Балтийский париж

Осенью восемнадцатого года шесть офицеров Павловского полка гуляли по Английской набережной: штабс-капитан Щукин, штабс-капитан Быков, поручик Ковров, поручик Григорьев и два прапорщика: Тверской и Стрижков. Шли все рядом, впрочем, поручик Ковров держался несколько в стороне.

Стояла обычная для петербургского ноября погода: серые низкие тучи заполнили небо, температура опустилась до двенадцати градусов, ветра не было. Офицеры скучали, не зная, чем развлечься: гуляющих в такой хмурый день не было, а разглядывать опостылевшие здания балтийского Парижа казалось неинтересным.

— Однако погода явно не радует, — заметил внушительно штабс-капитан Быков.

— Совершенно верно, — подтвердил с готовностью прапорщик Стрижков. — Неудачная погода.

— Это теперь надолго, — сказал прапорщик Тверской. — Хорошо хоть пока грязи нет, как в Париже. Вот вы не поверите, Сергей Семенович, в Париже Сена — как сточная канава. Все грязное и воняет ужасно.

Тверской осекся и виновато посмотрел на начальство. Так уж случилось, что все младшие чины в компании участвовали в заграничных походах против Наполеона. Штабс-капитаны же Быков и Щукин служили в то время в Петербурге. Потому упоминание о Париже со стороны Тверского было некоторым нарушением правил хорошего тона. Стрижкову вдруг почему-то стало стыдно, что он побывал в Париже. Ковров и Григорьев сделали вид, что разглядывают набережную.

— Действительно, так грязно? — спросил Быков, делая вид, что не их заметил смущения.

— Ужасно грязно, — быстро ответил Тверской. — Везде, куда есть допуск простому французу — все это немедленно превращается в помойку. Вот то ли дело Версаль...

— Хм... Но ведь наш Петергоф лучше Версаля? Правильно?

— Совершенно верно, — поддакнул Стрижков, — лучше.

— Юрий Васильевич, — обратился Быков к Щукину, — а не поехать ли нам в Петергоф?

— Действительно, почему бы не поехать? Поедем,  — согласился Щукин.

Поручик Ковров презрительно посмотрел на них и отвернулся:

— Действительно, если уж в Версаль дорога заказана — почему бы в Петергоф не прокатиться?

— Да прекрати ты! — сказал ему поручик Григорьев. — Едем!

Отправились на двух извозчиках: Быков, Ковров, Стрижков и Тверской — на одном, Щукин и Григорьев — на другом. Когда ехали по городу — было еще немного весело, а дальше начался унылый редкий прибалтийский лес.

— А как все-таки хорошо в Париже было... — сказал Стрижков.

— И не говори, — согласился Тверской. — Сергей Семенович, — обратился он к Быкову, — видели бы вы, какие там женщины были... И самое удивительное — там много женщин! Вот идешь по Питеру: чиновники и офицеры, офицеры и чиновники. А Париж...

Ковров презрительно посмотрел на него, но промолчал.

— Да, да, — подхватил Стрижков, — все верно! Представляете, Сергей Семенович — по двадцать, по тридцать женщин можно за пять минут увидеть. И не какие-нибудь мымры, а очень приятной внешности.

— И ходят они все в белом. Вообразите: Елисейские поля — солнце, деревья зеленые, гравийные дорожки, а по ним дамы прогуливаются.

Быков одобрительно хмыкнул.

— Занятная картина, — сказал он.

Ковров отвернулся к окну.

— Ах, да, — сказал Стрижков, — дорого только там все ужасно. Не поверите: обед без шампанского до пяти рублей доходит. Зато еда такая, как здесь и в лучших ресторанах нет: круассаны, мясо а-ля Помпадур, вино «Кровь Гаскони»: изумительно все, изумительно.

— А Пале-Рояль какой замечательный! — перебил Тверской. — Бог ты мой! Живость неимоверная, Апраксину двору и не снилось. Все теребят тебя: купите, господин офицер, книжку, купите.

Быков одобрительно усмехнулся. Поручики продолжили восторженно расписывать Париж. Ковров смотрел в окно, стараясь не слушать их, и думал: как плохо. Плохо, потому что неправильно и серо все: и деревья серые, и грязь серая, и даже дома — серые. И смотреть не на что: все скучно, уныло, грязно... На пять верст отъехали от Невского — а уже такое убожество вокруг.

Наконец, добрались. Все вышли, обрадовались друг другу, словно век не виделись.

— Я уж думал, умрем в дороге, — сказал Щукин. — Уж совсем что-то уныло вокруг, даже говорить не хотелось.

— Ничего, — успокоил Быков, — сейчас на фонтанах будет весело.

