Записки рыболова-любителя Гл. 276-277

И вот с открытием в человеке, как части космоса, а вместе с тем и в Абсолюте, как принципе космоса, Личности мы получаем возможность отрубить хвост этой ползучей бecкoнeчнoй дурнoй змее. Ведь личное - значит необусловленное, свободное. Если Бог личен, значит Он свободен от всякой обусловленности. Он - непостижимость, но не дурная непостижимость дурной бесконечности, а цельная непостижимость разумной свободы (как непостижима, собственно, человеческая потенциальная свобода: я, например, при всём желании, при всеоружии всех опытных знаний не могу предсказать, что ты помыслишь, что взбредёт тебе в голову в следующее мгновение).
Где свобода - отпадают сами собой вопросы: а почему, а откуда? Да ниоткуда, да нипочему, потому что свобода, потому что Бог.

Так получает конкретность древняя интуиция. Вообще-то с дурной бесконечностью обычной мысли давно покончила логика, противопоставив ей "хорошую", так называемую актуальную, то есть действительную (от "актус" - действие) бесконечность (по Кантору); покончила с нею чуть позже и физика, отвергнув наивные представления о категориальной, дурной бесконечности кантовского пространства и времени, заменив её актуальной бесконечностью пространства-времени (Эйнштейн). Понятие свободы ввело актуальность бесконечности в философию и богословие на 2000 лет раньше: там, где истинно безусловный Абсолют, там конкретная свобода, то есть личность. Поэтому бессмысленно ставить вопрос, чем обусловлен Бог ("кто Бога сотворил?"). Это всего лишь семантический парадокс, легко разрешимый: это то же самое как спрашивать: где край Земли?

Признание личного Бога влечёт за собой важное следствие религиозной практики - необходимость молитвы. Универсальная распространённость молитвы, её, подчас, непроизвольность, основанная на многотысячелетней практике глубочайшая убеждённость в её чрезвычайной сверх-важности, основание ею культа, а вместе с тем и всей культуры, - всё это свидетельства её по меньшей мере прирождённости человеку.
Молитва - одно из ярких проявлений личного начала в человеке. Заставить молиться немыслимо. Она есть совершенно свободное дело. Молитва - одна из форм взаимодействия человека с личностным началом космоса. Бесполезно спрашивать о физических каналах этого взаимодействия, ибо по справедливости человек сознаёт Бога не столько вне себя, сколько в самом себе. Если в человеке осуществляет себя Бог, то это происходит через самого человека же, через его конкретный разум и конкретную свободу.
Как? В чём сущность молитвы? Проще пояснить с помощью хотя бы недостаточных аналогий. Как совершенная идея дерева содержится в его генотипе, но конкретная форма дерева далеко не совершенна из-за его непредвиденной обусловленности, так и парадигма человеческой личности (образ Божий, прототип) дана в самом человеке и неизменна, хотя конкретное выражение этой парадигмы обычно являет собой очень искажённый отблеск начального света. Или вот если бы наша недостроенная башня обладала разумом и попыталась бы установить, правильно ли, хорошо ли она строится, - что она сделала бы? Она могла бы сравнить себя с другими постройками. Но где гарантия, что они сами - хорошие башни, да и башни ли они? Скорее всего она постаралась бы узнать свою идею, обратилась бы за справкой хотя бы к выражающим её идею чертежам. То же с человеком. Он проверяет свою личность по тому безусловному образу, который в нём заложен и требует своего оптимального осуществления.
Но если в случае башни это был бы односторонний разумный акт, то в случае осуществления в человеке живой, свободной разумности этот акт становится двусторонним, как бы диалогом личностей.
Не вдаваясь в тонкости психологии молитвы, скажем только, что в каждом конкретном состоянии человека его совесть ("сердце", то есть "середина" человека) есть чаще всего орган Божественного откровения, его идея, сообщающая себя ему через него же самого.
Образ молитвы даётся культурой общественной среды, в которой воспитывается человек. Качество же молитвы определяется индивидуальным развитием личности.
Спросим себя: абсолютная ли вершина эволюции Адам, то есть человек? Окончательно ли в нём осуществил себя личный Абсолют? Закончено ли строительство башни?
Конечно, нет. Возьмём то же свойство безусловности, свободы. Ведь человек только хочет быть свободным, он понимает это, понимая же, может стремиться к свободе, к максимальному выражению своей личности, но вовсе не обладает свободой как действительностью. Он хочет есть - ему не дают есть; он не хочет есть - его заставляют есть; он хочет, чтобы его любили, - его не любят; он хочет жить, - ан глядь, как раз умрёт; он хотел бы умереть, - а дети пищат, есть просят. На каждом шагу человек обусловлен внешней и внутренней природой.
Человека можно сравнить с зеркалом, в котором отражаются какие-то действительные предметы, движения, но само зеркальное изображение, имитируя действительность, - не действительно, оно - мнимая действительность. Так и в человеческом разуме мелькает тень, изображение, образ абсолютной свободы в виде безусловных хотений, стремлений, мечты, фантазии, но всё это - образы свободы, а не действительная свобода.
Адам - образ Божий, Его подобие. Цель же эволюции - осуществление Бога не в тени, не в образе, а в действительности. Бог для Адама - не предмет осуществленной действительности, а предмет разумного созерцания, веры, надежды на Его осуществление, любви как двигательной силы к Его осуществлению. Это у ап. Павла: "Теперь мы видим, как бы сквозь тусклое стекло, гадательно; тогда же - лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан. А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше"                (1 Кор.13,12-13).

