Дыхание

               

Недавно почитывал довольно занятный самиздатовский журнальчик (“Авось”, если кто знает), где множество всего пишется под веселыми псевдонимами, и наткнулся на воспоминание за подписью “Helloween”. Он рассказывал о том, как с приятелями, еще в школе, устроил классный час о Высоцком. Процитирую немного : “..принес кучу вырезок из газет фотографии, вместе с другом приперли катушечный м-фон и бобины с песнями В.С.В. И вот, в самый ответственный момент своего рассказа подаю Жеке сигнал, чтобы тот включил записи…И что же мы услышали ?! Вместо лирических песен о горах, любви и т.д. на волю понеслись откровения урок и воров, т.е. то, о чем писал ранний Высоцкий. Вот была немая сцена !”.
Наверное, просто бобины перепутали, или Жека пошутил. А мне почему-то вспомнилось (и вспоминается часто, посему решил поделиться) вот что. Директор нашей незабываемой школы преподавал нам обществоведение. Статус, как говорится, обязывал по-особому любить этот предмет, который был главным в школе, и в том времени. На этих уроках мы все сидели не шелохнувшись, как первоклассники, сложив руки перед собой. Зимой было слышно, как грустит желудок соседа на втором ряду, а летом – жужжание комара, кружившего вокруг люстры. Хотелось стать этим комариком, и вылететь в едва приоткрытую форточку. Любое движение вызывало бурю ярости у доски, и грозило приходом родителей в школу. Я мечтал о невидимой подставке для головы, - кончался урок, и я готов был уронить ее на парту. Далее, через два дня или неделю, следовал новый урок, - а он знал, ЗНАЛ, что его боятся, и отрывался, дирижируя своей отвратной атмосферой. 
Однажды он вызвал меня к себе для исправления оценки, я основательно подготовился, но не успел рта раскрыть, как он заговорил, и следующие три часа слушал, проклиная все на свете, рассуждения о превратностях экономики других стран. Надо сказать, что в день обществоведения остальные уроки радовали сами по себе.

                *                *                *

Годы спустя мне давило на виски, когда я вспоминал об этом издевательстве, унижении, но тогда ничего нельзя было сделать. Иногда мне хотелось выйти из комнаты, ибо оригинальности было не занимать (как-то в пятом классе никто не поделился со мной листочком, и я написал сочинение по истории гладиаторских боев в стихах и прямо на парте, - историчка поставила мне “2”, но очень хвалила). Наступал выпускной класс, и согревала меня только близость окончания всей этой ерунды. К тому же, как в любой школе, у нас были свои традиции. После окончания экзаменов, выпускного вечера, и получения всех документов парни собирались, выбирали из желающих парней потока ударную десятку, которая подкарауливала директора как-то вечером, и била его от души, то есть четко и нещадно. Утром он выползал из мусорного бака, куда его совали башкой, и шел разбираться с обидчиками, если не попадал в больницу, что тоже бывало частенько. Как ни странно, почти всегда это закачивалось ничем, - может, сумерки скрывали мстителей, и родители всеми силами старались замять недоразумение.
Очарование заключалось в том, что каждый год накопленная за десять лет обида, пот, прошибавший на долгих, мучительных пионерских линейках (в 1980 году, перед Новым годом, на одном из таких построений он назвал солиста-очкарика “Битлз” Джимом Лименом, - зал искренне грохнул от смеха, и для нас, закоренелых англоманов, он умер навсегда), и поучения на невыносимых уроках, классных часах выливались в желанные удары в преддверии сладкой ночи. Мы не могли поступать иначе (ведь юношеская обида – самая страшная), но и он продолжал жить также, и в этом была непостижимая, изысканная эстетика….
Такое долгое предисловие, конечно же, подводит к главному : я не успел. После напряженных экзаменов я немного ослабел, вдобавок простудился в саду, и заболел на полторы недели. Директора избили без меня, а в августе он умер, говорят - сам. Злорадства не было, смерть – вещь совершенно отстраненная ; я плакал из-за того, что не приложился рукой или ногой к этому человеку, и не исполнил свой рыцарский долг, долг забитого интеллекта, и сжатой чести.

                *                *                *

…..Директор похоронен на том же кладбище, что и мой дед, поэтому когда я навещаю свою оградку, прохожу и мимо этой могилы. Большой монолитный камень, барельефное лицо с носом-картошкой впечатляет ; выбитая в камне фраза, слава хоронившим, не взята из томика Ильича, а проста, величава, и глуповата. Странно, что останавливаясь, я не испытываю ничего, кроме презрения и жалости, и ровно иду дальше….
А этой весной умерла королева. Особая отрешенность посещает меня, когда я думаю об этом. Любимая школа с английским уклоном воспитала меня в монархическом благоговении перед старинными английскими ценностями. Первую часть уроков английского мы читали необходимые “Morning Star”, “Moscow News”, а потом брали в руки журнал “Англия”, привезенные оттуда буклеты, в оригинале читали Чарльза Диккенса и Джозефа Арчибальда Кронина ; о королевской семье нам рассказывали с особым интонацией, которую я запомнил по таинственному придыханию, и поэтому мне очень жаль королеву. Сердце щемит по чему-то необъяснимому, заключенному на далеком океанском острове, и не находит выхода. Боже, храни королеву и Благослови Нас!    

                20.07.2002