Эхо

Это, это… Это эхо… Всхлипнула собака под дверью. Или это эхо? Всхлипнула  еще раз и еще раз…
Гавкнула ее хозяйка, еще раз гавкнула… Нет, это эхо.
Тонкие, сухие ноги вздрогнули, отдернулось коротенькое пятнистое платьице, красивые гибкие руки
автоматически взметнулись к волосам, поправляя семь сантиметров прически с поэтическим
названием “бардак”, кривые пальчики задрожали, выронили сигарету, немедленно были облизаны и
прижаты к ноге, где "честер" оставил пекучее розовое пятнышко…
Это, это, это эхо?
Паркет не бережет шагов; гулко отэхивают босые ступни, всем телом вдавливаемые в желтые доски “елочкой”… Топ, топ, топ… Уже где-то под дверью. Руки, красивые руки некрасиво ломают
собственные пальцы, пытающиеся открыть непослушный замок, гавкает соседка, всхлипывает ее собака, замок корчит рожи, упирается, впивается в уставшие, побелевшие пальцы… Напрягаются венки, стиснутые увесистым серебряным браслетом, мышцы тонких, сухих ног рвут зачем-то
нацепленную на них цепочку… Оцепенение… Нет больше сил перекрикивать эхо! Это эхо, которое переэхивает из вредности все живое.
За дверью тихо, - только он стоит, уже почти полгода стоит и ждет, пока спадет оцепенение с ее побелевших от ожидания пальцев; пока заткнется эхо, и перестанет выть соседка или ее усталая собака; пока уляжется, забьется в щель под порогом его нежелание отказаться от благ, вписанное
в нательный картуш, украденный кем-то когда-то из-под песка, принадлежащего царям, в руках которых Ключи Жизни  и вечный покой.
Она поправила кусочек серебра на своей груди, тихо обматерила эхо, вернулась на стол, прижала к
нему колоду карт и снова закурила. Пятнышко, розовое и горячее, снова стало жечь и мешать думать о нем. Укушенная только что губа должна была  взять частичку боли на себя - пусть поболит, это в качестве наказания. За желание вылизать пятнышко на ноге, и за мечты вылизать его глухое ухо…
Глухой, слепой, лишенный счастья осязать и говорить, он мог лишь вдыхать в себя запах, который бесстыдно источало ее тело, который проползал в щель под порогом и проникал в его легкие, щипая их и дразня. Каждое мгновение на протяжении  уже почти полугода мучительно пьянящий запах тонкой синеватой струйкой вползал в него… Вот-вот он не выдержит и бросит ему на растерзание нежелание отказаться от благ, и станут блага былыми… И заткнется эхо, растерзанное осмелевшей собакой, танцующей на трупе своей хозяйки, и произнесет он имя, которое слаще  еле уловимого запаха,
выворачивающего нутро и отравляющего  свежестью легкие… И вдруг поймет он, что слепота и глухота, и бесчувственность его - не блага, только прошлое… Вкусно зализывать раны друг дружки, у них запах каркаде, привезенного однажды из страны царей, ключей и картушей, на одном из которых имя его - только Солнце,  - так хочется пасть перед ним ниц и молить обласкать. Да только Солнцу все равно, кому светить, а дважды птице надобно быть любимой его лучами…
Сломались  белые пальчики об непослушный, упрямый замок. Он увидел это и услышал эхо…