Пансионат

Иногда тоска по его телу становилась невыносимой. Приходилось придумывать варианты.  Однажды они встретились на железнодорожной платформе и поехали в пригородный пансионат. Этот пансионат она помнила с детства. Там отдыхали родители, когда отец приехал в короткий отпуск из-за границы. Они с братом ездили к ним на выходные – гуляли, ходили в столовку обедать, принимали участие в общественных культурных мероприятиях.
На работе пришлось соврать, что поехала в больницу. Дома оделась специально в короткую юбку, чтобы подчеркнуть, что поехала не куда-нибудь, а на службу. В результате, пока дождались электричку, ноги превратились в ледышки. В поезде они старались ни на кого не смотреть. Ей казалось, что каждый из пассажиров догадывался, что они любовники и всем совершенно ясна цель их поездки в пансионат. Это было мучительно и стыдно.
До пансионата дошли окончательно замороженными. По дороге купили бутылку красного вина, нарезку какой-то колбасы, соку, банку маринованных огурцов и коробку конфет. Холл оказался таким же, каким и был в детстве, только он теперь был гораздо меньше и пах сыростью.  Он избавил ее от ужасных подробностей общения с администраторшей и кастеляншей. То, что было для него таким милым и ностальгическим – проверка паспортов и сверка штампов в графе «семейное положение», строгий и укоризненный взгляд при выдаче ключа, купюра - компенсация за  попрание морального облика честного семьянина и советского человека, приводило ее в состояние ступора.
Их комната была во втором этаже. От сырости паркет в коридоре вздыбился, так что они шли по волнам давно истертой красной дорожки, которая по тем, советским временам была атрибутом цивильного отдыха. В дальнем конце коридора стояла всеми забытая, но еще живая пальма.
В комнате ей стало ужасно неловко. Слишком определенным было то, зачем они приехали сюда. Отступать было некуда и они кое как постелили серенькие мокрые простыни, улеглись и исполнили нехитрые любовные па… от волнения, от того что он рядом, от усталости и неожиданно наставшего покоя ей ужасно захотелось спать. Она обняла его и провалилась в уютную дрему. Светило солнышко, он сторожил ее сон.
Кроме белья и ключей, кастелянша выдала им талоны на питание. Есть не хотелось, но он все равно поволок ее в столовую. Пищеблок находился в отдельном крыле на огромной стеклянной веранде. Окна были завешаны кусками истлевшего тюля, воняло все той же сыростью, но к этому фоновому запаху примешивался запах кислой капусты, хлорки и той бурды, которая в пионерском лагере называлась «кофе с молоком».
Огромный зал был почти пуст. Только через два столика от них обедала семейка советских служащих. Болезненная женщина, бодро и назидательно  сообщала мужу о пользе только что совешенной лыжной прогулки, очкарик-супруг, на котором большими буквами было написано «МНС», с извиняющимся видом слушал наставления жены. Двое дебиловатых детей в шерстяных лыжных костюмчиках с начесом, купленных, наверное, году еще в восемьдесят третьем, шмыгали носами и кидались друг в друга хлебными шариками. Иногда дама отвлекалась от воспитания супруга и рявкала что-то воспитательное детям.
От запаха блюда, обозначенного в меню как «борщ» ее едва не стошнило. Точно такой же борщ давали в пионерском лагере. В тарелке было нечто бледно-розовое, со сладковатым запахом. В крупно порезанной капусте и картошке плавало что-то бурое с жилками, видимо, мясо.
Он почти плакал. Он вспомнил, как с женой выбирался в такие же пансионаты, только тогда в них было куда больше народу и в столовой приходилось вести себя осторожно, чтобы не дай бог не намекнуть окружающим, что не более чем пятнадцать минут назад они занимались любовью. Он вспомнил вкус этой не вкусной еды, которая была здесь всегда, которая осталась здесь, несмотря на то что и времена стали совсем другими и он сидит здесь не с женой а с любовницей, несмотря на то что он уже не подающий надежды молодой инженер, а мелкий спекулянт бог знает чем, и вот, несмотря на все это, запах той жизни остался и золотые лужицы жира все так же плавают по тарелке, и в них светится солнце.   
После обеда хотели погулять, но потом стало лень, да и времени жалко, так что вернулись в комнату. Занимались любовью. Солнце сквозь окно грело спины, можно было долго нежиться, пить вино, наслаждаться казенной тишиной, курить и смотреть, как сквозь дым пробиваются лучи, кайфовать от старорежимных интерьеров. На стене остались послания от прежних мимолетных жильцов – полуголые девицы на фоне нездешних пальм, котята в корзинке и репродукция картины, изображающей Юнону, под которой была пришпилена фотография бразильской футбольной команды. Таким набором образов общественное бессознательное определило назначение этого места.   
О, какими романтическими любовниками они были! Их выбросило на окраину времени, им дали целый день передышки! Каждый получил то, что хотел. Он вернулся туда, в то время, когда он точно знал, кто он есть на этой земле и в этой стране. Она могла дотронуться до него, обладать им, обнимать, ласкать, целовать, дремать у него на плече, говорить с ним, любить его голого, грустного, тоскующего, но счастливого.
Уехали поздно. Во дворе пансионата стало стремно – вернулись с заработков теперешние жители – беженцы с Кавказа и вестибюль наполнился их гортанными голосами. В баре назревали дискотека и драка.
Холод и электричка.
На следующий день он признался, что после всего не смог совладать с собой и соблазнил жену.
Это было предательство.