Любовь к Богу в этом аспекте - любовь к себе, к своему окончательному выражению, любовь и стремление к окончательному совершенству, противостоящему всякому насилию внешних условий и ограничений, любовь к свободе.

277

Ленинград, 7 июля 1980 г.
Дорогой Сашок!
Я предвижу твои возражения по поводу последних писем. Основных, по моим подсчётам, два. Это те, которые уже затрагивались нами ранее.
Первое касается понятия свободы. В моём изложении здесь свобода выглядит как какое-то сплошное отрицание конкретного содержания, как какая-то голая бессодержательная сверхформа: свобода от всего. В каком чудовище это может реализоваться?
Но тут, во-первых, я хочу сказать: подожди. Может быть после этот вопрос прояснится. Прими пока к сведению вот это понимание свободы именно как потенциальной неудовлетворённости никаким ограничением, стремление выйти за какие бы то ни было рамки.
А во-вторых, разве мы не видим в себе и вокруг себя вот таких на первый взгляд бессодержательных форм? Это как раз касается твоего второго возможного возражения. Ты спросишь: так что же такое всё-таки личное Я? Где оно? Какое оно?
Ещё раз отвечу: подожди. Может быть, после прояснится. Пока же прими к сведению, что личное Я определить-то, то есть свести к ограниченному содержанию, никак и нельзя. Это не рука и не нога, не глаза и не твоя диссертация, но на всём этом тем не менее лежит отпечаток этого неуловимого, неопределимого личного Я. Оно конкретно дано в каждый момент и в то же время неопределимо. Это не то, не то и не то, сплошное отрицание (как в случае свободы), но в то же время конкретно.
Это как в случае актуальной бесконечности: ряд не знает предела и в то же время конкретно дан.
Например, между числами А и В может уместиться бесконечное число рациональных чисел, и никаких границ этому ряду положить нельзя, но в то же время, несмотря на неисследимость, вся эта бесконечность конкретно дана от А до В.

