День в палате 217

- Двести семнадцатая палата - свиньи! Да что это за дети такие!
Это кричит Прохоровна - объемная женщина в белом халате, воспитательница детского эндокринологического отделения. Говорят, раньше она работала с зэками, в тюрьме, и я этому верю, слыша, как дрожат стекла и съеживаются пациенты от ее крика. Впрочем, съеживаются не все - я переглядываюсь с Андрюхой, пряча улыбку, и подмигиваю Шурику - мы и есть та самая палата ? 217 больницы "Любуж".
Сама больница - бывшая турбаза, на самой окраине города. До таблички с перечеркнутым названием города "Могилев" можно дойти минут за десять по старой асфальтовой дороге между сосен и кустарника, с редкими машинами, с проносящимися изредка грузовиками-большегрузами. Можно, но нам нельзя - нам запрещено переходить за ограду вокруг двух корпусов и хозпостроек. Один корпус, небольшой - взрослый. Второй, пятиэтажный, классическая гостиница с пристроенной г-образно столовой - наш, мы лежим на втором этаже. Перед ступеньками входа - небольшой цветник, качающий маковыми головками, вокруг - лес, между корпусом и воротами в ограде - небольшая детская площадка, куда нас регулярно выгоняют "гулять", независимо от нашего желания. А в другую сторону - лестница вниз, лесок, поле и Днепр. Но туда нам тоже нельзя, после того, как кто-то утонул.
Распорядок дня прост: подъем около семи сдавать кровь на сахар - почти каждый день, в восемь завтрак, потом приход Прохоровны и собрание в холле, просторном зале с диванами и креслами вдоль стен, парой столов и телевизором. Рай. Если бы там не было воспитательницы. Потом процедуры до второго завтрака, после которого криками и угрозами всех выгоняют на улицу до обеда. Полчаса отдыха - и обязательный сон во время тихого часа. Прохоровна уходит в пять, перед полдником, и вечер уже свободен - дежурные медсестры позволяют делать, что захочешь: спать, гулять, сидеть в палате, только ночью могут зайти попросить не шуметь да ложиться уже спать, изредка пугая завтрашней Прохоровной.
Я здесь уже недели две, на выходные сбегаю - официально - домой, так что общий стаж дней десять. Мне повезло. Чертовски повезло: я попал в палату 217, единственную, которую Прохоровна вспоминает почти каждое утро, и орет, не особенно напрягая горло, но громкостью пытается вдавить обвиняемых в кресло до пола. Нередко ей это удается, я сам сжимался ежиком в первые дни. Но теперь привык и просто улыбаюсь Андрюхе, самому старшему, ему уже четырнадцать, - мне еще только двенадцать - пухлому веселому парню из Кричева, подмигиваю Шурику, невысокому смуглому цыгану, тоже из Кричева из одного дома с Андрюхой. Славке, худощавому одногодку, четвертому из нашей палаты, повезло: он сейчас на электрофорезе.
- Все убирают, застилают кровати, а вы что?!! Вечно свинарник под окнами!! Заставлю убирать, будете знать!!
Не заставит - прав нет. Но вот понимают это не все. И боятся. Детей вообще легко запугать, тем более детей, которые никогда не станут как все: они обречены на диету и троекратные уколы на всю жизнь, на инвалидность в двадцать-тридцать лет, на вечный страх за детей и внуков и чувство вины, если у них появится диабет. Их психика уже надломлена таким ударом, и Прохоровна легко ломает ее совсем. Она бы сломала и меня, если бы не Андрей, не подчиняющийся ей, прячущий улыбку перед ней и весело смеющийся над ней в палате.
- Идите на процедуры! - наконец, завершает "экзекуцию ушей" воспитательница. - Кому не надо, сидите здесь!
Я захожу за полотенцем и спускаюсь вниз, на тот самый элктрофарез: пропускание тока через печень, не сильного, почти не больно, только скучно лежать, глядя в потолок. Закончив, иду в палату. В холле, в сущности, неплохо - там включен телевизор, малыши ползают по ковру, а за столом можно поиграть в карты или домино. Но - Прохоровна велела сидеть там, а поэтому я иду в палату, где активно включаюсь в "дурня" на четверых. Между делом сгрызаю яблоко и швыряю огрызок в форточку. Это некультурно, но удобно, и к тому же злит воспитательницу, а следовательно все огрызки, а также кости от передач из дома и прочий мусор отправляется в форточку. Иногда он ударяет в стекло, оставляя жирные, грязные пятна, иногда падает между окон, но никогда не летит в мусорную корзину.
