В поисках субъективного идеализма

                НЕВИДИМКА

     Невидимому человеку наплевать на мнение окружающих. Поскольку его не видят, то и мнения о нём обычно не составляют. Невидим - иногда то же, что не пойман. Можно быть вором, но это не имеет особого смысла. НИЧТО не украсить украденными цепочками и кольцами. Смысла нет - всё равно, что украшать воздух в воздушном шарике.
     Когда первый раз ко мне явились мысли о невидимости, я ими забавлялся: подшутить над приятелями, сходить в женскую баню, поставить подножку врагу.
  Позже я уже начал обдумывать всё это и, будучи настроен, становился невидимым внутренне. Это гораздо труднее, чем внешне, но настолько же интереснее. Удивительно, что, гуляя затем по улицам, я не обращал на себя никакого внимания.
Что может быть более странным, чем полупрозрачный субъект, идущий вам навстречу или стоящий перед вами (после вас) в очереди за молоком. В конце концов, я пришёл к выводу, что надо достигать и внешней невидимости.
  Ежеутренние усилия воли позволили мне этого добиться. Я исчезал с каждым днём, становясь всё более прозрачным. И если поначалу, исчезая внутренне, я уже не мог даже помалу врать и говорить «здравствуй» достойному, тут же заболеть и подохнуть, то внешнее исчезновение протекало гораздо безболезненнее. В совокупности внутренний и внешний процессы давали свои плоды. Сначала я стал просвечивать в темноте на ярком свету.
Но не так, как это бывает обычно, розовыми от света ушами, нет. Через моё тело легко можно было разглядеть не только пятно света, но и сам его источник. Одновременно с этим я разучился читать и писать. Я жёг свои книги и сквозь огонь смотрел на уже немного прозрачную (призрачную) руку. Это был вовсе не вандализм. Это было новое мироощущение. Наверное, так же мог себя чувствовать священник, готовящийся принять в гости сатану и для угощения высокого гостя варящий в святой воде суп из вороних яиц. Священник, конечно бы, помимо святой воды, что вызовет у нечистого расстройство желудка, добавил бы в угощение ещё чего-нибудь святого (например, настрогал бы мелко ломтиков деревянного распятия). Глупый сатана наверняка бы угодил в госпиталь, а при уровне сегодняшней медицины...
   Вот так же и я старался спасти себя (не весь мир, а только исключительно себя) невидимостью. Каждый час приближал меня к цели. Вы не поверите, но уже ко второй неделе общего применения наружной и внутренней невидимости через меня легко можно было различать предметы. Кроме того, я становился чрезвычайно глуп, и от этого мне с каждой минутой было всё легче и легче. Чем более я был невидим, тем более невинен. Я уже не ощущал вину за нищих на улицах и собаку с перебитой
лапой. Я уже мог ходить сквозь стены и уже не хотел этим пользоваться. Я всё ближе был к раю и всё дальше от какой бы то ни было религии. Я был велик и недоступен, и в то же время я не стал тираном или снобом. К моменту, когда я уже с трудом угадывался в атмосфере, я забыл практически всё, что знал раньше и мог только мычать, урчать и повизгивать, но вовсе не от удовольствия или неудовольствия. По внутреннему строю я вовсе не напоминал несмышлёного ребёнка (младенца). Ребёнок
играет, учится, познаёт мир, а я просто шаг за шагом снимал с себя все молекулы органики и знания. И вот однажды я понял, что меня больше нет. Ни внутри, ни снаружи.
   Ясность этого была такая, что я услышал музыку неба. Хотя все слова для описания того моего состояния уже не подходили. Что значит «услышал», если некому было услышать? Это может понять только кто-то, так же не существовавший, как я.
   Не знаю сколько я пробыл в этом состоянии, но знаю, что однажды в полном НИЧТО я встретил Создателя. Вероятно, Его  поразила моя степень невидимости, ибо Сам он был невидим гораздо меньше. Самое страшное то, что от нашего столкновения в полном ничто произошёл конфликт. Кажется, было нечто вроде взрыва звезды, осколки до сих пор летят в разные стороны, а кто-то из нас двоих был брошен обратно. И мне всё чаще кажется, что это был не я, ибо я был гораздо более пуст, чем Он.





                ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ В ПОМПЕЕ

  Я сижу и слушаю Тома Вэйтса. Альбом «Bone Machine». В открытой створке ночного окна отражается трассер огней набережной, но я бы мог родиться не в 1971-ом году, а раньше (намного раньше). И я бы точно родился в Помпее, мне всегда не везло с географией.
  Впрочем, ночь с четвёртого на пятое сентября 1999-го года ничем не отличается от того дня. А день, когда погибает Помпея, он есть и сейчас. Всё, что было раньше остаётся всегда. Момент написания этих слов тоже останется, и не только в моём сознании, но и в вашем, поскольку вы это прочли.
  Гибнущая Помпея от меня сейчас не дальше, чем огни набережной. Это во времени. Разделяет нас лишь то, что я о них знаю. Я что-то читал и видел картину Брюллова, поэтому я не погибну в горящей лаве, меня не засыплет пеплом. Я же не такой дурак, чтобы, зная о грядущей гибели этого города, оставаться в нём. Это не демагогия и не софистика! Просто на данный момент я предпочитаю неизвестность будущего в Петербурге очевидности того, что многие ошибочно называют настоящим в Помпее.
  Если вы гуманист, вы можете закричать мне: «Так что же ты не зайдёшь в тот город и не скажешь им о том, что их ждёт?! Спаси этих людей!».Думаете я не пробовал?
  Они смеялись надо мной (но я не буду смеяться над «гуманистами»). Просто я ещё молод и цепляюсь за жизнь, как репейник за одежду. А их судьбы уже разделись, постриглись и выбрели промежность. Цепляться их колючкам не за что. Поэтому они сейчас там, и спасать их не надо, они уже спасены. Не, не, не… Вулканическая лава там сейчас не имеет ничего общего с понятиями «рай» и «ад», но, пожалуй, близка к устройству нирваны.
  Вот вроде бы и всё, что я хотел рассказать о городе сгоревшем, ещё живом и ещё не построенном. У меня осталась только одна проблема, я не могу в конце поставить точную дату. Ну хорошо, предположим так: из бесконечного прошлого до пятого сентября.




                ЧТО ЕСТЬ ЛЮБОВЬ?

  Если и была когда-то в мире любовь, то очень давно. Никто уже и не помнит. Я слышал, что где-то на Севере живёт бабка, которая может растолковать значение этого слова. Я даже знаю людей, знакомые которых рассказывали им, что, мол, знакомые их знакомых ездили к этой бабке. Но, правда, поездка была неудачной. Сойдя с поезда на какой-то заброшенной таёжной станции, они несколько часов пылили грязной просёлочной дорогой по плану, составленному прошлыми ходоками. План был
напечатан в каком-то несолидном журнале с подозрительным названием. Что-то типа -«Чудеса и открытия» или «Загадки вселенной». Ну так вот, эти ходоки действительно вышли к небольшой деревне. Местные жители - угрюмые, грязные и не внушающие доверия селяне, показали им покосившийся дом на два окна. Ворота были заперты. Сколько ни стучали горожане в двери и окна, никто к ним не вышел. Стали опрашивать соседей, но отвечали они неохотно. Всё, чего добились - ленивой реплики одной из баб: «Мож, по грибы пошла». В общем, вернулись на станцию уже в сумерки и всю ночь мёрзли под деревянным навесом, хорошо хоть одеты были тепло. Но всё равно уснуть не давали ежечасные товарняки и собачий, несмотря на телогрейки, холод. Костёр развести не могли. Все члены группы были некурящие, никто не взял спичек или зажигалку. В пятом часу утра только появилась электричка. Так и уехали, не познав любви.
   Кстати, фраза «не познав любви» употребляется мною не совсем осознанно. Никто же не знает, что такое любовь. Но слова красивые. Говорят, они употреблялись в книгах и фильмах, которые запретили пятьдесят лет назад. Но, вроде бы, правильно запретили. Хватает и той информации, что содержится в справочниках и расписаниях. Я тут недавно прочёл страниц сорок расписания движения поездов, так голова опухла от всяких мыслей. Потом даже сон приснился с цифрами в таблицах. А всю необходимую информацию можно почерпнуть из газет. Там, в комиксах всё понятно. Кого выбрали, кто помер, что кому вручили. А телевизор посмотрел - и в курсе всех новостей. Никому и не мешает, что лет двадцать уже телевидение немое. Зато болтовни меньше стало.
   Жаль, никто не может объяснить, что такое любовь. Я часто думаю: это предмет был такой или только понятие абстрактное?
Правда, как-то раз, роясь в дедовских вещах (царство ему небесное),нашёл какой-то небольшой предмет с нерусскими буквами.
Смотрел на него, смотрел - понял: презерватив это, только очень древний. Буквы на нём LOVE. Взял англо-русский словарь, нашёл LOVE это. Написано -«староанглийский, значение утеряно, в языке почти не встречается, возможно, то же, что и русская бессмыслица ЛЮБОВЬ.».
   Вот я и думаю с тех пор, неужели всё так просто и любовь - это всего лишь древнее название презерватива. Но пока ни с кем не делюсь догадкой. Не хочу разочаровывать человечество.



