В сиянии Луны

Взмах лезвия, свист рассекаемого воздуха – клинок опять прошел в опасной близости. Скорости его нет предела, его движения почти невозможно проследить. Остается лишь полагаться на интуицию, на холодящее кожу ощущение смерти. И отвечать такими же быстрыми выпадами, пытаясь угнаться за ускользающим светом луны. Минутная пауза; небо отражается в отполированном до блеска металле клинка. Там грустно мигают звезды – их тревожит происходящее. Но здесь, внизу, оно не отталкивает – наоборот, притягивает к себе, увлекает неуловимой честностью поединка, где на карту поставлено все, и проигрыш означает небытие. Это лучшая из игр, поскольку она дарит чувство настоящего.
Я делаю шаг вперед: короткая передышка закончилась, бой должен продолжаться. Я жду сигнала, как и мой соперник. Он невозмутим, черты его лица скрыты под маской. Носить маску – право каждого. Я не пользуюсь этим. Можно подумать, что во мне говорит прирожденная искренность – но нет, просто мне претит мысль о том, что и мое лицо будет закрыто от посторонних взглядов. Допущенный сюда должен видеть все.
Я слышу сигнал, тихо звенящий где-то на задворках мозга. Иногда закрадывается мысль, что для каждого он свой, окрашенный в индивидуальные цвета и звучащий так, как хочется его владельцу. Действительно, этот мягкий звук вызывает ни с чем не сравнимое чувство спокойствия, умиротворенности, и вливает в меня новые силы. Возможно, у кого-то он другой – громкий, резкий – но это лишь мое предположение, из разряда тех, которыми ни с кем не делятся.
Молниеносное сверкание ножа предупреждает меня о том, что началась вторая фаза боя. Она тяжелее первой, потому что здесь уже не действуют некоторые правила первого этапа, призванные смягчить вступление в поединок. Если первый раунд – это знакомство с противником, приблизительная оценка его сил, то второй предназначен для того, чтобы опробовать и закрепить стратегию, первые наброски которой создаются во время перерыва. Не стоит ждать от второй фазы стремительных бросков, ярких атакующих комбинаций, успешно проведенных ударов – это только жесткая проверка сил. Только опытные бойцы способны скрыть свои истинные возможности во втором раунде.
После нескольких взмахов лезвия я убеждаюсь, что его силы примерно равны моим, и это наполняет меня радостным предвкушением, ожиданием борьбы на равных, которая так редко встречается. Мне очень хочется прочесть его мысли в этот миг – как он оценивает меня, каким видится ему исход поединка. Но все его чувства и эмоции прикрыты маской, и на какое-то мгновение меня обуревает желание сорвать ее, несмотря на все запреты.
Вскоре это проходит, и остается трезвый, холодный расчет. Если обязать участников боя делать ходы по очереди, ничего не изменится – все движения выверены настолько, что совершаются мгновенно. Фактор времени здесь уже не играет роли; время – лишь для неопытных игроков. Я двигаюсь почти автоматически, мозг в это время занят другим: попытками понять противника. Точно так же в шахматах: разыгрывая гамбит, игрок не думает над следующим ходом, он изучает перспективы.
В какой-то момент я с удивлением убеждаюсь в том, что он копирует мои приемы. Такое можно было бы ожидать от нового игрока – но тогда его удары были бы лишь жалким подобием моих. А мой соперник действует так, как будто он изучал искусство боя вместе со мной. На его движениях лежит легкий отпечаток чуждости, словно он воспринимает окружающее немного по-другому, чем я. Возможно, чуть четче и яснее, а может быть, чуть более туманно. Но как бы там ни было, его стратегия почти идентична моей, за исключением того, что он преследует другие цели. Я чувствую это, хотя пока не могу понять, какие именно.
Внезапно он резко смещается в сторону и проводит весьма эффектный удар, который не достигает цели лишь благодаря моей сверхъестественной реакции. Я с трудом уворачиваюсь, ускользая от его выпада. Он мгновенно отпрыгивает назад, опасаясь контрудара. Что это? Неужели он решил добиться победы уже на этой, по существу, подготовительной стадии? Не говоря уже о том, что это противоречит идеологии поединка, это лишает бой истинного азарта. Эффект победы проявляется лишь тогда, когда ты прошел через все четыре ступени борьбы, поднимаясь над партнером и над собой. Только тогда можно почувствовать цену выигрыша и проигрыша.
