Прозрачная маска

ПРОЗРАЧНАЯ МАСКА

1. СПЯЩИЙ

Лицо ее скрыто пеленой печали, и лишь глаза светятся тусклым сиянием, и где-то в их глубине прячутся кровавые отсветы заката. А голос ее источает прохладное, сладкое отчаяние.
Где я? Что это за огромная кровать, на которой обмякло мое бессильное тело? Кто привел меня в эту комнату с далеким потолком, и кто зажег высокие белые свечи, которые бросают колеблющиеся тени на мое лицо? Их десятки, сотни, и все они пылают так, словно кто-то неистово молится перед самым наступлением Апокалипсиса.
Что сделали с моей памятью? Все стерлось, как будто ничего и не было. Остались одни лишь тени. Они бродят по закоулкам сознания. Я не вижу их, но порой слышу тихие шаги за спиной. В дворце, который населяет мой разум, теперь слишком много пустот и потайных ходов, где прячутся все те, кого я раньше знал, а сейчас забыл.
Изредка в комнату входит женщина в бледной маске с прорезями для глаз и садится рядом. В руках ее – чаша с прозрачной жидкостью. Она опускает пальцы в чашу, а потом растирает мне лицо и руки странным раствором, у которого запах диких полевых цветов чужого мира. Она молчит, но иногда, когда ее нет, я слышу ее голос за стеной; она произносит незнакомые мне слова и, наверное, думает, что я сплю. Но я не заснул еще ни разу с того мгновения, как очнулся в этой комнате.
От нечего делать я считаю секунды. Они тянутся так долго, что я успеваю мысленно произнести практически любое число. Однако это занятие настолько однообразно, что вскоре я решаю отодвинуть его на задний план – будет чем заполнить опустевший разум. Каждые сто тысяч секунд я делаю воображаемую зарубку на стене, и их уже так много, что вскоре придется отвести для них отдельный счетчик.
И все-таки, несмотря на все ухищрения, я чувствую, что в истории этой вселенной для меня пока нет места. Меня это не слишком огорчает, потому что, вполне возможно, это только сон, и в этом случае не приходится задумываться о логичности событий и поступков. Но даже если это и не так, ничто пока не предвещает опасности. Кроме…
Кроме страха в ее глазах. Кроме легкой дрожи, которая передается мне, когда она касается моей кожи. Кроме обреченности в ее мягких шагах. Кроме того облегчения, которое она испытывает, когда поворачивается, чтобы уйти.
И она – не единственная.

2. МЕЛИССА

Каждый день, в строго определенное время, я вхожу в комнату, где он спит. Я заменяю потухшие свечи новыми и зажигаю их. Они горят долго, дни и ночи, прежде чем сгинуть во тьме. Потом я натираю спящего настойкой из редких трав, так, что его кожа чуть светится в полумраке. Я боюсь потревожить его и поэтому быстро ухожу, стараясь не оглядываться.
И все же я не могу избавиться от чувства, что он следит за мной сквозь прикрытые глаза и не двигается лишь потому, что еще не решил для себя, кто я такая. Я не боюсь смерти или боли, которую он может мне причинить; меня пугает мысль, что он потребует ответов на простые вопросы: где мы и кто мы, как оказались здесь, какова цель ежедневного ритуала со свечами – и многое, многое другое. Ведь я не знаю, что ответить.
Мастер сказал, что опасность еще не миновала, и он пока не хочет пробуждать спящего, чтобы Силы не успели его почуять. Но мне, как и всегда, кажется, что Мастер что-то от нас скрывает. Я могла бы рассказать ему о своих ощущениях, о том, что человек в той комнате, возможно, уже и не спит, но знаю, что все это – впустую. За то время, что я здесь, он еще ни разу не прислушался ни к одному из нас.
Позавчера он сказал мне:
– Представляешь, какой сюрприз мы преподнесем правителю Каменной Башни и его приспешникам, когда наш спящий друг наконец проснется? Именно поэтому я жду – хочу, чтобы эффект был максимальным.
– Вы играете с огнем, Мастер, – сказала я. – Почему бы не попытаться разбудить его сейчас и использовать все его возможности против Сил?
– Силы как пришли, так и уйдут, – ответил он, вовсю пытаясь казаться небрежным. – Им все равно не пробраться за крепостную стену, так пусть повеселятся пока. Их силы, извини за каламбур, уже иссякают. Недолго осталось.
Его уверенный тон обманет кого хочешь, но только не меня. Впрочем, какое мне дело? Если кто и прорвется сюда, его главной целью станет Мастер. Времени, чтобы скрыться, будет достаточно.
Беррин, кажется, только и ждет удачной возможности сбежать. С Мастером он ведет себя слишком вызывающе, но тот почему-то позволяет ему очень многое, особенно после того случая, когда Эльм подстроил Мастеру ловушку. Беррин надеется, что Мастер вышвырнет его за дверь. Но этого он никогда не дождется; Мастер как-то обмолвился, что без Беррина он не сможет совершить Главный Ритуал – тот самый, что надлежит проводить в Ночь Весеннего Равноденствия.
И все же, несмотря на кажущуюся безопасность, я чувствую тревогу. Мастер не доверяет нам и с легкостью бросит на растерзание, если того потребует ситуация. Силы беснуются у ворот, волшебники Каменной Башни тоже не сидят без дела, готовя наше поражение в следующем раунде. На востоке вообще творится что-то непонятное с тех пор, как Империя потеряла своего наследника. А у нас в замке, в мрачной комнате с тысячами свечей, лежит человек с суровым лицом, который то ли спит, то ли притворяется спящим, наблюдая за нами из своей далекой тьмы.
После ужина, на котором Мастер не присутствовал, я удаляюсь в свою комнату и зажигаю две черных свечи. Они медленно горят, распространяя кругом тонкий аромат. Я вдыхаю его и вижу, как комната раздвигается, а на потолке появляется небо. В моей руке оказывается пылающий огненный нож, и я вонзаю его в небосвод, зигзагом провожу по синей глади. Вниз сыплются осколки неба и раскаленные звезды, и я почему-то чувствую себя свободной и счастливой.