— А в дворец не хотите зайти, Сергей Семенович? — встрял Стрижков.

— Нет, лучше прогуляться.

— Да, да... Господа, господа, — крикнул Стрижков громко для остальных, — идемте в парк!

Он побежал вперед договариваться с привратником.

— Молодежь, молодежь, — усмехнулся полковник Быков. — Посмотрите, Юрий Васильевич, как бежит!

— Ничего, — ответил Щукин. — До капитана дослужится — будет шагом ходить.

Слава богу, переговоры с привратником были недолгими. Все дружно пошли к фонтанам: старшие чины и прапорщики — чуть впереди, поручики — немного сзади. Народу и у фонтанов было немного: сорок-пятьдесят человек, в основном — чиновники с женами. Все неспешно гуляли по дорожкам от дворца до залива и обратно: вперед-назад, вперед-назад. Публика подобралась не лучшая: скучные мужчины в черном и некрасивые женщины в сером.

— Неинтересный у нас Версаль, — сказал Ковров тихо, стараясь, чтобы его слышал только Григорьев. — Никаких радостей для отдыха.

— Какие ж тебе радости нужны, Коля? — спросил Григорьев.

— Какие? Да солнышко хотя бы выглянуло — уже радость! Опять же и с женщинами туговато здесь. Кафе бы какое-нибудь тоже оказалось очень кстати. И еще б оркестрик или театрик...

— Насчет оркестра — это, конечно, верно,  — сказал глубокомысленно Григорьев, — но вот про солнце — это ты зря, ей-богу. Ну что поделаешь, если здесь климат такой?

— А кто ж велел нам свой Версаль в болоте устраивать? Что у нас, южнее Москвы нет ничего? Глядишь, на Кавказе поспокойней бы стало, если столицу туда перенести.

Григорьев осторожно сказал:

— А вот это, думаю, не нам решать.

— Конечно, не нам, Вить, решать. Я потому и говорю, не уточняя: скучновато.

— Действительно, скучновато.

— А Париж... Я оттуда уезжать не хотел — плакал. И когда приехал сюда — так тошно было... И здесь все сразу: служба, долги, жена... А ведь как все было хорошо-то в Париже, а?! Ведь был же я, почти два месяца был счастлив. Я уж даже сам не верю иногда, что оно было, счастье. А самое обидное во всем этом, что ничего уже не изменишь. Ну кому я в том Париже нужен? Не поеду я туда больше.

— Почему? — спросил Григорьев.

— Потому что ни к чему это: сидеть в гостинице, по улицам ходить, скучать, ждать, пока деньги закончатся. И чувствовать, что ты здесь чужой, чужой, что никому ты тут не нужен и время без цели проводишь. Нет, не поеду.

— А мне не понравилось в Париже, — сказал Григорьев. — Холодный город. Как известковый памятник в лесу: серые дома, а вокруг деревья.

— Так Петербург-то гораздо хуже: вода и крашенная штукатурка.

— Ну, не знаю... — сказал недовольно Григорьев.

— Да не обижайся ты, Вить. Наверное, хороший город у нас, только вот мне здесь почему-то плохо приходится. А в Париже... Господи, как там было хорошо! Вот мы все стремимся куда-то, хотим чего-то, все у нас еще вроде бы впереди. А у них это уже все есть. Понимаешь? И театры, и дворцы, и литература — все есть. И даже красивые женщины — тоже есть.

— У нас тоже есть красивые женщины...

— А, ладно... — Ковров оборвал разговор. — Хватит. Значит, говоришь, пения не хватает?

— Ага.

Ковров огляделся: они дошли уже до залива. Публики совсем не было, только какой-то полицейский прохаживался вдали. Мелкие светло-серые волны накатывали на пляж, иногда пролетала недалеко чайка, что-то неприятно крича. Небо казалось очень низким. С моря дул ветер.

— Лешка, — крикнул Ковров Стрижкову. — Иди сюда.

Стрижков подбежал к нему.

— Лешка, — сказал Ковров. — Мы с Виктором решили, что несколько тут скучновато. Надо что-то спеть.

— Как это? — удивился Стрижков. — Неприлично же!

— Так мы споем что-нибудь приличное. Господа! — крикнул Ковров. — Не желаете ли чего-нибудь спеть?

— Зачем это? — спросил Быков. — Офицеру неприлично петь!

— Так никто же не услышит, а мы развлечемся, — возразил Ковров. — Я даже вспомнил, господа, песню, которую петь всегда прилично. Итак:

Боже, Царя храни!

Славному долгие дни

Дай на земли!

Дул ветер с моря, в сером небе носились чайки. Офицеры пели.