            РЕИНКАРНАЦИЯ КОМПАКТ-ДИСКА.

   ...И создал завод компакт диск...
   Существование компакт-диска разительно отличается от человеческого. Начнём с того, что человек имеет одно воплощение в каждой жизни, диск имеет бесчисленное количество жизней в одном воплощении. Это если рассматривать единицу его жизни как момент проигрывания записи.
   Каждым своим воплощением человек может совершенствоваться или, наоборот, регрессировать относительно прошлых жизней. Вёл себя хорошо - в следующем воплощении получишь лучшую долю, ну и наоборот... Но жизнь твоя - рождение, условия и продолжительность - зависят от воли божьей. Так вот, понять, что эта воля из себя представляет, можно на примере компакт-диска.
   ...Мы покупаем компакт-диск. Приходя домой, либо сразу ставим его в проигрыватель, либо он годами пылиться в ожидании первого рождения (первого проигрывания). Его судьба полностью в наших руках, точнее, в нашем расположении духа.
Предположим, человеку захотелось послушать, что же он купил.
Диск ставится на проигрыватель, и нажатием кнопки начинается его жизнь. Если мы слушаем его до конца, не прерывая звучание, воплощение можно считать удачным. Диск может гордиться правильно прожитой жизнью. Но ведь бывает и не так. По какой-то причине кнопка «СТОП» или «ПАУЗА» нажимается в самом начале (или в середине, или уже ближе к концу). Помните? - «Он ушёл от нас таким молодым!», или «Он покинул нас в самом расцвете сил!», или «А ведь мог бы ещё немного протянуть!».
   Линия жизни диска зависит вовсе не от качества фонограммы. Случайный телефонный звонок и человек нажимает кнопку «СТОП».
   Но совсем необъяснима жизнь, начатая с третьего, например, трека. Представьте себе, что вы сразу пошли в институт. Минуя детство и юношество. И ведь всё здесь зависит от случайного настроения бога (хозяина диска).
   Есть в меню проигрывателя функция, произвольно переставляющая треки диска. Например: 3, 1, 5, 4, 6, 2. То есть: юность, младенчество, зрелость, поздняя юность, смерть, детство. Бог пускает судьбу под слепой нож. А каково самому диску в таком
воплощении? Человеческий сумасшедший дом - лишь жалкая пародия этого ада. Вот и думай о карме в такой ситуации...
   Вряд ли в каждом новом воплощении диск помнит свои прошлые жизни. Наверное, лишь иногда ему кажется, что он уже воспроизводил когда-то подобные звуки. Кстати, о воспроизведении. Каждый диск, вероятно, считает, что именно его сознание рождает эти звуки, которые так нравятся человеку. Круглому, дырявому куску пластмассы неведомо, что он только носитель чужой информации. Но, возможно, даже у дисков есть поговорка: «Ты сам хозяин своей судьбы».
   А теперь, для смеха, представьте себе, как представляет бога компакт диск. Если пользоваться человеческой матрицей, то получается очень забавно - это должен быть золотой, идеально круглый носитель, хранящий в себе все фонограммы Вселенной,
он вездесущ, на его верхней плоскости написаны в идеальном порядке названия всех существовавших уже и будущих треков, он приводит во вращение все компакт-диски Вселенной, его глаза - лазерные лучи, постоянно во времени считывающие информацию и т.д.
   Сравнив это описание с собой, вы поймёте, насколько правильно человеческое представление о боге.



              ДВА СЕРДЦА СОЛЬЮТСЯ В ОДНО.

   Предположим, слова - «два сердца сливаются в едином биении» - имеют буквальный смысл. Тогда можно представить себе существовавшую некогда цивилизацию.
   Бог создал людей очень много, просто дофига. Не каких-нибудь там Адама и Еву, а сотни миллиардов людей. Но история существования этой цивилизации была не столь долгой. Дело в том, что мужчина и женщина, найдя друг друга (именно найдя
подходящие варианты - это ускоряло процесс эволюции), так вот, найдя друг друга, вступив в близость и действительно полюбив, через некоторое время (ну, скажем, пять месяцев) сливались в одно существо - мальчика или девочку.
   По всем законам материального мира этот ребёнок, конечно же, оказывался больше своих, ушедших в небытие (проще сказать, ушедших в него), родителей. Надо заметить, что вначале люди были очень маленькими. Каждое поколение, таким образом, становилось вдвое меньше количеством и вдвое больше размерами.
   Так как людей становилось всё меньше, они создавали умные машины, которые, в конце концов, остались один на один с последними мальчиком и девочкой. Машинам было всё равно (ни жарко - ни холодно) наблюдать, как растут последние в мире
мальчик и девочка (кстати, они уже достигли размеров наших детей). Машины безразлично наблюдали. как достигнув половозрелого возраста, последние мальчик и девочка занимаются любовью. Но к исходу пятого месяца и даже середине шестого
два сердца так и не слились в одно. Это было не по схеме и большинство самых умных машин сломалось, решая эту задачу.
Кроме того, последняя женщина странно пополнела в области живота...
   

                «» «» «»

  Ты идёшь ночью по улице, видишь проезжающие машины и понимаешь, что слышишь их. Каждая из них - инструмент оркестра, все вместе, даже редкие, они составляют музыку.
Старые машины громче - опытные музыканты. Их скрип и шум - это опыт прожитого и способность к импровизации. Новые машины только шуршат, им ещё не доверяют первых партий в общем оркестре.




         НАСТОЯЩАЯ ИСТОРЯ ПАВЛИКА МОРОЗОВА.

Почему-то все мы терпимо относимся к Базарову, который ни   в грош не ставил идеалы отцов. В то же время, уже целое десятилетие поступок Павла Морозова перекрашен в чёрный цвет из прежнего сусально-алого.
Да, на Морозове и его старших родственниках по мужской линии лежит проклятие двузначности. В рамку иконы впадает то мальчик, открывший коммунистам тайник с хлебом и, вероятно, обрекший этим свою деревню на голод, то золочёной рамой накрывают его убийц. Кстати, кто-нибудь помнит их имена? Нет. Почему они не на слуху (ведь все помнят Иуду)?
Памятники Павлику Морозову были возведены массово.
Идеалы поменялись, но где статуи его убийц? Возможно, пыльные советские архивы хранят эту тайну. Может быть, история эта всё ещё засекречена. Возможно, речь идёт об идеологической выходке первосоветских лет, тайну которой ещё предстоит открыть.
Вспомним хотя бы миф о Павле Корчагине. Он появился в те же, примерно, времена. Видимо, только по причине тяжёлой болезни Островского, советская и мировая общественность узнала, что эта история - выдумка. Больной и немощный   писатель, скорее всего, просто проболтался о мифологическом происхождении своего героя. Понятно, что советской власти было выгодно иметь реального Корчагина, а не призрак в будёновке со звездой.
Павка Корчагин - Павлик Морозов: разве не ясно просматривается параллель? Но кто создал миф о мальчике из уральской деревни, для которого пионерский галстук был дороже семейного благополучия? Понимая этническую (глубокоуральскую) подоплёку этой легенды, трудно предположить, что её сложили где-то в Москве. И, кроме того, понятно - идея гениальна в своей простоте, и автор вложил в образ Павлика душу и внутренний смысл. Но, возможно, именно поэтому человек, создавший самую культовую сказку того  времени, подспудно (или явно) не хотел оставаться анонимом.
Его подпись осталась в самом имени придуманного им Минотавра.
Только один человек на Урале достоин авторского свидетельства на изобретение и синтезацию первого пионера-героя.
Сопоставив все вышепреведённые факты, мы получим искомого гения. Хватит тайн и загадок!
«Малахитовая шкатулка» не дала писателю настоящего самоудовлетворения, возможно, только правительственный идеологический заказ позволил до конца выразить неоднозначность преданности власти рабочих и крестьян Павлику Бажову.

