Экю в невесомости

«Экю в невесомости»
(Фантастический рассказ)
У него было совершенно бесцветное лицо: водянистые, с чуть заметной голубизной, глаза, белесые негустые брови, приплюснутый нос, тонко сжатые бескровные губы. Одним словом, наш взгляд, скользнув по такому лицу, не нашел бы ни одной черты, которая могла бы запасть в память. Такие лица обычно или совсем не запоминаются или же…
Его звали Алексеем Петровичем. Судьбе, или случаю, как вам будет более удобно,  было угодно свести нас при совершенно ординарных обстоятельствах – в тот день мне пришлось дежу-рить на машине, так что на вызов пришлось также ехать мне. Мы довольно быстро нашли нужный дом и подъезд, поднялись на лифте наверх. Дверь открыла толстая женщина в переднике и с папи-росой в зубах.
- Слава богу, - басом заговорила она, - вы быстро приехали, а то нам покойников только не хватает. Я ему стучала, стучала: «Леш, открой, Леш, открой!» А он молчит. С пятницы молчит. Ну, думаю, и этот нализался. А потом сомнение взяло, ведь он посуду никогда не сдаёт. Дай , думаю, дверь толкну, а  она не заперта. Он в кресле лежал. Белый-белый. Я и толкала его, и в ухо кричала – молчит. Я на телефон.
Мы вошли в комнату, которая поразила меня странностью своего убранства. Я не в первый раз на вызовы езжу, много уже чего повидал – и румынские гарнитуры, и французскую мебель, и цыганские интерьеры, но эта комната была особенной, здесь господствовали книги, картины и кар-тотеки. Книги захватили всё более или менее подходящее для своего устойчивого расположения пространство: стены до самого потолка, стол, подоконник. Картины, помнится, то робкими, то яр-кими пятнами пытались нарушить непоколебимое господство книг. Большего я обозреть не успел, поскольку занялся больным, который лежал неподвижно в глубоком кресле. Прозрачность его лица, поразившую меня в тот момент, я отнёс вначале на счёт болезни. Да к тому же больной был сильно изнурён, я едва нашёл у него пульс. Мы сделали ему инъекцию и забрали его с собой, поскольку ухаживать за ним было некому. К концу дня я забыл об этом больном – эпидемия гриппа была в самом разгаре.
Но уже на следующий день мне напомнили о странном пациенте. Это сделал мой приятель Сан Саныч, который дежурил в тот день в больнице.
- Слушай, - остановил он меня в вестибюле, - это ты привез фантазера?
- Какого еще фантазера? - не понял я вопроса.
- Самого натурального, - невозмутимо ответил Сан Саныч.
Я  не собирался сразу принимать его слова за чистую истину, поскольку хорошо знал склон-ность приятеля к шуткам и розыгрышам. Но в этот раз Сан Саныч, похоже, не шутил.   
- Нет, я серьезно, - говорил он, - самый настоящий фантазер. Пётр Сергеевич говорит, что у него просто нервное истощение и через недельку его выпишут в добром здравии. Но это уникум. Это я тебе говорю, честное слово. Хочешь поболтать с ним?
- Ну если ты так рекомендуешь?
- Рекомендую, рекомендую.
В палате он был один. Его бесцветные глаза с любопытством и, как мне показалось, чуть за-метной усмешкой, встретили нас. Однако Сан Саныч, как видно, не заметил этой усмешки.
- Вот, - выпалил он с порога, - привел вам нашего главного специалиста по фантазиям. Это он, между прочим, привёз вас сюда.
- Очень приятно, - слабо улыбнулся мне больной, - я вижу, ваш друг уже успел наговорить вам кучу интересных вещей обо мне.
- Да, что-то вроде этого, - пробурчал я, начиная раздражаться нелепости своего визита.
- Да вы не смущайтесь, - продолжил больной, - я уже привык к бесцеремонности и другим проявлениям широты характера вашего друга.