3. БЕРРИН

Для кого-то вечер – время отдыха, а для меня – совсем наоборот. Я одеваюсь в черное – цвет ночи. Итак, пришло время проверить, чем сегодня занимаются мои дорогие коллеги.
Сперва я заглядываю к Мелиссе. Ее дверь плотно заперта, но я предусмотрительно просверлил в стене крохотную дырочку. Вынимаю затычку и заглядываю внутрь. Ничего особенного: опять принимает свой наркотик. Мне ее даже немного жаль – она ведь думает, что сама его нашла, хотя все это подстроил Мастер. Он мне однажды в этом признался. Впрочем, Мелисса совсем не глупа; я не сомневаюсь, что у нее есть собственные далеко идущие планы. И вряд ли в них входят Мастер и вся наша компания.
Закрываю дырку и отворачиваюсь. Вот черт! Сталкиваюсь лицом к лицу с Криссом. Говорю с этакой ленцой в голосе:
– Зря надеешься. Соперник у тебя сильный, тебе с ним не тягаться.
– Ты меня не пугай! Не посмеет он… – раздражается Крисс. Идиот! Думает, я Мастера имел в виду. Так, посмотрим… верно, стучит в дверь. Изнутри, как и следовало ожидать, не доносится ни звука.
– Ну, успехов! – бросаю я саркастически, постепенно скрываясь в глубине коридора. Уже повернув за угол, я слышу, как он зовет: «Мелисса!»
Ну что ж, тем лучше. Заодно осмотрю его комнату.
Там, как обычно, ничего интересного. У Крисса где-то есть тайники, но я до них еще не добрался. У себя же он не хранит ничего ценного.
На всякий случай заглядываю в лабораторию. В последнее время она не заперта – Мастер хочет показать, что нет у него от нас никаких секретов. А это значит, что и смотреть там ровным счетом нечего.
К двери Мастера я подхожу с большой осторожностью; пока я не в курсе его новых мер безопасности, если таковые вообще имеются. Заглядываю в еще одно потайное отверстие. И тут дверь прямо над ухом распахивается, и выглядывает сам Мастер, высокий, седобородый, но еще совсем не старый.
– Что ты тут вынюхиваешь? – неодобрительно бурчит он.
– Да я просто мимо прохожу, – отвечаю я, даже не стараясь притвориться невинным. Какой в этом толк?
– Проваливай! – говорит он, пока еще не слишком рассердившись. Я следую его совету, между делом отмечая, что дырку он трогать не стал.
И теперь, наконец, самое главное.
Осторожно открываю дверь, раздвигаю портьеры и осматриваюсь. Свечи, свечи, кругом свечи. Белые, черные, желтые – в глазах рябит.
Свет и тень в беспорядке падают на его лицо; оно кажется покрытым массой колышущихся водорослей. Он тихо, ровно дышит. Я придвигаюсь ближе к ложу и изучаю его. Грубоватые черты, крупный нос, мощный подбородок. Он укрыт простыней до пояса, сильные руки сжаты в кулаки. Кожа его слегка блестит, источая знакомый запах трав.
Не особенно заботясь об осторожности, я сажусь рядом и непринужденно говорю:
– Просыпайся, приятель. Хватит тянуть время.
Проходит несколько секунд, и веки его слегка поднимаются, а на губах возникает слабая, еле заметная улыбка.