6.
В этой связи интересно проанализировать чудесный рассказ Библии о грехопадении Адама. За буквой этой метафоры скрывается глубокий духовный смысл. Как бы мы ни понимали первозданного Адама - как лицо единичное: или как олицетворение собирательное - суть от этого не меняется. Для науки, по-видимому, навеки останутся тайной подробности появления человека на земле. Среди учёных есть две точки зрения: теория моногенизма - вид гомо сапиенс появился в результате единичной мутации, а затем подвёргся подвидовому расслоению (это соответствует букве Библии и лучше согласуется с представлениями генетики); и теория полигенизма - вид гомо сапиенс более или менее одновременно появился в разных точках планеты (этим объясняется различие в расах, но такая точка зрения кажется невероятной с позиций видового единства рас и с точки зрения теории мутаций). Но, разумеется, Библия - не учебник палеонтологии, а книга, повествующая об истории спасения, и предъявлять к ней те же требования, что и к научным диссертациям, бессмысленно.
Об Адаме вкратце Библия сообщает следующее:
1. Человек - вершина творения. Всё прочее создано не для того, чтобы определять человека, а наоборот, чтобы человек определял всё (Адам "называет" животных), "владычествовал" надо всем остальным. Залог этого "владычествования" - в образе Божием, то есть в потенции к совершенствованию в свободе (Быт.1,26).
 2. Человек - вершина, но вершина не абсолютная, создание, призванное к свободному усовершенствованию. Это усовершенствование состоит лишь в одном - познании воли Божией, признании её благой и единственно разумной, ну и в спокойном следовании этой благой воле, то есть в следовании по пути обожения ("быть как боги"), самоосуществления, богоосуществления, то есть к абсолютной вершине эволюции. Схематически воля Божия выражается в заповеди не есть плодов с древа познания добра и зла (по-еврейски "добро и зло" -  ...   тов вара - идиоматическое выражение, означающее "всё на свете", "всё вообще"). Человеку достаточно знать лишь волю Бога о себе, все остальные знания обладают ничтожной ценой, так как к цели обожения, свободы не ведут.
3. Человек, пользуясь минимумом своей свободы, не устоял в исполнении воли Божией. Его соблазнил (то есть обманул) змей. Стремясь к благой цели "стать как боги" (Быт.3,5), человек дал повод развратить свой разум и устремился к истинной цели ложным  путём. Ведь ясно, что обожиться человек может лишь следуя воле Божией, будучи разумно-свободным проводником Божественного о себе Промысла ("следуя заповеди"). Именно от этого единственного разумного пути человек отказался и нарушил волю Божию, то есть отказался по сути дела от свободы обожения. И в пользу чего отказался? А в пользу отрицания Бога (то есть самого же себя со всем своим развитием) (Быт.3,4-5). Вместо нравственного подвига следования воле Божией как пути к свободе и истинному "владычеству" человек вздумал обожиться странным, слишком уж лёгким и механическим путём: поел плодов - и стал как Бог.
Но что суть эти плоды? Низменные творения Божии, низшие стадии эволюции, "немощные стихии мира". Вместо познания Бога и Его воли о себе человек избрал познание "добра и зла", то есть всего остального, чего угодно, только не Бога. Какой же в этом смысл? Да никакого. Что же дало это "познание" без Бога в уме и сердце? Да то, что люди наги (Быт.3,7) (еврейский символ животности), то, что они - простые несчастные обезьяны, а вовсе не боги.
Этот "подвиг" богоборчества люди повторяют из поколения в поколение. Они думают, что магией, колдовством, наукой, освоением космоса, социальными преобразованиями, постами, молитвами, йогическими манипуляциями и т.п., то есть чисто механически они сумеют найти счастье и достичь какого-то туманного смысла своего существования. Тщетно. Действительность разбивает все эти мифы и приводит человека к печальному признанию своей немощной животности, то есть к смерти (Быт.2,17). Люди вновь и вновь "возвращаются опять к немощным и бедным вещественным началам" и дают им снова поработить себя, по словам ап. Павла (Галаты 4,9) (здесь он имеет в виду "стихии" Эмпедокла, конечно).
4. Едва человек обусловил себя (поработил) вещественными стихиями, как тотчас изменилось соотношение "человек-мир". Из "сада сладости" (рай, Эдем по евр. - "сад сладости"), в котором человек был призван к постепенно совершенствующемуся "владычеству", он был изгнан (Быт.3,24). Земля произрастила для него "терния и волчцы"; как животное, он в поте лица стал добывать себе хлеб и вернулся в прах, из которого был взят (Быт.3,17-19).

Таков пролог истории спасения. Рассказ, не претендующий на палеонтологическую достоверность, но достоверный, как фактическое описание жизни всякого человека. Всякий человек (при фактически наследственной связи с моно- или полигенетическим Адамом) обнаруживает в себе фактическое несовершенство, фактическое стремление к совершенству и фактические препятствия на пути к нему. Таков смысл рассказа о первородном грехе.