- В общем я и не смущаюсь, - попробовал я оправдаться, еще более злясь на себя. Это надо же, больной беспокоится о моём самочувствии.
Ситуацию разрядила медсестра Лиля, к которой Сан Саныч, по его собственному высказы-ванию имел «пиковый интерес». Стоило Лилечке заглянуть в палату, как Сан Саныч, торопливо извинившись и пообещав что-то невнятное, бесследно исчез за дверью. Я остался один на один с больным, который за считанные минуты нашего общения сумел возбудить во мне раздражение и любопытство.
- Не удивляйтесь, - продолжил он тем временем разговор, - тому, что услышали от вашего друга. Я как то сразу понял в нем жажду весёлого и энергичного, поэтому и сказал ему, что я – фан-тазёр.
Пока он это говорил, я уже немного справился с чувством некоторой неловкости, взял стул и сел напротив больного.
- Однако делая такое заявление, вы, вероятно, имели некоторое к тому основание? – поддер-жал я разговор.
- Скорее не основание, а цель, - поправил он. – Видите ли, - он немного помолчал, видимо, подыскивая нужное слово, - в некотором роде я страшный реалист, или скорее даже прикладник. В том смысле, что стоит мне попасть в какую-либо новую обстановку или ситуацию, и я тут же начи-наю размышлять над тем – а что я могу из неё извлечь полезного для себя. Вот так и в данном слу-чае: оказавшись в этой палате, я счёл для себя нелишним пообщаться с врачом психиатром. Что же касается моего разговора с вашим приятелем, то он был только средством, которое мне показалось самым подходящим для реализации моих замыслов. Вы ведь не станете отрицать, что только прак-тика доказывает справедливость наших теорий.
- С классиками не спорю! – поднял я руки.
- Ну конечно, - улыбнулся он, - кстати, меня зовут Алексеем Петровичем. Я назвал себя.
- Что же мы имеем? - продолжил разговор мой новый знакомый, - двух убежденных мате-риалистов, один из которых психиатр.
Мне ничего не оставалось, как только согласно кивнуть головой.
- И как правильно понял, вас интересуют  фантазии… или же ваш приятель совершенно слу-чайно затащил вас сюда?
- И да и нет, - подумав, ответил я, - скорее всего Сан Саныч встретил меня совершенно слу-чайно, но я действительно интересуюсь теми… случаями, когда мозгу присуща чрезмерная живо-писность, что ли.
- Понятно, - удовлетворился моим ответом Алексей Петрович, - в таком случае, я полагаю, мы легко поймём друг друга. Если вы располагаете хотя бы получасом свободного времени, то я могу рассказать вам об одном, не совсем обычном, на мой взгляд, свойстве моей психики.
Я ответил, что располагаю временем, и он продолжил:
- Начну по порядку, чтобы у вас не оставалось никаких неясностей относительно моего со-стояния. Вообще-то я – самый обыкновенный человек. Профессия у меня самая что ни на есть три-виальная – я-экономист, бухгалтер, одним словом. И таким обыкновенным человеком я был три-дцать пять лет своей жизни. Но вот лет пять назад я сделал одно открытие, хотя, если говорить строго, в анналах Госкомитета по открытиям вы моего имени не найдете. Дело в том, что это от-крытие касалось только одного меня. Сделал я его возможно случайно, хотя, если подумать, то и не совсем. Лежал я как-то дома, болел, грипп одним словом. Лежал, глотал пилюли и размышлял о своей жизни. Анализировал её. Делал я это примерно таким образом: грипп – болезнь в общем-то нестрашная, хотя встречаются и тяжёлые осложнения, и даже летальные исходы бывают. А если такое будет со мной? Ну и что ж, конец ещё одной неудачной жизни. Почему неудачной? А что в ней, собственно, было удачного? В тридцать пять лет рядовой экономист, почти бухгалтер. Другие в твои годы и главные, и директора, некоторые даже генеральные. Ну и что, и я смог бы. Нет не смог бы. Почему это? Да потому что в тебе нет чего-то такого, а есть что-то этакое. И дальше я стал размышлять над «этаким», пока не составил себе ясного представления о нём, как о «фантазии». Да, да, не удивляйтесь. Ну как бы вам это объяснить… Сколько я себя помню, это всегда было во мне, поясню на примере. Вот иду я, допустим, в библиотеку, а дело происходит весной или в дождь. Проедет рядом машина – брызги во все стороны. Машина уже давно за поворотом скрылась, а я стою наподобие придорожного камня и в голове моей очень яркая  картина прокручивается: вот взял я в библиотеке  великолепную книгу, вот иду обратно мимо этой самой лужи, вот появляется неведомо откуда  авто и обдает меня вместе с этой книгой грязной водой…Книга испорчена, я му-чаюсь с объяснениями и т.п.
