Микрокосм

«В самом деле, человек есть Бог, только не абсолютно, раз он человек; он – человеческий Бог (homanus deus). Человек есть так же мир, но не конкретно все вещи, раз он человек; он микрокосм, или человеческий мир».

Николай Кузанский





                I

  Ослепительный диск солнца пылал над городом. Трава на газонах высохла, а кое-где и выгорела, обнажив потрескавшуюся, твердую как гранит землю.  От асфальта отдавало, словно от раскаленной плиты. Крупные капли пота текли по лицу Ника. Ему казалось, что он слышит, как шипят эти капли, падая на асфальт. Равнодушному солнцу не было дела до человека, лежащего за серым, изрешеченным пулями, бетонным блоком. Ник дернул за воротник рубашки, и медная, верхняя пуговица, оторвавшись, медленно покатилась вниз. Мучительно хотелось пить. Он высунул голову из своего укрытия и тут же, автоматная очередь, обрызгав его осколками бетона, заставила нырнуть обратно. Ник подполз к краю плиты и, резко высунувшись, пустил очередь в своего невидимого врага. Несколько пуль цокнуло где-то очень близко и крошки с плиты царапнули по лицу, попали в глаза. Он предпринял новую попытку, но теперь уже никто не покушался на него. Ник вылез и, держа автомат наготове, пригнувшись, шатаясь, побежал вперед.
  До дома оставалось всего несколько шагов, когда из окна вновь грохнули оглушительные выстрелы.
  Ник жал на курок изо всей силы, и, казалось, что сила эта крошит стекло и выбивает красные брызги с пылью из кирпичной стены. Окно полыхнуло ярким зеленым пламенем. Пулемет вылетел из окна и… пополз на Ника, глядя ему в лицо своим глазом-прицелом. Ник бешеной злобе и отвращении посылал в него трассирующие очереди, но пули предали его и не долетали до черного, надвигающегося тела пулемета. Ник кинул в него автомат, и жуткий враг его сломался пополам, выдохнув на прощание клубы сизого, порохового дыма.
 
  О Боже, как трудно сегодня просыпаться. Был это сон, воспоминание или галлюцинация моего воспаленного сознания, я не мог сказать, но черный ползущий пулемет до сих пор был перед моими глазами, еще больше запутывая меня в этом непонятном мире, на столько странном, что перестаешь чему-то удивляться. Ошибкой моей было то, что я пытался понять его, найти последовательность, хоть какую-то логичность, пока, наконец, не понял, что принимать его надо таким, какой он есть. Может это был просто самый легкий путь, я не знаю. Я стал наблюдать за его, казалось, лишенными всякого смысла событиями и явлениями, словно смотрел на то, как незнакомцы играют в непонятную игру. Лишь в подсознании я чувствовал ее запутанные правила, но не мог полностью осознать их.
  Что это? Я опять заснул? Нет, ведь я стою, глаза открыты… странный шелест у этой щебенки, больше похож на скрип мокрой резины. Через обугленный прямоугольник, который был когда-то оконной рамой, не видно ничего, кроме тягучего, тяжелого, красноватого тумана. Во рту пересохло, и нёбо от этого стало липким, шершавым.
  На улице туман уже не кажется таким плотным, может, он немного рассеялся, пока я выбирался из этих развалин. Воздух холодный и влажный, но дышится легко и свободно. Что ждет меня за этой туманной завесой? Новый сюрприз?
  - Вот черт!
  Как я не заметил это подобие мешка? Успеваю лишь подставить ладонь, чтобы не поцеловаться с асфальтом. Я поднимаю ногу, чтобы пнуть злополучную груду тряпья, о которую споткнулся, но «мешок» оживает, поворачивает свою заспанную, небритую физиономию, лениво машет рукой, словно отгоняет муху, бормочет что-то слюнявыми губами и переворачивается на другой бок.
  Не слышно ничего, кроме моих шагов. Город вымер, растворился в тумане. Я бреду как во сне, с трудом вспоминая расположение домов и улиц. В голове рождается музыка снов, хотя… ну конечно, она идет извне, ее еще едва слышно, но мотив знакомый. «Рыбацкое танго» - мелодия, которая неожиданно стала самой ходовой в местных кабаках. Игравший сильно фальшивил. Звуки становились все громче. В абсолютной тишине это танго звучало как гимн идиотизму.
  Ну, вот и сам кабак, увешанный неоновыми, ярко горящими трубками, словно рождественская елка. За минуту до того, как я открыл скрипучую пластиковую дверь, музыканты умолкли, и теперь взоры всех редких посетителей обращаются в мою сторону.
  Тусклым желтым светом горят пыльные лампы, подвешенные на черных, похожих на крысиные хвосты проводах. Табачный дым плотной завесой стоит под потолком. Я сел в самый угол, куда едва проникает слабый свет.
  Обляпанный рояль вновь задребезжал, изображая подобие мелодии, повинуясь резким ударам лохматого тапера, с темными кругами под глазами, одетого в черный мятый костюм. Его широкие пятерни, похожие на огромных пауков, обрушивались на инструмент, словно стремились разнести его. Я не заметил, как подошел плешивый официант с лисьим лицом. Едва сдерживая зевок, он выслушал заказ и незаметно растворился в табачном дыму.
  В самом центре зала, за покачивающимися столом резались в карты лысый толстяк с выпуклыми, лягушачьими глазами и ухмыляющийся молодой блондин. На толстяке был мятый, с большим жирным пятном, белый пиджак и потертые джинсы. Он часто облизывал верхнюю губу и щетину над ней, вглядываясь попеременно то в засаленные карты, то в стопку денег на столе, иногда кряхтя и покашливая. Блондин спокойно, но нагловато смотрел на своего соперника, играя в зубах погасшей папиросой.
  Пошатываясь, к роялю подошел хмурый старик в толстом, табачного цвета свитере и крикнул что-то таперу, но тот только махнул на него рукой и возобновил битву с инструментом. Старик сосредоточенно огляделся, словно ища кого-то, и взгляд его остановился на мне. Он подсел и, громко стукнув стаканом о стол, выплеснул часть своего пойла. Замутненными глазами он тупо уставился на стакан и стал почесывать мохнатую бровь. Опять из ниоткуда появился официант и, расставив заказ, улетучился. Взгляд моего соседа от стакана переместился в мою сторону. Наши глаза встретились. Не знаю, как долго мы смотрели бы друг на друга, но он вдруг откинулся на спинку стула и в одно мгновение опустошил стакан.
  Рояль замолк. Покрасневший хозяин и тапер о чем-то спорили. Первый, опасливо озираясь, говорил вполголоса, на что захмелевший музыкант отвечал выкриками, широко размахивая руками, словно призывая всех в свидетели. Сжав правую ладонь, тапер ударил по клавишам. Кабачник вздрогнул, и, опустив голову, ушел, что-то бормоча себе под нос. Вернувшись, он протянул музыканту полный стакан, но тот вновь принялся выкрикивать только ему понятные слова до тех пор, пока хозяин не сунул ему под нос бутылку. Довольный, он похлопал кабачника по плечу, выпил содержимое стакана, занюхал рукавом и возобновил пытку рояля.
  Старик оказался шкипером, и его скрипучий голос долго звучал потом в моей голове. Он говорил о странных вещах, рассказывал запутанные от начала и до конца истории, от которых, казалось, исходил могильный холод и запах запустения. Последняя его история была о золоте Кона. Язык его уже стал заплетаться, когда он  начал повествование о брошенном доме, Гоффи…но в середине рассказа я перебил его, дополнив одной подробностью. Старый шкипер моментально протрезвел и уставился на меня влажными красными глазами. Отсчитав деньги, я ушел, оставив его в том же положении: он все так же неподвижно сидел, глядя на мой стул.
  Конец той истории я просто почувствовал. Это было какое-то внутреннее ощущение, словно распахнулась дверь, на которую напирали изнутри, и ворвалась эта история-полулегенда, затопив меня новыми ощущениями, безысходностью, в которой я едва не захлебнулся...
 
  Горан был взволнован, его голос становился то нежным и мягким, то грубым и деловым. Когда он говорил, его нижняя губа дергалась, он не мог унять бешено бьющегося сердца. Он говорил о золоте Кона, о карте, а сам старался не смотреть на оцепеневшую Гоффи, по щекам которой катились крупные слезы. Сквозняк из приоткрытого окна играл выбившимися волосами из прически. На улице шел нудный холодный дождь, монотонно долбя по стеклу и подоконнику.
- Мы будем богаты, мы будем сказочно богаты, и тогда поженимся – охрипшим голосом добавил Горан самый веский, как ему казалось, аргумент, который должен был убедить Гоффи.
- Зачем, зачем? – были ее первые слова после напыщенной речи Горана.
  Он недоуменно посмотрел на нее, а потом улыбнулся, и, обхватив руками ее холодную ладошку, принялся повторять все снова, но она перебила его.
- Горан, если ты сделаешь то, что задумал, то убьешь нашу любовь.
- Но…
- Зачем, зачем мне все это золото, разве плохо нам было без него? Ты не вернешься оттуда, я знаю.
  Она пошатнулась, и Горан едва успел подхватить ее и бережно посадил на диван. Словно в забытье она смотрела пронзительно голубыми глазами в одну точку на стене, не реагируя на присутствие Горана. Поняв, что говорить бесполезно, он накинул плащ, подошел к двери и, развернувшись, подбежал к Гоффи. Обнял, поцеловал, но она продолжала все так же безразлично смотреть вперед.
  Она очнулась, когда Горан вышел уже на улицу. Гоффи закричала в окно, но голос ее был заглушен громом.
  Он шел, не замечая никого и ничего, лишь скрипы и вздохи ветра долетали иногда до его слуха. Бесшумно раскачивались кроны темных, корявых деревьев, черные, мокрые вороны беззвучно открывали и закрывали свои длинные клювы.

  Горан скитался по континентам, но каждый раз в назначенном месте была лишь записка с указанием следующего пункта.

  После его отъезда Гоффи зачахла. Каждый день по несколько часов она стояла на причале, вглядываясь в корабли, в прибывающих людей, которые с недоумением оглядывались на нее, на ее худенькое тельце, впалые щеки, растрепанные волосы и столь необычные глаза. Ее взгляд проникал в каждого. Это была лавина тоски, мольбы, ожидания. И было еще что-то необъяснимое, приводившее в смущение, а потом появился жгучий стыд за того, по вине кого это случилось. Хотелось помочь этому хрупкому, измученному созданию. Но как? Поняв, что бессилен, ты проходишь мимо, потупив глаза, стараясь не смотреть на нее, потерянную среди суеты.
  Через год ее не стало. Некому было больше бередить души, отрывать от нудной повседневности и серой размеренной жизни. Лишь иногда некоторые прохожие пристально вглядывались в толпу, в то место на причале, словно потеряв кого-то. Забыв на минуту о делах, стояли они, не замечая ничего вокруг, пока кто-нибудь поддевал их плечом, или не сталкивался, не заметив. И шли они дальше, опустив голову, погружаясь постепенно в серый житейский океан.
  Горан вернулся. Через тридцать лет. Был он уже дряхлым стариком, никому не нужным, всеми забытым. Последняя записка  указывала на этот знакомый дом, о котором были лишь смутные воспоминания. Он вошел в него по высохшим скрипучим ступенькам. Входная дверь отвалилась от легкого толчка. Захлопали крылья летучих мышей, подняв вихри свалявшейся пыли. Откашлявшись, Горан открыл грязные окна, сквозь которые не проникал дневной свет. Взяв ржавую кочергу, он ударил ею по стене, от которой тут же отвалился ломоть штукатурки, из под которой холодным желтым светом блеснуло золото Кона. Воспоминания, бывшие лишь смутными пятнами, неожиданно прояснились. Словно только что он попрощался с Гоффи, попрощался именно в этом доме.
- Гоффи – сорвалось потрескавшихся губ – я нашел, нашел!
  Горан затрясся от полу идиотского смеха, который резко оборвался. Старое сердце не выдержало, и он, мертвый, рухнул возле золотой стены.

  Туман уже рассеялся, но солнечные лучи не могли пробиться через свинцовые завесы мрачных туч. Туман ушел, но оставил ощущение тяжести и серости на всем - от домов до недовольных взъерошенных воробьев, застывших на чахоточных деревьях и темных столбах.
  Стряхнув с себя туман, город выходил из оцепенения, оживляясь все больше и больше. Казалось, что невидимый фотограф начал подкрашивать старую черно-белую фотографию. Одинаковые, спешащие куда-то люди, заполняли его улицы, грязные машины недовольно урчали своими двигателями. Как недоразумение, не подчиняющееся установившемуся порядку, бесшумно проехал белый сверкающий лимузин. Людей на улицах становилось все больше. Они выныривали откуда-то из подворотен, подъездов так, словно тараканы, почуявшие уход хозяина квартиры и спешащие поскорее добраться до неубранных остатков еды на столе.
  Улица пошла под уклон, обозначая спуск к морю. К шарканью ног и фырчанью машин стали примешиваться новые звуки – гудки кораблей, крики чаек, звон цепей. Все чаще навстречу ехали перегруженные рефрижераторы и фургоны, выбрасывающие черную едкую копоть. Они с натугой поднимались вверх, грозно рыча и завывая. Их никелированные решетки над бамперами казались зубами, плотно сжатыми от борьбы с подъемом в безликий город.
  После пережаренного и пересоленного мяса, которое я отведал в кабаке, хотелось пить. К счастью, колонка оказалась рядом. Вода ледяной струей ударила в лицо. Сразу вспомнился двор, соседские пацанята, жадно присосавшиеся к такой же точно колонке, сжимающие в руках водяные пистолеты и самодельные брызгалки.
  Порт был почти пуст. Корабли всех размеров и мастей скучали, брошенные своими хозяевами и привязанные к причалу толстыми цепями, с которых не могли уже сорваться. Темные волны лениво шелестели о бронированный берег, раскачивая гибкие нити черных водорослей.
  В сваленных в кучу ржавых цепях, сломанных бочках и контейнерах что-то зашевелилось. Бродяга в штопаном бушлате сосредоточенно смотрел в перевернутую вверх тормашками газету. Почувствовав мой взгляд, он отложил ее и предложил послушать его песни, «совсем недорого». Подергивая струны, он с улыбкой добавил:
- Впрочем, если вам не понравится, то можете не платить, я нисколько не обижусь и в следующий раз создам что-нибудь более достойное.
  Он нежно погладил гриф и уверенно взял первые тихие и очень мелодичные аккорды. Лицо его преобразилось, отражая все то, о чем пел он. Массивный мрачный грузчик, в промасленной кепке, надвинутой на глаза, с громким вздохом сел возле меня и отрешенно уставился на певца. Подошел кто-то еще и устроился за моей спиной. Незамысловатые баллады барда-бродяги вызывали все больше и больше воспоминаний, окончательно стирая все грани между нереальным и действительным. Хотелось вскочить, закричать, чтобы он прекратил, но он уже завладел моим сознанием, все больше и больше тормоша мою память. Новые слушатели молча присоединялись к нашему кружку. Я видел лишь смутные их очертания, какие-то темные силуэты, фантомы.

