Ниночка и степлер

        У Ниночки сломался степлер. Вернее застряла скобка. Сначала она пыталась её извлечь своим длинным ноготком, но надломила его. Тогда она пыталась вытащить злополучную скобку ножницами, но, поцарапав палец, в расстройстве бросила степлер в стол. В уголках глаз у Нины выступили слёзки. Она слегка откинулась на спинку большого мягкого кресла и, сцепив пальчики, положив на ножки ручки, на краешек юбочки.  Ниночка неровно дышала, и, слегка прикусив нижнюю губку, думала об «этой ужасной работе, неудачно складывающейся жизни и о своей мечте уехать куда-нибудь за границу, где она будет оценена по достоинству». Ей вдруг стало себя жалко. Она сидела и страдала. Работать ей совсем не хотелось. Её не устраивал этот медленно текущий и такой предсказуемый сценарий жизни и её размеренный ритм. Здесь, на этом механическом заводе, жизнь, казалось, совсем замерла.

       Сразу после окончания вуза папа её устроил на завод секретарём – машинисткой через своего знакомого, к одному из заместителей директора. Хотя на работу такого уровня и приглашали только опытных секретарей, но «красный диплом», знание английского языка, красота и молодость Ниночки, а также влияние папы сделали своё дело. После собеседования её приняли. Папа, Никита Семёнович, мог бы её устроить и за границей, но с его своеобразным желанием провинциального богача трудно было спорить, потому, что всё благополучие Ниночки всецело зависело от отца. Никита Семёнович был верующим в Бога и большим патриотом. Будучи в прошлом историком он всерьёз увлёкся книгами о российских промышленниках в царские времена и был ярым сторонником монархического устройства государства.
- Надо Рассею матушку здесь подымать, а не по заграницам мотаться!... – говорил Никита Семёнович, поглаживая себя по окладистой, аккуратно стриженной бороде – Ты, Нина, давай снизу начни. Поработай немного, а потом и посмотрим,  куда определить тебя. Ты сама знаешь, я даром хлеб ни кому не даю. Заработать надо.
- Вы, батюшка, начитались романов старых, а я сейчас страдаю из-за воспитания вашего – отвечала Нина – Меня все за странную считают. Извините меня, но я до сих пор в девственницах хожу, как монашка. Что мне с того, что я барышня с манерами и высокой культурой? Как белая ворона… А работать я пойду хоть куда. Мне ваша опека уже жизни не даёт.
       Ниночка была очень обаятельной. Её девственность и некоторая скромность,  красота и  стильная одежда притягивала мужчин как магнитом. Как только она приступила к обязанностям секретаря, так сразу почувствовала весь тот гигантский пресс внимания со стороны мужского пола. Все производственники от юных мастеров до седых начальников участков и цехов, а также большая масса всякого рода командированных специалистов ублажали, льстили, говорили комплименты, дарили подарки и даже пытались пригласить на совместный отдых в ресторан, но Ниночка была неприступной. Она была воспитана в весьма старомодном стиле провинциальной барышни конца девятнадцатого века. Она уже ничего с собой сделать не могла - настолько сильно Ниночка привыкла к этому замкнутому стилю жизни и ограничивающему воспитанию. Она до сих пор помнила слова старой гувернант-ки: «Ниночка, Вы – особенная. Вы как яркая звёздочка в этом пошлом и грязном мире. Оставайтесь милочка такой всегда. Это так красиво…». 
       С непосредственным начальником, Владимиром Петровичем проблем у Нины не было. Ему было тридцать шесть, но выглядел он значительно моложе. С ней он был всегда корректен и любезен. Никогда не позволял хамства, хотя часто из его кабинета вылетали резкие слова, когда он «разносил» какого-нибудь нерадивого подчинённого. Он даже отпускал её с работы, когда это было необходимо и когда позволяли текущие дела. Одевался он неброско, но всегда был аккуратен.   

