Мои детские фантазии

Я как будто живой и настоящий, но если уж совсем честно, то тело я не ощущаю, а в зеркале вижу бледное синее пятно. И ко всему этому можно добавить серость будней наших. Однообразие вокруг, всё умерло, на улицах теперь редко можно встретить человека, особенно по вечерам, чаще это бездомные собаки, бродящие стаями и нападающие на людей; так вот, в тёмное время суток нет ни души, только вой, дикий, походящий не на скуление дворняжек, а на волчие взрыды.
Только я, тихий, томный, привыкший гулять по вечерам никак не мог заставить себя бросить назойливую затею и чем бы я себя не страшил, у меня ничего не выходило. Я надевал плащ, застёгивал ботинки, повязывал поверх воротника плотный шарф и обыденным шагом выходил на проспект.
Рядом, очень верно, за мной шлёпал мой пёс. Нас многое связывало, он был очень стар, нависшие веки, тупой взгляд, иногда он даже не понимал моих команд, слабые ноги не давали свободно передвигаться; и всё это не коим образом не мешало мне любить его, мы росли вместе и много пережили: начиная моей чуть ли не смертью и гибелью родителей, об этом чуть позже. Он, по видимому, так же как и я любил вечера, не боялся диких собратьев и всегда был готов защитить, несмотря на свой громоздкий возраст. Может этими вечерами он пытался молодиться, но удавалось это ему с трудом.
Фонари сопровождали нас, едва заметное шивеление ветра и мутное небо, изредка, улицу, серую радовали фары машин.
Не знаю, что так привлекало меня в вечерах, может наблюдательность, может безлюдность, спокойствие, или же туман, бывающий здесь часто и навевающий свежесть моего духа. Обычно мы проходили несколько кварталов, затем по другой улице возвращались домой, так как следовать дале действительно было опасно, а голова на моих широких плечах была пока нужна, да и зачем вести любимого друга на преждевременную смерть, хотя за мной он бы следовал всюду. Наверное, как и я за ним. Он был единственным существом того времени от которого я не имел тайн, на которого мог всегда рассчитывать и который заменял мне кучу друзей.
А здесь мы общались глазами. Бывало, однажды, придём с вечера, я усядусь в кресло, мой верный пёс взберётся мне на колени и так мы сидим на протяжении полу часа и смотрим друг другу в глаза, не отрываясь. И здесь и без слов всё было понятно. Кому-то пусть кажется странным, а меня это забавляло, заряжало энергией и поднимало настроение.
Вот так вот однообразно проходили мои дни. Я конечно ждал, что как-нибудь всё изменится, в этом я не мог ошибаться: и вот настало то время. В этот самый долгожданный день весь мир был пьян, всё тихо поглушало шум городского экстаза. Листья сходили на нет. Стояла обыкновенная октябрьская погода. Нельзя не заметить, уже в который раз, эта погода подразумевается холодным, северным ветром дома и теплой батареей дома. Медленно ходили одинокие трамваи. Свет на улицах гас всё больше. На душе тоже становилось одиноко и мерзко. Луна помогала блестеть лужам, а они в свою очередь ничем не уступали правильности городского пейзажа. Они, так же как и я наблюдали за всем происходящим. Но только я был здесь, за стеклом, а они могли чувствовать каждое мгновение волновавшегося ветра, каждую секунду они испытывали то, что так хотелось, но было невозможным мне. И с каждым проходящим моментом и по мере прибавления этих самых моментов; как вдруг я начал понимать, что уже такое чувствовал. Я вспомнил, как еще совсем малышом сидел на этом самом любимом окне и наблюдал примерно такие же картины. Эти деревья, кусты, дома, почти ничего не изменилось.
И с этим всем я медленно начал воспроизводить в голове тот момент моей жизни, когда долгое время лежал в реанимации, попав под машину. Тогда, я был на нитке от смерти, я видел там то, что видят люди умирая. Вот медленно сижу и вспоминаю: « Глупые, глупые, какие же они дураки эти взрослые. Но им можно отдать должное, если  не они, то мы были бы недоразвитыми. Они никогда не имеют своего мнения и всегда высказывют чужие»-я шагал по узенькому тротуару, внимательная разглядывая драку двух что-то неподеливших взрослых людей. «Вот я всегда думал, что взрослеть здорово, у тебя появляется больше прав на жизнь, но теперь я понимаю, что это невыгодно.