4. КРИСС

Любой, окажись он в моей шкуре, чувствовал бы то же самое. Мир – подлая штука; он вертит нами, как хочет, заставляя каждого искать тепленькое местечко. Выживают те, кто успел найти себе покровителя и довольно пресмыкается перед ним. Предатели и лжецы всегда получают самое лучшее. Мир сломал и меня; я ненавижу его и себя за это!
Но еще больше я ненавижу Мастера и всех остальных обитателей проклятого всеми богами замка. В их представлении я – слабак, трус, размазня. Они привыкли ко мне, как привыкаешь к мебели, к покорному рабу. В их глазах я слишком часто вижу насмешку, которую они почти не пытаются скрывать. Ложь, ложь, ложь – все, что я слышу.
И все-таки они меня боятся. Я давно стал замечать настороженные взгляды, которыми они обмениваются при моем появлении. Избавиться от меня – вот их тайная мечта. И если бы хоть кто-то из них был способен на решительные действия, мне бы точно не поздоровилось.
Но к каждому у меня есть свои счеты.
Мелисса… Она играет со мной, она играет со всеми. У нее множество ролей, множество масок, которые она с легкостью меняет. Иногда кажется – вот она, настоящая, но это только обман. Иногда кажется – избавился от этой одержимости, но ее лицо вновь и вновь встает перед глазами. Она знает об этом, с легкостью читает мои мысли и иногда – когда ей это выгодно – делает маленький шаг навстречу, всегда готовая тут же отступить. Она держит меня на привязи, но не подпускает близко. Она уверена в своем превосходстве – и когда-нибудь за это расплатится.
Беррин. Домашний шут Мастера. Считает себя самым хитрым из нас. Не упустит ни одного случая подколоть меня. Всегда где-то поблизости, всегда появляется в самую неудачную минуту. Всегда слишком далеко заходит, но обычно это сходит ему с рук. Но сегодня он зарвался. Мастер запретил всем, кроме Мелиссы, входить в ту комнату. Беррин, как и прежде, посчитал своим долгом нарушить запрет. Кажется, он разбудил Спящего или что-то в этом роде. Я упивался его смятением, когда Мастер обнаружил это. Пусть не думает, что останется безнаказанным. Я мысленно пообещал ему: это только начало.
Эльм. Темная лошадка. Редко показывается на свет, предпочитает тень. Да он и сам – тень, серый призрак без лица. Вечно шныряет где-то потайными ходами. Он до последней плитки изучил замок, помнит наизусть все секретные двери, тайники и проходы. С Мастером у них нейтралитет. Он – единственный из нас, кто по-настоящему независим. Не знаю, что он замышляет, но очевидно одно: я ему не нравлюсь. Пока это не критично, но когда настанет время, видимо, придется от него избавиться. Он слишком много знает и может мне помешать.
Мастер… Кукловод, засевший в своей лаборатории. Планирует жизнь каждого из нас, от ритуала к ритуалу. Все время ведет войны – тайные и явные, все время плетет интриги, о которых нам почти ничего не известно. Кто мы? Почему мы – участники его игр? Зачем мы ему? Если часто задаваться такими вопросами, можно сойти с ума, потому что ответов нет и не будет. Но главное – в другом. Он использует меня, как и других, он без колебаний приносит в жертву мои мысли и эмоции, он с легкостью пожертвует и мной самим, если это принесет ему преимущество в той длинной игре, которую он ведет. Он сломал мою жизнь, и хотя на первый взгляд я свободен, предоставлен себе, в действительности он выдрессировал меня, подмял под себя. И я не могу уйти, понимая, что всегда должен находиться под рукой – на всякий случай. Когда-нибудь я все-таки разорву цепь. Но чего мне будет это стоить? Лучше не думать об этом.
Теперь у Мастера новая игрушка – тот человек, что спит в комнате со свечами. Готовится нечто новое, нечто грандиозное, и я чувствую, как меня постепенно отодвигают в сторону. Хотят избавиться?

5. МЕЛИССА

Мастер исправил оплошность Беррина – хотя в глубине души я подозреваю, что никакая это не оплошность, а тщательно продуманный ход, – и Спящий не проснется как минимум до завтра. Это даст нам возможность провести еще один сдерживающий ритуал, совсем небольшой и несложный, но жизненно необходимый.
Мы садимся за круглый стол и протягиваем левые руки вперед, к центру, где расположен блестящий шар. Сегодня все здесь – и Беррин, тщательно, хотя и неубедительно изображающий раскаяние, и Эльм в своей черной монашеской рясе с капюшоном, надвинутым на глаза, и Крисс – как всегда, с затравленным выражением глаз и с жестокой, слабовольной полуулыбкой. Лампы медленно гаснут, и вскоре остается только один источник света, исходящий из шарика в центре стола. Мозаика цветных многоугольников искрится, испускает легкое сияние.
Из темноты медленно выступает темная фигура – Мастер. Мы по очереди кладем руки на шар – сначала я, потом Эльм, Крисс и Беррин. Сначала я чувствую прохладное стекло, шероховатость мелких граней, но спустя несколько мгновений приходит тепло, и все другие ощущения исчезают, остается лишь впечатление мягкости, бесформенности. Мы пристально смотрим на свет, и меня постепенно охватывает оцепенение, на голову словно надет удобный, но довольно тугой обруч.
Внезапно я обнаруживаю, что Мастер, оказывается, уже давно произносит тихие, умиротворяющие слова. Странно, что я не заметила этого раньше. Он говорит не спеша, позволяя звукам голоса свободно растекаться по комнате. Я не понимаю их значения, хотя знаю, что если приложить усилие, пошарить в памяти, то можно уловить смысл. Однако делать этого мне совсем не хочется, потому что гораздо приятнее сидеть так, то погружаясь в пучину забвения, то медленно всплывая на поверхность.
На какое-то время все мутнеет, а потом становится все яснее и резче. Все цвета, которые прежде были нечеткими, незаметно переходили друг в друга, теперь сверкают, отделенные от всего остального спектра. Я слышу все звуки, и близкие, и далекие, с одинаковой ясностью, и они не сливаются, не превращаются в какофонию, а, напротив, приходят в первозданном своем виде, не будучи искаженными ничем. И в эту гармонию вливаются слова Мастера, который призывает дружественные Силы стать свидетелями ритуала, впитать сумму наших энергий, стать на время щитом, отражающим атаки извне.
Спустя долгие мгновения тишины возвращаются все нормальные ощущения, и я чувствую усталость.

