Человечек

Недавно я видел на экране своего телевизора – того, что стоит в кухне на холодильнике – удивительного маленького человечка, который, видимо дурачась (а надо заметить, это был очень дурашливый человечек), странным образом вытягивал в трубочку свои губки, за которыми у него был темно-красный ротик, окаймленный многочисленными зубками цвета слоновой кости, на некоторых из которых без всякого порядка были нахлобучены отливающие желтизной и маняще поблескивающие колпачки. Он вытягивал губки и тут же складывал, широко разводил и вновь смыкал. Поверите ли, он так ловко, так проворно управлялся со своими губками, со своим красненьким язычком, метавшимся внутри ротика туда-сюда, туда-сюда, что ухитрялся посредством таких вот манипуляций издавать диковинные звуки, удивительно разнообразные и неповторимые. Я подозреваю даже, что именно ради этих чуднЫх сотрясений воздуха, ради этих то протяжных, то трещащих, булькающих, хрипящих, свистящих и скрипящих, а большей часть просто заунывно-монотонных звуков, только ради них он и гримасничал, вертелся, пресмешнейшим образом размахивал и разводил ручками – такими забавными двумя ручками с пятью пальчиками на каждой. Вот-вот, это и сказать-то смешно: он ухитрялся сгибать каждый из этих пяти пальчиков сам по себе, причем (послушайте!) порою он невообразимым манером переплетал пальцы на руках, на каждой по-своему: на одной так, на другой – этак, совсем по-другому, а через какую-нибудь секунду – глядь, уже как-то совсем иначе. То выставит два пальца, скомкав в кулачок три остальных, то сцепит ручки, изогнув их посередине – они как-то гнулись у него посередине – переплетет пальчики, запустив их друг промеж друга, то снова расцепит и поковыряет в ухе. А уши-то, уши! Отродясь не видел я таких фигурных, младенчески-резных ушек, таких ажурных раковин. Они, уж поверьте на слово, казались розовыми, если сзади на них что-нибудь светило. А то еще оттопырит самый маленький свой пальчик, такой кривенький, миленький и – раз-раз-раз – повернет ими в одной из пары дырочек своего носа, а потом снова сцепит левую ручку с правой так, что и не разглядишь уже, где пальцы левой, а где – правой ручки, и аккуратненько уложит замочек на колени и так старательно раздвинет свои губки, вздернув кверху уголки – то есть улыбается. Или вот еще: сидит вроде бы спокойно, не гримасничает, звуков не производит, на лице – задумчивость; красота, да и только. Затих, думаете, успокоился? О нет… Я поясню: это он так притворяется. Тихий, тихий, а сам – вы приглядитесь, посмотрите внимательнее: глазами-то, глазками своими зелененькими хлопает, хлопает. Вот вам и утихомирился человечек. Э нет, говорю, притворяется, ждет, когда бы взвиться, дернуться всем своим тельцем, этак потешно, как бы по-разбойничьи гикнуть, крякнуть, сверкнуть-стрельнуть глазками, взмахнув над ними своими куцыми ресничками – и понеслась, понеслась по новой: ужимки, рожицы, кренделя ручками, а то и ножками – он их вам и накрест, и одну к другой прижмет, и закинет левую на правую, вдруг переменит, поглядит на кончики кожаных чехольчиков, что напялил на ножки, потянется, словно медленно потянули его за какую-то ниточку, снова сожмется и залопочет опять. Право, смешно.
Такие вот веселые вещички можно иногда углядеть у меня в телевизоре – в том, который стоит на кухне, поблескивая маленьким красным огоньком.