Маменькин сыночек

Падать вниз — нехитрое дело.
Разбиться в хлам — проще простого.
Но когда я снова вижу твое тело,
Я готов на все — скажи только слово!
ЧайФ

...Ты же, Алеша, маменькин сыночек. Что молчишь, обиделся? Не надо, на правду не обижаются. А ведь это чистая правда...
А. Пшеничная

Такая погода в конце июня — непростительная глупость. Она заставляет меня думать; дело совсем дрянь, когда человек думает из-за погоды. Голова болит, троллейбус скрипит и воет, словно над ним издевается кто-то. За окном октябрьский дождь, по стеклу текут чьи-то слезы или плевки. Черт, зонтик упал. Не буду его поднимать, пусть лежит, не живой ведь. Жаль, Лешку вчера подвел — не приехал брагу пить. Расстроился мужик. Вот кондукторша — до чего ж бабка вредная — заставляет еще раз показать ей проездной. Физиономия злющая, как у камбалы, а внучат своих, наверное, до “у-сю-сю” любит. Так в жизни всегда было, даже у Г. В. Ф. Гегеля в “Кто мыслит абстрактно”... Слышишь, девочка моя милая, ты возвращайся скорей, а то как-то совсем кисло без твоих голубых глаз. Заткни своим ласковым существом прореху в моей зеленой душе. Мне ведь совсем-совсем ничего не надо, только позволь тебя поцеловать. Я знаю, ты не разрешишь, ты — против, а мне так хочется. Ха, с такими рассуждениями недолго и маньяком назваться, героем остросюжетных психологических триллеров. Их всегда в конце фильма ловят и отправляют на пожизненное заключение в психиатрическую больницу, или они сами помирают какой-нибудь жестокой звериной смертью. О, какая девушка зашла! Какие изумительные ножки и все, что выше! Я даже, кажется, ее откуда-то знаю, но она с молодым человеком. Сели впереди меня и целуются взглядами. В окне все еще дождь. Открываю глаза. Уже “Тбилисский бульвар”? Значит, на следующей мне выходить. Красивая девушка и ее спутник выходят. Уставившись на ее юбку, я перестаю думать на десять секунд. Потом мрачно усмехаюсь и в голове звучит, словно абсолютная панацея: “Может, пива?..” Не забыть бы поднять зонтик. Мысленно кряхтя, нагибаюсь, затем встаю и подхожу к двери. Троллейбус лихо поворачивает на изгибе улицы, и я, чтобы не упасть, машинально искривляю ноги в стойку санчин-дачи. Кондукторша пристально посмотрела в мою сторону, непременно решив, что я алкаш. Вываливаюсь из общественного транспорта; безысходность предлагает мне закурить, но я вежливо отказываюсь — и так во рту противно, будто насрал кто. Пинаю лужи, иду домой. Сейчас мамочка накормит меня завтраком, я покрашу трубу за унитазом желтой нитрокраской и напишу стихотворение о любви. Чистое и трепетное. Тебе, детка.

28. Июнь. 1998г.

P.S. Жарникофф, ты что, думаешь, это типа круто, то, что ты наваял?!! Ты взял такой эпиграф, а сам ни хрена и не понял!
Ты будешь вот так скулить, что самому потом противно, а она будет себе счастлива с другим, сильным, смелым и хорошим. И все твои стремленья ее поцеловать, какими бы они прекрасными тебе ни казались – херушки! – всегда будут обломаны!!