6. КРИСС

Преследуя Эльма, трудно остаться незамеченным. Но сегодня мне это удалось, и я обязан любой ценой использовать этот шанс. Вот он скользнул за угол, а чуть погодя – и я за ним. Он уверен в себе, он не оборачивается, слегка прикасается к стене в известному ему – а теперь и мне! – месте, и стена скользит в сторону, открывая новый черный провал. Сколько же их здесь – бездонных дыр в огромном рыхлом теле этого замка, пещер, которые ведут куда-то или не ведут никуда…
Панель бесшумно задвигается назад, и я останавливаюсь, стараясь запомнить точку, которой коснулись его быстрые нервные пальцы. Шагнуть сейчас за ним – самоубийство, потому что я знаю, как ревностно он относится к своим тайнам. Тайна – его часть, как рука, нога или глаз. Пролить на нее свет – значит навсегда изуродовать его. И Эльм пойдет на все, чтобы остановить вторжение.
Но внутренне я ликую, потому что не сейчас, не сегодня, но вскоре я найду его убежище, я выверну его тайну наизнанку, потому что он – единственный здесь, кто чувствует безопасность. А это нечестно, это несправедливо, что он лишен той ежедневной доли страха, которая приходится на каждого из нас. Я поделюсь с ним своим страхом и своими мучениями.

7. БЕРРИН

Поиграем еще? Мастер играет со мной, я играю с Мелиссой, она – с Криссом, а тот нацелился на Эльма, вся жизнь которого – игра в прятки с миром. Мы все убегаем, но чтобы компенсировать это, сами нападаем в ответ на того, кто слабее. Каждый из нас играет вдвойне, втройне – с Мастером, с другими, с самим собой.
Я знаю одного, кто не играет. Он спит – или думает, что спит – в дальней темной комнате, где повсюду танцующее пламя свечей. И в этом – его сила. Тот, кто не притворяется, что понимает смысл происходящего, опасен, потому что стоит ему поставить мир под сомнение, как рухнет стройная картина и все провалится в тартарары.
Но мы знаем, как с ним поступить. Мы знаем, как включить его в игру. Это ведь так просто. Один шажок, затем другой, и вскоре он охвачен азартом, жаждет выиграть, сгорает от желания двигаться вперед, к новым победам.
Он не знает, что игре нет конца.

8. ЭЛЬМ

Чувствую его дыхание, тяжелое во тьме. Слышу его шаги, неуверенные, как на краю бездны. Вижу его тень, испуганно стелящуюся по запыленному камню.
Идет по моим следам, шатаясь, цепляясь за стены. Боится – слышу его страх, чувствую его, вижу его. Но что-то сильнее, что-то заставляет его идти вперед.
Нельзя выйти, напугать его, погнать прочь. Страх – вдруг он совсем обезумел? Вижу кинжал в его руке. Способен на все.
Шорох, шелест – что такое? Вспышка, яркая до боли – что это?
Зажег свечу. Тени заплясали, целый карнавал теней. Все преследуют его, поддерживают его, хватают его за руки, обнимают его.
Иду за ним. Не видит, не слышит – слишком страшно. Но идет вперед.
Хочу понять – зачем? Что ему нужно? Самообман – знаю, но боюсь в этом признаться. Знаю, куда идет, но не хочу, хочу, чтобы остановился…
Да, да, верный путь, но почему? Почему?!
Вот он, мой тайник. Он его нашел. Надо прыгнуть, схватить, остановить… Но боюсь, он сильнее, он одержит верх, он всегда берет верх… Шагаю назад в бессильном отчаянии.
Слышу его шаги, его лихорадочные шаги, слышу, как он шарит руками, хватает что-то… НЕТ!!!
Он движется к выходу. Отступаю во мрак, теперь уже все равно. Слезы, боль, бессилие. Не неудача, нет – поражение.
Он бросается вперед, бежит по переходам, страх у него за спиной, легион духов мчится за ним. Слышу удаляющийся топот, стихающий шум дыхания.
Хлопает потайная дверь, и все тихо. Все снова тихо, и я один. Но теперь внутри – знобящая пустота, сжимающая сердце.
Знаю, как заполнить ее.
Убью его.

9. МЕЛИССА

Я почти никогда не боялась Мастера. Разве только в тот первый раз, когда он пришел и вывел меня из темноты. Он был страшнее, чем сама Тьма, но я пошла за ним и теперь иногда спрашиваю себя: не стоило ли остаться там?
Но сегодня я вновь испугалась. Он созвал нас, и он был слегка мрачен. Но именно эта легкая мрачность меня испугала больше всего – казалось, это всего лишь завеса для чего-то ужасного, что он до поры до времени решил скрыть от наших глаз. Но я ведь знаю, что он сбросит все покровы, если посчитает, что так нужно.
Нас было трое, и Мастер, окинув нас испытующим взглядом, держа сразу троих в поле зрения, спросил спокойно, безмятежно, так, что я сразу и не поняла, о чем это он:
– Кто из вас, друзья мои, отправил на тот свет беднягу Эльма?
Молчание. Все молчат. Известно: слова – это признание. Пока ты молчишь, ты в относительной безопасности. Перед Мастером лучше не ронять лишних слов, ведь он подхватит их, закрутит, и ты опомниться не успеешь, как он обернет их против тебя, вонзит тебе в горло.
Наконец Беррин медленно, лениво отвечает ему:
– Зачем мне убивать Эльма, Мастер? С ним порой было так интересно. Он давал нам разнообразие, которого здесь, черт возьми, так не хватает.
Крисс тут же бросается вперед, боясь, что другие его опередят:
– Что я, идиот, что ли, убивать его? Я же главный подозреваемый! Только кретин на моем месте мог бы его убить! Но я же не кретин, вы все прекрасно знаете!
Странно… страшно… никто из них не спросил, где, как, когда погиб Эльм. Не интересуются… или знают?
Или думают, что это я? Я заметила, как Крисс скользнул по мне взглядом, как Беррин скосил на мгновение глаза. Подозревают что-то? Помню те логические загадки, где у кого-то на лбу черное пятно и он должен догадаться, что пятно – у него или что-то в этом роде. Как узнать, что они думают, а главное – почему они так думают?
И еще одно: а вдруг это все же я? Помню долгие периоды забвения. Они были раньше, они иногда приходят и сейчас. Вдруг это наступило вновь, вдруг за беспамятством кроется сложный план, построенный подсознанием?
На мне скрещиваются их взгляды. Теперь уже и Мастер смотрит на меня, чуть наклонив голову. Что-то непонятное в его глазах.
Ах да, они ждут ответа.
– Мне жаль Эльма, и всегда было его жаль, – говорю я. – Но только безжалостная рука могла оборвать его жизнь. Так что это не я.
Мне становится противно от лживого пафоса этих слов, но ничего не сделаешь, они уже сказаны, и, наверное, сыграют против меня.
Мастер с улыбкой – в ней есть что-то змеиное – оглядывает нас и, разлепив губы, изрекает:
– Играйте, дорогие мои, играйте. Я и так знаю ответ.