                II


  Я прижимал к себе ее худые, трясущиеся от рыданий плечи. Оторвав ладони от залитого слезами лица с покрасневшими глазами, она со всхлипом выдавила из себя: «Ведь ты был с ним до конца?»
- Да – как в бреду ответил я
- И… - она вновь затряслась от плача и уткнулась лицом в мою грудь.
  До сих пор не знаю, зачем я сказал ей это, но тяжесть давила, сжимала в спазмах горло… А людям, снующим по холодному вокзалу, не было до нас никакого дела. Голос мой дрогнул и я сказал совсем не так, как хотел, но с ужасом понял, что сказал еще и не то…
- Это я стрелял в него.
  Она не сразу осознала смысл сказанного. Поправив трясущейся рукой упавшие на глаза волосы, она недоуменно спросила:
- Ты?
- Да, и … - я говорил, не понимая значения слов, лишь мозги мои лихорадочно подбирали нужные выражения, связывали их по смыслу и ватный язык, с трудом шевелясь, выдавал непонятные фразы.
  Лицо ее было белее простыни, синие глаза прожигали дикой ненавистью презрением. Она отшатнулась, словно боясь моего случайного прикосновения. Тяжелой поступью подошел ее горилообразный брат с мрачным, туповатым, как обычно, выражением маленьких птичьих глаз. Она, срывающимся, переходящим в крик голосом стала объяснять ему мои слова. Во взгляде его появилась та же злоба и еще что-то животное, жажда крови, растерзать, разорвать… Я не в силах был пошевельнуться, глядя на пришедшие в движение, огромные плечи, ожившие бицепсы, готовые вырваться из-под плотно облегавшей их куртки.
  Возле стеклянной двери остановилось белое такси. Кто-то в плаще вышел из него, хлопнув дверью. Груда мышц сделала шаг вперед, и тут оцепенение прошло, я буквально полетел к выходу. С удивительной легкостью перепрыгивал я через сиденья и ряды чемоданов и сумок. Вход перекрыла толпа, ринувшаяся после объявления посадки. Пробраться через них я уже не успел бы, а мой преследователь без труда мог расчистить себе дорогу. Оставалось большое, как витрина стекло. Перемахнув через очередное скопление чемоданов, я нырнул головой в окно. Сквозь звон стекла и крики людей отчетливо грохнул выстрел. Что-то горячее врезалось в плечо и окрасило все вокруг в красный цвет. Огромное чудовище со сверкающими щупальцами проползло мимо меня, обдав приятной прохладой. Машина-дворник ехала дальше, разбрызгивая воду и скребя щетками пыль. Опомнившись от короткого забытья, я вскочил, но резкая, острая боль едва не бросила меня назад. Ужасно долго, целую вечность скользили пальцы по дверце. Таксист, ухмыльнувшись, открыл дверь изнутри. Я повалился на сиденье и только сумел прохрипеть чужим голосом «Быстрее!», после чего утонул в теплых, черных волнах успокоения, отчуждения от всего.
 
  С моря дул теплый, свежий ветер, который доносил тихий шелест и всплески невидимых в темноте волн. Близилась полночь, и огни далекого города, словно новогодние игрушки сверкали яркими разноцветными огоньками, навевая сладкую ностальгию по давнему детству. Одинокий странник легкой, плавной походкой шел, чему-то улыбаясь. У него было то, что никто кроме смерти не мог отнять – ласковое море и этот мягкий, пушистый ветер, который трепал его длинные волосы. Ему и не надо было ничего большего. Ощущение пьянящей радости, любви ко всему, что его окружало, сознание того, что он здесь, что у него есть море и ветер, переполняли его очищенную страданиями душу. Ему казалось, что он познал, наконец, секрет счастья.
 
  Счастливый странник исчез, его вытеснил резкий аммиачный запах. Озабоченный  водитель держал перед моим носом флакон с нашатыркой.
- Сможешь идти?
- Да. Где мы?
- Далеко оттуда.
  Он закрыл флакон и сунул его в аптечку. Покончив с этим, он закурил папиросу, и, глядя куда-то в сторону, назвал цену. Для него это были, наверно, огромные деньги, и, затягиваясь, он обдумывал как получить их с меня. Я достал несколько золотых и сунул ему в руку. Там было вдвое больше, чем он просил. На его лице заиграла приветливая улыбка, он отшвырнул окурок и, проворно выскочив из машины, открыл мне дверцу, подал руку, постоянно повторяя «спасибо» и  «осторожно, осторожно».

  Здесь только что прошел теплый летний дождь, сбив пыль и смыв следы угрюмого тумана. Все блестело в пробившихся, наконец, солнечных полуденных лучах, создавая атмосферу радости и праздника. Все недавние тревоги ушли, остались там, среди чемоданов, схоронившись под горкой битого стекла. Неизвестно откуда послышалась духовая музыка. Из-за угла одного из домов появилась процессия. В ярких, расшитых золотом мундирчиках, маршировал женский оркестр, играя легкую, но в то же время торжественную мелодию. Все девушки, за исключением дирижера, были ослепительными блондинками, но прекраснее всех была все же дирижер – жгучая, смуглая брюнетка. Это была просто какая-то невообразимая, редкая красота. Очевидно, я выглядел полнейшим идиотом, с открытым ртом и широко распахнутыми глазами. Увидев мое замешательство, она обворожительно улыбнулась, обнажив жемчужные зубки.
  Оркестр прошел, но долго еще была слышна эта музыка, гимн красоты. Долго еще мелькали едва прикрытые короткими юбчонками ноги, соперничая с блеском начищенных, сверкающих труб.
  Раненое плечо вновь напомнило о себе режущей болью. Рука онемела, я не в силах был пошевелить ею. Расстегнув курку, я увидел пропитанную липкой кровью рубашку. Навалилась одуряющая тяжесть, все поплыло, смешалось, красная карусель закружилась перед глазами, затягивая не подчиняющееся тело.


                III


  Я летел над сумрачным, мокрым, холодным городом, глядя вниз, на бестолковую суету маленьких, озабоченных человечков, которые, казалось, совсем не замечали меня. Лишь один белобородый старичок в синей шляпе задрал голову и, казалось, смотрел прямо в мои глаза. В его взгляде не было ни восторга, ни удивления, лишь какое-то непонятное осуждение. Казалось, он сейчас прошамкает тусклым, пыльным скрипучим голосом: «Как вам не стыдно, молодой человек. В городе… ведь и дети смотрят. А ведь они могут последовать дурному примеру. Дурное всегда заразительно. Что будет, если все начнут летать? Это ведь хуже любой порнографии будет».
  Старичок остался позади, став маленькой, почти незаметной точкой. Было легко и удивительно свободно. Я боялся лишь, что случайно задену за провода, когда буду лететь ниже. Мне надо было долететь до старого, деревянного бабушкиного дома, до ее незабываемого сада, пахнущего сырой землей, яблонями и акацией. В нем меня охватывал благоговейный трепет, волнение, особенно в глубине его, под старой, как сам сад яблоней. Под ней проводил я долгие часы в своих детских грезах, здесь я встретил свою первую любовь. Наверно, у каждого в душе есть свой сад, куда он мысленно возвращается, когда на душе скребут кошки и тогда щемящая сердце тоска накрывает волной безысходности, потери чего-то родного и близкого, частицы души.
  Оставалось совсем чуть-чуть, но ноги налились свинцовой тяжестью, потянули меня вниз, в тусклый чужой город, в трясину тягучего тумана и унылой серости. Я собрал все силы, напряг до боли мышцы, пытаясь скинуть тяжесть…
 
  Я открыл глаза, чувствуя, как по лбу текут крупные капли холодного пота. Палата была просторной, с высоким потолком и обоями со странными рисунками, напоминающими египетские иероглифы. Приятно шелестело накрахмаленное белье. Я не мог вспомнить как оказался здесь.
  Стеклянная узорчатая дверь открылась, впустив что-то белое, обворожительное. Юна, смущенно улыбаясь, села на край кровати с нежностью и грустью глядя в мои глаза. Она была неизменна – все тот же тугой узел волос на затылке с заколкой-бабочкой, пушистые ресницы, пухленькие губы, тонкий изящный носик.
- Зачем ты пришла?
  Я хотел произнести холодно и небрежно, но голос мой оказался самым отъявленным негодяем и предателем. Получилось что-то умилительно-трогательное.
- Не хмурься – вполголоса сказала Юна и, проведя пальчиками по моему лбу, добавила шепотом – у тебя появятся морщинки, они состарят тебя.
 Она кокетливо поправила белый халатик. Я попытался изобразить недовольство, но видимо оказался плохим актером. Юна усмехнулась и, прикрыв ладошкой губы произнесла:
- Впрочем, нахмуренный ты тоже красивый, такой суровый, решительный, как Звездный Капитан.
    Первая радость прошла, и я, удивляясь тому, что не спросил об этом сразу, сказал:
- Но ведь ты не из этого мира, ты здесь такая же чужая, как и я…
  Юна помрачнела и отвернулась к окну. Что-то в ее поведении было не так, но именно это «что-то» я не мог понять, хотя оно было очень близко, совсем рядом. Та же отрешенность, безразличие… мне стало не по себе, жутко.
- Не надо, Ник, зачем ворошить то, чего ты не понимаешь и не поймешь. Давай не будем больше об этом.
  Она наклонилась надо мной, обдав своим теплым, влажным дыханием, наши губы соединились в бесконечно долгом, безумном поцелуе. Юна по-кошачьи изогнулась и легла рядом, повторяя горячие поцелуи в лицо, прижимаясь ко мне всем телом. Какое мне было дело в тот миг до того, кто она и как попала сюда. Она была здесь, рядом, и ближе и роднее ее никого сейчас не было, во всем мире остались мы одни, погрузившись в горячее море сумасшедшей, нежной ненасытной любви.
  Юна исчезла столь же непонятно и неожиданно, как и появилась здесь, словно сон, видение. Я лежал в том же положении, как и в тот момент, когда открыл глаза. Все та же проветренная, просторная палата, но теперь возле моей койки стоит маленькая, худенькая медсестра, поправляя капельницу. Заметив, что я смотрю на нее, она улыбнулась, щурясь от яркого солнечного света. Чем-то она напоминала зайчонка из мультфильма – те же крупные, немного выступающие передние зубы, такая же смешная рожица. Резко открылась дверь, и на пороге появился старик в белом халате, с лохматой седой гривой и круглыми очками на золотой цепочке.
- Ну, с, молодой человек, как ваши дела? – спросил он, подходя ко мне.
- Нормально – ответила за меня маленькая медсестра – вы бы видели, как он во сне улыбается. Ни за что не поверили бы, что он перенес такую операцию.
- Ладно, ладно, Оленька, молодой человек сам может ответить, вы и так наверно его засмущали своими разговорами. Идите, маленькая кокетка – сказал он с улыбкой.
- Ну, что вы – не унималась Оленька, - когда бы я его засмущать успела? Да и смутишь разве его. Он вон уже из пистолетов стреляется. Из-за девчонки наверно.
- Оленька! – сердито произнес старик
- Все, все, молчу.
  Медсестра выпорхнула в коридор, хихикну перед дверью.
- Ну что ж ммм…
- Ник
- Да спасибо. Ну, что ж, Ник, я не буду устраивать расспросов по поводу вашей раны, это не в моей компетенции, да с. Если у вас возникнет желание, то сами поведаете о ваших приключениях, только не вскружите этой историей голову Оленьке, она и так наверно, напридумывала про вас Бог знает что, да с. Собственно рана у вас пустяковая, но вы потеряли много крови, даже странно. Так что, молодой человек, долго у нас вы не задержитесь.
- Я не жалею об этом.
- Прекрасно – заключил он, разведя руками.

  Я пробыл в этой больнице недолго, как и обещал доктор. В мою палату часто забегала Оленька, любившая рассказывать «ужасно романтические истории», сидя на моей кровати. Большую же часть времени я проводил в большом больничном парке, среди огромных дубов и берез с книжками, которыми меня снабжала все та же Оленька. Иногда мы с доктором играли в шахматы в его огромном кабинете. Старый доктор мог говорить о пустяках и мелочах с такой значительностью и подробностями, что я отвлекался от доски, глядя на его добродушную улыбку. Про съеденный обед он рассказывал так, словно описывал сложнейший технологический процесс, или же знаменательное сражение. При этом сравнения его были так остры, что казалось, даже шахматные фигуры улыбаются ему. Однажды я рассказал ему про себя, но так, будто это герой Оленькиной книжки, а потом спросил его, возможно ли это. Он уставился на доску, и, сделав короткую рокировку, медленно произнес:
- Знаете, какой-то профессор писал о том же. О чужаках, параллельных мирах. Жаль, не помню его имени.
  Он отвечал нехотя, эта тема была явно неприятна для него. Он сделал несколько слабых ходов и получил линейный мат.