       В приёмной было пусто. Наступившее лето значительно сократило количество посетителей. Затишье на производстве и период массовых отпусков позволял Ниночке даже слегка отдохнуть на рабочем месте.  Но она страдала. Ей претил этот грешный мир. Ей мешало жить некое непреодолимое чувство, как будто ей чего-то не хватало, как будто её в чём-то все обманывают. У неё возникало ощущение, что она живёт в совершенно другом мире в отличие от остальных. И вот сейчас эти чувства переполнили её душу. «Степлер тут не причём» - думала Ниночка. Она сидела, откинувшись на спинку большого мягкого кресла и, сцепив пальчики,  положила ручки на краешек юбочки. Её глаза были влажными от слёз.
- Ни-и-иночка! Ко мне Котов не заходил? – спросил внезапно появившийся в дверях Владимир Петрович. Он взглянул на часы и, вспомнив, сам себе ответил:  А-а. Он до пяти должен в прессовочном цехе с иностранцами быть. Там же новое оборудование пускают… Ну, ладно… А ты чего, плачешь? – удив-лённо спросил он – Тебя кто-то обидел? Скажи мне кто виноват, я его мигом поправлю.
- Я…- начала Ниночка – Я… Да у меня степлер заело…Я ноготь сломала.
- Да ты что. Разве это проблема.
Он подошел справа к столу, положил папку с бумагами и сказал:
- Ну-ка, дай мне его быстро. Сейчас я его мигом отремонтирую.
Нина выдвинула боковой ящик стола и положила степлер на стол. Владимир Петрович его взял, разжал и стал пробовать извлечь скобку пальцами. Скобку заклинило. Тогда он положил разжатый степлер и, попросив у Нины ножницы, наклонился над столом, пробуя ножницами вытащить скобку.
 «М-м-м. Какой чудесный запах – подумал он, ощутив запах тончайших французских духов. О-бал-де-е-ть». Владимир Петрович, на удивление себе, даже несколько заволновался, ощущая близкое её присутствие. Он вдруг почувствовал некую тёплую волну, будто бы исходящую со стороны Ниночки. Руки от волнения стали плохо слушаться, и он неловко продолжал ковырять ножницами в степлере.
- Сейча-ас. Сейчас мы извлекём эту зловредную скобку… Она ещё и до слёз довела…
      Ниночка сидела совсем близко от Владимира Петровича. Полы его пиджака слегка касались её левого предплечья. Она чувствовала внезапно возникшую приятную тяжесть в ногах и какую-то напряжённость, которая волновала и требовала некоего неведомого ей финала. Щеки Нины порозовели. Она стала пытаться помочь удержать степлер, и, случайные касания рук Владимира Петровича еще больше взволновали её. Владимир Петрович тоже стал чувствовать ещё большее волнение. «Странно... Такое чувство, как буд-то я пацаном стал… Как первый раз бабу голую увидел…» - подумал он. Ни-ночка плотно сжала ноги и у неё сильно закружилась голова. Расстояние между ней и Владимиром Петровичем было столь незначительным, что ей казалось, что она слышит звук стук его сердца.
- Сч-а-ас. Вот ведь застряла – не могу вытащить – сказал Владимир Петрович хрипловатым голосом. 
Ниночка, невольно для самой себя, вдруг взяла его за руку. Всё окружающее для неё как бы отошло на второй план. Она почувствовала тесноту в груди, пульс участился. Волна неведомого чувства ещё больше охватила её, полностью овладевая волей.  Справа, на её плечо мягко легла ладонь Владимира Петровича, которая, медленно, но с постепенным ускорением опустилась на вырез в кофточке.
      Владимир Петрович с чувством полной бесконтрольности над происходящим, бросив ножницы и степлер, стал медленно гладить нежную грудь иногда заезжая рукой в вырез кофточки. Слегка наклонившись, он потянулся лицом к лицу Ниночки. Их губы слились в долгом и страстном поцелуе.
      Затем он, как бы одумавшись, медленно отпрянул, взглянул на дверь кабинета и проговорил:
- Пойдём. Там у меня есть диван… Закроемся.
Ниночка безропотно пошла.

        Они слышали, как кто-то стучался в кабинет, как звонят телефоны, но ничего с собой не могли поделать. Этот час прошёл как мгновение. Экстаз любви поглотил весь остальной мир. Когда буря чувств схлынула в долгом громком стоне, они замерли, лёжа на диване друг перед другом, постепенно возвращаясь в реальный мир.      
- Ты, Нина, езжай домой, - сказал, одеваясь, Владимир Петрович, – Я тут всё улажу.
-Ага.
Нина тихонько, как тень выскользнула из кабинета и пошла к выходу из офи-са.
        Приехав домой, она приняла ванну, а потом легла на тахту. В голове был полный хаос, и перед глазами всплывали яркие картины неожиданного события. От нервного перенапряжения Ниночка уснула.
        На другой день, проснувшись утром, Нина испытывала растерянные чувства. Она не знала, как поступать ей дальше, как относиться к Владимиру Петровичу, что будет, если узнают родители. Однако она отметила для себя, что душевно ей стало намного легче. Ниночка стала чувствовать себя намного естественней, как будто она наконец-то преодолела незримый барьер, который так мешал ей жить.
       Приехав на работу, она зашла в приёмную, привычно включила компьютер, села и стала ждать, что же будет дальше. Ниночка думала. У неё, словно заново открылись глаза. Она стала понимать, как, оказывается, просто устро-ен мир и как сильно его усложнил для неё, её отец. Чувство стыда у Ниночки куда-то безвозвратно ушло, но возникло чувство стеснения от того, что она раньше была другой. Странной, наверное, для других. Она думала про свою жизнь, про потаённое чувство влечения к Владимиру Петровичу, про новые бесконтрольные чувства любовного наслаждения.
- Здравствуй, Ниночка!
      Владимир Петрович легко и уверенно вошёл в приёмную, подошёл к её столу и, взяв её руку, нежно поцеловал.
-  Я сегодня очень занят. Поговорим потом.
Ниночка медленно закрыла и открыла глаза в знак согласия.

      Этот день проходил как обычно: посетители, бумаги, чай или кофе гостям. Скучать было некогда. К обеду народ рассеялся. Приёмная опустела. Ниночка сидела, откинувшись в кресле и, наклонив голову, тихо крутила в руках степлер. «Странно, - думала она, -  возможно, если бы ни этот злопо-лучный степлер, я бы жила совсем по-другому. Как всё-таки удивительно может меняться судьба…». Ниночка глубоко вздохнула. Она вдруг вспомнила вчерашнее неведомое ей раньше ощущение любовного полёта. Эти воспоминания вызвали приятные чувства. Прошлые картины любви всё более и более захватывали её. Она даже начала дорисовывать своей фантазией другие дополнительные сцены. Ниночка пыталась не думать об этом, но её сладострастные ощущения полностью овладели ею. И вот Ниночка решилась. Она встала, подошла к двери кабинета, на секунду задержавшись, широко их рас-пахнула, и, вытянув на руке степлер, проговорила:
- Владимир Петрович, я хочу, чтобы мы вместе починили степлер.