10. СПЯЩИЙ

Первым пришел он – тот, кто однажды пытался поднять меня из глубин полусна. Его зовут Беррин – странное имя, странное, как все здесь, как свечи, волнующийся мир которых внушает мне чудовищные мысли, вновь толкает на путь забвения. Но надо держаться, надо сопротивляться, потому что иначе что же остается? Меня нет, нет памяти – ее надо создавать заново. И лучше не подхватывать обрывки, которые океан сознания иногда выносит на берег – ведь из них может родиться только страшный, уродливый, исковерканный мир.
Беррин говорил мне, что меня здесь боятся. Он говорил – как-то мельком, небрежно, с легкой иронией – что я пугаю тех, кто собрался в этом неизвестном мне месте, и что поэтому мне самому грозит опасность. Я – как осколок стекла, острый, но хрупкий. Наступи на него ногой – останется одно бесцветное крошево, и в нем уже никогда не отразится свет дня.
Дня? Беррин говорил, что здесь нет дня, что день и ночь – всего лишь условность. За пределами замка – хаос с островками упорядоченности. Там иногда бывает день, иногда ночь, а иногда – серое непонятно что. Там может бушевать буря, а может вдруг наступить спокойствие. Там бывает все, все, что угодно. И поэтому к миру, говорил Беррин, надо относиться снисходительно. Твой мир – ты сам, не больше и не меньше, говорил он.
Я не хочу верить ему, уж слишком небрежно отзывается он обо всем. Но именно это заставляет верить, потому что сквозь дыры в этом плаще небрежности просвечивает страх перед вселенной. А он, этот страх, настоящий, не придуманный.
После него пришел другой. Тот, наоборот, пытался испугать меня, пытался представить меня затерянной песчинкой в море бесконечности. Его имя Крисс – словно кривой зазубренный кинжал, его лицо – острое, колючее, изрезанное морщинами, несмотря на молодость. Он боится меня, Беррин сказал правду, и поэтому хочет стать моим проводником в искаженном мире, привязать меня к себе и гарантировать свою безопасность. Нет, он ничего не говорил об этом – но это желание светится в его глазах. Жажда превосходства, тоска по власти – все это в нем. Он хочет иметь слишком много, пытается схватить все, что попадается под руку – и потому не имеет вообще ничего.
Следом вернулась она, которая столь часто вторгалась в мое далекое одиночество. Она – Мелисса – тоже чего-то хочет от меня, не знаю пока, чего. Может быть, свободы? На всех я вижу путы, но ее они тяготят больше всего, они сковывают каждое ее движение. Ей хотелось бы совершить нечто дикое, жуткое, невероятное, неважно, что – главное, чтобы это вернуло ей давнее чувство свободы. Но она боится, боится и меня – а вдруг я принес ей новое рабство? Она не забыла свободу – и это самое ужасное.
Когда она улыбается, она почти прекрасна – почти, потому что в своих странствиях я видел красоту, недоступную живым, недоступную никому, – но она так редко улыбается, и уголки ее губ изогнуты в сожалении, в сомнении, в нерешительности. И в глазах ее я вижу глубины, самой ей неведомые, и там бушует пламя, давно ею позабытое.
Ни с кем, никогда – я уверен в этом, хотя прошлое ушло навсегда – ни с кем, никогда я не чувствовал себя так одиноко. Она источает холод, которого не растопить огню, тлеющему внутри. Надежда пугает ее, приносит ей боль.