 


                ОТ ЧЕГО БЕЖИМ?

   Куда ни глянь - вся степь представляется, как огромный нескончаемый банный коврик. Только вместо резиновых продолговатых ворсинок, на которые так приятно ступать ногой, вместо них - головы и плечи. Иногда ещё иглы рук вздымаются вверх в нелепых попытках помахать знакомому.
Но даже если узнаешь кого-то в этой толпе, маши - не маши, тебя не заметят. Все головы повёрнуты в одну сторону. Мы все бежим, натыкаясь друг на друга, наступая на пятки бегущим впереди.
   Бегство настолько естественно, что мало кто задаётся вопросом: «От чего, собственно, бежим?» Спрашивать у соседей бесполезно. Пару лет назад я был свидетелем эксперимента: откуда-то далеко спереди, назад по рядам передавали вопрос, вот этот самый философский - от чего бежим? Люди поворачивали головы и говорили сзади стоящему: «От чего бежим? Передай по цепочке». Вопрос прошёл где-то справа от меня, я ещё долго оглядывался, слушая, как он затухает за спиной, а после, стараясь рассмотреть у самого горизонта тонкую линию поворачивающихся назад голов.
   В наших ближних рядах мы обсуждали возможность позитивного окончания эксперимента. По всем понятиям, так же по цепочке сзади должен был прийти ответ. Но ответа не последовало, наоборот, совсем недавно такой же вопрос-змея прошуршал слева от меня. Я поделился этой новостью с правым соседом, умным стариком в очках. Он в ответ начал строить путаные гипотезы. Я из них понял только несколько: например, что Земля, по которой мы все бежим в одном направлении, имеет форму цилиндра. Мы бежим по этой цилиндрической поверхности в совершенно замкнутом обществе. Вопрос, посланный по цепочке назад, обогнул цилиндрическое мироздание и вернулся к нам спереди. С другой стороны, возможно, мир - это бесконечная равнина, и бегущие впереди, не дождавшись ответа, сделали вторую попытку вопроса.
   Пожалуй, это всё. что я запомнил. Когда старый очкарик начал отставать, он всё ещё плодил теории, но я уже не слушал, а задние ряды, наверное, просто думали, что старик выжил из ума.
   Я думаю, мысль - От чего бежим? - беспокоит каждого. Главное, чтобы она не стала навязчивой идеей. Ветер однажды донёс до моих ушей фразу: «Если ты хоть раз в день не подумал - От чего бежим? - день прожит зря!». Красивые слова, но не более того.
Не родился ещё тот философ, что сформулирует, от чего, собственно? Ещё есть революционный путь, он красив, но тоже бесполезен. Я и сам в молодости делал попытки бежать в  сторону. Но, поступая так, обязательно теряешь попутчиков, иногда набеганных годами. Причём, не просто теряешь, а ещё и  отстаёшь от них. Прорываться вбок непросто. Бегущие этого не понимают. Толкотня, ругань, драки - вот и вся награда за поиски смысла бега. А тех, кто пытался бежать назад (назад!) я тоже помню. Они оставались под ногами напирающих задних рядов.
Однажды такой террорист появился далеко передо мной. И трудно описать мои чувства, когда правой ногой я встал на какую-то часть его тела. Я не хочу так! Бег - это здорово, даже если не знаешь, от чего. Не может быть, что он бессмысленен.
Все эти люди вокруг меня не могут бежать от чего-то недостойного и тем более несуществующего! Природа бега гармонична и прекрасна! Однажды мы все поймём от чего бежим! И неважно, откуда придёт ответ - спереди или сзади.
Все эти устремлённые в одном направлении головы перейдут сначала с бега на шаг, и сначала шаг будет быстрый, потом медленный. Страшно об этом думать, но однажды все остановятся. Это звучит как песня, но когда-нибудь это будет, и все встанут и замрут, как вкопанные. Правда, я пока не знаю зачем.

...Дверь в ванную открылась, и на резиновые, мягкие столбики коврика встали по очерёдности правая и левая босые ноги. Резиновый ворс где-то прогнулся, а где-то и вовсе расплющился под весом тела, сконцентрированном в двух небольших плоскостях ступней.


 
    ЧИТАЛЬНЫЙ ЗАЛ (БОРХЕСУ ТОРЖЕСТВЕННО ПОСВЯЩАЕТСЯ)

  Проснувшись утром он ощутил некое подобие радости. Очень давно у него не было воспоминаний о собственных снах. Иногда ему снилась музыка (его музыка), но просыпаясь он не мог вспомнить мелодии. Иногда, открыв глаза, он осознавал, что сюжет только что оконченного сна стоит многих прочитанных книг и просмотренных фильмов, но восстановить линию он не  мог. Максимум вспоминались какие-то обрывки, и они уже не казались интересными.
  В этот раз всё было чётко и последовательно. Во сне не было ничего фантастического. Ему виделась огромная библиотека. Не та, которую много раз описывал Борхес, и не та, в которую он ходил лет 10-15 назад. В зале стояли длинные стеллажи, точнее витрины. Каждая из них уходила вдаль иногда на десятки, а порой на сотни метров. Такая витрина содержала в себе всего одну книгу. Точнее множество экземпляров одной книги. Слева направо сначала лежал закрытый том, затем открытый на титульном листе, после шли страницы 4-5, затем новый экземпляр открытый на 6-7, и так далее…
Кончалось всё перевёрнутой закрытой книгой.
  В этом сне не было ничего от сна. Зато были шорох ботинок уходящих вдаль читателей и тусклое освещение старых обшарпанного дерева витрин. Была даже общая заляпанность стекла. Его несколько возмутило то обстоятельство, что персонал не вытирает витрины, а некоторые читатели касаются остекления руками, оставляя на нём жирные следы.
  Этот сон он никому не рассказывал и больше никогда в жизни не был в библиотеке.




                ЖИВЫЕ И МЁРТВЫЕ.