  Мне грустно было расставаться с ним. Когда я протянул ему руку, он снял очки и принялся усиленно протирать их, виновато поглядывая на меня. Опомнившись, он ухватился за мою кисть своими белыми, костлявыми ладонями, покраснев при этом.

                IV

  В городе был ночной маскарад, шумный, пестрый, суетливый. Он хотел казаться веселым, но меня он не мог обмануть. Казалось, что все двигаются, смеются, лишь следуя заранее заученной роли.
  Рядом, едва не задев меня, легкой походкой прошла девушка в невесомом полупрозрачном костюме мотылька, ничего не скрывавшем. Ей очень шел этот костюм – золотистое платьице из паутинки и большие серебряные крылышки на спине. Смугленькая, миниатюрная, с большими черными глазами, она и в самом деле походила на того, кого изображала. Так же как и все, она делала вид что ей весело, что все идет как надо. Увидев меня, она остановилась и недоуменно посмотрела в мои глаза. Не знаю, что на нее нашло, но вся ее веселость куда-то исчезла. Она стала похожа на ребенка, у которого отняли любимую игрушку: губки искривились, глаза заблестели, казалось, она вот-вот разрыдается. Девушка приоткрыла ротик, чтобы что-то сказать, но в это время ее обступила разношерстная толпа хохотавших гномов, которые подхватили ее и понесли на пиратский корабль, паливший из крохотных пушек. Метрах в пяти над землей, стоя на небольшом, сверкающем и переливающимся яркими, сочными цветами диске, пролетел Старый Звездный Капитан. Сквозь гул голосов, смех и грохот петард, до меня долетели звуки знакомой мелодии. Конечно же, где-то рядом шел тот невероятный оркестр со своим очаровательным дирижером. Я стал пробираться сквозь толпу, желая еще раз увидеть ее, это уникальное явление, но тут стайка эльфов с жуткими космическими уродцами оттеснили меня к самому краю мостовой.
  Кто-то со мной заговорил, какая-то фантастическая маска в зеленом плаще, я что-то ответил, кажется, улыбался. В неустойчивом свете иллюминации казалось, что маска без конца меняет свое выражение и очертания. Незнакомец повел меня по темным переулкам, в которых эхом отдавались звуки карнавала. Мы шли, хрустя валявшейся везде серебристой мишурой, пугая влюбленные парочки, которые резко дергались, завидев нас. Чем дальше мы шли, тем больше меня охватывало чувство безграничной тоски и угнетенности. Иногда это называют нехорошим предчувствием грядущей беды. Это был как раз тот случай. Остановившись у двери одного небольшого деревянного двухэтажного дома, мой спутник отбил массивной печаткой знакомую мелодию.
  В комнате, куда меня привели, на бархатных креслах сидели угрюмцы, положив руки на круглый мраморный стол. Одинаковое выражение безысходности каменной маской застыло на их серых лицах. Они извергали чугунные, непрошибаемые истины, от которых, казалось, готов был рухнуть дом. Кто-то разносил лунное вино, и я, полусонный, пил его, заедая крупным упругим янтарным виноградом.
  Не в силах больше слушать угрюмцев, я стал смотреть на разноцветные огоньки праздничного салюта, на букеты ярких созвездий, возникавших из ниоткуда и быстро исчезавших в ночной пустоте.
  Вдруг кто-то новый вбежал сюда, нарушив установившийся уже порядок. Он пыхтел, захлебываясь словами, глотал их окончания. Ему хотелось поскорее рассказать всем о чем-то важном и значительном, во всех подробностях, но он с каждым словом все больше запутывался и главная мысль, словно скользкая рыба, вырывалась от него. Наконец он совсем потерялся в лингвистических джунглях, остановившись на полуслове и беспомощно оглядывая собравшихся, ища поддержки.
  Я ушел в соседнюю маленькую, но уютную комнату, ярко освещенную. Вскоре вошел и тот, что пытался поведать о чем-то значительном. Шатаясь, он подошел к лакированному блестящему стулу и уселся. Несколько минут он молчал и сосредоточенно прочищал ногти. Невольно зевнув, я присмотрелся к нему. Он все так же занимался маникюром, но теперь губы его дрожали, он побледнел.
  Неожиданно он вскочил, едва не опрокинув стул, стал ходить взад-вперед по комнате, схватившись за голову, бормоча что-то себе под нос. Остановившись, он уставился на меня своими огромными лихорадочными глазищами, словно не понимая, как оказался здесь.
  Голос его дребезжал, иногда срывался до зловещего шепота.
- Она… у нее голову разорвало – прокричал он фальцетом – изнутри как-то, понимаешь? – и добавил холодно, с истерической ухмылкой на перекосившемся лице – мозги… черное с красным и белым месиво на меня.
  Он вытянул руки вперед, растопырив белые длинные пальцы, глядя на них не мигая, словно питон. Так стоял он довольно долго, пока не согнулся и не залил ковер содержимым своего желудка.
  Выпрямившись, он вытер рукавом посиневшие губы. Руки его затряслись, по телу, казалось, пошли волны, глаза закатились. Я не успел подхватить его, и он с грохотом повалился на пол, зацепив скатерть, от чего потянул ее за собой,   и все, что было на столе, со звоном полетело на его голову.
  Чьи-то сильные руки оттащили меня, из тонких нежных пальчиков с длинными накрашенными ногтями принял я стакан. Вода оказалась жгучей, но от нее пошло теплое успокоение.
  С трудом перешагивая через прыгающие ступени, я огибал изгибающиеся перила, которые пытались преградить мне дорогу. Кто-то постоянно поддерживал меня за плечи, но я не видел его лица, а когда  удавалось обойти очередное препятствие, которыми так изобиловала лестница, я пускался в повествования о своем далеком, непонятном для них мире, где все так просто и ясно. Потом все слилось в сплошной хоровод огней, от которого было легко и весело. Особенно весел был Король-Градус. Я спросил, почему его так странно зовут и какой он по счету, ведь все короли были с номерами. Он смеялся долго, так, что покраснел от натуги, а потом, сквозь смех сказал, что он сорокой и что за мою шутку он покажет мне мой мир…
  Я оказался перед старым, бревенчатым, покосившемся домом, затерявшемся в глухом уголке среди бетонных громадин постоянно растущего города. По трухлявым, потемневшим ступеням я вошел на веранду. Дверь в комнату оказалась открытой. Унылый белый свет дневной лампы словно соперничал с тусклым солнечным, пробивавшемся сквозь треснутые стекла. Навстречу мне с глуповатой улыбкой на пухлом лице вышла Ирка. Она что-то невразумительно пропищала и включила проигрыватель, покрытый толстым слоем пыли. Послышалась нудная, с треском музыка и визгливый голос запел какую-то бессмыслицу.
 Градус шепнул мне в ухо:
- Смотри, вот все, что осталось от твоего прежнего, любимого мирка. Ирка – единственная пережившая всех прежних знакомых, близких, тех, кого ты так любил. Осталось лишь это глуповатое существо, которое сейчас с недоумением смотрит на тебя.
- Король-Градус, ты обманул меня! – хотел прокричать я, задыхаясь от слез и отчаяния, но Градус превратился в кого-то черного, с головою, закрытой капюшоном.
  Лицо его было неустойчивое, черты расплывались, словно отражение в неспокойной воде. Долго, целое столетие поднимал он руку с печаткой, на которой светился череп. Не было никаких звуков, лишь шум треплющейся материи плаща, накинутого на огромные плечи, шума, заполнившего все пространство вокруг давящей тяжестью. На медлительность его невозможно было смотреть, хотелось поторопить или сжаться в маленький комочек, лишь бы не видеть и не слышать ничего.
  Я попытался закричать, но голос  пропал, лишь хрип и шипение срывались дергающихся в нервном тике губ. Когда же голос мой вернулся, он едва не оглушил меня самого, разрывая мою голову ткань за тканью, проникая во все клеточки мозга. Словно в бесконечном тоннеле отдавалось гулкое эхо, которое то затихало, то, усиливаясь, становилось мощнее самого крика с каждым новым повтором.
  Меня разбудил холод, точнее промозглый утренний ветер, дувший в лицо. Машина на полной скорости неслась по городу. Водитель был в сером костюме, черные волосы его были аккуратно зачесаны назад. В зеркале я увидел, как растянулись не то в улыбке, не то в ухмылке его тонкие губы под маленькими аккуратными усиками. Правой рукой он полез в бардачок, и, покопавшись там, кинул мне на колени зеленую литровую банку пива.
  Мелькали серые дома, не погасшие еще уличные фонари. В предрассветных сумерках город был еще более мрачным и неуютным, чем днем. Мы выехали на широкую, длинную улицу, усеянную праздничным мусором: лопнувшими шарами, хлопушками, лентами, серпантином… в салоне заиграла тихая, приятная мелодия. Водитель поднес к своей сигарете горящую ярким пламенем зажигалку и протянул мне пачку. Глубоко затянувшись, я откинулся на спинку. Это становилось уже невыносимо.
 
  Я проснулся тогда в таких же серых предрассветных сумерках. Не помню от чего. Еще только недавно, казалось, разошлись все гости, и она вместе с ними. На столе в полумраке тускло поблескивали пустые бутылки и рюмки, поникли ее цветы в большой хрустальной вазе. Полусонный еще, стуча зубами от холода, включил магнитофон, заполнив осиротевшее пространство тихой грустной музыкой. Налив немного остатков водки, я подошел к окну с рюмкой. Как всегда, не вовремя затрещал нахальный телефон. Я смутно помню, как сначала ничего не сообразил, попросил повторить. Рюмка, упав на пол, разлетелась по комнате мелкими осколками. Это было что-то невероятное, невозможное, несправедливое. Меня охватил столбняк, я сжимал побелевшими пальцами телефонную трубку, которая никак не замолкала. Кто-то, плача говорил о каком-то грузовике почти у самого дома. Тебя больше не было. Тебя закопают завтра утром, поставив плиту, цветы…и все…Почему не я? Зачем мне теперь эта жизнь, потерявшая всякий смысл. Это же страшное кощунство, предательство – жить, когда тебя уже нет.
  Раздались оглушительные гудки, а я все так же стоял, не в силах сдвинуть свое ватное тело…

                V

Я рыбой был
Куда-то плыл
В невыносимой тишине
По мутной илистой воде
И морды жирные, тупые
Холодных скользких карасей
                Мелькали
И от них тошнило-
Хотелось выбраться скорей.

  Обстрел застал меня на автостоянке. Кто-то прокричал, что танки дошли уже до середины города. Я залез в кабину красного грузового «Форда» с прицепом.
  Попытки выехать со стоянки не увенчались успехом; грузовик был неуклюжим, слишком плотно обставлен вокруг другими машинами. Выпрыгнув из кабины, я стал лихорадочно отыскивать, сам не зная зачем, другой грузовик. Наверно где-то в глухих лабиринтах подсознания укрепилась мысль, что чем больше машина, тем быстрее я смогу на ней покинуть этот сумасшедший город, а может, просто показалось, что в грузовике я сам буду как в танке, и никакой осколок не достанет меня. Словно пьяный, с трудом соображая что мне делать, стоял я посреди стоянки, забывая, зачем я здесь, зачем кричат люди, разлетаются во все стороны исковерканные корпуса машин, а уцелевшие на бешеной скорости вылетают через покореженные ворота. Не помню, как я оказался в салоне легковушки. Ее приборная панель была сплошь обклеена наклейками-вкладышами от жвачек. С дикой ненавистью я стал отдирать их и рвать на мелкие куски.   Рядом грохнул очередной взрыв, качнув машину. Боковые стекла покрылись сетью мелких трещин. Все напряжение разом спало. Я не спеша повернул забытый водителем ключ, плавно выжал сцепление и газ. Машина, довольно заурчав, тронулась. Справа, что-то крича, подбежал парень ярко-синей куртке. Я хотел уже остановиться, но у него внезапно отлетела голова и струя крови залила треснувшие стекла. Несколько капель попало на лобовое стекло. Глядя, как размазывает их ветер, я едва не врезался в столб.
  Мелькали пожары, бегущие куда-то люди, машины, несущиеся на предельной скорости, не соблюдающие уже никаких правил. В нескольких местах пришлось объезжать жутко смятые автомобили, сам я пару раз чудом избежал столкновений.
  Километров за тридцать от города трасса была совершенно пустой, словно никто не спасался больше от этого кошмара. Все здесь было безмятежно, какая-то сладкая полудрема окутала дорожный пейзаж: лениво покачивались верхушки деревьев, шелестя сверкающими листьями, медленно тащились по небу пушистые белые облака. Я свернул вправо, на уходившую вниз песчаную дорогу. Поднимая пыльный вихрь, я летел под гору. В машине становилось жарко и душно, как в парилке.

  Мелкая жесткая трава слегка покалывала босые ступни. С моря подул легкий, свежий ветерок, разгоняя духоту. Я подошел к краю обрыва. Блики от воды слепили, заставляя щуриться. Чайки плавно парили, высматривая рыбешку. Где-то вдали рыбаки затаскивали на берег ялик, несли длинные сети. Кажется, что никогда еще не был и не буду я так счастлив, как сейчас. Бредовый город остался там, в прошлом, как плохой сон. Впрочем, может он и не более реален, чем обычный глюк.