Затем я ступил с тротуара и увидел несущийся на меня грузовик.
Ещё несколько секунд и я сидел в тёмной комнате, на стуле, голова моя казалась мне стеклянным шаром, но уже разбитым, и осколки его резали мне мозги. Я слышал различные звоны, но не знал откуда они. Я пытаюсь встать. Не получается. Пытаюсь себя разглядть: на ногах нет пальцев, поднимаюсь выше-руки обрезаны по локти. Вся одежда в липком, тёплом, красном и не очень приятно пахнущем веществе. Жгёт в сердце. Немое звучание тишины, как вдруг передо мной появляется человекоподобное существо, с бородой, в белом халате, сложно разглядеть черты лица в такой темноте, но постепенно я узнаю Его. Всё так как намекалось в Библии. Видно было и Его умиление, хотя улыбка старательно и настырно скрывалась. Он что-то монотонно говорил и во что-то меня просвещал. Я слушал это на протяжении долгого времени, начинал нервничать, затем успокаивался,делая глубокие переводы дыхания, а под конец почувствовал, непонятно с чего, страшноё угрызение совести. Внезапно «существо» замолчало. Раздался звонкий щелчок. Мне одевают на глаза повязку, тоже липкую и всю в крови. Не знаю, было ли это везением или подстроено, но я мог видеть всё.
Вижу: Из угла, Его уносят, ставят в то же место другого, точь-в-точь похожего; мне развязывают глаза и всё начинается сначала: длинная грозная речь, всплёскивание руками. В голове крадко подходит мысль: а если и этого заест, поставят ли другого?
Впереди красуются две двери. Они были не настоящими, это явно краска, никакого намёка на то, что они когда-либо открывались не было.
Постепенно начинаю разбирать слова, стоящего передо мной. Охотно хочется верить, и в то, что я, тогда, полностью погружённый в учёбу из-за прогулов, если правильно отвечу на вопросы в тесте, то попаду в ту крайнюю дверь, над которой красуется табличка Рай. Но допустив две ошибки, передо мной извинятся и отправят в другую, отрубив на последок ухо. Тогда мне было интересно, как бы мне представлялось всё это, будь я уже взрослым. Чувствую, как боль подступает к уху, неужели они уже отрубили, но я ведь не отвечал на этот некчёмный тест. Кричу: Дайте ручку!!!  Со всех сторон раздаётся противный хохот. И тут же он обрывается; мне очень болезненно отрубаю второе ухо. Остались глаза и мысли. Уверенно пытаюсь улыбнуться, понимая, что мысли мои никому не нужны, никто их не оторвёт и тем более не отрубит; но не получается-мыщцы лица онемели. Сознание медленно, но верно начинает замерзать. Так лучше. Такая в голове манка, вязкая, недоваренная; столько мыслей, перебивающих друг друга и пытающихся доказать, что именно они правы. «Существо» остановило своё красноречие и дало понять, что совсем скоро я отправлюсь в противоположную дверь от таблички со сладким названием.
Не верю, пытаюсь понять чем не заслужил недоверие; внутри всё бурлит, кипит,наверное, от страха.
Он, такой большой, в халате, внезапно, но очень медленно начинает исчезать в серой дымке, и вот, на том самом месте я всё чётще разглядываю часы, стрелки которых бегут так, что я за ними не успеваю. Мои глаза устают. Нахлынула сонливость; еще чуть-чуть и я заснул.
Не знаю сколько я спал, но пробудился, как казалось мне, от запаха лекарств. Открыв глаза, я увидел комнатт, с кремовыми стенами-наверное лечебница-капельница, много различных проводков. Где-то сзади слышался голос врача, такого серьёзного, говорящего о том что после шестнадцати переливаний крови не живут.
«Шестнадцать переливаний»-подумал я, но не испугался, мне было всё равно. Главное, я удостоверился, что могу слышать, а руки и ноги на месте.
И после всего произошедшего тогда со мной, я теперь уверен, что стал дураком, так как совсем перестал испытывать чувство страха. А вообще, это здоровская штука. Когда ты боишься, ты наполняешь жизнь смыслом, пусть мелким, зато интересным и захватывающим.
