Тело было в разведке

         

      В арсенале шпиона-мужчины – крепкие мускулы, оружие, способность к сверхнапряжению. У женщин же есть одно весьма радикальное, но сомнительное средство для добычи информации, о котором вроде бы и неловко говорить. Я бы и не стал, если бы не возникла угроза жизни моей героини. В 1992 году, публикуя ее исповедь в «Труде» тиражом в двадцать два миллиона, я расчитывал тем самым ее спасти. Вначале вроде бы все удалось: публикацию перепечатало «Рейтер», а оттуда уже перепечатали ведущие мировые издания.
   Может, я виноват, что не довел дело до конца и не «сдал» разведчицу коллегам-журналистам из иностранных газет и журналов, информационных агентств и телекомпаний, толпами одно время ходившими за мной. Может, я боялся заходить так далеко в своей «диссидентской» роли. А скорее, боялся за саму разведчицу. Не помогло. Через пару лет, вернувшись с Камчатки, где я отсиживался после бурной перестроечной журналистской деятельности в Москве, я узнал, что мою разведчицу… что она умерла от «фирменной» болезни всех не угодившим спецслужбам: скоротечного рака. Умерла в больнице, к которой была приписана по старой службе: №20 у метро «Динамо». Впрочем, никаких других доказательств о причине ее смерти у меня нет. Может, ее ликвидировал бывший муж-полковник ГРУ. Или кто-нибудь из клиентов- источников информации. Или любовник–рецидивист. Или теща. Или она попросту сама устала жить.… С одной стороны перед вами – обычная газетная 
заметка, но с другой – рукопись, вынутая из гроба. Судите сами.
   