Мы играем довольно долго, прежде чем распахивается дверь, впуская надсмотрщицу.
- А вы чего здесь?!!
- Играем, - тихо отвечает Андрей.
- А ну в холл! Быстро!! Что вы здесь расселись?! Да что вы за дети!!
Уши уже начинают глохнуть, мы выползаем в холл, к скучающим играющим соседям по палатам. Там мы доигрываем партию, и Андрюха проскальзывает обратно. Через пару игр исчезает Шурик.
- Ты куда?! - криком хватает меня за шиворот Прохоровна. - Сиди здесь!
- В туалет, - проговариваю я сквозь зубы, тихо, чтобы слышала только она.
Маневр удается, и вскоре игра на четверых возобновляется.
- Пошли жрать? - предлагает Андрей, когда в холле поднимается шум. После еды Прохоровна будет стоять в коридоре, направляя всех на улицу, и прошмыгнуть назад будет очень трудно. И мы остаемся. На улице довольно хорошо. Бывает, воспитательнице удается выгнать и нас. Тогда тяжелые качели на шестерых со свистом пытаются сделать "солнышко", с глухим стуком ударяясь в перекладины, мы раскручиваем друг друга на деревянном круге до головокружения, до тошноты, или просто сбегаем на Днепр, в лес за ограду. В комнате жарко, но открыть ни окно, ни дверь на балкон нельзя: они накрепко заколочены гвоздями, чтобы мы не прыгали вниз, не влезали назад, минуя форпосты медсестер возле лестниц. Сегодня нам везет - на пустом этаже разносятся голоса медсестер, но они не делают облав, а о времени обеда мы узнаем по возвращению "гулявших" и заунывному крику "На инсули-ин!"
А после еды начинается очередной бой. Прохоровна требует, чтобы все лежали без верхней одежды под одеялами. Мы подчиняться не хотим. Читаем книги, лежа на койках, и ожидаем прихода осаждающей.
- Вы чего не под одеялом?! - орут рядом, напротив. - Чтоб когда я зашла через пять минут, все уже были под одеялами!
- А вы что?!! - это уже над ухом.
- Мы читаем, - пожимает плечами Андрей.
- А ну раздевайтесь и под одеяло!!
- Мы же не шумим.
- Марш!! А то без трусов выставлю в коридор!!
- Мы же тихо лежим. Мне так удобнее.
- И мне, - подключаюсь я.
- И мне, - соглашается Шурик.
- Мне тоже, - отзывается Славка.
- Я буду здесь стоять, пока не разденетесь!
- Я не хочу спать. Мы не хотим спать.
Несколько секунд стоит тишина. Зловещая, наполняющая душу страхом, шепчущая, что лучше подчиниться. Но Андрей лежит, глядя на Прохоровну поверх книги, и мы все не двигаемся.
- Чтоб когда я зайду через пять минут, все были под одеялами!! - дверь шумно закрывается. Она не зайдет. Мы выиграли. А вот в палату напротив заходит, я слышу ее "Молодцы. Спите"
После полдника мы выходим на улицу, в прохладе и без надзора пошвыряться шишками, просто побегать вокруг больницы. Подуставшие, приходим на ужин.
- Ребята, помогите занести кефир, - обычная просьба медсестры, вот уже больше недели мы, и только мы относим кефир для второго ужина. Смотрим телевизор, уходим в палату.
В полдвенадцатого заглядывает медсестра, советует спать и выключает свет. В полумраке начинается бой на подушках, переходящий в водные баталии с пластиковыми двухлитровыми бутылками. Шум, смех, веселье?
Засыпаем мы часа в два, с огромными лужами на полу. Завтра за них опять будет кричать Прохоровна. Но это будет завтра. Еще часов через шесть?

Послесловие.
Это невыдуманная история. От первого до последнего слова все в ней - правда. А поэтому я не могу сказать, что мы подняли все отделение, свергнув Прохоровну. Нет. Мы просто разъехались по домам, и я даже не знаю, где сейчас мои соседи.
Я еще пару раз лежал в "Любуже", сопротивляясь Прохоровне, бывали и другие "трудные пациенты". Но не было палаты, ежедневно обругиваемой по утрам. Наша двести семнадцатая стала женской. Прохоровна немного постарела, но все так же орет на детей.
Мы не победили. Но мы не сдались.