Естественно, что при фактической испорченности люди часто не только не  давали себе труда серьёзно задуматься над этим библейским рассказом (а он кроме того, что мы только что обсудили, даёт ещё просторы для духовных размышлений, в частности, приоткрывает завесу над онтологической проблемой зла, чего мы касаться не станем), но в меру своей развратности давали рассказу самые фантастические толкования. Так, XVIII век париков и плоской жеманной рациональности измыслил, совсем в манере рококо, своё толкование грехопадения: это, мол, первое плотское соитие людей. По этому поводу стихоплёты и вольтеры, грязно хихикая и жеманно прикрываясь ручками, болтали много вздора.
Как карикатуру изображал этот рассказ и Лев Толстой ввиду своего полного религиозного невежества. Он почему-то полагал, что цель христианства - путём истребления греха возврат человека к первозданному Адаму. Иначе говоря, - возврат к легендарному раю, забыв, что "жизнь будущего века" христианского Символа Веры, - не первобытный руссоистский или библейский ветхий рай, а Новый Иерусалим - состояние действительного обожения, свободы человека. Неудивительно, что Толстой, изображая христианство так, как представляют его невежество и народная фантазия (хотя бы в сочинении "В чём моя вера") выступает против христианства по поводу несуществующего в нём учения и победоносно опровергает последнее. Замечательно, что при этом Толстой, вопреки совершенно ясному свидетельству Библии (Быт2,15) почему-то утверждает, что блаженство первых людей состояло в праздности. Ну, а раз христианство целью своей имеет вернуть людей к первобытному состоянию праздности, то оно безнравственно. Здесь ложь, помноженная на ложь. Так Толстой поступает, впрочем, и в остальных случаях, стоит речи зайти о Церкви.

Итак, Адам становится невольником условий той среды, в которой он обитает (в Библии - "раб греха"), но образ Божий в нём при этом, потускнев, не изгладился. Этот образ призывает Адама к совершенству. Но как сохранить хотя бы это ощущение своего призвания? Как не дать стихиям мира уничтожить в человеке хотя бы тень свободы? Об этом рассказывает Ветхий Завет. Если человек с такой лёгкостью нарушил нетрудную райскую заповедь, то вожди израильского народа не только утвердили и расширили заповедь, но и возвели её в юридический национально-религиозный Закон. Десятки, сотни границ, ритуальных и моральных правил. За нарушение их - наказание. По-видимому, только такими жестокостями можно было удержать в народе веру в Бога и в человеческое призвание. Всё это промыслительно, всё это в плане эволюции. Всё это - строительство башни.
И всё же, сколько можно ждать? На что надеяться? Поколение сменяется поколением, а жизнь человека остаётся прежней, не выявляя признаков развития собственно личного начала.
Как можно ответить на вопрос: сколько ждать? Одному Богу известно. Один Его день - тысяча наших дней.