Я теперь ничего не боюсь, ни злости, ни даже предательства, котороё приходилось испытывать от близких друзей. Все они кажутся близкими, дорогими тебе, и ты так думаешь, что им дорог, и они так считают. И делают это до тех пор, пока тебе не начинает везти, пока у тебя не появляется счастье. А когда, ты это всё приобретаешь они тебя бросают. И тут не ясно, скорее из-зи зависти. По моим догадкам-зависть-это ужасно.
А ещё ужасней томиться жизнью, когда она тебя мучает. И это мука меняла мою жизнь, точнее она с ней покончила, и началась новая, более осмысленная.
Произошло это в тот вечер, когда я сидел на окне и весь мир был пьян, и вместо того чтобы прогуливаться по проспекту я спокойно потягивал трубку.
Мой верный пёс, вдруг ни с того ни с сего вынырнул из своего угла и нервно стал царапать дверь. Я ещё немного понаблюдал это, посидел и решил, что так не надо бы с ним поступать с ним. Накинул плащ, и мы спустились во двор. Как только я чуть приоткрыл дверь колитки во дворе, собака рванула в сторону, потом заметалась вокруг большого дерева, на котором я любил прогуливать школу, находившуюся неподалёку, перебежал через дорогу и скрылся за углом соседнего дома.
Как я сказал ранее, мне не было страшно идти за ним, тем более я был обязан отыскать его, ведь он бродил со мной повсюду, но вот самостоятельно вернуться домой он вряд ли бы смог, возраст. Но он как будто взбесился сегодня, такой раздражительный, напряжённый. Я живо пересёк дорогу и последовал за угол; было слишком темно, в этом квартале всегда не хватало фонарей, да и дома были расположены так, что даже в солнечные дни лучи не могли освещать улицу. Именно здесь я любил гулять летом; всегда прохлада и спокойствие. Тут не было шумных детей, здесь тихо доживали свою жизнь старые семьи.
Видеть я ничего не мог, но и останавливаться не  собирался. На ощупь пробрался через тёмную улицу, на наш с Князем любимый проспект. Пса звали Князем, я совсем забыл об этом упомянуть. Выбор имени не покажется странным, если во всём разобраться. Так что, пока я иду по проспекту и разыскиваю верного друга успею рассказать.
Мой дед, самый любимый, у которого я провёл всё своё детство был очень хорошо знаком с каким-то князем, умным человеком, как говорил мой дед, оставшимся единственным в своём семейном роду. Проживал он в Санкт-Петербурге. Имел большую конюшню и одну любимицу из собачьего рода. Она была единственным женским полом в доме, по полу которого давно ходили только мужчины, за это то она и была обожаема. Жена князя умерла при рода третьего сына. И с тех пор, князь не находил себе покоя и никак не мог ужиться с сыновьями, из-за чего бывали часто ссоры. Так вот, любимица то, тоже имела трёх сыновей, один из которых дал жизнь моему Князю. В общем, самая обыкновенная бытовая история.
Ну вот подошёл я к концу проспекта. Дальше мы не ходили с тех пор, как по городу стали разгуливать дикие, голодные псы, набрасывающиеся на всё что движется. Но во мне не появлялось никакого намёка отступить, и я продолжал путь. Пришлось проходить ещё несколько мрачных улиц, на которых я встречал этих зверей, и по их поведению понял, что по одиночке они не нападают. Бродил я всё ночь. Вспоминал жизнь, особенно не совсем приятные в ней моменты. Опять это были детские годы, но уже чуть позже, студенчество. Это ,наверное, всё потому, что в те самые времена мне было уж слишком тяжело. Я чуть ли не каждый день испытывал предательство от человекоподобных существ. Сыграло это роль на моём душевном характере, с тех пор я один.
Моя жизнь тогда связывала меня с различными людьми, я всегда наблюдал с любопытством за человечеством. А когда наблюдал, испытывал странное чувство, любимое, как будто меня там нет, где есть все, как будто я со стороны смотрю на всё происходящее, но за эту отрешённость меня ненавидели.
Я не переставал некоторым удивляться, их логике, начитанности, спокойствию, иных не мог понять, как бы не пытался. Один, помню, с симпатичным строгим выражением лица, но уже в его совсем ещё молодом возрасте постоянно пьяный и не чувствующий за собой никакой вины. Шутки постепенно должны были перейти  в трагедию, и в скоре стало его жалко.