                VI

  Граф Энкут оказался тем самым человеком, в машине которого я ехал в то сумрачное утро. Сейчас он сидел напротив меня в массивном, витиеватом кресле и сверлил меня своими черными глазами. Мы были в его родовом замке, в комнате, освещенной лишь тусклым светом огня в камине, что придавало всему зловещий кровавый оттенок. Это был кабинет графа Энкута, обставленный старинной резной мебелью, стоящей на толстом, со странными рисунками ковре. Тяжелые бархатные шторы были раздвинуты, открывая картину разыгравшейся за окном бури. Крупные капли яростно колотили по стеклу в ритм завывающему ветру. Лишь ослепительно-яркие вспышки пробивались сквозь сплошную завесу дождя. Граф выпустил большое дыма и произнес, глядя в камин: «За всю жизнь я впервые сталкиваюсь с таким явлением, хотя слышал об этом давно. Я знал, что вы где-то рядом, но никак не мог встретиться с вами, я всегда чуть-чуть опаздывал, а после обстрела думал, что совсем потеряю ваш след».
  Мне все это было уже безразлично, я лишь механически отвечал на его вопросы.
  Он был первым, кто готов выслушать меня, может даже помочь, но какое теперь это имело значение, ведь я уже успел понять, что этот бред никогда не кончится, ни я, ни он не в силах оборвать ту призрачную нить, за которой я оказался. Это был бесконечный бег, который вытягивал из меня всю энергию, но оставлял ровно столько, сколько необходимо было для того, чтобы не погасла последняя искра жизни, никчемной, пустой… кто мог придумать такую изощренную пытку?
  Я не заметил, когда начал произносить свои мысли вслух. Граф внимательно слушал, словно пытался запомнить каждое слово. Его сигарета наполовину истлела, и кусок пепла упал на его брюки.
- Ник – заговорил он своим бархатным голосом – я очень надеюсь, что смогу помочь вам, не я один конечно. Все это действительно очень сложно и запутано…

  Не смотря на раннее утро, вокруг было темно от заслонивших солнце свинцовых туч. Холодный и сырой ветер резкими порывами взметал клубы придорожной пыли, которая забивалась в глаза, нос, рот, даже плотный капюшон не спасал Странника от нее…
- …ваш мир. Начали происходить события, которые невозможно было объяснить. Возьмите, к примеру, этот обстрел. Ведь после вашего ухода никто не смог объяснить того, что произошло. Все приписали падению метеорита, и даже нашлись очевидцы, которые своими глазами видели это. Мне ес…
  …первые крупные капли попали на лицо, забарабанили по капюшону. Это дробь становилась все чаще по мере усиления ветра. Теперь дождевая стена стала сплошной, непроглядной, сквозь нее не видно было собственной протянутой руки…
  - … как бы вывернулись наизнанку, так это можно выразить. Ваш микрокосм стал макрокосмом и не он, а вы оказались в нем.
… Странник неудачно ступил и, пытаясь сохранить равновесие, замахал руками, но промозглый ветер, словно нарочно усилился и опрокинул его в мутный поток, который избрал в качестве русла колею дороги. Его протащило несколько метров, пока он, захлебываясь, не встал на дно. Вода была ему уже по пояс и прибывала с каждой минутой.
  Ему, наконец, удалось выбраться из этой мути. Минут десять он простоял неподвижно, пытаясь сориентироваться. Ослепительная вспышка молнии полыхнула так близко, что исчезла дождевая завеса, вытесненная разноцветными кружками и полосками. Странник сделал несколько неуверенных шагов и вновь очутился в стремительной пучине. Как ни старался, он не смог нащупать дна, даже погружаясь с головой. «Глупая смерть»- пронеслась у него в голове мысль, прежде чем наступил полный мрак.

                VII

  Проснулся я от яркого солнечного света, бившего в глаза из раскрытых окон. Странник, Энкут, обстрел – все смешалось в голове, я с трудом вспомнил, где нахожусь, но все же так и не понял, как оказался в этой комнате. Открылась массивная дверь и седой слуга, одетый в черный смокинг, вкатил  столик с завтраком: ветчиной, бутербродами, соком и фруктами. Потом, все тот же старик проводил меня по бесконечным коридорам до веранды. Мы шли, сопровождаемые взглядами людей с портретов, веселыми, надменными, безразличными. Хота (как мне представился слуга) давал скупые  пояснения всем этим музейным реликвиям – картинам, вазам, доспехам. Все это великолепие давило своей стариной и величием, обросшим за столетия легендами и выдумками, которые и составляли гордость этого древнего рода.
 
  Всюду в парке буря оставила свои следы: огромные ветки, листья, валялись на широких асфальтовых дорожках. На обломках резной беседки лежал разбитый молнией дуб. По аллее, в сторону замка, проехал белый лимузин, шурша шипастыми шинами.
  Солнце начинало припекать, обещая жаркий день. Дождевые капли на сочной молодой траве слепили глаза. Постоянно приходилось нагибаться, чтобы не задеть увешанные дождевым бисером паутины, которые за утро успели сплести мохнатые паучьи лапки. Дышать становилось все труднее от тяжелого крапивного запаха, который словно верный и неподкупный страж не пускал никого в одичавший овраг, тем же кто не внимал предупреждению, преграждал дорогу плотный, в человеческий рост крапивный заслон.
  Я шел по мокрому асфальту, стараясь не наступать на растянувшихся, заполнивших дорогу червей.
  Не знаю, может нужно было быть проще и всего-то. Слиться с этим миром, приняв его законы. В конце концов, это мог быть просто чужой город, страна. Проигнорировать все, надеть маску с улыбкой до ушей.
- Господи!- я едва не споткнулся о сидевшую на корточках белокурую девчушку лет пяти в белом шелковом платьице.
  Она встала, деловито осмотрела меня и улыбнулась подкупающей своей наивностью улыбкой.
- Ой, вы кто? – зазвенел ее тонкий голосок.
- Я? Ник.
- А вы будете со мной играть?
  Она прикусила губу и уставилась своими большими глазенками так, словно решался жизненно важный для нее вопрос.
- Конечно
  Ее личико вновь просияло.
- И во что же мы с тобой будем играть?
- Ну... в приведения – она ухватилась обеими руками за мою ладонь – я буду такое…такое…ну страшное-престрашное приведение – приглушенно, заговорщически сказала она, оглядываясь по сторонам – ну может небольшое…такое маленькое…
- А я что буду делать?
- Как что?! – воскликнула она, удивляясь моей бестолковости – бояться, конечно!
  Я не выдержал и рассмеялся. Она обиделась и отвернулась.
- Эда! Эда! – послышался рядом приятный женский голос – Ах вот ты где!
  Пред нами оказалась красивая молодая женщина в пышном голубом платье с большим аметистовым ожерельем на шее. От нее шел тонкий и очень приятный аромат духов, которые, наверно, стоили целого состояния. Она взглянула на меня несколько виновато и кокетливо, улыбнулась и обратилась к девочке
- Эда! Ну вот, стоило тебя оставить на минутку, как ты удрала. А теперь пристаешь к молодому человеку со своими вопросами.
- Но мамочка, ведь там же скучно!
- Но ведь ты даже и пяти минут не пробыла там…
- Извините, я…- начал было я
- Ой, это вы извините, с этим несносным ребенком – она кивнула на девочку – я даже не представилась – она протянула свою белую, изящную, усыпанную перстнями ручку – графиня Лота Лориен.

О Лориен! В твоих краях минуло столько лет,
Что эланор в моем венце утратил прежний свет

  Строки из «Властелина колец» пришли в олову сами собой.
- А вы наверно Ник – сказала она, не дожидаясь, пока я сам назову себя – Граф Энкут меня предупреждал о том, что здесь будете вы, «странный и таинственный незнакомец». О! Теперь я вижу, что вы полностью оправдываете его характеристику таинственного Странника.
- Странника?
  Ей стало чего-то неловко, и она неестественно возбужденно обратилась к Эде.
- Пойдем скорее, там сейчас будет твое любимое мороженое.
- Но я не хочу никакого мороженого – запротестовала девчушка.
- Но Эда…
- Мы будем играть здесь мамочка. Не бойся, я больше никуда не убегу.
  Графиня прикусила губу точь-в-точь, как Эда.
- Эда, давай вечером поиграем – сказал я – ведь вечером приведения страшнее. А кто будет бояться днем?
  Эда слушала меня, уставившись в землю. Потом она недоверчиво посмотрела на меня и спросила
- Правда? Ты…
- Эда – одернула ее графиня
- …Вы будете играть со мной вечером?
- Сколько захочешь.
- Вы извините – сказала графиня, когда за Эдой захлопнулась дверь – это не ребенок, а стихийное бедствие.
- Ну что вы, у вас замечательная девочка.
  Несколько оживившись, она продолжила.
- Как  вы думаете, какие фильмы она любит?
- Боевики?
- О! Вы не так далеки от истины. Она обожает ужасы. Да, да, не улыбайтесь. Каждый вечер она со слезами уговаривает показать ей какой-нибудь ужастик, а если ей откажут, то принимается рыдать в своей комнате и грозится выйти замуж за бродягу и убежать из дома. Представляете? Если же уступают ее просьбам, то потом, она не досмотрев до конца, выскакивает из комнаты с вытаращенными глазенками и бросается в объятия первого встречного. Она вообще у нас ужасная трусиха.
  Рассказывая, Лота Лориен оживлялась все больше. Видимо, это была ее любимая тема. Она постоянно подтрунивала над Эдой, но в каждом ее слове была огромная материнская любовь и гордость своим крошечным созданием. Графиня взяла меня под руку, и мы направились к замку. Рассказ совершенно изменил ее, сделал еще симпатичнее, на щеках выступил румянец, слегка подведенные карие глаза заблестели.

                VIII

- Лэн Лориен – с приятной улыбкой произнес, протягивая руку, голубоглазый блондин с пышной шапкой каштановых волос и длинной челкой, закрывавшей правую половину лба.
- О, Лэн, это такой приятный молодой человек – сказала Лота, прижавшись к нему – мы так хорошо с ним поговорили. Знаешь, с ним даже Эда успела подружиться.
- Да? – еще шире улыбнулся Лэн – Надеюсь, она не утомила вас рассказами об Эде?
- Лэн! – с мягким упреком и немножко смущаясь, произнесла Лота.
  Лэн засмеялся, слегка откинув голову назад, при этом немного сдвинулась вправо, обнажив четкую красную линию большого шрама.
- О! Я вижу, вы уже познакомились – раздался голос Энкута, спускающегося по широкой мраморной лестнице.
- Ник – сказал Энкут, подойдя вплотную ко мне – Хота проводит тебя.
  Он кивнул старому слуге.
- Прошу вас – сказал он, обращаясь ко мне.
  Энкут взглядом дал понять, чтобы я следовал за Хотой, не задавая вопросов, и тут же принялся что-то оживленно обсуждать со своими гостями.
  Вновь мы шли в полуосвещенных коридорах. Было слышно лишь тяжелое дыхание старого слуги, звук шагов заглушался толстыми коврами. Что-то противно заскрежетало и упало перед моими ногами. Хота, бледный как сама смерть схватился за левый бок, и с трудом проговорил.
- С вами все в порядке?
- Да, а что со мной могло случиться?
  Он нагнулся над тем, что лежало передо мной. Это был огромный топор с торчащей на рукоятке железной перчаткой. Острое, как бритва лезвие его, прошло сквозь ковер как по маслу. Подняв голову, я увидел отливающие синевой доспехи рыцаря с вытянутой рукой, на которой не хватало запястья.
- Это знак – прошептал Хота
- Знак чего?
  Он как-то странно посмотрел на меня и поднялся. Дальше мы пошли быстрее, и я старался держаться другой стены, чтобы какой-нибудь более меткий рыцарь не угробил меня.
  Хота открыл дверцы орехового шкафа с тонкой, почти ювелирной резьбой.
- Сегодня будет небольшое торжество, граф передал, что очень надеется на ваше присутствие. Выбирайте.
  Моему взору предстало несколько десятков самых разных костюмов, сюртуков, смокингов всех времен и стилей. Пока я выбирал что-нибудь не слишком экстравагантное, Хота положил на стул ослепительно белую рубашку, шелковую бабочку и запонки.

  Гостей становилось все больше и больше – женщины, увешанные драгоценностями, словно новогодние елки; старые, молодые, толстые, длинные, худые как жерди; красавицы в пышных платьях и их спутники, столь же разные, но сходные в одном – на их лицах читалось легкое показное пренебрежение ко всем остальным, тем, кого не было и не могло быть на этом приеме. Вся аллея была уставлена вереницей сверкающих автомобилей, среди которых кучками стояли водители и прислуга. Мрачные еще недавно коридоры замка ожили, загудели на разные голоса.