Эволюция обнаруживает два закономерных момента: во-первых, должны выкристаллизоваться условия для появления нового видового скачка; во-вторых, мутация всё же происходит неожиданно, скачком.
Эта аналогия подходит к нашему случаю. Тысячелетия довольно-таки сонной религиозной истории вдруг, накануне II-го тысячелетия до наших дней, сменяются бурными событиями. Как грибы в разных концах света растут новые религии, возвещающие наступление эры свободы, спасения от рабства. Лао-цзы и Конфуций в Китае, Будда в Индии, Зороастр в Персии, Сократ и Платон в Греции, пророки в Израиле... Всё это было свежо, молодо, энергично, исполнено мистического заряда напряжённого ожидания. Вот-вот должно было что-то случиться.
Римляне перечитывают Сивиллины книги, упиваются таинственными пророчествами Виргилия. Наконец, - провозглашают богом и спасителем ничтожного, тленного человека - императора. Это было остро провиденциально. Когда языческий мир назвал человека богом, тогда Бог осуществил Себя, наконец, в человеке, и было это не в царском дворце, а в убогом хлеву Вифлеема Иудейского.
Это был Новый Адам, появившийся в предочищенном от греха недре Израиля, в недре Той, Которая, как видно, сконцентрировала в Себе все благодатные условия возрождения, поставляемые Законом. И, конечно же, эта тайна столь же непостижима, как непостижима всякая свобода.
Новый Адам был чист как Адам Ветхий, но жил Он не в условиях "рая сладости", а среди "терний и волчцев". Какая мощная сила нравственного устремления потребовалась от Него в этих условиях! И Он выдержал все искушения всех змиев. Он знал о Своём высоком назначении. Он называл Себя Сыном Божиим, то есть полным выражением, осуществлением, воплощением Бога. Он видел в Себе наследника Бога на земле, критерий Истины, познав который, люди смогут стать свободными. Он всё это знал, но этого не знал никто вокруг Него. Никто, вплоть до Его смерти, до Его воскресения, до Его Вознесения, то есть до окончательного выхода в сферу безусловного.
При Распятии ученики разбегались и предавали: они были разочарованы. Воскресению Его не верили глаза и уши. Вознесение было воспринято с радостью, но радость эта была какой-то невнятной. Это было истинное чудо. Такого никто не мог помыслить. А главное, не ясен был смысл этого, не ясно, при чём здесь всё остальные? Им-то, ученикам, другим людям, что это даёт? Ну, Он воскрес, а они что?
Некоторое смятение, молитва и ожидание длилось 10 дней. Наконец, в день Пятидесятницы произошло нечто, что окончательно "отверзло ум к уразумению писаний", и они уразумели, наконец, тайну Божия спасения всех людей, уразумели Самого Христа не как великого учителя жизни (таких было и будет всегда в изобилии) и не как славного царя израильского, а как истинного Бога - Спасителя мира. Но об этом после.
Пока же уразумеем и мы хотя бы только то, что в Христе, в факте Его Воскресения, то есть попрания всяких условностей и выхода из рабства условиям в область абсолютной свободы завершилось строительство Бого-человека на земле. Альфа осуществилась в Омеге. Круг времён замкнулся. Действительная бесконечность жизни восторжествовала над дурной бесконечностью рождений-смертей. Бог стал человеком и человек стал безусловным Богом. Это - вершина эволюции и граница всего вообще мыслимого.
Мы живём в несказанно счастливое время. Мы знаем Бога не только сквозь тусклое стекло туманных антропоморфизмов и прозрений, а знаем Бога-человека, действительный факт космической истории.
Отвергать факт Воскресения, конечно, можно, но при этом надо иметь в виду, что историческая добросовестность, разумеется, здесь не при чём. Вольному воля.

Ленинград, 9 июля 1980 г.
7.
Личный Бог осуществил Себя в космическом веществе. Он стал человеком, человеческая природа восприняла полноту Божественной энергии и освободилась из-под власти вещественных условий. "Где" бы теперь тело Христа не пребывало, оно не чуждо нам по своей вещественности.
Однако, перед нами при этом неминуемо встаёт ряд недоумённых вопросов. Если Цель Абсолюта в мире достигнута, зачем влачится поныне человеческое существование? Зачем поныне в каждом человеке образ Божий настойчиво взывает к счастью и совершенству? Как долго будет длиться история? Что нам до Христа Воскресшего? Он воскрес, цель Божественной Монады достигнута. Альфа осуществилась в Омеге, но нам-то что?
Для того, чтобы подступиться к ответу на эти вопросы, вспомним, что для анализа целесообразности мы взяли в своё время часть космоса - человека как отдельную личность, как единицу, монаду. А теперь обратимся к несколько более широкой части космоса - к обществу людей, хотя бы к двум людям. Это ведь тоже часть космоса, и принцип, осуществляющий себя в двух людях (или более) не чужд общекосмическому принципу.
Двое людей. Их совместное существование - не то же, что существование монады. Волей-неволей это что-то качественно новое, это - диада. Бытие двоих помимо устремлённости к безусловной свободе каждого из них характеризуется ещё отношением их друг к другу: любовью или враждой (либо равнодушием, чреватым враждой). Более того, свобода каждого из них не может быть безусловной до тех пор, пока существует сопротивляющаяся свобода другого. Предположим, я люблю кого-то, но этот некто не отвечает мне взаимностью. Вся моя свобода при этом разлетается в прах: я становлюсь рабом другого, рабом своего чувства. Предположим, я ненавижу кого-то, и этот некто будет отравлять моё существование самим фактом своего бытия: я становлюсь рабом необходимости примириться с фактом его существования, становлюсь рабом своей ненависти.
Собственно, последовательное осуществление индивидуальной свободы без любви должно привести меня к стремлению уничтожить всех, и я буду страдать от неисполнимости этого желания.
Индивидуальная свобода в обществе столь же свободных людей немыслима; она - абсурд.