Через минуту очнусь от этого видения и…поворачиваю назад.
Или же вот другая ситуация – вызывает меня шеф к себе в кабинет. Захожу мимо улыбчивой Ирочки. На первый взгляд ничего экстраординарного беседа с начальником не предвещает. Вид у Пал Пала, так мы за глаза  его зовем, самый обычный, деловой. На столе перед ним обычные бума-ги и мой отчет. Вроде бы оснований для беспокойства нет, но внутри меня начинает сжиматься невидимая пружина. Через минуту выясняется, что вроде бы мои волнения совершенно беспочвен-ны – отчет мой шефу очень даже симпатичен, какие-то там еще слова он говорил и…предложил  мне возглавить отдел.
Выхожу из кабинета, иду по коридору…
-Опять видение ?!-  это уже я не удержался.
-Вот именно. Увидел я совершенно отчетливо своих коллег в новом для них качестве, моих подчиненных. В лице одного это качество неприкрытой завистью отсвечивает, в другом откровен-ной лестью блестит, у третьего…
-Так  зав. отделом  Вы и не стали !?-скорее констатировал, нежели спросил я.
-Да, зав. отделом я не стал, зато в одну ночь стал обладателем машины времени.
-Машины времени? –  я опять не смог сдержать свои м  эмоции.
-Да, можно и так сказать. Только не надо вспоминать разные кинематографические построе-ния из Голливуда или Гайдая. Моя машина была совершенно проста, главными ее частями стали диаскоп, книги и те особенности моего восприятия действительности, о которых я уже говорил. Не могу сказать какой из этих деталей принадлежит доминирующая роль в моей машине, мне кажется, что это книги, или их авторы. В первый раз это был Дрюон.
- «Проклятые короли»?
Он снова кивнул.
- Я приобрёл серию слайдов с видами Парижа, взял у приятеля книги, дождался выходных и начал. Прежде всего я залпом прочитал всю серию книг, потом включил проектор и принялся рас-сматривать слайды. Не могу вам объяснить, как это случилось, для меня самого это пока остаётся тайной, но вдруг совершенно отчётливо я осознал, что стою у стен Собора Парижской Богоматери. Был вечер. Солнце уже село, но камни ещё хранили в себе тепло его лучей. Я коснулся стены рукой, чтобы убедиться в реальности происходящего. При этом у меня было, наверное, такое выражение лица, что проходящий мимо рыцарь принял меня, скорее всего, за благочестивого нищего, который достиг наконец, после многолетнего странствия, желанной святыни: я услышал возле своих ног звон. Нагнувшись, я нашел золотую монету. Я поднёс её к глазам, чтобы разглядеть как следует, и услышал невдалеке смех – это смеялись две дамы, следовавшие в сопровождении слуг в том же направлении, что и рыцарь. Они тоже приняли меня за нищего. Эта мысль настолько меня образу-мила, я оторвался от стены и скоро оказался вовлечённым в поток людей, спешащих куда-то с громкими возгласами. Передо мной мелькали разгорячённые лица горожан, которые то и дело тол-кали меня, требуя, вероятно, чтобы я высказал как-то своё отношение к происходящему. Но что я мог в тот раз выразить, ведь я ровным счетом ничего не понимал. Тем временем людская река вы-несла меня на какую-то площадь, посредине которой я увидел немного возвышающийся над толпой помост. На помосте возле большого чурбака застыли в  неестественном величии две фигуры в крас-ных облегающих тело одеждах. Теперь до моего сознания стал доходить смысл происходящего, но стать свидетелем жуткой картины казни мне не пришлось. По одной из боковых