В происшедшем есть и свои преимущества. Теперь мне ясно, что его не интересует сам поединок, он борется лишь за результат. Как ему удалось пройти вступительные проверки, я не могу понять. Впрочем, меня это не особенно и интересует. Теперь я вижу перед собой новую цель: мало победить его, главное – доказать, что бой гораздо важнее победы или поражения, продемонстрировать ему его ошибку. Я не сомневаюсь, что его ждет проигрыш; на этом поле нет места тем, кто гонится за моментом славы.
Я слышу новый сигнал, означающий второй перерыв. Есть немного времени, чтобы подумать. Я должен собраться с силами и теперь рассчитывать не только на действенность приемов, но и на их внешнюю сторону. Это немного ограничивает, но вместе с тем и возбуждает. Мне приятно думать, что я предоставляю ему фору. Он не нуждается в том, чтобы его действия были яркими и эффектными, ведь ему хочется победить любой ценой, а здесь уже не до эстетики. Я – другое дело.
Я делаю незаметное движение, что заставляет его насторожиться. Внешне он спокоен, но легкое изменение в позе говорит о многом. И я вновь удивлен, на этот раз своей внимательностью. Я и не ожидал, что смогу читать его движения, как свои. Почти как свои. Это немного беспокоит меня, так как здесь легко впасть в заблуждение. Эффект зеркала всегда мешает борьбе. Вводить его намеренно – значит быть либо круглым дураком, либо до предела расчетливым бойцом, в мельчайших деталях продумавшим тактику нападения. Мне почему-то кажется, что я столкнулся со вторым случаем.
Правила третьего раунда почти такие же, как и для второго. Основное различие в другом – в продолжительности. Третья фаза страшна для многих именно этим. Она выматывает и вытягивает из тебя последние силы. И вот, когда ты думаешь, что все уже закончено, что ты успешно прошел и этот этап, что тебе как раз хватило сил, – ты вспоминаешь, что впереди еще один – четвертый.
Мой опыт позволяет мне удержаться от этой ошибки. Сейчас главное – не расходовать энергию, копить ее для последней схватки. В третьей фазе побеждает тот, кто умеет легко и непринужденно уходить от резких, грубых выпадов, парировать, казалось бы, неотразимые удары. Здесь моя тактика – оборона. Атака хороша, если ты уверен в ее успехе. А здесь нельзя быть уверенным ни в чем.
Свист лезвия заставляет меня поморщиться – я чуть не пропустил удар. Невнимательность? Скорее, излишняя осторожность. Вместо того, чтобы на миг перейти в нападение, я промедлил и предпочел блокировать его выпад. Что чуть не стоило мне победы.
Я понял, что пора менять образ действий. Долой предсказуемость – расчистим дорогу свободному, ничем не связанному действию. Я давно не прибегал к этому, но сейчас наступил подходящий момент. Я резко крутанулся вокруг оси, выбросил клинок вперед, имитируя укол. Однако ничего подобного я делать не собирался. Острие кинжала разрезало узкое пространство между мной и противником в извилистом рубящем взмахе. Надо было обладать потрясающей реакцией и изрядной долей проницательности, чтобы избежать удара. Ему это удалось, хоть лезвие и оставило короткий разрез на одежде.
Меня слегка задело его молчание. Я привык обмениваться репликами с партнером – иногда шутливыми, иногда серьезными. По опыту знаю, что каждый игрок испытывает потребность вступить в разговор, хотя бы для того, чтобы продемонстрировать: он человек, а не машина разрушения. Это вошло в обычай, хотя прочно и не закрепилось. Назвать беседу традицией боя я бы не решился, но без нее мне было не по себе. Я бросил пробный камень:
– Как далеко ты готов зайти? Ведь ты стремишься к победе, проигрыш для тебя хуже гибели, правда?
