколдованное место, ты с удивлением смотришь на термометр, который показывает тридцать девять, а Таня и Света наливают тебе болгарский клубничный сок из темнозеленой бутылки, и, лежа в постели, ты заворожено смотришь на розетку, и тебе безумно интересно, что будет, если воткнуть в нее Светкину шпильку.
А потом ты даришь себе замечательные греческие туфельки на модной платформе и черные югославские, похожие на мокасины с каблуками, и мчишься по лестнице, потому что опаздываешь на первую пару, и только на третьем этаже обнаруживаешь, что у тебя на правой ноге туфля греческая, а на левой – югославская, и с хохотом возвращаешься, чтобы переобуться, и все равно успеваешь влететь в аудиторию вместе со звонком, и тебе очень здорово, потому что вчера ты не просто была на Таганке, а Он, любимый Актер и Поэт, разорвал Своим Автографом твою программку, и наступает восьмая сессия, когда сам член-корр КАВ ставит тебе потрясающую пятерку, и теперь уже точно светит повышенная стипа.
Вокруг тебя в больших количествах снуют отменные мальчики, на которых ты уже не обращаешь внимания и даже не замечаешь их естественного интереса, потому что ты все-таки ухитряешься не вовремя вплыть в кафетерий, а в очереди стоит Боб, и ты подходишь к нему «каканивчемнебывало», и вы садитесь за один столик, и вдруг выясняется, что пирожок резиновый и что у кофе начисто отсутствует вкус, и ты радикально не любуешься модным обручальным кольцом с алмазной гранью на его длинном безымянном пальце. Зима. Снег. Ослепительное солнце. И все-таки кольцо ослепительнее.
И вот уже железная лошадь–самолет не летит «чуть помедленнее», унося тебя в чёрти-какой город, где ты сидишь после работы перед бодрящей чашкой кофе, и в голове твоей звучат токкаты Баха, постепенно переходящие в Реквием Моцарта, и пальцы твои, улыбаясь, тянутся к ложечке, но так и не усвоив искусства хватательного движения, оставляют ложечку в покое.