улиц на площадь стали пробивать себе дорогу вооружённые люди, за которыми следовала большая колымага. Толпа зашевелилась, началась давка. Меня прижали к какой-то стене, я начал задыхаться и… очнулся. Я лежал в своём кресле, на экране замерло изображение великого собора, а в окно уже заглядывал рассвет. Сколько времени продолжалось моё путешествие, этого я даже приблизительно определить не мог. В следующие выходные я попросил «Сагу о Форсайтах», потом… это превратилось в на-стоящую страсть. Всю неделю я был обыкновенным бухгалтером, разве что ещё более скупым, нежели раньше – ведь книги, я имею ввиду хорошие книги, достать не так просто. А в пятницу меня ожидали удивительные приключения. Чего мне только не довелось испытать за это время: меня едва не затоптали лошади нукеров Чингиз-хана, на Бородинском поле меня оглушило французской гранатой, в Новгороде Великом меня столкнули с моста на лёд, в Италии я угодил в «крокодиловую яму»… И каждый раз я испытывал эти перипетии так живо, так явно, что в понедельник меня едва доставало, чтобы притащиться на работу. Так продолжалось до тех пор, пока я не понял, что неуяз-вим. Да, да, в своих приключениях я был бессмертен. Стоило опасности приблизиться ко мне дос-таточно близко, как я оказывался в своей комнате. Это открытие послужило началом моего охлаж-дения к путешествиям в прошлое.
- И тогда вы стали думать о будущем? – предположил я.
- Не сразу. Некоторое время я совсем забросил свои фантазии.
- Неужели так велико было разочарование прошлым?
- Нет, просто в этом повинна женщина. В то время, когда путешествия в прошлое не достав-ляли уже мне прежнего острого удовлетворения, я встретил её.
- И она показалась вам красивой?!
- Мне показалась, что я где-то встречал её в своих странствиях. Может быть это было в Па-риже – в её карих глазах горел такой живой огонь, это могло случиться и в Лондоне – у неё был высокий чистый лоб, а не исключено, что и на Москве – её статность заставляла вздыхать не только меня. Одним словом я влюбился. Ну и вел себя, разумеется, соответствующим образом. Весна в том году удалась яркой, отчаянно светлой и живой. Каждый вечер мы бродили с ней по городу, заново открывали для себя его дворцы, площади, парки и мосты. Когда нам становилось тесно на пустын-ных ночных улицах, мы уезжали на пустынное взморье, чтобы постоять на валуне, не ощущая сквозь грохот прибоя ничего, кроме бьющихся сердец друг друга. Весна сгорела быстро, перейдя в суетливое душное лето. Быстро зрела и наша любовь. Поражаясь своей смелости, я пригласил её к себе. Не помню уже, как я это сделал, но она согласилась. И вот настал тот волшебный, сжигающий душу вечер. Я собрал все свои скудные крохи познаний по части гастрономии, и стол, на мой взгляд, получился неплохой: в лучах заходящего солнца казались прозрачными лепестки гвоздик, рубиновым светом мерцало вино, золотом отсвечивали шпроты, алели  томаты, ненавязчиво давили на рецепторы  веточки петрушки…Она сидела напротив меня. Боковое освещение выгодно подчёр-кивало её лицо: делало глаза глубже и таинственнее, губы темнее и желаннее, волосы превращало в золотистые локоны. Я любовался ею и в тот момент совершенно забыл о своих комплексах, про-блемах и неудачах. Помню только, когда мы выпили по второму бокалу, я попросил её рассказать что-нибудь о её детстве и родных. Лучше бы я этого не делал.