11. КРИСС

Мастер пришел последним. В его стиле – после растерянных, неуверенных учеников приходит Он, Учитель, Господин, несущий Последнее Слово, Завершающий Штрих, Финальный Удар. Я стою у занавеса – из-за него все отлично слышно. Мастер издевается над нами, знает, что мы обязательно будем подслушивать, и все, что он говорит – двойная, тройная игра, рассчитанная на Спящего, на нас, на тех других, кто может слышать его голос в этой комнате.
Но я не в силах устоять, пусть он смеется надо мной. Я должен знать, что он скажет Спящему. Я не знаю, как его зовут, у него нет имени. И поэтому он свободен, за что я его ненавижу. Надо дать ему имя, надо навесить ярлык, чтобы судьба могла найти его, не блуждая по тайным извилистым тропам. Надо сделать его таким, как мы. Таким, какими мы стали теперь.
Помню, как Мастер внес в дом Эльма, который точно так же, как и этот, однажды ночью оказался у нашего порога. Он был без сознания, и все, что он помнил, было его имя, которое он бесконечно бормотал в бреду, пока не очнулся. А этот даже не помнит, как его зовут. А вдруг у него нет имени, вдруг это не человек, а фантом, сгусток тьмы? Мастер уверен в себе, он играет с ним, но непогрешим ли Мастер?
Мастер рассказывает ему о наших врагах – вернее, соперниках – из Каменной Башни, из Солнечного Круга (который называется Солнечным, потому что свет солнца никогда не касается его, боясь быть пожранным тьмой), из Молчаливого Леса. Мастер говорит о Всадниках Кровавой Зари и о Стражниках Заката, о Силах, которые приходят и уходят, которые играют всеми и которыми играют все. Мастер говорит о том, что мы играем, каждый день и каждую ночь, всегда шагая по кромке, всегда – на краю.
И это правда, но она выглядит ложью, потому что кажется, будто это Мастер играет с миром, управляет им, а мы – только куклы в его умелых руках. Но что бы он делал без нас? В нас – его сила, в нашей крови – его победа.
Я чувствую легкое шевеление воздуха, оглядываюсь – это подходит Мелисса. Опоздала, я оказался здесь раньше. Я чувствую небольшой триумф.
– Хочешь, я расскажу тебе, о чем говорили они с Мастером? – говорю я шепотом, еле двигая губами.
– Расскажи, – шепчет она в ответ и чуть улыбается.
– Но это будет стоить дорого, очень дорого, – говорю я и тоже улыбаюсь.
Лицо ее искажает боль. Она проиграла.
Но мой триумф уничтожает Беррин, который выскальзывает из-за угла.
– Торгуемся? – насмешливо спрашивает он, и я понимаю, что проиграл-то на самом деле я, потому что после его слов Мелисса не согласится уже ни на что. Ненавижу их обоих – но ее все-таки больше: почему ее так легко сбить с пути, почему она такая?! Всегда уступает сильному, всегда боится насмешки…
– Ты первый в моем списке, – говорю я Беррину, когда шорох ее платья затихает где-то за углом. – Лучше поберегись.

12. СПЯЩИЙ

Он, тот, кого они называют Мастером, попросил меня о помощи. Без меня ему не выиграть новую битву, от которой, он считает, очень много зависит. Его мир не слишком привлекателен, но что делать, если другого ни у него, ни у меня нет? Мастер сказал, что я – новая фигура в игре, способная дать неожиданный эффект. Он не говорит другими словами; похоже, он и не мыслит другими словами. Все для него – средство в игре, а мир – бесконечная игра. Но, несмотря на это, я не чувствую к нему ни гнева, ни отвращения. Он не жесток и даже не равнодушен – он просто слишком увлечен игрой и не видит ничего вокруг.
Мастер сказал, что мне нужно имя. Я раньше не думал об этом, однако теперь понимаю, что оно должно быть. Но я боюсь этого. Так хорошо быть никем, скользить между сном и реальностью, не знать сомнений и ответственности. Имя – это след, который ты оставляешь в жизни. А уж если потом придется исчезнуть – лучше исчезнуть бесследно. Впрочем, Мастер прав – я должен найти имя.
Но потом пришла Мелисса, и я понял, что был чересчур снисходителен – и к миру, и к Мастеру, и ко всем обитателям замка. Она почти ничего не говорила, но мне было достаточно ее голоса, ее глаз, в которых прячется то, о чем она не знает или старается не знать. И если мир может сделать такое с человеком, то имеет ли он право на существование? Поддержать Мастера – значит поддержать мир, влить в его глотку новую кровь.
Я сказал ей:
– Ты хочешь уйти? Уйти отсюда?
Она смотрела на меня, и я видел, как пламя то вспыхивает, то погасает, как страх и надежда тянут в разные стороны. В глазах заблестели слезы, но она продолжала смотреть, не отводя взгляда, изучая меня, пытаясь понять, играю ли я с ней.
– Мастер ставит интересные эксперименты, – сказал я. – Но не лучше ли отказаться от участия в них, пока не поздно? Мне любопытно, но чем дальше шагнешь, тем длиннее дорога назад. А однажды эту дорогу и вовсе не увидишь.
– Но там, снаружи, настоящий хаос. Там смерть за каждым углом, – прошептала она. – Он не запрещает нам выходить, но это потому, что он знает: мы никогда не отважимся. А вдруг потом он не откроет? Ведь потом придется вернуться…
– Никогда не возвращайся, – возразил я. – Что может быть хуже возвращения? Вернуться можно лишь однажды, но возвращаться снова и снова – прямая дорога в ад.
– А я вот все время возвращаюсь. Сделаю шаг, а потом – назад. Значит, я уже в преисподней? Да, так и есть, – тихо сказала она. – И значит, возврата уже нет.
Я взял ее руку и погладил, не зная, что еще я мог сделать. И вдруг понял, что.
– Придумай мне имя, – сказал я ей.