    Я приехал к своим друзьям в город, где кончилось моё детство. Моё детство кончилось, когда я уехал оттуда. Но только вернувшись, я вспомнил, что там всё по-другому. В городе, где я родился, чистые улицы, но чистота мёртвая. Там
бесплатный общественный транспорт, но лица людей угрюмы даже в полупустых автобусах, где никто не наступает на ноги   и можно спокойно сесть на неизрезанное сидение. Отчего эти люди такие? Оттого, отчего сам я сбежал в большой город  много лет назад...
   Когда-то именно я познакомил друга с его женой (но будущего тогда ещё не было). Она была подругой моей  девушки. Та, которую я назвал своей, уже давно замужем не
за мной, и у неё ребёнок не от меня.
   «Я! Моё! Меня!» - всё время говорю я и всё чаще ловлю себя  на мысли, что моего вокруг меня с каждым мгновением становится всё меньше и меньше. Может, именно так люди и превращаются в ничто. В ничто - именно это я имею в виду, а вовсе не в ничтожество...
   Мы с другом на следующий день должны были поехать на дачу. Утром он позвонил мне и спросил, не буду ли я против, если сначала мы сделаем одно дело, которое он с женой всё время откладывал, а откладывать такие дела нехорошо.
Торопиться было некуда, я ответил: «Конечно».
   Они подъехали в полдень, я сел на переднее сидение. У    меня в ногах стояла здоровая эмалированная кастрюля, судя по запаху уксуса, с шашлыком.
   -Куда едем? - спросил я.
   -На кладбище, - ответила жена друга, в тоне не было ничего
шутливого.
   Друг объяснил мне в дороге, что они очень давно не были   на могиле Горохова. Честно говоря, во-первых, Горохова я даже не разу не видел, во-вторых, понятия не имел, что он умер.
Видимо, это произошло не так давно, - думал я. Впрочем, я не видел друга больше полугода. Меня несколько удивляло, что всю дорогу он рассказывал мне анекдоты, но, с другой стороны, это давало мне возможность не скорбеть о почти не знакомом,
то есть совсем не знакомом мне покойнике.
   Мы прошли по дорожке мимо множества памятников. Искомая могила оказалась на другом конце кладбища. Уже по пути друг с женой вооружились двумя бутылками пива. Я подумал, что уместнее была бы водка, но они, насколько я знал, почти не пили. Около памятника лежала горсть дешёвых конфет. Друг заметил: видимо, на днях кто-то приходил. Я подумал, что кормить мёртвых конфетами - очень забавный обычай. Мы стояли молча. Не знаю, о чём думали они, а я размышлял, почему на памятнике отсутствует дата смерти. Она, похоже, вообще не подразумевалась, судя по тому, что год рождения был высечен прямо в центре плиты.
   -Ну ладно, пойдём, - сказал друг минут через десять, - Кстати, можно и за ним заехать, парень компанейский, правда, напивается быстро, - говоря эти слова, он кивал в сторону  овала фотографии на памятнике.
   В ответ на эту мрачную довольно шутку я тоже пошутил:
   -Ага, только его сначала откопать надо, а потом уже заехать, не будем же его через всё кладбище тащить.
   -В смысле? - непонимающе спросил друг. Ни юмора, ни досады за кощунственную, возможно, шутку в его голосе не было. Зато много чего было в моей голове. Я спросил его, мол, может я чего-то не понимаю, обычно памятники ставят на могилы мёртвых. Тут уже его лицо удивилось:
   -Зачем мёртвым памятники? Им ни памятники, ни память уже не нужны. Помнить надо живых, - говорил он, как говорят какую-то прописную истину, которая уже давно деформирована в банальность, - Кстати, тут неподалёку и наши могилки, заходи как-нибудь. Вон, через два ряда. У меня и памятник посимпатичнее, из розового такого камня, сразу найдёшь.
   И только судорожно оглядевшись по сторонам я осознал, что стою на краю огромного кладбища, где нет памяти ни одному из мёртвых.
   ...Я познакомился с Гороховым. Особого интереса во мне этот человек не вызвал, но шашлык он готовил замечательно.




              НЕ ПРОСНИСЬ КРАСИВЫМ, А...

Я проснулся в достаточно просторной комнате. Мало мебели, много одежды в открытом стенном шкафу. Я - мужчина лет сорока. Не лысый, не толстый. Дышу легко, самочувствие вообще хорошее. В комнате я один. Мемуары стоят на тумбочке возле кровати. Здесь же стопка документов. Зеркало расположено так, что себя я практически не вижу. Что сделать раньше: посмотреться в зеркало или открыть паспорт и взглянуть на фотографию? Выбираю второй лёгкий путь. Вставать из постели ещё не хочется, а протянуть руку не сложно. Итак, в паспорте моя фотография. Я - Сергей Ильич Палкин.
   Открываю первую страницу мемуаров. Ну что ж, родился в семье учителей, болел мало, школу закончил с отличием, из  университета отчислили за какой-то проступок, в армии не служил, не привлекался. Ну это более-менее, недавно несколько раз подряд я просыпался в тюрьмах. Так, сегодня я не пью, не курю, работаю в банке. Ну это мне знакомо. Не так давно я  просыпался заместителем министра финансов Франции. А вот
в России я не был давно, несколько лет.
   Сегодня суббота. Надеюсь, у меня всё как у людей. Открываю последнюю исписанную страницу мемуаров. Так и есть - выходной. Вчерашний Палкин оставил небольшую запись. В жизни бухгалтера произошло вчера немного событий. То, что в пятницу его обещали повысить по службе, мне неинтересно. У меня-то выходной. И честолюбие в понедельник будет тешить уже совсем другое сознание.
   Так, с женщинами у меня, вероятно, облом. Сам я, бывая женщинами, таких вот Сергеев Ильичей не очень жаловал.
В любом случае этот Палкин, скорее всего, не из тех я, о которых затем ностальгируешь. Мне нравилось быть английской поп-звездой, я с интересом вспоминаю день и вечер (особенно), пробытый шлюхой, кстати, очень дорогой, Палкину такая явно не по карману.
   Ну а что запланировал Сергей Ильич на субботу? - ерунда, ерунда, о , в шестнадцать ноль, ноль свидание с Леной (фото и описание прилагается). Ей не больше тридцати. Симпатична, но полновата. Сергей Ильич любит худых, правда, у него женщины настолько редки, что и от Лены этой он почти повизгивает в предвкушении.
   Ещё немного почитаю его мемуары. Скукота. Почерк неразборчив и коряв. Хорошо быть малым ребёнком. Читать не умеешь, и твою жизнь тебе рассказывают родители, прочтя её подробности в собственных дневниках. Детство вообще паразитизм, и, просыпаясь матерью или отцом, я покорно рассказываю младенцу, сколько раз вчера он уделал  пелёнки и когда он первый раз агукал.
   Сергей Ильич, кстати, агукал лет тридцать семь назад. Глядя на его морду, представить трудно, а лезть в первые страницы мемуаров не хочется.
   Уже достаточно зная о себе, я пошёл навстречу Лене. Она, наверное, знает себя лучше, женщины всегда дольше и внимательнее читают мемуары (по себе могу судить).Она оказалась совсем не такой, как её описывал Палкин. Сегодняшнему было очевидно, что, в основном, её интересует его оклад.
Но даже этим она интересуется вяло. Деньги-то всё равно будет тратить другая далёкая Елена. В общем, обоим нам было скучно и в разной степени грустно. Вечером я отвёз её домой, не было и речи, чтобы меня пригласили на кофе и т.д. Поехал к себе и сел писать мемуары...
   ...Комната паршивая - кровать и стол - гостей садить некуда.
Ну и, конечно, опять Россия. Я мужик, видать, бесполезный совсем мужик. Плевать на зеркало и документы, и то и другое, скорее всего, ужасно. А вот мемуары посмотрим. Слава богу  воскресенье, можно будет весь день проваляться в кровати.
Во вчерашнем бою меня вполне могли убить. Глупо было бы помереть в теле черномазого революционера. Надеюсь, у этого Русского на сегодня не запланировано самоубийство или дуэль.
Ну ладно, только последнюю страницу мемуаров. Вчерашнее обещание самому себе надо выполнять. Может, тогда кончится депрессия, которой я могу заразить следующих посетителей этого русского. Ладно, читаем: «Суббота! Так давно ждал этого дня. Сегодня в четыре встреча с Леночкой. Весь день только об этом и думаю. Всё прошло замечательно. Она несколько наивна, но я был в ударе! Она внимательно слушала и много смеялась невпопад. Когда мы вечером расставались у её подъезда, я чётко видел, что она хочет оставить меня у себя. Но я не решился даже поцеловать её. Следующее свидание с Леночкой в понедельник после работы», - как я и предполагал, сегодня я проснулся полным кретином. Лена на фото действительно ничего. Первый раз жалею, что проснулся в выходной, понедельник был бы уместнее.

 

               

                БУКИНИСТ.