- … Мне дали задание завербовать в агенты парижанина, связанного с авиационным производством Франции, и выделили на эти цели… 700 франков! По тамошним понятиям – копейки. Самого невзыскательного француза невозможно завербовать и за семь тысяч, если, конечно, не найти какие-то дополнительные рычаги воздействия: шантаж, постель… Но у этого «объекта», по сведениям, был грешок – то, что называют «сексуальным отклонением».
Я изучила его каждодневные маршруты по городу и однажды появилась у него на пути. И вот чувствую: он пристроился ко мне сзади, стал прижиматься. Дальнейшие подробности опускаю, но, когда ехала домой, его визитка лежала у меня в кармане…
Таких, как я, специально подбирали по внешности и прочим необходимым для подобной работы качествам. «Конкурс» устраивало начальство, причем на всех уровнях продвижения к заветной цели. Вначале гарнизонное, давшее мужу направление в военно-дипломатическую академию. Потом – академическое. Потом – в ГРУ. Конечно, неофициально, но мне намекнули, что без этого нельзя. Где-то в «неформальной» обстановке пела, где-то раздевалась, а где-то и… Видно, у меня получалось.
Родом я из псковской деревни. Закончила пединститут в областном центре. Верхом счастья среди сокурсниц в то время считалось выйти замуж за офицера. Ну, вышла и я. Предстояло кочевать за мужем по гарнизонам да мечтать, что он выбьется в полковники. А тут такая возможность вырваться! В общем, пошла на «экзамены».
Сначала несколько лет мы жили в Москве, готовились для работы в одной из трех стран – Бельгии, Франции или Швейцарии. Выпал нам Париж. Несмотря на мерзость того, чем приходилось заниматься, результаты отчасти компенсировали «затраты». Был даже азарт. В системе ГРУ есть «институт» – так мы называли это заведение, определяющее степень ценности информации, добываемой агентами, и выставляющее каждому баллы. Так вот, своими баллами, что теперь скрывать, я гордилась.
Руководству, установившему за ними тотальный контроль, было удобно замкнуть нас в тесном кругу советской колонии, куда входило несколько организаций: Морфлот, Аэрофлот, посольство, органы прессы… Начальство панически боялось нашего обуржуазивания и следило, чтобы никто «не расслаблялся». Вот тут-то у многих появился еще один шанс заработать баллы: как ни противно было доносительство, но им не брезговали. Моя знакомая из представительства Морфлота имела трех любовников и на всех… доносила. Я тоже не гнушалась, знала: так надо. А еще за нами следили работники госбезопасности, или, как мы их называли, «барабанщики». Так что, разговаривая с ближайшей подругой, нельзя было оставаться уверенной, что назавтра тебя не отзовут в Москву.
Когда пришла к мысли, что моя работа, по сути, была занятием заурядной проститутки, только зарабатывающей деньги не для себя, а для ведомства? Конкретных дня и месяца не назову – не помню. Но помню другое.
Иду, скажем, в магазин. Продавщица спрашивает: «Мадам – немка?» Отвечаю: «Нет». – «Мадам – полька?» – «Нет, русская». – «А-а, совьетик…» – следует разочарование. Для многих из них советские – значит красные. А этот цвет вышел из парижской политической моды. Причем, очевидно, очень давно. К тому же, кажется, многие французы убеждены (и не без некоторых оснований), что красные – это шпионки. Отсюда и отношение.
Можно, конечно, возразить, что были у меня и альтернативные методы работы. Нам, например, говорили: нужно искать сочувствующих коммунизму, готовых сотрудничать не столько за деньги, сколько за идею. На мой взгляд, сведения руководства о сочувствующих были преувеличены, я таких за четыре года вообще не встречала. Зато один из наших товарищей по работе, сотрудник ГРУ, неожиданно погрузил вещи на машину, посадил жену – мою «коллегу» и растворился в какой-то западной стране. Безусловно, предательство… Но тогда я подумала: «Не потому ли сбежал, что надоело: его собственной супругой распоряжались директивно, мол, раньше думай о Родине, а потом… о жене!» Вокруг нас было достаточно людей, которые думали именно так. И мой муж – тоже.
По сути дела, засыпался муж. Дело было в бистро – муж назначил там свидание агенту, завербованному мной, тот должен был передать ксерокопии секретных документов. Французские контрразведчики выждали момент и, когда происходила передача материалов из рук в руки, поймали мужа, что называется, с поличным. Потом его отвезли в первый полицейский участок Парижа, долгие месяцы держали под стражей. Но он действительно ничего не знал об этом агенте, выступал в данном случае лишь связником.
Одним словом, нас выдворили из страны, хотя могло быть и хуже. Вот после этого муж и предложил мне развестись. Я поначалу решила: так надо по работе. Поскольку разводиться советскому разведчику не положено (подразумевается, что он – отличный семьянин), следовало придумать вескую причину. Я решила заявить о своей супружеской неверности.
Несмотря на специфику женской «работы», моральные устои соблюдать мы обязаны были твердо. С французами – пожалуйста, это вербовка. С коллегами? Пожалуйста – проверка. А с остальными служащими советских учреждений – это разврат. Короче, то, что началось, – трудно описать! Допытывались, кто он – мой воображаемый любовник. Втолковывали прописные истины о незыблемости семьи, ее моральных устоях…
В этой связи как не сказать об абсурдном, но обязательном требовании ГРУ к служащим в нем женщинам – иметь детей. И хотя исключительно ради того, чтобы держать этих женщин под контролем на случай каких-нибудь опрометчивых поступков, оно все-таки лучше, чем требование не иметь семьи, которое предъявила мне моя последующая жизнь.
Муж меня бросил – зачем ему в мирной жизни такая? На работу по специальности я устроиться не могла – никогда учителем не работала. Муж стал производить атаки на мою московскую квартиру. Не столько потому, что она ему очень была нужна, сколько затем, чтобы убрать меня в глаз долой – загнать в псковскую деревню. Словом, я стала «отработанным паром». От меня отвернулись все – муж, знакомые, бывшие сослуживцы. Я осталась одна. Положение «баттерфляй», вышедшей на пенсию, было куда выгоднее моего: та хоть знает, за что старалась всю жизнь и на что рассчитывать в старости. У меня же не осталось средств к существованию.
Меня поддержали родственники и односельчане с Псковщины. Нашлись добрый люди и в Москве – соседи, сослуживцы в тех нехитрых местах, куда я устраивалась работать. В их глазах я не читала укора – только сочувствие. Причем это не было «милостью к падшей», а сочувствие к несправедливо обиженному человеку. И я стала думать порой не только о своей вине, но и о вине другого человека – моего мужа.
Его сослали в Хабаровск, где, как вы сами понимаете, специалисту по Швейцарии, Бельгии и Франции трудно найти применение?
В этот ужасный момент меня угораздило выйти замуж…за рецидивиста, отсидевшего, как потом оказалось, восемь разных сроков. Результат был печален, – рецидивист изнасиловал мою тринадцатилетнюю дочь….  И я думаю: «Может, это – расплата за мою предыдущую неправедную жизнь?»