Общество постоянно обнаруживает две тенденции. С одной стороны, оно стремится подавить свободу индивидуума. Само понятие абсолютной индивидуальной свободы обозначается словом "произвол" и расценивается как нечто вредное, недолжное. Для подавления произвола (а границы произвола изменчивы, зависят от конкретного общественного устройства) служит государство с его законами и аппаратом принуждения. С другой стороны, общество стремится самоурегулироваться так, чтобы в границах законности осуществлялась оптимальным образом свобода каждого. Этот поиск оптимального устроения общества - двигательная сила социальных переустройств. В общем и целом рациональное общество стремиться к утверждению того, что метко названо "разумным эгоизмом", то есть к некому устойчивому среднему распределению индивидуальных свобод.
Нет нужды доказывать, что идеал устойчивого общества при сохранении человеческого в человеке утопичен. Это хорошо сказано в уже цитировавшемся тексте из Достоевского. Во-первых, такое усреднённое общество очень напоминает состояние термодинамической "тепловой смерти" и лишает человека всякой надежды на собственно личностное развитие. Во-вторых, человек всё же никогда не смирится с сереньким средним, пока он человек, а не пчела и не муравей.
И вот история демонстрирует нам, что общества, подчёркивающие момент приоритета индивидуума перед общественными силами (современные "свободные общества"), таят в себе ненависть, неустойчивость, зависть, приземлённую бездуховность. Всё это может сдерживаться до поры до времени, но рано или поздно прорывается нарывами всеобщих стачек, разгула революционных страстей, войнами, неизбежными экологическими кризисами и т.д.
Напротив, общества, подчёркивающие приоритет социума над индивидуумом (государство, описанное в чудовищных "Законах" Платона, "лагерь социализма") таят в себе застой, духовную спячку, чувство неполноценности и, наконец, полное попрание даже мыслей о свободе. Всё это, конечно, только пределы схемы: действительность сложнее, но не выходит за эти пределы.
И всё же факт поиска оптимального выхода говорит сам за себя. Сквозь все невзгоды, войны, потоки крови и слёз видно движение людей к цели, некая эволюция. Движутся вслепую, как кроты, но движутся, руководимые идеей свободы, идеей личной свободы каждого в отдельности и всех вместе при этом. Поиск есть. Там, где есть поиск, где есть целесообразное движение, там дана как-то и цель, ибо невозможно искать то, чего совсем никак не знаешь. Это только в сказке: поди туда не знаю куда, принеси то не знаю что. И разум и сердце человека знают, что им нужно. Нужна свобода и любовь. Сокрыты лишь пути, - как найти то и другое вместе.
Выяснив это, пойдём по уже проторенной дороге соотнесения движений в космосе с принципом, основанием этих движений. Общество не чуждо космосу, оно - часть космоса, потому и принцип движения общества к цели не чужд общекосмическому принципу. Бог - не Бог человека только, но и Бог людей.
В человеке, как мы выяснили, осуществляется личное начало общекосмического принципа, начало разумной свободы. Какая сторона Бога стремится выразить себя в обществе людей? Всем вышесказанным даётся сам собой ответ: любовь, любовь, не ущемляющая свободы каждого.
Но как это возможно? Если Бог один (а Он один), то откуда же в Нём взяться любви? Кого любить, если в принципе больше никого нет?
Здесь мы наталкиваемся на величающую трудность в философии, которую мы собственными усилиями не преодолели бы, если бы не новозаветное Откровение, открывшее людям глаза и ум для разрешения этой тайны. "Бог есть любовь", - провозгласило христианство. Никакая иная религия не может этого сказать, особенно монотеистические религии Ветхого Завета или ислама (Богу там любить просто некого). Но христианство - тоже монотеистический взгляд на бытие. Что же этот монотеизм отличает от того? Теперь, спустя 2000 лет после Откровения, нам легко рассуждать, но тогда трудность была совершенно непреодолимой.
Однако, сделаем вид, что Откровения не было, и притворимся, что мы сами находим выход из затруднения.
Предельно упростим нашу задачу и сведём общество вначале к минимуму, к двум людям. Оба из этих двух хотят совершенной свободы. До тех пор, пока свобода одного будет противоречить свободе другого, именно свободы-то и не будет. Примитивно говоря: "Это моё!" - "Нет, это моё!" - Драка, в которой победа за сильным.

