Поэма о плохих стихах

Мои стихи - плохие. Это точно, я знаю. Они напоминают всем детские каракули - образные и кривые. Вот и стихи такие же кривые. И может быть, даже немного образные - ведь какие-то образы они навевают, эти стихи. Но кривые - это точно. И то ли кривая линия в этих стихах напоминает детский рисунок, то ли небо оранжевого цвета. Что-то не так. Я знаю. Я их читал. Я писал их, и они мне не нравятся. Но они мне дороги, как дорога родителям мазня их детей, которую в голову не придет назвать живописью, но которая - рисунки. Я пишу стихи, но это - не поэзия. Не поэт я, ибо стихи мои отвратительны и малохудожественны. Их не возьмут в альманах, но они дороги мне - дороги именно оранжевым небом и кривой линией, именно слабой рифмой и отвратительно исполненным художественным приемом.
Что ж, есть живописцы маститые, с персональными выставками, с миллионными ценами на полотна; иногда они становятся классиками, не успев умереть; их картины - шедевры (так говорят). Есть арбатские мастеровые художники, творящие картину за полчаса и за полчаса ее продающие. И, наконец, есть люди, которые рисуют картинки на полях записных книжек и газет. Я на этих полях пишу стихи.
Я не претендую на славу - я пишу слабые стихи. Можно предположить, что я когда-нибудь получу Нобелевскую премию. Возможно. Я не знаю, за заслуги в какой области. Главное, я знаю, за заслуги в какой я ее не получу, ведь Нобелевскую по литературе не дают за плохие стихи. Зарисовки на полях газеты  не выставляют в картинных галереях. Да их даже знакомым не показывают.
Написал, перечитал, газету выбросил. Жизнь стихов таких - как жизнь газеты. Как только подстилка твоему попугаю будет нужнее, чем что-то, написанное на ней, - стихи станут оформлением интерьера для тюремной камеры твоего пестрого, как толпа арбатских художников и говороливого, как нобелевский комитет, пернатого соседа.