                IX

  Я вышел на балкон. После душной, отяжеленной бархатом, коврами и дубовой мебелью залы здесь было просто великолепно. Разгоряченное вином тело просто нуждалось в летней вечерней прохладе. Рядом забасил старый генерал Хон, которого все называли просто «наш генерал». Я прислушался. Говорил он видимо в ближайшей комнате у раскрытого окна.
- Вон, смотри, это полярная звезда, про которую я тебе уже говорил…кхе-кхе. Там – Гончие Псы…Чему ты смеешься?
- Нет, нет – послышался тонкий голосок Эды – я представила созвездия. Весы, Раки, Собаки. Просто свалка какая-то.
  Эда залилась звонким смехом, от которого я невольно улыбнулся. Генерал что-то невразумительно пробурчал, послышались быстрые шаркающие шажки. Хон стал что-то напевать, изображая военный оркестр:
- Прум, брум-брум, пурурум.
  Вновь тишина.
  Где-то вдали, в черном небе сверкнула молния, а немного погодя, донесся протяжный, глухой гул. Неожиданно налетевший холодный ветер стал раскачивать темные силуэты верхушек деревьев в парке. Скрипнула дверь, послышался обрывок разговора, шарканье ног и позвякивание посуды. Кому-то тоже не сиделось в зале. Облокотившись на перила, я стал ослаблять бабочку. Ветер стих и в эту минуту отчетливо донеслось шуршанье платья. Теплая ладонь нежно коснулась моей шеи, горячее влажное дыхание ощутил я на своей щеке. Пухлые губы Лоты были раскрыты, глаза печально смотрели на меня.
- Ник, мне так грустно и одиноко, я сама не знаю что со мной.
  Она склонилась над перилами, и, закрыв ладонями лицо, заплакала навзрыд.
- Ой, мама! – послышался радостный возглас Эды.
  Девчушка, хлопнув дверью подбежала к нам, держа в руках крошечного белого котенка с бантиком на шее. Девочка недоуменно посмотрела на нас и крикнула на меня, топнув ножкой:
- Зачем ты обижаешь мою маму?! Я сейчас папе все расскажу! Он застрелит тебя из пистолета – закончила со слезами на покрасневшем личике.
  Котенок в ее руках зашевелился и жалобно пискнул.
- О Господи! Эда! – испуганно произнесла Лота – Он не обижал меня, не злись на него – сказала она и положила ладони на головку девочки – он успокаивал меня. Просто…ну просто у мамы разболелась голова, поэтому я и заплакала.
- Честно-честно, мамочка? – спросила она, глядя на меня настороженно, но уже без злобы.
- Конечно же, девочка моя – с нежностью в голосе ответила Лота и, присев, поцеловала Эду в лоб. Затем она достала платочек и вытерла слезы дочки. Улыбнувшись, графиня добавила – иди в залу, я сейчас приду.
  Эда чмокнула ее в губы и убежала, с трудом удерживая рвущегося на волю котенка.
- Ник – обратилась Лота с наигранной веселостью – наши дамы обижаются на ваше невнимание к ним, особенно, как мне кажется, Джелда.
- Джелда?
- Да. И не пожимайте плечами. Она только кажется такой холодной и неприступной. На самом деле она совершенно иная. Это очень неуверенная в себе девочка и вы, кажется, очень расстроили ее в этот вечер.
  Я вспомнил красивое лицо с нежной кожей белокурой Джелды, ее прямой, тонкий нос, четкие стрелы длинных бровей, надменный взгляд изумрудно-зеленых глаз.
- Я бы так не сказал. Да и к тому же, она целый вечер кем-то занята, вот и сейчас наверно играет в бридж с адвокатом Рофи.
  К Лоте вернулось ее обычное состояние. Она мило улыбнулась и, поправляя волосы, сказала:
- Она всегда играет с адвокатом, потому, что все время у него выигрывает
- Хм
- О! Он не только проигрывает ей, но и заставляет думать, что «такого давно с ним не бывало», что Джелда «невероятно находчива и везуча сегодня». А в карты, надо сказать, он действительно почти никогда не проигрывает. Говорят, этому его научил какой-то заезжий шулер, в качестве расплаты за свою свободу.
- А Хари?
- А что Хари? Она еще полу ребенок. Ей месяц назад исполнилось шестнадцать. Она просто счастлива и довольно жизнью, ей кажется, что все просто обязаны быть счастливыми. Она мило заблуждается, что ей всю жизнь будет столько же лет, сколько сейчас.
  На мгновение Лота задумалась, глядя в неведомую точку.
- Ну ладно, Ник – сказала она, очнувшись – извините меня за эту глупую сцену, и пойдемте к нашему обществу. Кажется, сейчас начнутся танцы.
- Зачем вы извиняетесь? Здесь не было никакой сцены. Я не могу передать этого словами. Просто вы показали еще одну прекрасную сторону вашей души. Далеко не все наделены чувством чистого страдания – произнес я в экстазе и хотел добавить еще что-нибудь, но Лота перебили меня, сказав мягко, но как-то холодно
- Спасибо, Ник, но думаю, не стоит продолжать. Лучшие слова, это те, что не сказаны. Пойдемте.

  Гости разбились на кружки и все были чем-то заняты или делали вид, что заняты. Как и сказала Лота, Джелда с адвокатом играла в карты, и по ее лицу было видно, что снова выигрывает. Адвокат только цокал языком и качал головой. За его спиной стоял рыжий подросток в белом костюмчике и сердито смотрел на карты. Сейчас Джелда была более раскованной, видимо ей надоело играть роль светской львицы.
  Большая часть мужского общества собралась возле малахитового камина, что-то горячо обсуждая. К ним присоединился генерал и со значительным видом вставил несколько фраз. Ему со снисходительной улыбкой что-то ответил худой, с козлиной бородкой, молодой человек. Генерал с серьезным лицом выслушал его, но как только говоривший замолчал, спор возобновился и про генерала забыли. Он отошел и обвел глазами присутствующих. Взгляд его остановился на мне. Сделав вид, что не заметил его, я поспешил раствориться среди гостей и, пятясь, едва не столкнулся с Хари, которая о чем-то весело щебетала с тучной старой дамой, облаченной в черный шелк. Дама недовольно посмотрела на меня, словно я столкнулся с ней и по меньшей мере уронил ее.
- О! Это вы Ник? Ничего-ничего – с простодушной улыбкой сказала Хари – Присоединяйтесь к нам. Гила Гонта так увлекательно рассказывает, что я даже не заметила вас.
- Я с удовольствием, но смогу ли я понять? Ведь я слышал, что Гила Гонта вкладывает в свои речи потаенный смысл, который далеко не каждый может воспринять – ляпнул я.
  Лесть была довольно грубая, да и к тому же эту дамочку я видел впервые. Однако ей это понравилось, и она, просияв, сказала своим хриплым, тяжелым голосом торговки
- Вы мне льстите, молодой человек, но лучше поберегите свои комплименты для юных особ – она кивнула на Хари, от чего та смущенно отвела взгляд к окну.
- Ну – обратилась Гила Гонта к Хари – на чем мы с вами остановились?
- На лабиринте
- Да, да. Спасибо девочка моя. Итак…

  Долго еще блуждал он по этому лабиринту, пока не провалился в глубокую яму. Внезапно все вокруг озарилось ярким голубым светом, шедшим с одной из стен. На стене этой, словно на экране появилось изображение старого короля. Его морщинистое лицо прорезала холодная улыбка, и по всему лабиринту прокатился, словно гром, звук его голоса
- Рубин мира. Рубин мира.
  Эхо многократно вторило ему.
- Возьми рубин мира.
  Тут появилась Хранительница, древняя, как сам рубин. Время не пожалело ее, согнув тяжестью лет, но не сломав гордого духа, обезобразив лицо, но очистив душу. Она уже не была человеком, но еще не присоединилась к миру призраков.
  Он увидел, как Хранительница подошла к каменной плите и открыла шкатулку, стоявшую на ней. И полился из той шкатулки свет, еще более яркий, чем свет от стены, изображение на которой начало гаснуть. Теперь лишь Рубин Мира в руках Хранительницы озарял все вокруг невыносимо ярким светом. Она положила рубин на ладони его и исчезла - с таинственной трагичностью, шепотом закончила свой рассказ старая дама.
  Хари смотрела на нее, не моргая, с открытым ртом, точь-в-точь напуганный ребенок.
  В кружке у камина по-прежнему шел оживленный спор. Старый генерал, в кругу трех скучающих слушательниц что-то темпераментно рассказывал, размахивая руками.
- Все это сплошная схоластика – донеслось до меня из «каминного» кружка. Я хотел пройти мимо, но кто-то окликнул меня.
- Ник, нам бы хотелось ваше мнение – с неприятной своей полуулыбкой-полуухмылкой произнес профессор Кенуст, поправляя свои заляпанные очки. - Как вы считаете, может ли быть человек абсолютно свободным? Вы человек новый, много путешествовали, можно сказать. Как вы думаете? – спросил он, и его хищная улыбка стала еще шире, обнажив мелкие остренькие акульи зубы.
- Я?
  Вопрос застал меня врасплох, и несколько пар глаз пытливо изучали меня.
- Я думаю, человек не будет свободным. Никогда.
  Теперь уже весь кружок с любопытством смотрел на меня. Они ждали от меня чего-нибудь необычного, непривычного.
- Вы живете в государстве, значит, зависите от его законов, хотя и сами участвуете в создании их. Допустим, вы все бросили и ушли куда-нибудь в лес, в глушь, на остров. Опять же, вы зависите теперь от природы, от ее капризов и сюрпризов. Опять вы несвободны. Даже если вы освободитесь от природы, от тела, останется ваша душа и паря в глубинах космоса…
- Ну – перебил меня профессор – это уже слишком.
- …она все равно не постигнет полной независимости. – Продолжил я, делая вид, что не заметил реплики – Вы будете свободны от всего; от людей, природы, но вы станете рабом еще более сильного и жестокого…
- Бога? – спросил лысый Бернст и осушил бокал, который ему задали.
- Нет, самого себя, своих идей, взглядов, памяти, наконец, над которыми вы уже не властны будете.
  Установилось полное молчание. Никто, кроме профессора не смотрел в мою сторону. Старому генералу удалось чем-то рассмешить графа Лориена на другом конце залы, и смех его послужил сигналом – все разом заговорили, забыв про мои слова, про меня, как забыли в свое время про старого генерала. Я явно не оправдал их надежд, лишь профессор изучающе смотрел в мои глаза так, словно я был какой-то новой, неизвестной науке бактерией.
  Внезапно все пришло в движение. Все ринулись в соседнюю залу, из которой доносились звуки труб. Проходя мимо общества пожилых матрон, я услышал произнесенное в полголоса, с брезгливостью
- Да, да. Но в этот раз наш адвокат хватил через край – привести сюда свою любовницу…
  Вина теплыми реками растекались в моем теле, образуя водовороты в голове. Лица, улыбки, запах духов…вальс с Хари, близко склоненное лицо Джелды, удивленные глаза Энкута, вновь кружение по зале, заполненной ослепительными платьями и драгоценностями, музыкой и смехом… мягкие ладошки на плечах, чья-то гибкая шелковая талия в руках…

  Странник сжал в ладони горсть сухой земли и, тоскливо глядя вдаль, произнес:
- Когда-то здесь было море, нет, даже не море, это мы, дети, тогда еще так говорили, это был бескрайний прозрачный океан, согреваемый ласковым солнцем. На нем, на волнах, играли блики и слепили… Я так же стоял на теплом берегу и держал на ладони этот белый, мелкий мягкий песок и он сыпался меж моих пальцев тонкими струйками, оставляя лишь пыль, Ник, пыль воспоминаний.
  Он замолчал и посмотрел на меня  отрешенным взглядом.
- Ник, это было так давно…мне кажется, что я умру от боли, которая давит на меня, сжимает сердце. Ник, помоги мне.
- Я? Но как?
- Ты сам прекрасно знаешь.
- Что я знаю?
- Уходи отсюда, пожалуйста. Ты несешь разрушения во  все миры, где побывал, хотя это и твои миры, но ведь они тебе не нужны, оставь их нам. Возвращайтесь к себе.
- Но как?
- Тебе надо просто очень захотеть.
- Но я…
- Ты хочешь обмануть самого себя. Тебе нравится здесь. Этим обманом ты хочешь заглушить боль, забыть о том, что произошло там. Я не могу заставить тебя, я прошу, умоляю – оставь этот мир нам.
- Я, кажется, начинаю понимать.
- Прекрасно. Если ты сумеешь это, то вновь обретешь то, что потерял. Но бойся Кенуста. В его руках ты можешь стать страшным орудием власти.
- Я?
- Да Ник.
  Седой сгорбленный Странник отвернулся и зашагал прочь, к высокой горе с белоснежной вершиной.


                X

  Теплая, мягкая вода иногда касалась подбородка. Море было безмятежное, ровное – полный штиль. На бескрайнем голубом небе не было ни одной тучи. Я лежал на воде, на спине, стараясь не думать ни о чем, лишь созерцая, щурясь иногда от слишком ярких бликов. Вчерашний вечер я вспоминал с трудом – все перемешалось, перепуталось – адвокат в лабиринте, Странник с бокалом шампанского, Кенуст, который за что-то обиделся на меня.
  Меня постепенно относило от берега, в сторону теплых холодных скал и утесов, изъеденных кем-то, наверно веселыми дружелюбными зверьками-камнеедами. Интересно, что было в этих бесконечных гротах и тоннелях? Тех, что черными дырами мрачно взирали на меня, на мое блаженство? Где-то очень далеко море сливалось с горизонтом и иногда казалось, что небо-это продолжение моря. По белому песку берега плавно, легкой походкой шла девушка. Она просто идеально вписывалась во весь этот райский пейзаж. Именно ее не хватало для полной прелести всей картины. Ее белое платье, длинные светлые волосы, тонкая рука, в которой она держала маленькую корзинку – все это гармонировало, придавало необычайную прелесть и морю, и небу, и мрачным скалам.
  Стараясь остаться незамеченным, я подплыл к ближнему утесу и выглянул. Теперь девушка была еще ближе, она сидела, слегка наклонив голову влево и мечтательно глядя куда-то вдаль. Ей было не больше семнадцати. Она улыбнулась и запела чистым, красивым голосом.

Я морю пела песнь свою
О шелесте волны,
О том, как этот мир люблю
Про грезы и мечты.
И море отвечало мне
Шуршаньем теплых волн
И криком чаек в синеве.
Скрипя, подпел мне челн.
Я морю пела песнь свою
И ветер разносил
Всем песнь счастия мою
И веру в жизнь дарил.