Он не отреагировал. Спустя несколько секунд и несколько бросков я сообразил, что ждать ответа от него бессмысленно; если он не собирался хранить молчание с самого начала, то давно бы уже сам начал разговор. Однако я не собирался так легко отказываться от возможности расшевелить его. Откровенно говоря, мне были любопытны его мотивы. Хотя почему я решил, что он откроет их мне?
На некоторое время я сосредоточился на отражении его ударов. Вообще-то бой – это тоже общение, и тактика сражения порой может сказать о человеке больше, чем самая подробная биография. И мне не нравилось то, что я видел. В нем не было ничего личностного. Стиль боя, конечно, был, но он производил впечатление слепого копирования. Любой человек, подражая другому, неизбежно вносит в это подражание что-то свое. Это касается даже гениев.
Я почувствовал, как внутри поднялась знакомая волна напряжения, сменившаяся мгновенным приливом сил. Я знал, что за это придется расплачиваться потом, но в тот момент эти мысли не волновали меня. Главным было продержаться, устоять в мучительном третьем раунде, замедлить течение времени и сохранить силы для будущего. Расчет и ничего более.
– Ты проиграешь, – сказал я. – Ты проиграешь, потому что ставишь на выигрыш. Ты упустил главное – цель поединка. Им, – я махнул клинком в сторону зрителей, – все равно, победишь ты или потерпишь поражение. Они здесь ради зрелища. Своим стремлением к победе ты лишаешь их наслаждения, на которое они рассчитывают. Ценители не одобрят твой выигрыш, большинство из них – поборники боя ради боя. Даже судьи могут не признать твою победу, если сочтут, что она противоречит духу сражения. И я, твой противник, не понимаю тебя. К чему ты стремишься?
На миг мне показалось, что он готов ответить. Не знаю, как я почувствовал это, ведь он не выдал себя ни одним движением; однако я был уверен, что сейчас услышу его голос. Я невольно замер; но тут прозвучал сигнал к перерыву. И противник отступил.
Когда я тоже сделал шаг назад, меня пронзило неясное чувство утраты, потери чего-то важного, что было неизмеримо важнее поединка и даже всей жизни. Я чувствовал себя так, как будто упали, разлетелись в дым невидимые барьеры, которые я так долго выстраивал, а вместо них встали новые, одно прикосновение к которым заставляло вздрогнуть от холода. Теперь остался только один выход, но мне не хотелось бы им воспользоваться. Чтобы выжить, требовалось одно: стать таким же, как он. Это было просто, но я не мог сделать этого.
Не мог раньше; не мог в момент начала схватки; не мог еще во втором раунде. Но теперь меня охватили сомнения. Что важнее – жизнь или честь? Для большинства ответ очевиден – разумеется, жизнь. Но я знал и других, которые предпочитали второй вариант. И это были не пустые слова, потому что я видел, как они стали реальностью. Это и был выбор, настоящий выбор, во всей его полноте и жестокости, которые позволяют ощутить вкус к жизни, пусть даже в самый последний миг.
Нетрудно выбрать из двух ненужных вещей одну – более ненужную, чем другую. Нетрудно, сопоставив две ценности, выбрать более важную. Но как сделать выбор, если объекты его неразрывны, если отказ от одного означает гибель другого? Зачем выбирать тогда, если результат один?
Звонок прервал мои мысли, и впервые он был неожиданным. Я с недостижимой ранее четкостью осознал, что теперь должен сделать выбор, так как потом для этого уже не останется времени. Четвертая фаза – бой без правил, где нет запретов и позволено все. Стремиться уже некуда; единственная цель – победа. Думая об этом, я вдруг понял, что выбор будет сделан не мной, что сама логика сражения подскажет верный путь. И я почувствовал небольшое облегчение.
Теперь оружие сверкало, как молния, выписывая извилистые фигуры на полотне тьмы. Я и не знал, что могу двигаться с такой скоростью, но приходилось подстраиваться под темп противника. Я ощутил страх, так как знал, что остановиться значило упасть, вылететь за пределы боя и расстаться с реальностью. Удержаться можно было только одним способом – продолжать двигаться вперед. Лучшей защитой в этом неистовом ритме было нападение, ошеломляющее быстротой и напором. Воздух заметно потеплел и внезапно приобрел вязкость.
Дыхание стало отрывистым и стремительным, однако легкие пока справлялись со своей задачей, и воздуха было достаточно даже для того, чтобы бросить врагу вызов.