   Он часто заходил в этот магазин. Буквы, сложенные в вывеске в слово Букинист, обещали что-то по-детски таинственное. Так, в раннем детстве вместе с другом Лёхой Мешковым они забирались на пыльный чердак прабабкиной бани и только издалека смотрели на выглядывающий из пыли округлый предмет. Два мальчишки воображали, что это немецкая военная каска, и, пугаясь своего предположения, не решались подойти ближе и посмотреть. На самом деле, скорее всего, это был просто черпак - круглый, по-ржавому железный и забытый на чердаке полуразвалившейся бани.
   Он часто (по крайней мере, по его меркам) заходил в этот магазин и даже купил там несколько книг. Помимо современных ещё свежих комиссионных томов, здесь можно было недорого купить и старые, потрёпанные временем тома. Иногда они стоили гораздо меньше какого-нибудь лощёного справочника по растениеводству издания прошлого десятилетия.
   Старые книги стояли на двух нижних полках, тесно прижатые друг к другу. Чаще всего, их корешки уже были реставрационными переплётами, и по ним невозможно было узнать содержание. Тогда ему приходилось присаживаться на корточки и осторожно вытаскивать из немой обоймы том за томом. В основном, это была всякая ерунда, но однажды ему попался первый том Гоголя издания восьмидесятого года прошлого века.
Подобные находки заставляли его снова заходить в Букинист, но ничего интересней того Гоголя не попадалось.
   В очередное посещение, присев на корточки перед заветными полками, он увидел очень старую книгу. Она была в совсем уж безобразном состоянии, корешка и обложки не было вообще. Чтобы достать эту рухлядь из общего тесного ряда, ему пришлось постараться. В конце концов, он держал в руках некое издание, не имеющее названия, оглавления, данных об авторе и издательстве.
   Полистав пожелтевшие и потрёпанные листы, он без колебания отдал те деньги, что были назначены на бумажном квадратике, наклеенном на последнем листе. Получив книгу, а точнее, её остатки во владение, он аккуратно оторвал белый исчёрканный шариковой ручкой ценник.
   Текст излагал некое теософское исследование неизвестного автора. Непонятно было даже, перевод это или оригинал. Язык изложения был сух, и в этой сухости сложен для восприятия, но можно было поверить в то, что всё это не просто выдумка.
   Автор безымянной книги сам ссылается на анонимный древний трактат, случайно поправший ему в руки. В нём говорится о некоем пророке, возможно, жившем многие сотни лет назад. Рождение его было предсказано якобы заранее. Прожив не так долго, он собрал небольшую группу учеников и бродил с ними по одной из стран северной Африки, попутно совершая чудеса, исцеления и даже воскрешая мёртвых. То ли сам он провозгласил себя сыном Бога, то ли сделали это его ученики, но шум вокруг имени пророка не нравился местным властям. В древнем трактате приводились короткие выдержки из проповедей того человека (или сына божьего). Якобы они были взяты из чудом сохранившихся записей одного из учеников. Проповеди напоминали постулаты общеизвестных религий, разве что, формулировки были непривычны. Но то, что понятно сегодня, тогда, вероятно, подрывало устои общества и правопорядка. Пророк был схвачен и казнён, чуть позднее изловили и казнили всех до единого его учеников. Рукопись, на которую ссылается трактат, которым пользовался автор купленной в Букинисте книги, вероятно, чудом сохранилась.
   Но не вся эта достаточно тривиальная в своих  чудесах история поразила нового владельца библиографической редкости. Захлёбываясь в словах, он объяснял специально выбранному для этого объяснения другу:
   -Понимаешь, ведь если бы тогда ученики этого пророка спаслись, ну просто предположим такой вариант, его мученическая смерть, и его учение вполне могли бы стать основой какой-то ныне не существующей религии. Ты себе представь, возможно, и наша страна сейчас была бы совсем другой, или её не было бы вообще. Всё могло быть иначе.
Религия, как ничто другое, влияет на историю. Языки, письменность, войны, тот или иной строй человеческой формации... Мы сегодня не в состоянии осознать, в каком мире жили бы мы сейчас, если бы хоть один ученик этого пророка  выжил тогда.

   На самом деле, нельзя сказать, что специально выбранного друга владельца странной книги поразила несколько натянутая и немного безумная теория, разве что, иногда, проходя мимо старых или выстроенных недавно храмов ортодоксальной религии, он пытался представить себе на каплевидных куполах  российских храмов нечто иное взамен блестящих золочёных полумесяцев.




СТРАШНЫЙ СУД.


   Всё живое во вселенной отмирало. Последние времена уже не оставляли надежды. Всё шло к концу. К концу света.
   Информация о том, как возникла жизнь дошла в форме  смутной легенды. Издревле считалось, что мир появился, как бы выпав из другой Вселенной, может быть, очень похожей на существующую.
   Умирали одни организмы, рождались другие. Части Вселенной постепенно приобретали те положения и формы, в которых оставались до конца мироздания. Но даже сейчас на последней стадии конца света нет точного ответа. Создан этот мир природой или божественным проведением (или это одно и то же), мы не узнаем никогда.
   Даже те, кто яростно говорил о божьем суде, отмирают сегодня с не меньшей скоростью, чем ярые материалисты.
Конец света близок. Мало кто верит в спасение. Всё идёт к  тому, что никому не спастись. Тысячи поколений назад уже  была заметна некоторая заторможенность мироздания. Его привычные детали уже не работали так слаженно, как это описывалось древними. Необъяснимая память ещё сохраняла молодость мира, но материя, окружающая нас, и сами мы разрушались всё стремительнее. Ни религия, ни наука уже не могли этого объяснить. Настал, в конце концов, момент, когда на смену умирающему уже ничего не рождалось. И, может быть, я - одна из последних живых клеток нашего мира. Мы так и не получили ответ: зачем все знания, накопленные миллионами поколений. Отмирает всё вокруг, и сам я близок к смерти, так и не узнав причин начала и смысла конца. Конец света настал, я его бесполезный свидетель.
   ...Вселенной было семьдесят три года (по летоисчислению другой Вселенной), она была стариком, умирающим на казённой больничной койке. Когда старик приходил в сознание, ему было страшно и непонятно. Он надеялся, что болезнь вот-вот отпустит, и он ещё поживёт среди таких же миров, как он сам: больных и посетителей, уборщиц и врачей. Но клетки его тела отмирали, уже не восстанавливаясь...
...Кто знает, сколько отпущено Вселенной, составляющей меня?..



                НОСТАЛЬГИЯ

Он очень любил Христа и единственной заветной мечтой его было жить в том времени и в том месте. Бог, как известно, милостив, иногда самые наши заветные мечты он делает реальностью. Наш герой волею божьей попал в начало первого тысячелетия от рождества Христова, встретил Христа и его учеников.
Сначала он просто наблюдал за ними и было одно обстоятельство, которое его смущало. Нигде возле Христа он не видел ИУДЫ.
  Он примелькался, когда Христос первый раз спросил у него: «Как тебя зовут,» - он ответил: «Иуда». Это был чёткий расчёт. Он понимал, если не будет Иуды, история всего мира (история всего) будет совершенно иной. И его самого
поэтому не будет вообще. Для него НЕ НАЗВАТЬСЯ Иудой было равносильно ИСЧЕЗНУТЬ. Он сделал выбор в дилемме исчезнуть прямо сейчас или прожить какое-то время Иудой. Причём всё оставшееся время ему приходилось делать всё, что по Библии делал Иуда.
Конечно вставал спорный вопрос: закончить жизнь как Иуда, или же в последний момент отказаться от этого пути и просто исчезнуть. Он сделал свой выбор просто из любви и жалость к нам, короче говоря просто из ностальгии. 



                ТИПИЧНЫЙ СЛУЧАЙ

Случай, который я описываю, происходил с каждым. Не знаю сколько мне
тогда было лет, может быть три. Я проснулся рано утром. Было лето. Окна бабушкиного дома были открыты, свет солнца на крашенном полу был даже не ярким, а белым и по-хорошему жарким. Трудно вспомнить какое у меня было настроение (и бывает ли вообще настроение у детей). Я лежал на кровати и первый раз в жизни осознал, что когда-нибудь умру. Как я до этого додумался не знаю. Я плакал целый день. Я не плакал, я рыдал. Кажется, я так и не объяснил бабушке причину своего состояния в тот день. Я не хотел об этом говорить, но не думать об этом не могу до сих пор.
Только недавно я нашёл для себя утешение: «Момент, когда ты ещё не родился
Гораздо страшнее момента, когда ты уже умер; потому что когда ты умер, ты всё-таки
Был, а до момента зачатия тебя абсолютно нет.
   