  Песню заглушил страшный, мощный гул, все приобрело кроваво-красный цвет, огромная тяжесть надавила на меня, потянула на дно, а девушка, казалось, не замечала всего этого, она все так же сидела и пела. Надо было крикнуть ей, но она стала такой  маленькой, я мог дотянуться до нее рукой. Скалы затряслись, стали зыбкими, словно мираж. Собрав остатки сил, я закричал, но голос пропал или я просто уже не слышал его… Я оказался в темном лабиринте, здесь должен был быть Рубин Мира, но рубин уже ушел, он убил короля, а теперь красным туманом душил меня. Не нем были очки, из-под которых он смотрел на меня глазами Кенуста, готовясь пополнить мною свою коллекцию, состоявшую из распятых засушенных людей…
- О, Господ! Наконец – услышал я знакомый голос, когда рубин перестал душить меня.
  Странная слабость охватила меня, я не мог пошевельнуться.
- Вы чуть не утонули – опять сказал этот кто-то мелодичным мягким голосом.
  Я видел лишь небо над собой. Оно было все таким же чистым и далеким. Девушка, та самая, что так хорошо пела, закрыла его своим красивым лицом, и теперь я видел это небо лишь в ее бездонных глазах, которые излучали столько спокойствия и нежности, что хотелось смотреть в них без конца.
- Вы должны быть осторожней в следующий раз – с невинной улыбкой произнесла она – разве так можно!? – спросила она с упреком, но таким, что хотелось услышать его вновь и вновь. Это было похоже на нежное отталкивание при попытке поцелуя. Я хотел спросить о том, что же все-таки случилось, но не смог даже пошевельнуть языком. Девушка внимательно посмотрела на меня.
- Ах, это – поняла она скорее по выражению моего лица – это моего лица – это Морской Скорпион. Он укусил вас. Вы наверно были возле его норки. Так что пока вы не сможете ни говорить, ни двигаться, но это скоро пройдет. Однажды у нас так утонул один мальчик. Его, как и вас, укусила эта тварь, и он не смог выбраться из воды.
  Она села рядом со мной так, что я мог видеть ее совершенный профиль. Девушка взяла горсть мелких ракушек и стала пересыпать их с ладони на ладонь. Почувствовав мой пристальный взгляд, она повернулась и, как тогда, слегка наклонила голову и несколько смущенно улыбнулась. Губы мои с трудом растянулись в ответной улыбке.
- Ну вот, - сказала она, стараясь придать голосу тон старого доктора – вы уже и улыбаться можете. Поняв, что никакой строгий доктор из нее не выйдет, она вновь слегка смутилась, и на загорелом личике появился нежный румянец. Она с улыбкой привычным для себя тоном сказала:
- Попробуйте что-нибудь произнести.
  Голос, пробивая невидимые стены, вырвался, наконец, на свободу.
- Спасибо вам – прохрипел я и, прокашлявшись, спросил – как вас зовут? – это прозвучало уже намного лучше
- Лания
- Лания?
- Да.
  Я приподнялся, чувствуя, как рвутся цепи где-то внутри.
- О, ну вот, видите – просияла она – я же говорила
- Как вы нашли меня?
- Вас вынесло течением из-за утеса
- Большое спасибо
- Да не за что, вы бы тоже так сделали, я уверена.
- Знаете – сказал я, окончательно придя в себя – вы так хорошо пели, скажите, а что это за песня?
  Она насупилась и отвернулась.
- Вы…вы подслушивали меня? Следили?
- Это получилось случайно.
  Она нахмурилась и, глядя на меня из-под тонких бровей, бросила – до свидания!
  Черт меня дернул задать этот дурацкий вопрос.
- Вы уходите? – спросил я, боясь услышать «да», не веря еще в то, что могу больше никогда  не увидеть ее. Сейчас это «да» было равносильно смертному приговору.
- Да – сказала она и встала, стряхивая песок с платья.
- Ыым – вырвалось из моей груди
- Вам что, опять плохо? – с неподдельным беспокойством спросила она.
- Да, мутит что-то, плывет – ответил я, поняв, что эта симуляция может удержать ее – с ногой что-то еще.
  Она низко наклонилась надо мной, присела. Ее шелковистые волосы коснулись моих колен.
- У вас открытая ранка.
  Она сняла свой поясок и перетянула им укушенную ногу.
- Не туго?
- В самый раз.
- Давайте я помогу вам дойти, если сможете.
- Смогу немного.
- Куда вам?
- В замок Эн…
- В замок? – удивилась она.
- Да, а что? Вот только брюки и рубашку накину, и пойдем.
  На мои вопросы она отвечала неохотно, ее словно подменили, а может, она и была такой, ведь я ее, собственно, и не знал. Часто вместо ответа я слышал «как нога?», «так удобно?». Так и дошли мы до парка – она с корзинкой в одной руке (которую так и не доверила), придерживая меня свободной рукой, и я, притворно хромающий, держащий ее за плечи.
- Ник, вы какой-то странный, не такой как все – неожиданно произнесла она – вы… я не знаю как это сказать – потерянный, словно чужой здесь.
- Почему вы так решили? – спросил я и, забыв о ноге, перестал хромать.
- У вас уже не болит нога? Прекрасно.
- Вы не ответили.
- Вы говорите одно – произнесла она, уставившись в землю – а глаза ваши говорят совсем о другом.
- О чем другом?
  «И всего-то – пронеслось у меня в голове – да она просто начиталась каких-нибудь романчиков и воображает, бог знает что». Однако, увидев ее глаза, я понял, что совершенно не справедлив к ней.
- Ник! Ник! Вот вы где! – крикнула Джелда, выйдя из-за беседки.
  Она подошла к нам, состряпав на лице жалкое подобие улыбки, и окинула Ланию полным презрения взглядом. Лания же абсолютно безразлично смотрела на Джелду, словно та была каким-то неодушевленным предметом, лишь на мгновение в ее глазах появился огонек – когда ее взгляд остановился на кружевах платья Джелды.
- Тетя Джелда! Тетя Джелда – заверещала неожиданно появившаяся Эда, держа в руках поводок, на котором был огромный черный пес, который, увидев меня, грозно зарычал, оскалив длинные острые клыки.
- Я взяла вашего Динго погулять, но он такой вредный! Я хотела на нем покататься, а он не дает. У, злюка! – погрозила она кулачком собаке.
  Джелда, отвернувшись, что-то отвечала Эде. Лания в упор смотрела на меня горящими глазами, вена не ее виске вздулась, она едва сдерживалась, не давая выхода чувствам. Она ненавидела меня за то, что я заманил ее сюда. Но почему? Неужели показная брезгливость этой дурочки Джелды так на нее подействовала? И все же, в этот момент Лания была еще более хороша, чем прежде. Чувствуя, что начинаю краснеть, я отвернулся.
- Эда! О Боже! – Эта собака разорвет тебя – воскликнула Лота, едва показавшись из-за сирени. Она быстрыми шагами подошла к нам и отняла поводок у поникшей Эды.
- Марш домой!
- Но мамочка – хотела, было оправдаться Эда.
- Никакая я тебе больше не мамочка! Иди, иди, не огорчай меня больше, если не хочешь,  если не хочешь, чтобы у мамы опять разболелась голова.
  Эда покорно, с опущенной головой поплелась в сторону замка.
- Извините, прошу вас. Эда такая шустрая, что я едва успеваю предотвращать ее непредсказуемые выходки.
- Ну что вы, что вы – с приторной улыбкой отвечала Джелда – я сама дала ей подержать Динго.
- Джелда, милочка, я знаю, вы все время защищаете ее.
- Ну что вы, видели бы вы меня в детстве, я еще не такое вытворяла – по деревьям лазила, в лес убегала.
- А что это была за девушка?
- Была? – удивился я.
  Лании действительно уже не было.
- В самом деле, Ник – с усмешкой произнесла Джелда – где вы подобрали эту… эту девку.
  Лота нахмурилась и отвернулась. Красная шелковая лента мелькала в волосах Джелды в такт покачиваниям ее головы. На этой ленте я сосредоточил всю ту ненависть, которая захлестывала меня из-за выходки Джелды. Лента постепенно расплелась, сползла маленькой красной змеей через белую шею к вырезу платья на груди, но не дойдя до цели, запуталась в тонкой золотой цепочке.
  Лота тоже исчезла. Джелда, пытаясь собрать волосы, многозначительно произнесла:
- Ник, вы…вы еще и развратник. Зачем вы смотрите так туда?
- Куда?
- Хо, хо, он еще делает вид, что не знает. Она коснулась пальчиками в перстнях выреза платья, очевидно рассчитывая смутить меня.
- Ник, ну зачем, зачем вы притащили сюда эту девку, развлекались бы дальше с ней на пляже, но тащить ее сюда! – она брезгливо сморщила нос.
  Я сам не успел понять, как получилось это – Джелда отлетела, словно от хорошего удара. Я подал ей руку. Вцепившись в нее изо всех сил, она встала и, недоуменно оглядываясь, спросила:
- Ник, что это было?
  Думая о Лании, я забыл о Джелде и стоял, держа ее за руку. Поняв это по своему, она положила свободную ладонь на мое плечо. Я с силой сжал ее кисть.
- Ник, мне больно – с улыбкой, очевидно приняв это за игру, сказала она.
- Джелда, я никогда не прощу вам этих слов.
- Каких?
- О Лании.
- О ком?
- О той девушке.
- Девушке? – с ехидством спросила она.
  Я разжал ладонь и, оттолкнув ее, пошел в замок.

                XI

  К обеду почти все гости разъехались, по крайней мере на стоянке было всего пять машин. Зайдя в свою комнату, я обнаружил на столике книгу с каким-то вычурным названием. На первой странице красовалась кривая подпись с прыгающими размашистыми буквами: «Нику – другу и единомышленнику!». Я вспомнил, как быстро мы сошлись вчера во мнениях с одним молодым человеком, который постоянно теребил свою козлиную бородку. Наши взгляды совпадали по мере опустошения рюмок и фужеров. Кажется, эту книжку он сам же и написал. Какие-то философские трактаты. Всплыла его последняя фраза, которую он произнес заплетающимся языком, глядя на меня мутными глазами.
- Философией можно сделать что угодно. Все мы философы. Вы улыбаетесь? Но позвольте, ведь эту философию делают даже из ничего, из пустоты, вакуума – вспомните сколько всяких космических теорий, а музыка тишины и тому подобное? Достаточно сделать умный вид и убедить несколько человек, подняв их в их же собственных глазах, назвав кругом избранных. Они разнесут весть о появлении нового мыслителя. – Закончил он, подняв указательный палец и опустошив очередную рюмку.

  Вошел слуга с подносом в руках, на котором красовалось что-то очень аппетитное.
- Хота.
- Да.
- А где граф?
- Граф Энкут?
- Да.
- Он беседует с одним важным человеком из города.
- Важным?
- Да. Я думаю – он уставился в потолок, выискивая ответ – что этот человек из полиции.
- Почему?
- У него пиджак оттопыривается здесь – Хота указал на подмышку.
- Оружие?
- Думаю да.
  Старый слуга был невозмутим. Он с достоинством производил каждое движение. Расставив блюда, он на мгновение застыл, глядя на меня, словно хотел что-то сказать, но видимо передумал и, кивнув седой головой, удалился.
  Покончив с обедом, я принялся, было за книгу, но никак не мог понять смысла написанного, который состоял из тех же чугунных истин, скрепленных завитками вычурных фраз. Что-то подобное я уже слышал в маскарадную ночь. Не был ли он одним из них?
  Что-то все время давит на ногу. Конечно же, пояс Лании! Как я мог забыть. Если бы не эта ненормальная Джелда…
- К черту все!
  Проходя мимо одной из комнат, я услышал грубый, громкий голос, доносящийся из приоткрытой двери. Я подошел, чтобы прикрыть ее, но что-то меня удержало. Незнакомец сидел спиной ко мне. Неожиданно граф вскочил, задев стол, который тут же отозвался звоном посуды.
- Я не намерен больше давать вам каких-либо объяснений, считаю, что разговор наш окончен – сквозь зубы процедил он, швырнув салфетку в вазу с апельсинами.
- И все же, подумайте – загремел как в бочке голос его собеседника – этим вы подвергаете большой опасности не только себя, но и всех нас. Вы даже не представляете, чем это может закончиться, а ведь последствия могут быть весьма печальными.
- Пока профессор Кенуст здесь…
- Разве вы его не знаете? Ему главное провести свои опыты и блеснуть…
- Я не позволю вам так говорить о моих гостях – перебил его граф.
- Вы вынудите меня…
- прибегнуть к крайним мерам – докончил за незнакомца Энкут – я слышал это вас сегодня в десятый раз.
- Кстати, граф, вам не кажется, что нас подслушивают?
- Что?
  Я на цыпочках отбежал и спрятался за огромной вазой с павлиньими перьями.
  Энкут высунулся из-за двери и с усмешкой произнес
- Это сквозняк, вам вечно видятся враги.
  Дверь захлопнулась.
  На выходе меня едва не сшибла с ног Эда.
- Ой, извините. Ах, это вы? – воскликнула она, сложив ладошки у подбородка, подражая кому-то из взрослых.
- Вы обещали поиграть со мной.
- Не сейчас Эда. Я ухожу.
- Но вы обещали – обиженно произнесла она – а куда вы уходите?
- К морю.
- Ой! – ее глазки загорелись – возьмите меня с собой.
- Нет, Эда.
- Ну пожалуйста.
- А как твоя мама?
- Она не узнает.
- Нет, Эда, в другой раз.
- Но я так хотела посмотреть дельфинов.
- Ты их никогда не видела?
- Нет.
- Они неинтересные. Черные, мокрые, блестящие, обыкновенные рыбы, только большие.
- Нет, нет! Вы нарочно так говорите, чтобы…вы вот – не находя слов запнулась она – вы просто хотите отвязаться от меня, вот! Потому, что я маленькая!
  По ее щечкам потекли слезы. Она всхлипнула и отвернулась.
- Ну, хорошо, хорошо, пойдем.
  Слезы тут же высохли. Просияв, она вприпрыжку выскочила за дверь.
- Послушайте – сказал я проходившему мимо молодому слуге с пышными усами – если графиня Лориен будет искать Эду, передайте, что мы с ней пошли к морю, к таким утесам с гротами.
- К утесам Призраков? Да, я передам. Но...- хотел он что-то добавить, когда я уже закрывал дверь.
  Я ждал Ланию, хотя и не смел в этом себе признаться, я пытался обмануть себя, но мысли от этого путались. Наконец, признав свое поражение, я улегся на песок и стал смотреть на тихо шуршащие волны. Свежий ветер донес запах его – запах водорослей, рыб, мокрого песка… Эда сидела неподвижно, пристально вглядываясь в сверкающую водную поверхность, пытаясь, очевидно, увидеть там своих дельфинов. Я не заметил как уснул. Разбудил меня крик Эды. Первое, что пришло в голову, это то, что она забралась в воду и тонет. Вскочив, я увидел бегущую ко мне девочку.
- Там, там! – задыхаясь, кричала она.
- О Господи, Эда, что такое?
- Там огромное чудовище вылезло из воды, совсем как в кино!
- Какое еще чудовище? Где?
  Эда прижалась ко мне. От волнения она не в силах была говорить.
- Ну, хорошо, хорошо, - я погладил ее по голове – идем, покажешь.
  Она резко замотала головой и еще сильней вцепилась в меня.
- Ладно, ладно. Ты иди за мной, не бойся, это чудовище не тронет нас. Я знаю одно волшебное заклинание.
  Эда недоверчиво посмотрела на меня, но все же, дрожащей рукой указала направление. Взявшись за мою руку, она шла за моей спиной, изредка выглядывая оттуда, словно испуганный зверек. Вскоре показалось что-то большое, шевелящееся, похожее на мокрый камень.
- Эда, это же морская черепаха! Ну и трусиха же ты!
- А что, она совсем-совсем не кусается?
- Она? Да она сама нас боится. Смотри, уже хочет удрать.
- Ой! Смотри, смотри, какие рыбы – воскликнула Эда и захлопала в ладошки.
- Это и есть твои дельфины.
  Дельфины резвились, вызывая небольшие волны, их смешные мордочки то и дело высовывались из воды в нашу сторону.
- Ой, а можно к ним?
- Да ты что, они же утопят тебя.
- Нет, мама говорит, что они добрые, а папа говорит, что они моряков спасают.