– Сбрось маску! – потребовал я. – Я должен видеть твое лицо.
– Ты пожалеешь об этом, – просто ответил он.
– Я никогда и ни о чем не жалею, – усмехнулся я. – Поэтому я и здесь.
– Хочу быть с тобой честным. Поверь, тебе лучше не видеть меня.
– Это просто отговорка. Ты избегаешь света, вот и все.
– Да, – в его голосе послышалась горечь, – можно сказать и так. И ты боишься его, иначе ты не был бы здесь. Поэтому не тебе обвинять меня.
– Но я хочу знать, кто ты.
Последовала пауза. Неожиданно его левая рука взлетела вверх и сорвала маску. Вначале я не понял, что произошло. Спустя секунду мне показалось, что я стою перед зеркалом, в котором отражается мое лицо – чуть более мрачное, чем то, к которому я привык. Я мотнул головой, пытаясь отогнать наваждение. Но оно осталось со мной, и тогда я сообразил, что все происходящее реально.
– Я предупреждал. – Произнеся эти слова, он резко двинулся вперед. Впереди него летел кинжал, и я увидел, как медленно плывут миллисекунды, в течение которых я пытаюсь отразить удар, затем осознаю, что это невозможно, и бросаюсь в сторону, но сверкающее лезвие преследует меня и вонзается прямо в грудь. Короткий толчок, мгновение молчания, а за ним столетие боли. Она следует за мной, пока меня переносит из одной плоскости мироздания в другую. Внезапно я чувствую, что это всего лишь кошмар, и просыпаюсь.
Я разглядываю бесцветный потолок, колеблющиеся тени из окна. Я не могу увидеть мир, довольствуюсь одними его отражениями. Он далеко, до него не достать. А здесь, в моей комнате, мертвенно-бледная тишина. Я пробую воздух на вкус, на запах, на цвет. Он оказывается черным, как морские глубины, скользким и горьким. Он загораживает свет и препятствует звуку.
Но как только я опять открываю глаза, я вижу себя лежащим на чем-то мокром, липком и холодном. Я догадываюсь, что это трава. Но почему она такая влажная? Я не хочу слышать ответа, но он все-таки приходит: это моя кровь. Я чувствую слабость – даже не слабость, а безволие. Пытаюсь пошевелить рукой – она не слушается. И вдруг надо мной склоняется чье-то лицо. Я приглядываюсь и вновь вижу себя, как несколько минут назад. За его спиной горят звезды, теперь яркие и безмятежные. Он говорит мягко, даже печально:
– Не двигайся. Боль скоро уйдет.
Я пытаюсь ответить, но горло пересохло. Я лишь смотрю в эти глаза, которые только что казались мне безразличными. Сознание испещрено следами вспышек – мгновенных догадок, предположений и выводов. Тумана как не бывало, я вижу все очень четко. Ответ один: я сражался с тенью. Это мое отражение, застывшее однажды в глубине зеркала и получившее свою собственную линию жизни. Он кивает, словно поддерживая мою догадку:
– Никто не способен одержать верх над самим собой. Ведь я – это ты. Но ты можешь меняться, в отличие от меня. Поэтому ты уязвим.
Я быстро теряю силы. Перед глазами светится написанное красным слово «БЕЗДНА». Я знаю, она ждет. Сопротивление – не для меня. Но я должен ответить, и поэтому я делаю над собой усилие и выдавливаю:
– Теперь ты остался один. У тебя только один путь – занять мое место. Во сне и наяву. Мир теперь твой.
Перед тем, как закрыть глаза, я внимательно изучаю его лицо. Вначале оно бесстрастно. Потом оно меняется, я вижу страх в его глазах. Значит, он понял.
Когда очертания предметов побледнели и расплылись, тьма взяла меня. Но последнее, что я видел и запомнил на все оставшееся время, – вытянутое, отполированное лезвие серебристого кинжала. В нем отражалось небо; заостренные грани плавно растворялись в атмосфере. Там, где изящные линии скользили, переливались полутонами серого и металлическим блеском, пряталась вечность, необъятная, спокойная и недостижимая. Я сказал ей: «Прощай».