ТРУБА ЗОВЁТ


Я всегда догадывался, что кто-то играет нашими мыслями. Всё, что мы делаем слишком непоследовательно. Наше мышление, как волейбольный мяч перелетает от руки к руке, от удара к удару. Иногда касается крашенного пола спортзала или сырого песка пляжной площадки.
Но надо ли винить волейболистов. Для них это просто развлечение или профессиональный спорт. И в том, и в ином случае они невинны. Но и мы сами не виноваты. На кого же ссылаться рассуждая о том идиотизме, что называется судьбой.
Ещё в детстве ему купили барабан, а он думал, что это труба. Просто барабан купила мать, а спросил он о названии нового предмета отца. Отец читал газету и дабы не отвлекать себя от интересной статьи, буркнул: «Это, сынок, труба». На беду жили они далеко от консерватории (и вообще далеко).
До двадцати лет он играл на трубе, а затем, почувствовав в музыке совершенство,  поехал не гастроли. Он быстро стал популярен в соседних деревнях и двух небольших городах (трубачей там раньше не слыхали и не видали).Надо заметить, что в той стране вообще было плохо с музыкой. Надо сказать, что в той стране вообще не было хорошо.
Неизвестно кто первый предложил ему зарубежные гастроли, но это был талантливый менеджер. Поезд, на котором они переехали границу, тоже был неплохим трубачом. Его колёса играли совершенно новую музыку. Именно этой мелодией и началось мировое турне. На афишах так и было написано: «Известный трубач. Музыка рельсов».
Сегодня уже мало кто помнит историю этого триумфа и записей почти не осталось. Фотографии тогда ещё не было. На родине музыканта сегодня стоит огромный бронзовый барабан. Памятник позеленел временем, и непросто прочесть надпись: «Соотечественники – великому трубачу».



СЧАСТЬЕ (КЛЯТВА)

Счастье это слуга, который делает за тебя всё, в том числе и тебя самого. Я бы не хотел иметь такого слугу.
Я никогда не был счастлив, но часто был доволен или рад. Но никогда эти понятия не путал.
Однажды я видел Бога, но Бог меня не заметил. Можно ли в такой ситуации быть счастливым? Самое смешное (или грустное) именно в том, что мы вспоминаем   
О Боге гораздо чаще, чем он о нас.
  Нельзя быть счастливым даже если ты художник и только что закончил хорошую картину. Ты положил несколько тысяч мазков, но где гарантия, что картина на этом закончена? Ведь можно добавить ещё один штрих (или тысячи штрихов). Картина в этом случае может меняться бесконечно, как жизнь, разве что помедленнее.
Всё хорошее (и вообще всё) происходит именно из-за несчастья, иначе ничего бы не происходило. Это не пессимизм, это физика. В духовность человека легче всего верят люди неодухотворённые. И это уже не вера, а только профанация литературной идеи (ибо Библия это литература). Тот, кто хоть раз открывал Библию, понимает, что она гениальна, но гениальна по-человечески. Само понятие «ГЕНИЙ» для Бога слишком мелко (или наоборот велико, мир то ведь несовершенен, а гений подразумевает совершенство). Но даже поняв в какой-то момент это я не был счастлив. Хотя, если стремиться к объективности, можно просто предположить, что я не прав.
Когда у меня будет больше денег, я заведу слуг, но счастлив не буду никогда.


                БОГ И ЧЕЛОВЕК

Сегодняшние Боги хороши уже тем, что не просят есть. Едят за них попы всех мастей и рас. Именно Бог, не отягощённый собственным желудком – верх издёвки над человеческим существом.
Бог, несомненно, совершенство. Человек несовершенство явно. Человеческому существованию приходиться есть, испражняться, совокупляться и спать. Какое бы гениальное мышление и самосознание не было в теле, ему умирать.
Всё это создано Богом из боязни конкуренции. Нам не достичь его вершины, мы так построены. Точнее в каждом человеке есть встроенный потолок высоты. Но наверное и Бог чем-то ограничен, иначе ему смешно было бы опасаться человеческой конкуренции, и мы были бы устроены совсем по-другому.
Сверх-человек это не тот о ком говорил Заратустра. Сверх-человек просто не знает о существовании Бога. И самое главное – Бог не догадывается о существовании сверх-человека, иначе вся схема разваливается на никчемные куски; ибо всё о чём знает Бог не может не знать о нём.
В этом отношении повезло всем остальным животным. У них нет религии и значит нет боли. Физические страдания собаки не в счёт, ведь ей не знакомо понятие справедливости.
Человек создал Бога, от него и страдает. Бог создал человека и перестал страдать.



         ПОЛЁТ ШМЕЛЯ НАД ГНЕЗДОМ КУКУШКИ
                … Первые космонавты высадившиеся на Марс                поймут, что жизнь на Марсе есть – это они          
сами …

Полёт это не смысл – это просто форма движения. Лететь как и думать может каждый.
Люди пришли на Аркаим (Южный Урал) четыре тысячи лет назад. Они построили город, который с высоты птичьего полёта напоминал огромное колесо. Но кто, кроме птиц, мог увидеть его тогда с этой высоты. В городе плавили медь и молились. Вокруг пасли стада.
Много гипотез и мы никогда не узнаем правду об этих людях, их врагах и честолюбии. У них было честолюбие, но были ли враги? Племена кочевников могли им казаться просто частью природы, а на природу глупо злиться, с ней надо спокойно бороться.
Зороастр жил там, но это не был Заратустра Ницше.
На Аркаиме можно стоять и думать о том, что весь наш мир, вся вселенная, о которой говорят, что она бесконечна, это всего лишь молекула какого-то живого организма огромного по нашим меркам. В то же время каждая молекула составляющая меня это целый мир, и в тех вселенных есть аналоги меня так же состоящие из аналогичных молекул. Бесконечность развивается в обе стороны и если представить всё её величие, то никогда не понять куда она уменьшается, а куда увеличивается. Не об этом ли писал Карлос Кастанеда?
Мертвы и Зороастр, и Ницше, и Кастанеда, а бесконечность жива. Впрочем слово «жива» для неё слишком примитивно.
В пародийных сюжетах слово «жизнь» потеряло свой смысл. Например во мне (и наверное в каждом втором постсоветском человеке) возникает сразу мгновенным и пошлым откликом фраза из старой комедии: «Есть ли жизнь на Марсе?».
Есть ли жизнь на Марсе? Есть ли жизнь в тебе самом? Сколько в тебе этой жизни, и какая малая часть ты сам жизни другой. Эта музыка постоянно (бесконечно) повышается в тональности, но как себе представить её понижение…
Плохо, что я не птица. Я бы сейчас не думал об этом.



                ЦИРК

 Знаменитый фокусник выступал во втором отделении. Собственно первое было в нагрузку к его номеру. Дрессированные пудели тупо подчинялись командам толстой дамы с хлыстиком. Акробаты периодически не успевали страховать друг друга и смешно падали на арену. Клоуны заставили заплакать навзрыд одного из самых маленьких зрителей. Зрители неловко хлопали, а в антракте сходили в буфет.
 Фокусник вышел на арену, и все оживились (более-менее). Почти все знали его лицо и, уж конечно все, фамилию. Он ловко пилил женщину, а потом ремонтировал её «без единого гвоздя». Длинная (метров тридцать) цепочка связанных разноцветных платков тянулась, как порой тянется женский волос из домашней стряпни. Напоследок расчленённая и собранная ранее в прежнюю форму ассистентка исчезла и опять появилась в некоем подобии дырявого барабана-бочки.
 Цирк не то чтобы рукоплескал, но хлопал охотно (всё не пудели).
 А в это время монтировщик Саша таскал гири штатного атлета поближе к выходу на арену. Идиот дрессировщик поставил клетки с обезьянами прямо у подножия ящика с гирями (или идиот атлет положил гири прямо в ящик за клетками). В общем, на последней гире Саша расслабился. Выглядела она на все тридцать два, но на самом деле ей было всего килограмм десять чугуна. Но примату и этого хватило. Одинаково легко проломилась верхняя крышка клетки и безмозглый череп человекообразного.
 Саше было грустно глядеть на жертву гири (не его же жертву, нет, не его!).  Появился фокусник, он уже не улыбался делано. В общем посторонний, по человечески оценил ситуацию. Лёгким движением руки он воскресил Лазаря (именно так, не поверите, звали обезьяну).
 Саша поставил магарыч. Пили демократично вместе. Под конец бутылки монтировщик всё-таки спросил: «Слушай, а чтож ты чудес-то никогда не показываешь?». Фокусник подумал (о другом) и ответил: «Так не просили никогда, да и обезьян колбасить жалко. Фиг знает, как это отражается на их карме». 