                XII

  По лицу Лоты я понял, что бури не миновать, но восхищенное лепетание Эды смягчило ее.
- А еще, а еще мамочка – тараторила Эда, не давая матери открыть рта – Ник знает волшебное заклинание от чудовищ. Правда здорово, мамочка?!
- Да, да, Эда – заговорила, наконец, графиня – это конечно хорошо, но – она посмотрела на меня – Ник, обещайте, что больше не будете так поступать.
- Извините, я…
- Не надо извиняться, я вижу что Эда в восторге, да еще загорела как чертенок, но обещайте…
- Обещаю, что…
- Спасибо, Ник – скороговоркой закончила она.
  Вошел Лэн. Его обычно веселое лицо было мрачным. Он молча выслушал лепет Эды, не меняя выражения и все время недовольно покашиваясь в мою сторону.
- Да, да, дочка, очень хорошо. Иди в свою комнату.
  Эда побежала наверх и едва не столкнулась на лестнице со спускавшимся Энкутом.
  Энкут заговорил о чем-то с Лэном, стараясь придать своему голосу тон беззаботности, но от этого общее напряжение чувствовалось еще сильнее. Лота избегала смотреть мне в глаза, но все же я сумел поймать ее взгляд. Сначала она отвернулась, а потом, прикусив губу, кивнула в сторону Энкута, потом Лэна слегка пожала плечами. Вскоре хозяин замка вовлек в разговор и Лоту. Эта пара неохотно отвечала на реплики Энкута, а Лэн все чаще подозрительно смотрел в мою сторону. Взгляд его становился все мрачнее. Заметив это, Лота активнее повела разговор, стараясь отвлечь мужа. Было что-то знакомое, зловещее в глазах Лэна. Но что? Уже заходя в свою комнату, я вспомнил – это было почти то же, но менее грубое: тот же тяжелый взгляд, затаенная злоба, разве что не было той животной жажды крови. Нет, я не боялся того, что все начнется сначала, но было во всем этом что-то неприятное, липкое, грязное. Неужели Энкут что-то затеял против меня? Я попытался не думать об этом, сосредоточиться на утреннем приключении, но и тут не все было так, как хотелось бы, достаточно было вспомнить лицо Лании, когда она услышала про замок.
  Я сидел в своей комнате, освещенной лишь приглушенным светом ночника. На столике красовалась пустая бутылка превосходного вина из стратегического запаса графа. Голова слегка кружилась, стало немного легче, но все же осталась смутная обида на Энкута.
  Из раскрытого окна доносился тихий шелест листвы, пенье ночных птиц и стрекотанье цикад.  От нечего делать, я стал наматывать поясок Лании на руку. Раздался негромкий, но торопливый стук в дверь и в комнату вплыла Лота. Она неуверенной походкой прошла по комнате и села на край дивана. Запинаясь, она начала не то оправдываться, не то извиняться – я почти не слушал ее, пытаясь найти выход из узорного лабиринта, вытканного на ковре за спиной графини. Она говорила о каком-то разговоре с Энкутом, профессором, где упоминалось об опасности, страшных последствиях и еще о чем-то в том же духе.
- Вы не слушаете меня? – спросила расстроенная Лота и, встав, хотела что-то добавить, но вместо этого отвернулась и выбежала за дверь.
  Я уже собирался спать, когда вошел молодой слуга, волоча за собой столик на колесах.
- Извините, - сказал он, дойдя до середины комнаты – я, кажется, не туда попал.
- Ничего. А что у тебя?
- Ужин для господина Батра.
- Кого?
- Адвоката…
- Ах, адвоката. И чем же его кормят?
  Слуга отогнул край салфетки.
- О. Виски оставь здесь.
- Но это…
- Ничего, принесешь ему другую. Давай выпьем с тобой – сказал я, открывая бутылку.
- Я не могу, я на работе, я только третий день здесь и…
- Да брось. У меня скверное настроение, надо немного развеяться. Неужели ты не поможешь мне. Ведь все люди братья и должны мешать, то есть помогать друг другу.
  Он маялся минут пять, а потом со световой скоростью опустошил рюмку.
- Ловко ты. Давай еще покажи этот фокус.
- Я сам, сам – сказал он, поглядывая на дверь и отодвигая мою руку, тянущуюся к виски.
- Ну, сам так сам. А как тебя зовут?
- Диен.
- Очень хорошо, Диен.
  Неожиданно дверь распахнулась и на пороге оказалась Джелда. Диен поперхнулся и вскочил как ошпаренный, едва не перевернув столик. Я потянул его за полу смокинга, пытаясь усадить обратно, но он вырвался и исчез за дверью.
- О Господи, Ник! Что вы здесь устроили?
  Кажется, она чем-то досадила мне, но сейчас я готов был простить ей все.
- Джелда, составьте мне комп…панию.
- О! Да вы совсем нализались, и с кем? С лакеем. Я была о вас более высокого мнения.
- Давайте с тобой налижемся, надеюсь, такая компания мне больше подойдет?

                XIII

   Джелда лежала, положив голову на мою грудь, и тихо посапывала во сне. Сначала я подумал, что это продолжение сна, но увидев пустые бутылки, едва не застонал. Часы показывали десять. За окном завывал ветер, играя, шторами и пытаясь разогнать свинцовые тучи, затянувшие небо. Пытаться теперь встретиться с Ланией, было бы несколько подло, но я не смог удержаться и, наскоро перекусив, побежал к морю.
  Мелкая изморось невидимыми холодными  каплями оседала на лице. Море было неспокойно и темные волны, пенясь, шлепались об унылый берег. Где-то вдалеке на перевернутой лодке сидел человек.
  Старик, казалось, не замечал меня. Он изредка почесывал свою седую бороду, в которой застряли рыбьи чешуйки, да выпускал дым из огромных ноздрей, затягиваясь из старой резной деревянной трубки. Я сидел рядом с ним, докуривая отсыревшую сигарету.
- Ночью был шторм – произнес старик скрипучим голосом – сегодня нельзя в открытое море, опять будет штормить. Да, ночью морской дьявол устроил веселую вечеринку, в нос ему селедку, ведь скоро День Харвульга. Теперь мы не сможем ловить рыбу как прежде, клешней его за хвост. Вся рыба ушла, а из-за той, что осталась не стоит рисковать, акулы сейчас голодные. А хочешь, я покажу тебе кое-что?
  Он впервые удостоил меня взглядом серых, как штормовое море глаз.
- Такого ты нигде не увидишь. Это не то, что у вас в городе. Пойдем.
  Мотор работал на полную мощность, но бороться волнами становилось все труднее. Старый рыбак то и дело плевал на палец и поднимал его вверх, хмурясь и бормоча какие-то проклятия. Огромная волна накрыла нас и отбросила как щепку к скалам. Старик что-то орал мне, пытаясь перекричать шум мотора и грохот волн. Я посмотрел туда, куда он указывал покрытой мозолями и шрамами волосатой рукой. Волны особенно яростно бушевали в узком проходе меж скал и не пускали лодку дальше. На одном из многочисленных выступов изъеденной скалы лежало тело огромной акулы, заброшенной туда, очевидно, вчерашним штормом. Нас вновь окатило с ног до головы холодной водой. Со старика стекали целые ручьи, но он только отплевывался и сосредоточенно вел лодку. Мы плыли в направлении, обратном тому, по которому приплыли сюда. Двигатель был уже на пределе, когда мы оказались в просторной бухте, отгороженной от моря скальными выступами, образующими проход-змейку, благодаря которому волны не могли проникнуть сюда.
  Весь берег был завален лодками, несколько больших и малых катеров надменно взирали на младших деревянных собратьев. Движок чихнул несколько раз и заглох, задымив едкой гарью. Старик взялся за весла. Показались небольшие домики, растянутые на столбах сети. Берег был усыпан чешуей, словно конфетти, в нос ударил стойкий рыбный запах. Возле одной перевернутой лодки горел костер, человек с огромной взъерошенной  шевелюрой, в рваных штанах, смолил лодку, и когда мы оказались напротив него, поднял руку. Старик кивнул ему в ответ.
  Казалось, деревушка вымерла, ничего не нарушало тишины, лишь однажды нас облаял белый неуклюжий щенок.
  Меня трясло от холода, руки закоченели, ноги в хлюпающих кроссовках совсем одеревенели. Старый рыбак вытащил лодку на берег и направился к одному из домов. Создавалось впечатление, что его просоленная кожа была абсолютно нечувствительна к холоду.
  Все в его доме было просто, но аккуратно: большой дубовый стол с вышитой причудливым орнаментом скатертью, самодельный резной сервант с книгами, кровать с огромными узорчатыми подушками. На подоконнике стояла глиняная ваза, полная лесных цветов. Здесь ясно чувствовалось присутствие женщины.
  Мокрая одежда возле жаркой печи висела, окутанная паром. Я сидел перед огнем, закутавшись в толстое шерстяное одеяло. Переодетый в сухое старик принес бокалы и кувшин.
  Вино оказалось довольно крепким, но с мягким вкусом и ароматным запахом. Дрожь постепенно унялась. Я подошел к серванту, чтобы взять почитать что-нибудь. На его зеркальных полках красовались необычные лакированные раковины, маленькие морские звезды, миниатюрные изящные парусники. В центре стояла фотография: смеющиеся мужчина средних лет в тельняшке и красивая женщина, прижавшаяся головой к его плечу, а между ними девочка лет десяти с длинными косичками.
  Старик уселся в небольшое кресло-качалку, которого я прежде не заметил и, раскачиваясь, закурил свою трубку.
- А где все? – спросил я, все еще разглядывая фотографию.
- На свадьбе Энса.
  Вдруг дверь открылась и на пороге появилась Лания. Я не мог поверить в это. Она не заметила меня. На девушке было легкое кружевное белое платье и тонкая шаль, на голове венок из синих цветов.
- Дедушка – с порога произнесла она с мягким упреком – я же просила тебя не курить дома.
  Старик улыбался, глядя на нее, как нашкодивший ребенок. Он с виноватым видом потушил трубку и, выбив из нее остатки табака и пепел, сунул в карман. Лания вплотную подошла к нему, чмокнула в лоб и полушепотом, с горящими глазами сказала
- Ах, дедушка, там было так хорошо, я так счастлива!
  Только сейчас, подняв глаза, она заметила меня и застыла. У меня же было ощущение, словно меня хорошо дернуло током.
- Как, это вы? – растерянно произнесла она.
- О! Кхе, кхе – с улыбкой произнес старик – так вы знаете друг друга?
- Это он…это Ник.
- Так это и есть тот парень, о котором ты мне трещала без умолку весь вечер?
- Деда! – смущенно упрекнула она его.
  Кажется, старик рад был взять реванш за трубку. Он встал и лукаво подмигнул мне.
- Куда ты, дедушка?
- Пойду, посмотрю что с мотором, какого дьявола он задымился, селедку ему в нос.
  Старый рыбак шепнул что-то на ухо внучке, от чего та покраснела, и направился к двери. На пороге он остановился и, усмехнувшись, произнес:
- Хороший у меня сегодня улов.
- Лания, ради Бога, простите меня за то, что там было.
- За что? – с плохо скрываемым волнением спросила она, глядя в сторону.
- Джелда всегда такая, но она не виновата, она не может по другому.
- Джелда?
- Да, та девушка, которая…- замялся я, чувствуя, что сам  краснеть при упоминании о ней.
  Лания смотрела на меня своими бездонными глазами. Во взгляде ее был и упрек, и радость и та же притягивающая теплота, как тогда, на берегу. Чувствуя себя бесконечно виноватым перед этим милым, чистым существом, я потянулся к висевшей на веревке одежде.
- Зачем вы…
- Я пойду – проклиная себя, сказал я – Извините меня, не держите зла.
- Да вы с ума сошли, Ник – с широко раскрытыми глазами, словно я действительно делал что-то ужасное, произнесла она – У вас все совершенно мокрое, вы замерзнете, заболеете, превратитесь в ледяную статую. Вы этого хотите?
- Что ж, пусть это будет искуплением моей вины – трагическим тоном произнес я.
- Ник, вы сумасшедший – с улыбкой сказала она и загородила мою одежду – мне не за что вас прощать, а вам не за что извиняться, вы не можете отвечать за всех, кто находится в замке.
- Спасибо – сказал я и, забыв, что на мне лишь одеяло, сложил руки на груди.
  Моя «туника» упала на пол. Лания отвернулась и хихикнула.
- О Господи, простите – пробормотал я, поднимая злополучное одеяло.
- Я скоро – сказала она и скрылась в соседней комнате.
  Вскоре на столе появилась копченая рыба, крабы, икра, ароматный суп, кувшины с пивом и вином, еще что-то, выглядевшее не менее аппетитно. Лания успела переодеться в то самое платье, в котором я впервые повстречал ее. Я кое-как извлек из кармана мокрых еще брюк помятый, потемневший пояс, с которого капала вода. Увидев его, Лания на мгновение смутилась, но потом рассмеялась и взяла его.
  Что-то насвистывая, вошел старик, вытирая пахнущей бензином тряпкой перепачканные смазкой руки.
 