Ещё встречал, ну очень развязных лиц, понимающих, что особых усилий к работе над душой они не прилагают. А ведь вполне это многих моих знакомых устраивает.
Я долго время не общался ни с кем из огромного числа товарищей;больше наблюдал, и делал выводы что хорошо, а что напротив.
Постепенно, конечно, появлялись люди, на которых можно было доверить себя, которых искренне я любил, но судьба по воле свой, с такими меня разводила и больше не сводила. Я мог на пальцах одной руки их пересчитать. Потом терпел унижения и насмешки от, поверьте мне, действительно моральных уродов, у которых не находилось в голове ни одной собственной мысли, которые и могли, что замечать недостатки других и выносить их в народ, а вот посмеяться над собой забывали. Уж слишком много таких было и быстро я понял, что среди них искать что=либо интересное не стоит.
В тот момент, при окончании института, уже совсем мне надоевшего, я приобрёл единственного спутника жизни. Того, кого сейчас так упорно ищу, и кто сбежал, не оставив никакого намёка на то, где может находиться. И вот ли считать это предательством почти людским со стороны Князя, или уж слишком придирчив к чести я. Очень болезненно во мне переносилась каждая потеря, очень брезгливо становилось потом. С каждой утратой и унижением я становился чуть мудрее. Но сейчас никак не хотелось мудреть. Я хотел отыскать пса во что бы то не стало, мне всегда очень мечталось залезть в его душу, блуждавшую в потёмках, хоть на час и почувствовать по-настоящему, как это быть Князем и чутко ощущать, происходящее вокруг.

Под утро уже отключили фонари и только тогда я почувствовал тяжесть в ногах, и через несколько минут понял, что очень ослаб. Мне захотелось встать на четвиреньки, так же, как передвигался Князь, и я не постеснялся этого сделать. Соображалось туго, но думал я только о том, что может это повлияет на мои поиски.
Я полз еще, наверное несколько часов. Под моими,уже четырьмя ногами, шуршали давно опавшие листья. Изредка, встречавшиеся прохожие с удивлением на меня оглядывались. Некоторые мило улыбались, иные усмехались, думая, наверное, что пьян, а один даже хотел помочь подняться, но я завыл не по человечески что хватило сил, и тот отскочил от меня в сторону и унёсся прочь. А я всё брёл и не смел останавливаться ни на секунду до тех пор, пока не почувствовал что-то тёплоё, мягкоё щикатало меня в районе копчика. Я долго вертелся и умудрился развернуться так, чтобы увидеть и понять что так меня забавляло. Оказалось хвост. Я так этому обрадовался, сам не зная почему. Уже повеселев, продолжал. В голове опять проносились странные мысли и воспоминания, но от них уже становилось жутко.
Чуть позже я сделал остановку возле кондитерской, из которой веяло домашней выпечкой, и в витрине, в зеркальной большой тарелке, поставленной вертикально, я увидел Князя. Испугался. Оглянулся. Вокруг никого. Ещё раз поднял голову на витрину и вдруг понял, что в неё тупо смотрит собака, точь-в-точь похожая на моего пса. Я усмехнулся про себя. Мне даже показалось, что внутренней свет мой озарил мне душу.
«Вот и всё изменилось»-подумал я.
С тех пор меня не устраивает единственное...

Это всё странные вещи, что творятся, я думал, что теперь, всё наладится, и как обычно, как у всех будет. А вот тут то я и ошибся, да как ошибся. Мне до сих пор становится чутку не по себе, после того что видел вчера. Утро его, то есть вчерашнего дня я провёл как и все мои, в поисках еды; и когда этим удовлетворился, бродил весь вечер. Куда идти я не намечал и планов никаких не строил. Какие теперь планы в моём то положении.Так вот, я не зная сам с чего пошёл туда, где жил несколько месяцев назад. Какое же любопытство меня мучило узнать, что там стало теперь. Я проходил мимо множества знакомых домов и магазинов, пересекал проспекты, улицы, сворачивал во двор и радовался сейчас тем урокам жизни, что во мне существуют. Я как ребёнок им радовался, как дитя, котороё с любопытством открывает для себя что-то новое. Кто-то из известных людей,если память моя мне не соврёт, это был В.Швебель, так вот, он сказал, что смерть не была бы так страшна, если бы в загробную жизнь можно было взять воспоминания. О как же я с ним согласен и как считаю это изречение правильным. Теперь в моей жизни не осталось ничего дороже чем мысли о прошлом. Я настолько счастлив, что иду, как настоящий бродячий пёс, по городу, и вспоминаю каждое мгновение мой жизни.
