Разное

***
Когда Венера умерла?
Никто не помнит.
Лишь волны моря. На песке
играют дети. Месяц вторит
изображению в зрачке.
Когда пастух стада загонит
под кровлю сна,
на лунной стороне музея
Высоких чувств
художник девушку в полете
изобразит.
И старый пес, проснувшись, будет
на месяц выть.
Когда восторженные лица
украсят подоконник,
то будет день,
быть может, вторник,
и кофе подадут с корицей.

***
С колотушкой старый ветер
по ночам обходит двери.
одиночеству людскому
колыбельную поет
Скрип и кашляние петель.
И в задумчивости мерит
тень луны пред чьим-то домом
захмелевший пешеход.

Сверчок достанет из футляра скрипку.
Смычок приложен... В сумерках души
танцует ночь по паутинке зыбкой
Над царством лжи.

Шаги дробятся в шторенных глазницах.
Ушли во тьму духи и каблуки...
Средь стен домов бесследно растворится
щепоть тоски.

В подворотне дремлет ветер,
в пешехода лбом уткнувшись.
Словно глаз совы, желтеет
где-то в вечности луна.

***
Молчание -
извечный спутник капель по асфальту
и одинокого прохожего в плаще,
которого никто не ждет у двери,
лишь сверчок
и переживший век диван
с пружинами, упершимися в небо.
Молчанье -
покрывало на дыханье ночи,
прерывистое от пульса фонарей
и оглушающее криком мотыльков,
обжегшихся внезапно.
В нем слышен тихий смех цветов
и спор жука с своею тенью.
Молчанье -
ожиданье слов, не сказанных тобой,
но их услышит дождь.

***
Жизнь не кончается словами: "День прошел".
Закатный час лишь только обнажает
никчемный и обманчивый престол,
на коем всяк порою пребывает.

Мы только странники на островах любви.
Излишне возводить себе колонны.
Пока вы живы, стройте корабли,
чтоб бороздили сумрачное лоно.

Бокал свой пью за похитителей сердец,
пленивших их среди унынья мира
на водной глади красотой колец
от бренности. Все бренное фальшиво.

***
Вечность пульсирует в кончиках пальцев.
Мгновенье блестит на губах.
За детскою ширмой пылятся паяцы.
Дымит сигарета в зубах.
Шум ветра, бой капель,
в скрипящем ковчеге
с поправкой на третий этаж
несёшься к тебе только видимой Веге -
абсурда и крайности паж.
Счастливый до слез в сигаретном тумане,
что можно забыть про долги
пред памятью, коль в опустевшем стакане
кружатся, звеня, медяки.

***
Я с женой сижу на качелях и считаю звезды, мелькающие в ветвях старой сирени. Перед нами накренившийся словно под напором ветра приземистый домик. Справа от него пустая полуразвалившаяся собачья конура. Сада, который в моей памяти окружал этот дом, больше нет. Как нет и двухэтажного особняка за качелями, голосов проходивших по двору людей, дороги в аэропорт... Качели под сиренью и дом перед ними стоят посреди безжизненного пустыря, простирающегося так далеко, насколько возможно рассмотреть ночью.
Моя жена сидит с закрытыми глазами и улыбается во сне. Когда мы засыпали, то каждый из нас собирался побывать в своем детстве. Я надеюсь, что моя жена успела оказаться в нем, пока оно не стерлось в ее памяти. И еще мне очень хочется, чтобы в ее воспоминаниях нашлось место для звездного неба, куста сирени и качелей под ним, на которых мы будем сидеть и считать звезды.