  Мы шли молча, думая каждый о своем. Из-за тяжелых туч показалось заходящее солнце, окрасив все вокруг алым цветом. Голова все еще слегка кружилась от вина, было хорошо и не хотелось ни о чем говорить, лишь смотреть на нее. Не взирая на мои протесты, Лания заставила меня накинуть длинный брезентовый плащ с закатанными рукавами, сама же надела зеленую штормовку, в которой была еще более привлекательной, впрочем, ей все было к лицу.
  Мы остановились у скального обрыва, глядя на красное солнце, тонущее в море. Зрелище было величественное и зловещее, казалось, что перед нами не вода, а море крови. Лания крепко сжала мою руку. До чего же она была прекрасна в эту минуту!
- Знаешь, Ник, - тихо, словно боясь спугнуть видение заката, сказала она – я тоже приходила на то место, где мы встретились. Я видела тебя, ты был с какой-то маленькой девочкой, она все бегала, удивлялась чему-то – закончила она с улыбкой.
  Мне показалось, что дошли мы слишком быстро.
- Ну вот – сказала она, когда показался замок – мы и пришли. Прощай.
- Как, просто так? Разве мы не увидимся больше? Лания, я не смогу без тебя, ты – единственное существо, ради которого мне еще хочется жить в этом перевернутом мире.
- Не надо, Ник. – Произнесла она, отводя глаза в сторону громадины замка.
- Но почему?
- Не надо – повторила она, смахивая слезу. Я обнял ее и хотел поцеловать, но ее взгляд остановил меня.
- Что с тобой, Лания? Я противен тебе?
- Нет, нет. Не в этом дело, не то, не то ты говоришь, Ник! Ты очень любил ее?
- Кого?
- Ту девушку. Что с ней случилось? Она умерла?
  Я не сразу понял, о чем она говорит.
- Да, Лания, ее сбила машина.
- Извини, что я говорю об этом, Ник, но ты любишь не меня, а ее. Душой ты с ней, хотя сам находишься здесь.
- Нет, Лания.
- Да. Это видно в твоих глазах, в каждом твоем движении и слове. Она у тебя не выходит из головы, чтобы ты не делал. Ты пытаешься заглушить боль, наверно много пил, пытаясь вытеснить это.
- Не надо, Лания, прошу тебя.
- Ты хочешь перенести ту любовь и на меня – произнесла она, не слушая моих слов – но ты сделаешь больно и мне и себе. Прощай.
  Лания побежала по аллее не оглядываясь, и,  вскоре, совсем скрылась из виду.
- Мысли вслух, Ник? – услышал я голос за спиной – я уже потерял было вас.
  Энкут улыбался, держа в руках длинную сигару. Он поднес к губам руку и огромный рубин на изящном золотом перстне заиграл невообразимыми переливами и оттенками в кровавом цвете заката.
- О чем же это вы рассуждали?
- Рассуждал?
- Да, вслух.
- Я говорил с…а разве вы никого не заметили?
  Он пожал плечами.
- А девушку?
- Ник, очнитесь, что с вами, вы ходите, словно во сне, говорите о чем-то непонятном для других. Вы ведь знаете, что там, где непонимание, там и страх. Ник, никакой девушки я не видел. Вы минут десять говорили о чем-то в пустоту.
  Я не знал, верить ему или нет. Я опять начинал захлебываться в событиях реальности и небытия, все ближе подходя к черте, за которой было лишь безумие. Но тут одна мысль яркой вспышкой возникла в моей голове. Я демонстративно раскачал подол плаща.
- Где вы это взяли?
- У той девушки.
  Он отшвырнул сигару, пощупал капюшон плаща и, состроив недовольное лицо, быстрыми шагами направился к замку.

                XIV

  Прошло три дня. Погода была отвратительная – холод, ветер, колючий дождь, который иногда сменялся снегом. Все мои попытки отыскать деревушку рыбаков оказались безрезультатными; никто не знал, или не хотел говорить, где она находится, а сам я не запомнил дорогу, слишком увлеченный Ланией. Море сильно штормило, и грохот волн доносился даже до замка. Паром снесло в открытое море, и оставшиеся гости стали пленниками острова, я же стал пленником Джелды, не в силах отделаться от нее. Она целыми часами сидела в моей комнате, неся какой-то вздор, которому приходилось улыбаться и «увлеченно» слушать. Ей явно хотелось повторения той ночи, и ее намеки начинали уже действовать мне на нервы.

  Я только успел согреться после очередной безрезультатной вылазки, как в комнату бесшумно вошла Джелда. Она уселась рядом со мной на пол у пылающего камина. Дождь за окном сменился градом, в комнате стало еще темней. Джелда положила голову на колени и, глядя на огонь, прошептала
- Я тебя люблю
- Ты уже говорила об этом.
- Я готова говорить об этом всегда.
- Джелда, нам надо во всем разобраться.
- Да, я тоже так думаю и в том, что ты избегаешь меня.
- Джелда – начал я, наконец, решившись – та ночь была ошибкой, пойми ты это. Я, конечно, поступил как сволочь, но…
- Ах, вот ты как! – крикнула она побледнев, – ты затащил меня к себе в постель, споив перед этим, а теперь хочешь избавиться, выбросить как ненужную вещь! Ты думаешь я не знаю, куда ты бегаешь каждое утро?! Да, я знаю, к своей шлюшке. Или она еще девочка? А может ты у нас извращенец, только на девочек западаешь?
  Она вскочила и со всего размаха отвесила мне пощечину, после чего выбежала в коридор.
 
  По вечерам все собирались в небольшой верхней зале, где за картами и разговорами проводили время перед сном. Говорили большей частью о погоде, говорили вяло, неохотно, приглушенно, даже смех Эды перестал звучать здесь. Куда бы я не пошел, всюду натыкался на Кенуста. Его хищные глазки всюду следили за мной, что-то подмечали, выискивали.
  Джелда избегала меня, а при встрече делала вид, что замечает. Всякий раз при моем появлении на «унылых вечерах» она принималась слишком оживленно беседовать с адвокатом или Энкутом. Однажды она попыталась заигрывать с Лэном, но суровый взгляд Лоты отбил у нее такую охоту.
  Погода бунтовала уже десятый день. Вдобавок ко всему, оборвалась линия электроснабжения, и теперь по вечерам замок освещался лишь слабым светом свечей, оживляя древние предания о призраках к радости Эды, которая, обмотав себя простыней, с завываниями носилась по пустым коридорам, которые в полумраке казались бесконечными.
 
  Это было первое солнечное утро за последние две недели. Повсюду слышались оживленные голоса, смех, монотонная дробь дождя сменилась пением птиц. Я стоял у раскрытого окна, когда кто-то надавил мне на плечо. Повернувшись, я увидел Джелду.
- Ник, - сказала она, глядя на меня опустошенным взглядом – профессор Кенуст кому-то сказал, что ты чужак, нет, конечно, не открытым текстом. Он просто что-то наплел о твоих огромных спиритических способностях, что с твоей помощью можно вызывать духов и прочий вздор, но как-то все же проговорился. Ты бы видел лицо Энкута, когда он об этом узнал. Видимо, у них с Кенустом был какой-то заговор. Да и потом, визит этого Граге.
- Кого?
- Того человека с громовым голосом. Я узнала у Батра – это сам Граге.
- Слушай, Джелда, мне надоели эти загадки, полунамеки. Я устал. Понимаешь? Кто такие чужаки? Кто этот Граге?
  Сначала недоуменно, а потом с сожалением посмотрела она на меня.
- Значит это правда?
- Что?
- Ты чужак. У меня будет ребенок от чужака, но я все равно люблю тебя – сказала она, вытирая со щеки слезы и размазывая по лицу тушь. Мы вместе убежим отсюда в твой мир.
- Джелда, милая, если бы я знал как это сделать, то не разговаривал бы сейчас с тобой и…
  Дверь распахнулась, впустив Энкута.
- Скорей, Ник – возбужденно сказал он, схватив меня за руку – Граге привел сюда своих идиотов с анигиляторами.
   Джелда вцепилась в меня, зарыдав во весь голос.
- Джелда! Крикнул граф – не время!
  Он попытался оторвать ее от меня, но она только усилила хватку. Энкут, резко развернувшись, ударил ее кулаком в висок. Джелда отшатнулась и упала на пол. Было такое ощущение, будто разыгрывается спектакль, специально для меня. Это уже переходило всякие границы.
  Я покорно тащился за Энкутом по бесконечным ходам и лабиринтам, по почерневшим каменным лестницам, тускло освещенным светом коптящих факелов. Всюду пахло сыростью, мышами, плесенью. Раздался сильный металлический скрежет и яркий дневной свет ослепил меня. Сначала я увидел лишь яркую, сочную картинку, словно на экране: зеленые, сверкающие листья небольшой пальмы покачивались над белой беседкой одиноко стоящей средь золотисто-желтого блестящего песка. Затем стали появляться другие детали – небольшая речушка, каменные развалины внизу… Да, внизу, потому, что я стоял на пороге, за которым был обрыв головокружительной высоты.

- …дус спиритус – услышал я чей-то приглушенный голос.
  Я с трудом различал лица собравшихся за небольшим круглым столом. Лишь маленькая белая свеча колеблющимся пламенем освещала их. В мою правую руку вцепился профессор Кенуст, левую сжимал Энкут. Профессор повернулся ко мне, уставившись широко раскрытыми глазами, в которых отражался крохотный огонек свечи. Без очков его взгляд стал холодным, зловещим. Не выдержав, я отвернулся в сторону графа.
  Энкут, откинув голову назад, отрешенно уставился в потолок и шептал какие-то непонятные слова, на лбу у него выступили капли пота. Когда мои глаза немного привыкли к темноте, я стал узнавать остальных – Лэн, Лота, Гила Гонта, двое стариков-незнакомцев, очень похожих друг на друга в этом полумраке. Напротив меня была Джелда. Все присутствующие  держались за руки, образовав круг. Недолгое молчание прервал профессор. Он заговорил на языке, которого я не знал, стремясь запугать или, скорее, вызвать транс. Пламя свечи затрепетало и отклонилось в сторону Джелды, осветив ее лицо, взгляд полный ненависти, которым она окинула профессора. Это продолжалось какое-то мгновение. Теперь она смотрела на меня. Ярко накрашенные губы раздвинулись в похотливой улыбке. Полуприкрыв веки, она заговорила и, сквозь жуткий говор Кенуста я услышал ее голос, полный истомы:
- Ты будешь мой, я хочу тебя, вместе мы познаем мир, полный неги и блаженства, ты испытаешь наслаждение любви и боли, не доступное смертным, на своих огромных крыльях Зверь унесет нас к Храму Черной Любви, где стоны слагаются в песни, а крики в молитвы.
  Она застонала и откинулась на спинку кресла. Вдруг свеча погасла. Голос профессора становился все тише и тише и вскоре растворился в плеске волн, который перешел в шум листвы.
   Я оказался на шоссе, освещенном только полной Луной.
  Я брел, спотыкаясь, ожидая новых мистификаций, но пока ничто не предвещало изменений. Сзади послышалось урчанье машины, которая, догнав меня, остановилась.

  Выдавая сводку последних событий, трещал приемник. Громила-водитель в кожанке небрежно, одной рукой держался за руль, другой он постоянно стряхивал пепел в окно.
- Ты что, на свадьбе загулялся? – с усмешкой спросил шофер, выбросив окурок и доставая новую сигарету.
- Почему?
- Ну, я не знаю, браток, откуда еще можно идти ночью в таком прикиде, с бабочкой?
  Он замолчал и принялся настраивать приемник. Я едва не подпрыгнул, когда узнал знакомую мелодию. Это была песня оттуда, из нормального мира, из дома.
- Хм. Странный ты какой-то парнишка. Без обиды только, братек.
  Всю оставшуюся дорогу он молчал, ухмыляясь иногда, когда находил что-нибудь смешное для себя в очередной песне.
  Город встретил нас пустыми улицами, едва освещенными фонарями. Я не мог унять бешено бьющегося сердца, узнавая дома, подворотни, остановки.
- Как называется город? – спросил я сорвавшимся от волнения голосом.
  Водитель пристально посмотрел на меня, слегка прищурившись, но все же ответил.
  Собрав все деньги, что у меня оставались, я сунул их в руки шоферу. Он сначала сказал что-то о мелочи, без конца повторяя «браток», но потом замолчал, едва рассмотрев монеты. Челюсть его отвисла. Захлопнув дверь, он так резко газанул, что едва вписался с поворот.

                Эпилог

  Я ехал в старом, обшарпанном автобусе, который скрипел и хрипел на каждом повороте, делая при этом большой наклон. Пыль лежала везде толстым слоем и иногда, увлекаемая потоком воздуха, поднималась к люку, образуя причудливые завихрения в солнечных лучах.
  Мелькали пустые улицы. Духота и жара загнали всех по домам и, не смотря на то, что был выходной день, никого не было видно. Лишь лохматая черная собака лениво плелась куда-то, опустив голову, по своим собачьим делам.
  Пустынные улицы. Они вновь напомнили мне события двухлетней давности. Я нащупал под рубашкой на груди медальон, сделанный из монеты, которая не захотела попасть в руки водителя, подвозившего меня тогда. Она была сделана из чистейшего золота; с непонятными письменами вокруг изящного парусника в лучах восходящего солнца.
  Вот и знакомая остановка, заплеванная, замусоренная бычками и бутылочными осколками. Облепленный роем мух, на изрезанной ножом скамейке дремал упившийся субъект, почмокивая и улыбаясь чему-то.
  Подъездная дверь заскрипела, наигрывая свой приветственный гимн, и завершила его громким хлопком, от которого отвалился очередной кусок штукатурки.
  Бросив на диван стопку газет, я хотел, было уже направиться к спасительному душу, но тут мое внимание привлек конверт, высунувшийся из-под газетных простыней. Он оказался истершимся, заляпанным десятками рук, весь, кроме правого верхнего уголка, на котором красовалась яркая, словно только что напечатанная марка со знакомым рисунком, в точности повторявшим тот, на монете.


Февраль 1992 – июнь 1995, 2002