13. МАСТЕР

Глупцы. Не понимают, что их игра – не просто часть моей. Их игра – это моя игра. Не они играют по моей воле, не моя воля играет ими – Я играю. И больше нет игроков – ни главных, ни второстепенных, ни настоящих, ни фальшивых. Только Я, и больше никто. Они думают, что оказались здесь случайно, что я подхватил их жизнь и приспособил ее к своим нуждам, включил их в Игру. Они боятся, что они для меня – всего лишь инструмент. Глупцы! Я держу их в этом сладостном заблуждении – не потому, что так удобнее, не потому, что я жесток – но потому, что мне их жаль.
Это не просто жалость к низшим формам жизни, не просто снисхождение к растоптанным, не просто чувство вины перед теми, кому ты нанес поражение. Нет, это жалость высшего порядка, божественная жалость к тем, кому ты дал жизнь, к тем, кого ты выпустил в мир, в котором нет жалости. А если в нем нет жалости, то ты, их создатель, обязан проявить хоть чуточку ее. Потому что иначе ты не имеешь права быть богом.

14. КРИСС

Теперь я знаю все, знаю все их планы. Я был прав, Мелисса играла со мной, играла, дожидаясь удобного момента. И теперь он настал. Она нашла себе новую жертву, того, с кем так легко играть и даже не надо менять маски. Она и со мной теперь не притворяется. Она, конечно, не знает, что я обо всем узнал. Спасибо Беррину, который меня просветил.
Как все-таки здорово, когда тебя предают! Теперь ты можешь предать в ответ, не колеблясь, не испытывая мук совести, не думая о последствиях! Мелисса сбросила с моих глаз пелену. Как я мог усомниться в Мастере? Как я мог замахнуться на его могущество? Как я мог откреститься от его Игры – от нашей общей Игры? Это все ее наваждение, ее коварные уловки. Но теперь-то мы их раскусили!
Я знаю, что завтра они хотят уйти. На самом деле, конечно, это Мелисса хочет уйти, а он наверняка думает, что это его идея. Хотя нет, не так. Она не хочет уходить. Она хочет проверить, как она умеет играть. Если он выйдет с ней, если она заставит его это сделать – значит, она настоящий игрок. Для нее это – проверка сил, тренировка перед главным ударом.
Но теперь – не выйдет. Теперь об этом знаю я, вскоре узнает и Мастер. Он милосерден, но такого он не простит. Он остановит ее, потому что она посягнула на его собственность. Спящий – его собственность, потому что именно Мастер призвал его к жизни, именно Мастер даст ему имя.
Мы готовы к атаке, и наша победа близка.

