В два шепота

Гроза прорвалась к дому со всех сторон под утро. В полусне бабушке Насте казалось, что изба едва только не всплывает, поворачиваясь с боку на бок – так закрутило шум непогоды вокруг четырех деревянных стен. Чуть не каждую секунду за окном страшно голубело молниями. Из приоткрытой на мост двери тянуло долгожданной прохладой. Ложились в духоте, и теперь, несмотря на буйство непогоды снаружи дома, двери прикрывать все-таки не хотелось.

Она уж не думала, что небо смилостивится. Почитай три недели без дождя – разве это можно? Картошка сгорела ботвой до желтого, ее вялые листки бахромились по краям  серым и коричневым. Колорадский жук блестящими матрасными панцирями и бледно малиновыми сальными личинками обсыпал и без того загибающиеся растения. На смородине и молоденьких яблоньках загнездилась тля. Это сколько, сколько же ждать?

По весне пруд на деревне почистили. Раскидали котлован экскаваторами как городские. Говорила ведь им: Что делаете? Ведь не будет воды – уйдет. Не послушали, все ветлы по берегам бульдозером повыдрали. Ил по окрестным дачным поселкам разъехался на предприимчивых самосвалах. И теперь в деревне вместо изумрудного все лето пруда огромная аккуратная ямина с берегами желтой и серой глины. А на дне – лужа для гусей командира сельсовета, или как там он теперь прозывается.

Бабушка кряхтя встала, под ровный сильный гомон дождя пошла на терраску посмотреть на старшеньких. У косяка в ноздри пахнуло было вчерашним едким куриным запахом, но уже прохладная влага воздуха потушила его наполовину, притупила.

В рассветных сумерках тела цыплят были похожи. Гляди-тка, оклемался. А, ить, днем вчера еле ходил. Анютка, молодец, все водичкой его поила, от жары отхаживала. А он, петушок-то, уж и глаза еле открывал - все в пленку затягивал. А теперь и не найти его среди других. Отошел, значит, выздоровел. Она еще раз пересчитала цыпок – убедиться, что все здесь.

Память стала подводить ее. И уж который год она стала сильно уставать. Но хоть разменяла бабушка Настя восьмой десяток, а еще несколько лет тому мало кто из деревенских хозяек накашивал столько сена за лето. На спине в веревке или в драном большом мешке приносила бабка подсыхающую в три-четыре часа с утренней росы облегченно вялую, лениво и дурманно пахнущую зеленку. Досушивала траву в день-другой перед калиткой, и горя не знали в сене зимой ее несушки.

Знала бабка-грешница, знала кой-что. А и это как-то стало с трудом всплывать в памяти последние годы. Уставала-то сильно, вот и не получалось пошептать на ясно, да на дождь, или на кавалера какой дурехе с фермы, что при соседней деревне за лесом. А теперь уж и ходить перестали почти - ну и ладно. Бабка вяло махнула рукой своему зеркальному призраку, скользнувшему в светлой ночной сорочке над умывальником.
Почитай неделю шептала на дождь, а он – вот он. Когда хочу – тогда прольюсь. Сырь небесная своевольной шибко стала - и не моими словами дождик этот приманился. Гроза-то эта. Бабка, тихонько кряхтя да охая, добрела до кровати внучки. Подняла с пола сброшенное, как и положено, внучкой одеяло, прикрыла свою единственную цаплю-длинноножку. Вон они, дети,  какие нынче голенастые пошли.

Анютка – добрый ребенок. Настя неторопливо улыбнулась этой простой мысли и побрела, зевая, к своей кровати у печки. За цыпками ходит, как курушка, покрикивает на них, заботой потчует. Через край, конечно, той заботы бывает, ребенок ведь. Курушка-то у младших цыпок дура. Все больше на других кур наскакивает, будто те – сороки и ее желторотых потаскивают. Старших-то не такая водила. Тех, что сейчас на терраске спят. Бабка прислушалась к шороху за печкой. А этим младшим, что посвистывали у двери за печкой в начале грозы, чем Настю и разбудили, им дуреха досталась. Сама зерна наклюется и под крылья их в углу каком-нибудь собирать. А им разве зерно нужно?

В редком устающем свете обессилено переходящей в дождь грозы бабушка посмотрела на комнатные цветы на столе в продолговатом пластиковом горшке, пощупала землю. Перелила Анютка – сыро-то как. Надо будет сказать ей, чтобы не заливала. Насте вспомнилось, как раза три по вчерашней жаре потчевала внучка цветы водицей, приговаривая то же, что и бабушка. Подслушала, должно быть, что я говорила, выливая воду под старую штрифелевку. Прям как хвостик, за мной Анютка вяжется. Да я-то те слова на дождь шептала, а ей и не вдомек. Перед бабушкиными слипающимися, как всегда с ней бывало в дождь, глазами ясно мелькнули наивно распахнутые, спокойно любопытные глаза внучки. Серо-зеленые, безвозвратно впитывающие все, что видят.

Бабушка Настя постояла у стола, взглянула в окно, со вздохами легла в кровать, и сквозь наваливающийся сон решила все лето не отдавать внучку нервным городским родителям. Сухие пошли годы - кому-то надо на деревне с тучками договариваться.

9.7.02