Не будь я здесь сейчас один, меня бы раздражало всё со страшной силой, я нервничал бы
Вот и дом моего старого приятеля и свет в его квартире ещё горит. Я раньше, проходя здесь, никогда не осмеливался подумать о том, чтобы зайти, а сейчас очень хотелось. Но я не был слишком уж наивен, чтобы исполнить свою прихоть.
Этот товарищ, кажется младше меня на года четыре, темноволосый, полный, на нём почти всегда была одета одна и та же одежда. Он был слишком умён, чтобы её поменять или постирать, и на это отвечал, что через пару дней она приобретет такой же цвет и запах, что был прежде. Что на это ответить..Я часто заставал его в парке, за книгой. Он очень сильно горбясь глотал строки, потом долго поднимался и громко уходил.  Запомнил я его, как молчаливого, грустного, иногда дерзкого парня. В его взгяде всегда было печаль, такая неземная. Он с призывом смотрел в небо и по его полной щеке катилась слеза. Меня это сильно очаровывало, и казалось, что если кто-нибудь посмеет сейчас нарушить покой его, то произойдёт что-то опасное или нехорошее. Многие поговаривали, что он злой, и это было основной причиной того, что никто не хотел иметь с ним дело. Видимо, страдал по симу поводу, но я вот не видел в нём никакого злого начала и считал обычным. И проходя мимо его дома,я вдруг понял, что соскучился по его прогулкам по парку.
Мысли мои были так тяжелы и так переполняли меня, что подойдя к дому уже своему, я начал бояться происходящего. Дверь в калитке моей была отварена. Окно было зашторено, и из него доносился крик настольной лампы. Когда уходил, забыл отключить. Я присел на задние лапы и принял тупой взгляд, как это делают пожилые псы.Было уютно так сидеть, но меня вскоре потревожили.
Сзади, за спиной, чуть дальше себя я услышал очень знакомый стук очень знакомых ботинок. Я знал кому они принадлежат и поэтому то только побоялся развернуться и увидеть всё своими старыми глазами.
Не знаю, что подняло меня с места, такого уже нагретого, но я очутился спиной к дому и уже лицезрел через дорогу себя. Я постарел, очень постарел:впалые щёки, человеческие, без шерсти, на это было страшно смотреть, такие мне идут больше. Опухшие глаза и седые волосы, но не узнать себя не мог и уж тем более ошибиться и перепутать с кем-либо. Мечтательный взгляд мой, то есть его, человека, очень похожего на того кем я был ране был поднят на звёзды, такие яркие и почему-то искрящиеся. Он шагнул с тротуара, замедлили обыденный шаг. Из-за угла очень резко повернул грузовик. В моих глазах потемнело. В моих, не в его, я их закрыл. А когда посмел поднять веки, увидел огромную лужу крови и себя, в человеческом образе, с открытыми глазами, устремлёнными в небо.
Умчался я со всех ног.
Так вот, с тех пор меня не устраивает единственное: быв человеком тогда, думая о жизни, я мог преспокойно посасывать трубку и мне это помогало, но теперь было невозможным.
Я боюсь появляться теперь там, на том месте. Боюсь понять, что же произошло на самом деле со мной.
Я быстро привык бродить по помойкам и питаться оттуда же. А когда мы, с моими друзьями встречаем на улицах человека, то жадно разгрызаем его на части. И здесь я нашёл свой смысл жизни, мне было интересно с собаками. Я вскоре понял, что жизнь наша насыщеней, чем человеческая и куда более опаснее. И когда мы были вместе никто не смел давать нам пинок. Так что в скоре мы стали гордиться собой, умнеть и с этим быть непредсказуемыми.
Я вот прихожу и сейчас к этой кондитерской, где не убирают зеркальноё блюдо и до сих пор чувствую, что я как будто живой и настоящий, а вижу бледное синее пятно.