Любовь двоих - до полного слияния, до исчезновения индивидуальных существ в одном нераздельном существе - вот искомое. Идеальная любовь всегда представляется именно так: две личности имеют всё общее, они как бы одно существо.
Юмор Платона в мифе об андрогинах ("Пир") - смех сквозь слёзы. Речь там идёт о том, что люди (андры - мужчины, и гинеки - женщины) первоначально были более счастливыми. Это были попарные существа, соединённые спинами. Были пары мужского и пары женского рода. Они жили безбедно, совмещая в каждом существе две головы, две пары рук, две пары ног; две личности владели без раздора этим сдвоенным существом. За какую-то провинность Громовержец рассёк их пополам и перемешал. И вот мечутся по земле обездоленные половинки, ищут свою полноту и не могут успокоиться, пока не соединятся с должной половиной. Мужчины находят счастье в неком подобии слияния с мужчинами же, образуя таким образом подобие целости первоначального андра. Женщины - с женщинами, восстанавливая гинеку. Иные вынуждены удовлетворяться компромиссом, соединяя мужское начало с женским, образуя гибрид - андрогина. Но, увы, полнота искомого счастья во всех этих случаях уже недостижима, так как полного восстановления первоначальных существ всё же не происходит.
Такова всякая любовь на земле. Да и возможна ли она вообще?

Любовь от первого (1) требует согласования своей воли с волей второго (2). Пусть это произошло. Что дальше? Неистребимая жажда свободы требует не мёртвой статичности воли, а её свободного движения. Пусть (2) изменил направление своей воли, определил себя иначе. Чтобы не произошло конфликта воль, (1) должен пожертвовать собою и изменить соответственно свою волю. Но воля (2) не может быть связанной в этом положении, она снова изменится. Где та указка, которая подскажет воле (1), какою надо стать в следующее мгновение, чтобы не нарушить "любви"? Да и что останется от свободы первого, если нельзя будет и шагу ступить без оглядки на второго?
Проблема разрешается не односторонней жертвой (согласие будет достигнуто, но ценой неравенства) и не обоюдной жертвой воль: это просто немыслимо. Проблема разрешается только, если двое жертвуют некой третьей воле, которая становится их собственной волей. Третья воля должна быть волей двух, не три воли, но одна воля для всех.
Мы, собственно, пришли к тому, с чего начали. Найденное решение и есть узаконенное общество, государство (в Библии - царство), царство закона, диктующего свою волю членам общества.
Двое только тогда более или менее нормально сосуществуют, когда они следуют правилам, нормам поведения (3-ей воле). Если они отказываются от нормы, наступает анархия. Однако, неудовлетворительность этого решения мы тоже отметили. Неудовлетворительность в том, что,
во-первых, закон жёстко ограничивает, он имеет характер мёртвой необходимости и тем самым не оставляет места полной свободе;
во-вторых, закон всегда что-то внешнее, более или менее чуждое, навязанное, а потому тоже сковывающее свободу.
Знание этой неудовлетворительности приводит и к решению вопроса.
Во-первых, закон должен быть не мёртвой необходимостью, а носить характер личной свободы (то есть быть уже не законом, а личной, свободной волей, и, таким образом, царство закона должно уступить место царству некой личности).
Во-вторых, этот новый "закон" должен быть не внешне навязанным, а составлять собственное существо обоих членов подлежащего отношения (1 и 2).
(продолжение следует)