                КАЖДОМУ СВОЁ (КРОМЕ ВРЕМЕНИ)

 Каждому своё. Кому-то копьё, кому-то глубокую рану. Ещё рано распределять. Древко копья ещё не выросло, телом раненого пока владеет ребёнок. И только времени всё равно, оно, не останавливаясь, сближает в пространстве растущее тело и руду будущего лезвия.
 Песни, которые будут радовать, ещё не написаны, или написаны, но не услышаны ещё (что одно и то же).
 Он проснулся (или его разбудили?). Тем утром детство ещё не кончилось, но уже началось. Судя по запаху, на улице что-то горело. Может быть мусор, а может соседский дом. Он вышел из дома, чтобы посмотреть. Солнце было прямо в глаза. Дым летел со стороны этого света. Он ещё немного подумал и пошёл (практически вслепую).
 Первый шаг был лёгок, второй, пожалуй, ещё легче. На третьем он почувствовал, что стал выше ростом (намного). Четвёртый обнаружил ещё мягкие усы и бороду. После пятого вместо бритвы и зеркала в его руках появились меч и щит. На шестом его оглушили крики и скрежет железа, и что-то острое больно вошло в его тело. Нога так и не коснулась земли в седьмой раз. Он опрокинулся навзничь, нелепо взмахнув руками и, почти задев, в этом смешном падении лоб носком сапога. Ребёнок погиб. Мало кому удаётся умереть взрослым.
 Песня закончилась, многие плакали. Отложив лютню, поэт долго пытался вспомнить, когда же он написал эту балладу. На этих воспоминаниях его застала смерть.
 Все, кто слушал, песню были поражены до того, что так и не могли вспомнить,
каким образом попали на концерт.
 Смерть, убив певца, порезалась об косу. Она была ошарашена первой в её черепе мыслью: «Что дальше?»- она просто не заметила, когда устроилась на эту странную работу.
 И только время по-прежнему равномерно шло в обе стороны.



                СКАЗКА

  Я только недавно заметил, что дым, вьющийся с кончика сигареты, синевато-сизый, а дым, который мы выдыхаем при курении серый. Человек губит всё с чем соприкасается.
  Один волшебник построил, а точнее придумал город. Населил его, но однажды подслушал разговор придуманных им самим жителей.
- Особенно то людям не верь!
- А почему?
- Иногда они обманывают даже друг друга.


                ПАЛАТА НОМЕР

  Для кого я это пишу? Не знаю. Нас всего двое, и что бы я ни делал, он всё равно читает это с листа, а точнее прямо из моей головы.
  В детстве я не чувствовал фальши этого мира, я не задумывался над тем: мир ежесекундно изменяет меня или я его. У меня были родители, бабушки-дедушки, приятели по двору и девочка в школе, которая нравилась.
  Всё шло нормально и обычно. Я не хватал с неба звёзд, но мечтал о звёздах на погонах (мой отец был военным).
  В военное училище меня не взяли, не прошёл по состоянию здоровья. Это был первый удар по вере в повседневность. В юридический (где тоже в принципе погоны) я не прошёл по конкурсу. Очень быстро прошло очень много времени. Звёзды на небе стали так же нереальны, как звёзды на погонах. Жена, сын, работа бригадиром грузчиков в большом универмаге и сотни ударов по самолюбию и самосознанию.
  Уже не помню кто (или что) вызвал (или вызвало) во мне первые сомнения в искренности. Мир вокруг меня кипел: шли войны, менялись курсы валют, в универмаге прошла жёсткая налоговая проверка, рождались дети и умирали люди, моя жена обрюзгла, сын заканчивал школу. Но с каждым днём я всё больше сознавал: что-то не так. Мне не было страшно, но было нехорошо, я начал догадываться.
  «Кто ищет, тот всегда найдёт» - слова из детской песни заставили меня искать. Я позвонил однокласснику, закончившему философский факультет. Мой звонок удивил его, но бутылка водки, воспоминания о школе и разговоры «за жизнь» сняли сомнения.
С антресолей его квартиры мы, покачиваясь, сняли около двухсот томов. Я три дня таскал их домой. Сын хихикал, жена обиделась, но пыль с мировой философии стёрла и даже красиво расставила книжки по цветам переплётов.
  Два года ушло на штудирование непонятных (а главное бесполезных) теорий. Я не нашёл успокоения, наоборот, мне показалось, что кто-то специально запутывает меня.
Но кто? И зачем? Если я избранный, то почему мне мешают или к чему меня готовят?
  В церковь я не ходил никогда, никогда до сомнений. Забросив философию я научился креститься и выучил некоторые молитвы. Но даже в храме господнем было что-то наигранное. Глядя на толпы людей и на отдельные индивидуумы, я всё меньше им верил, всё больше замечал, что похожи они все. Лица сливались, я перестал различать знакомые. Многие перестали со мной здороваться. Но мне это было и не надо. В трезвости отчуждения лучше наблюдать. Я уже догадывался. Однажды я с утра предупредил жену и сына о важном разговоре. Вечером мы сели за обеденный стол.
Несмотря на их показушно-удивлённо-встревоженные лица я впрямую спросил, точнее приказал: «Говорите правду! Кто вы или что вы?! Что пытаются скрыть остальные так называемые человеческие особи?!»
  Сейчас он упёк меня в дурдом. Он смешон. Он не «вылечит» меня. Не знаю, зачем он меня создал, быть может, ему было скучно одному. Мир, которым он окружил меня с рождения, казался очень достоверным, но я ЧЕЛОВЕК, пусть даже единственный. Мой
Ум пытлив, а сорокалетний опыт проживания в его лживом мире даёт мне право на эту белую одноместную палату и смех, когда он присылает свои подделки поставить мне фальшивый укол или принести как бы еду. Я не удостаиваю «биороботов» ни единым словом. Я буду говорить только с ним, один на один, да по-другому это и не возможно, ведь кроме нас двоих никого и ничего не существует.


НОЧЬ МЕХАНИКА

  Бульдозеры спят. Величественно, словно чёрные слоны. В тёмно синем заднике ночного неба силуэты треугольных гор тоже черны, но о величии их говорить не приходится. Понятие «величие» для них не подходит, поскольку подразумевается одушевление. Если бы эти горы были живыми, они бы сейчас тряслись от страха, потому, что видели, как сталь равняла их соседей с окружающим всё песком. Это моя работа, мой долг, священный и гражданский. Я помогаю своему Бульдозеру выравнивать здание мира. Мой отец и дед, и прадед занимались тем же. Наша вера требует этого.
  Я жрец-механик пятой категории, до четвёртой мне остались три горы. Касте механиков я дан рождением. Вечный мазут на руках и промасленная одежда -мои регалии. Я могу иногда перекинуться парой слов с заправщиками. Они тоже приближены к абсолюту, как добытчики жертвенного горючего. Из двух десятков моих заправщиков… Из двух десятков твоих заправщиков, о Бульдозер-Бульдозеров, я благосклонен к трём. Остальные: официанты, добывающие еду и швецары, обслуживающие будки и вагончики – каста неприкасаемых. Их чистая одежда не вызывает ничего, кроме презрения. О них не стоит и говорить (и вспоминать).
  В священных нарядах и табелях написано о старых временах, когда не было веры и некому было поднять нож бульдозера на скверну гор. Бульдозеристов тогда презирали (это сегодня трудно представить). Но мои предки уже срывали свои первые холмики. Они верили и веками их вера крепла и обращала неверных (то есть верных по старому). Конечно, им было непросто, но последний молельный дом язычников снесли несколько столетий назад. Гусеницы размазали по его руинам несколько сотен остававшихся в скверне неверных. Тяжёлые треки гусениц прощают все грехи, кроме неверия. Эти отступники, надеюсь, до сих пор в аду. А в рай, я думаю, попадают не только из нашей касты. Кое-кто из заправщиков (особенно из ремцехов) тоже могут туда отправиться. Они так часто касаются священного железа руками, что вера наступает автоматически. Но видел я некоторых чистюль из официантов, которые просто бояться мазута. В дни причащения они кашляют от чёрных и сизых выхлопов. Ими занимается «Совет Разводного Ключа». Справедливость торжествует всегда. Прежде чем сжечь этих «белых спецовок» их души спасают солярой. Но я против такого псевдомилосердия. Думаю, сколько литров топлива не вылей на этих ублюдков, за такой грех всё равно только ад. Мне ещё не доверяли жечь духовных паразитов, но при случае ничто меня не остановит.
Хотя я за старый метод перевоспитания. Гусеницы чистоте души гораздо полезнее, да и расход топлива меньше.
  Утро всё ближе. Испуганный треугольный силуэт горы всё больше теряет иссиня-чёрный цвет соляры. Я сравняю её с уровнем песка, и это не будет моим последним холмом. Дрожите, чёртовы рога! Я спилю вас на рассвете, и уже потом пойду спать в свой отдельный вагончик.
  Иногда я думаю о тех временах, когда на Земле ещё не было гусеничной техники. Мне рассказывали старшие бульдозеристы, что древние язычники поклонялись деревянным телегам, потом телегам паровым. Я благодарен всемогущему за дату своего рождения, ибо нет ничего прекраснее бесконечных песков. Нет ничего вкуснее запаха выхлопа промасленного мотора. Нет более высокой цели, нежели низвержение последней горы и прямой линии горизонта.
  Следы гусениц засыпает ветром пустыни, и трудно уже разобрать какого цвета небо: голубое или светло-жёлтое.