15. ФЕНИКС

Феникс – так она назвала меня. Не знаю, что это значит, а она не хочет говорить. Она считает, что имена должны быть очищены от прошлого – от настоящего прошлого, от возможного прошлого – и она, наверное, права. В любом случае я не стал спорить, потому что для нее это – едва ли не единственная возможность поступить по-своему, не под принуждением, не из боязни, не из слабости.
Беррин подсказал нам, когда лучше уйти, чтобы наше исчезновение было незаметным. Да, он подслушал наш разговор, но не стал говорить Мастеру. Не знаю, зачем он решил нам помочь – из желания насолить хозяину, в порядке эксперимента или просто так, потому что это показалось ему оригинальным. Не знаю, да и зачем это знать, ведь главное – не мысли, не планы, а действия.
Мы идем к выходу, особенно не скрываясь. Ведь скрываться – значит бояться, а ей нельзя испытывать страх. Она молчит, да и мне особенно нечего сказать. Все слова будут потом.
Мы уже близко, почти уже у самой двери, но нас останавливает голос, спокойный, холодный, как айсберг:
– И вы в самом деле думаете, что вам суждено выйти?
Мастер. Поигрывает жемчужными четками на тонкой ниточке. Из-за спины выглядывает Крисс – довольная улыбка на его лице.
– Нет, если вам этого захочется, вы выйдете. Но боюсь, вам этого не захочется. Очень боюсь.
– Мне ведь вас жаль, очень жаль, – продолжает Мастер, и в голос его действительно вплетается жалость, да такая искренняя, что так и хочется поверить. – Я не думал, что до этого дойдет. Я считал, что все будет, как мной это было задумано. Но это, видно, самой судьбой предписано, что боги должны ошибаться. Тот Творец ошибся, создавая Эдем, допустил всего один маленький просчет – и что получилось? – Не знаю, о чем это он. Какие боги? – А я наверняка ошибся не раз, – грустно говорит Мастер.
– С чего вы взяли, – вдруг говорит он, – что снаружи есть хоть какой-нибудь мир? Кто вам это сказал?
Мне, конечно, сказал он сам. Но это и не удивительно, ибо откуда еще мне об этом знать? Но Мелисса вздрагивает, и я понимаю, что для нее это – не просто провокация Мастера, а старая страшная догадка, которую она пыталась забыть.
– Я принес каждого из вас извне, как вы думали. Но вы никогда не были снаружи, потому что все, что там есть, существует лишь в вашем воображении. Цветные движущиеся картинки вместо окон, несколько поддельных книг и мои рассказы – вот и весь мир, а ничего больше нет.
Улыбка Крисса медленно пропадает, словно он почувствовал что-то неладное.
– Но если нет никакого мира снаружи, спросите вы, откуда же тогда пришел каждый из вас? Вас не могла породить пустота, ибо она рождает лишь пустоту. До того, как вы пришли в этот дом, вас не существовало, ибо существовать было негде.
– Вас создал я, – говорит печально Мастер, и в глазах темнеет от этих простых слов. – Одного за другим, постепенно. Я хотел создать мир, населить его людьми, хотел, чтобы мир существовал независимо от меня, пусть даже пока он – всего лишь в границах этого замка. Я хотел…
– Значит, все это была ложь?! – перебивает его Крисс. – Значит, ты придумал и меня, и остальных? Это ты заставил нас играть друг с другом, враждовать и притворяться?
– Я не хотел, чтобы так получилось. Я думал, что вы будете другими. Но создать других у меня не получалось. Я надеялся, что вы изменитесь, что все станет по-другому… когда-нибудь.
– Значит, это из-за тебя я убил Эльма, – потерянно говорит Крисс. – Значит, я стал убийцей просто потому, что ты решил поразвлечься, создавая мир. А впрочем, какой же я убийца, если Эльм ненастоящий, и я – ненастоящий, просто ходячий предмет?
– Нет, почему же ненастоящий?! – кричит Мастер. – Послушайте, – обращается он к нам, – вы все люди, вы не манекены, не фантомы. Я не хотел, чтобы это случилось, не хотел этого говорить, но как еще было вас остановить? Закрыть дверь навсегда, чтобы вы мучились рабством? Я должен был дать вам свободу!
Крисс делает резкое движение, и я понимаю, вижу, что сейчас произойдет, но почему-то меня охватывает странная апатия, и хотя я должен бы жестом, криком предупредить Мастера, я стою недвижно. В руке Крисса – нож, блестящий, стремительный. И мне кажется, будто я вижу, как он вонзает его Мастеру в спину, и как тот падает, цепляясь за стены, сползая вниз.
Но это всего лишь иллюзия, потому что Мастер замечает слабое движение моих глаз, и реакция его фатально мгновенна, он оборачивается, словно черный вихрь, и вот из пальцев его летит молния, и теперь уже Крисс падает, привалившись к стене. Но теперь это уже настоящее.
– Это конец… – тихо произносит Мастер, и застывшее в углу тело Крисса безмолвно подтверждает его слова.
– Нет, это не конец, – неожиданно говорит Беррин, до того молчавший. – Это конец твоей игры, вот и все. Ты говорил, будто ты создал нас. И порой ты так действительно думал. Но в действительности ты всегда знал, как было дело.
Мастер резко вскидывает голову.
– Ты находил странников у своего порога. Ты брал их к себе, лечил их тело, но уродовал душу. Ты уничтожал память, если какие-то остатки ее еще сохранялись. Ты давал им имена, тем самым приобретая власть над ними. Ты включал их в свою игру; нет, они и были твоей игрой, и без них ты был бы ничем. Ты не знаешь, что снаружи, но пока у тебя есть такой удобный придуманный мир и такие удобные пешки, чтобы играть ими, сталкивать их, тебе наплевать на все остальное.
– Ты, наверное, спросишь, – продолжал Беррин, – откуда мне, незнакомцу со стертой памятью, знать об этом? Но подсознательно ты ведь всегда понимал, что я не такой, как все, и ты никогда не позволял себе того, что позволял с другими. Посмотри на нее, – он указал на Мелиссу, – она была твоей первой жертвой, и вспомни, что сделал с ней. Вспомни Крисса, которого ты превратил в эгоцентричного маньяка. Вспомни Эльма, который порой вообще не был человеком. Но посмотри на меня, и ты не увидишь следов своего вмешательства.
– Ты дал мне имя? – резко спросил Беррин. – Нет, и ты знаешь это. А теперь слушай и запомни: это была не твоя игра. Это была моя игра. Я заставил тебя придумать эту безумную вселенную и воплотить ее в жизнь. И ты сам вселился в нее, жил в ней, забыв о прежнем. Ты – не игрок. Ты – игрушка.
– Нет! – закричал Мастер, и эхо разлетелось по коридорам. – Это моя игра, и ты это увидишь!
Его лицо исказилось, вытянулось, затуманилось, к Беррину скользнул пучок разноцветных нитей, развевающихся в воздухе. Они искрились, сверкали, от них веяло холодом и пламенем одновременно. Но Беррин слегка двинул ладонью, и они пропали. Мастер вытянул руки вперед и что-то громко прокричал. Комната озарилась кровавым огнем, и темно-красная лавина ударила в Беррина, но остановилась и вскоре иссякла.
Беррин бросил на него быстрый взгляд – пожалуй, впервые за вечер – и, отворачиваясь, сказал ясно и четко:
– Умри!
И Мастер исчез.
Беррин посмотрел на нас. И улыбнулся.
– Ты хочешь играть дальше? – спросил я.
– Эта игра меня утомила, – покачал он головой. – Лучше найду себе новую.
Он улыбался так безмятежно, что мне стоило большого труда осознать: жестокая игра Мастера была игрой Беррина, и все эти годы были всего лишь игрой Беррина, и сегодняшний вечер прошел по его сценарию.
– Но мне интересно одно, – сказал Беррин. – И как бы вы ни ответили, это будет достойным завершением игры. Скажите мне… неужели вы все еще хотите уйти?
– Да, – сказал я.
– Больше, чем когда-либо, – проговорила дрожащими губами Мелисса.
– Тогда попробуйте, – усмехнулся он, и меня испугала эта усмешка.
– Пойдем! – крикнул я Мелиссе, потому что я не мог допустить, чтобы она видела эту улыбку, это лицо, эти глаза.
Но открывая дверь, я все равно смотрел на него, и он все еще улыбался – улыбкой победителя. Он дождался финала.
За дверью было холодно, и ветер угрюмой тенью скользнул в дом.