 


                ОБ ИЗМЕНЕ(НИИ)

  Про него говорили словами из песни:
  « У поэта на джинсы нет денег,
     Без штанов заходил он сюда.
     Он решил не отбрасывать тени,
     Но слова говорил иногда».
  О ней ничего не будем рассказывать, на неё просто можно было посмотреть, и всё становилось понятно без слов. Вместе они жили давно. Им казалось, что очень давно, может два месяца, может два года. Вместе, потому, что любили друг друга. Редко говорили об этом, почти не обсуждали, но уверены были оба.
  Но в последнее время Ольга (она) стала замечать перемены не к лучшему. Он поздно возвращался домой, часто (и, кстати, неумело) врал, а однажды вообще притащил на лацкане рубашки чужую помаду. Всё это её нервировало.
  Как-то поздним вечером она опять его ждала. Звонок в дверь, она побежала и открыла дверь, ещё с порога ему: « Надо поговорить». Он, несколько удивлённо: « Ну давай поговорим».
  Они прошли в комнату и сели напротив друг друга.
- Ты меня больше не любишь?
- Люблю…
- Скажи, я не понимаю тебя?
- Нет, ты понимаешь меня лучше всех…
- Но ведь что-то не так? Объясни мне.
- Я не знаю… Я не знаю как объяснить.
- Говори как есть, я пойму, вроде не дура.
Он подумал и начал: «Хорошо… Начну с вопроса. Сколько детей можешь ты родить за один год?». Её странные вопросы не удивляли, и она ответила, пожав плечами: «Ну не знаю… Ну одного, двух – трёх…». «А сколько я?» - подхватил он и продолжил:      «Понимаешь, это природа так устроила: мужчины полигамны, женщины моногамны. Я люблю тебя. Только тебя, но за то время, пока мы вместе, я пресытился твоим телом. Мне хочется других женщин, я хочу их, хотя ни одна из них не будет мне так близка, как ты!».
  Она помолчала и произнесла совершенно ровным голосом: «Надо подумать».
 
  На следующий день уже он пришёл домой рано. Её не было. Ближе к вечеру он забеспокоился. Позвонил её подругам, но те ничего не знали. Он уже психовал, когда в дверь позвонили. Он кинулся к двери и довольно резко её открыл. На пороге стояла незнакомая, но красивая и знакомо одетая девушка.
  «Вы к Оле?» – спросил он. «Я Оля» - ответила она и вошла. Минут сорок ушло у неё на доказательство своей подлинности, но сомнений у него не осталось. Она объяснила, что нашла способ каждый день меняться внешне. Теперь ему не надо будет искать другие женские тела, и разрываться между любовью и желанием.
  Каждый день Ольга приходила в новом теле, а он каждый раз фотографировал её. Количество фотографий на стене росло. Когда их было уже тридцать (прошёл месяц) на него что-то нашло.
  Полтора часа он разглядывал её фотоальбом, старый фотоальбом, тех времён, когда она ещё не менялась. Он принёс из ванной железный таз, сложил в него все карточки из альбома и поджёг их.
  В тот момент, когда дым уже заполнил всю квартиру, а в тазу остался лишь пепел, вошла она, сразу всё поняла и заплакала, но потом успокоилась и сказала: «Ладно, пусть всё остается, как есть».
  И всё продолжалось, количество фотографий на стене росло. Когда их стало шестьдесят (прошло два месяца), он ждал её дома. Она не открыла дверь своими ключами. Она позвонила. Он удивился, но ещё больше удивился, открыв дверь. Она сказала не «здравствуй», не «привет», она сказала: «Надо поговорить» - и вошла в дверь.
  «Ну давай поговорим» – ответил он по инерции. А потом они опять сидели напротив друг друга, и говорила только она: «Понимаешь, столько раз, каждый день, меняясь внешне, я не могла внутренне не измениться. С каких то пор ты мне стал просто не интересен, я от тебя ухожу и наверное навсегда».
  Она резко встала и вышла, не закрыв за собой дверь. Он вышел на балкон, и сверху видел как она села в дорогую машину, а машина уехала…




                ПО ФРЕЙДУ ИЛИ ПО ПАВЛОВУ?

  Я сел в автобус на Петроградке и поехал на Васильевский. Прямо передо мной на одиночном сидении расположилась девочка лет восьми. Она угрюмо детски спорила с женщиной, что существовала еще на одно сидение дальше от меня.
  Ж. – Я хочу, чтобы у меня всё было хорошо.
  Д. – А у меня?
  Ж. – Я хочу, чтобы и у тебя всё было хорошо.
  Д. – Так не получится.
  Не то, чтобы я подслушивал, но в полупустом вечернем автобусе, именно мне их разговор был слышен лучше всего. За два рубля я купил не только проездной билет, но ещё и семь минут присутствия при обычной человеческой драме. Можно уже и не объяснять, что они были мать и дочь, а разговор шёл о новом мужчине.
  Ж. - Он очень внимателен. Я бы может и сама хотела жить с другим, но он не может нам дать того, что даёт Лёша. А его (видимо другого безымянного для меня, а значит и для вас), я знаю уже давно.
  Д. – Как ты его знаешь?
  Ж. – Я с ним прожила десять лет!
  Д. – И это достаточно?
  Ж. – Мне внимания не хватает, понимаешь!?
  Да, достаточно ли десть лет, чтобы узнать кого-либо? Я живу уже около тридцати, но часто убеждаюсь, что о себе знаю далеко не всё. Только всё больше убеждаюсь, что всё происходящее со мною (и вообще с людьми) происходит по Фрейду или по Павлову. Не могу найти третьего варианта.
  Этот пример с женщиной и девочкой тоже очень показателен. Во первых, несмотря на столь близкое родство, обе они женщины. Соперницы не соперницы, даже не в этом суть. Они прекрасно понимают друг друга, как женщины (притом, что девочке не больше  девяти лет). Но мама не учитывает одного, – каждый человек существует отдельно от другого. Даже в утробе матери ребёнок уже не часть её. Всё, что мы называем родственными чувствами или любовью, всё это мораль и этика. И то и другое всего лишь приобретённые инстинкты. С этой точки зрения любой ребёнок несчастное существо. Он не может сам выбирать себе мораль и этику. Ребёнок жертва своих родителей или среды обитания в любом случае. Этот спор девочки с женщиной, всего лишь борьба сознания за свободу выбора, хотя не мать, не дочь этого не осознают. Сознание борется в подсознании девочки (извините – Фрейд), организм матери требует тепла благополучия ( Павлов), в то же время отвергая физически любимого человека (Фрейд). Вот сижу сейчас и пытаюсь, как-то разрушить построенную только что схему (Фрейд), но третьего определения придумать не могу (Павлов).
  Только эти два человека достойны памятника в каждом городе. По началу их будут ставить в разных концах мегаполисов, через пару столетий они будут занимать один постамент, может быть, обнимая друг друга за плечи (по Фрейд или по Павлову?). Но вот увидите, потомки, увидите этот памятник в каждом селении, на каждой планете.
Впрочем, сразу исключим иные цивилизации, о сознании и физиологии которых, мы сейчас ещё ничего не знаем.