Солнце уже село и в комнате всё сильнее собирались сумерки, а она всё говорила и говорила. Момент перехода от настоящего к прошлому для меня всегда оставался бесконтролен. Так случи-лось и в тот раз я вдруг увидел перед собой женщину лет сорока пяти – пятидесяти. Толстая, груз-ная, с короткой жирной шеей, морщинистым лицом, она что-то говорила визгливым голосом, чуть не брызгая слюной… Моё путешествие в тот раз длилось всего несколько мгновений, но их оказа-лось достаточно, чтобы…
- Чтобы вы снова оказались в одиночестве, - вставил я.
- Он кивнул головой и вздохнул.
- Когда перемены происходят медленно, мы их совсем не замечаем. В этом, вероятно, боль-шая мудрость жизни.
Он замолчал, и вряд ли кто смог бы определить, какие мысли скрываются за его спокойными прозрачными глазами.
- Но эта потеря стала для меня и новым открытием, - совершенно неожиданно для меня он продолжил свой рассказ, - в тот вечер я понял, что могу путешествовать не только в прошлое.
- Но для этого вам пришлось читать фантастику.
- Да. Теперь это мой дон-жон.
- И эффект такой же, как и при странствиях в прошлое?
- Когда как. Это зависит, надо думать, от прозорливости авторов. Иногда картины будущего меня потрясают до основания, чуть ли не до генов, а другой раз просто раздражают.
- А ваше бессмертие, вы ощущали его в будущем?
Он посмотрел на меня очень внимательно.
- Вот об этом я и хотел с вами поговорить. Дело в том, что прежняя уверенность в собствен-ной невредимости после одного случая стала у меня исчезать.
- Что же это за случай?
- Самая нелепая случайность: однажды, оказавшись в лагере астронавтов, прибывших на не-известную мне, но довольно приличную планету, я не удержался от искушения испытать ранцевый ракетоплан. Эта попытка закончилась для меня плачевно – я очнулся в своей комнате с сильнейшим ушибом колена.
- И это обстоятельство ещё более пробудило в вас интерес к экскурсам в будущее.
- Вот именно. У меня снова появилось ощущение остроты момента, которое я испытывал в начале своих путешествий.
- И вместе с тем начала пробуждаться уверенность, что одно из приключений может для вас закончиться… не совсем ординарно.
- Да! – он снова внимательно посмотрел на меня.
В моей голове происходила напряжённая работа. Я понимал, что передо мной больной, хотя и не совсем обычный. Трансформация психики была налицо, но какая трансформация! Я понимал, что обыкновенных слов будет мне недостаточно, чтобы убедить Алексея Петровича в том, что ему необходим отдых, смена обстановки, возможно, работы…
- О, да вы, я вижу, не поняли меня, - прервал он мои размышления.
- Нет, отчего же, - начал я осторожно возводить фундамент своих убеждений.
- Я вижу, что не поняли, а жаль. Вы – первый, с кем я разговариваю так откровенно.
- Зачем же в таком случае вы это делаете?
- Ради науки, - улыбнулся он неожиданно мягкой улыбкой, - только ради науки. Чувствую, что скоро наступит «неординарный» случай, и никто не будет знать его причины.
Я помолчал, обдумывая, что бы ему сказать, чем увести в сторону от этого разговора, выиг-рать время.
- Ну хорошо, - снова заговорил Алексей Петрович, - в это действительно трудно поверить. А как вы посмотрите вот на это.
Он протянул мне разжатую ладонь, на которой я увидел золотую монету и белый металличе-ский кружок, диаметром чуть побольше монеты.
- О, вы оказывается участник Олимпиады, - пошутил я.
Но Алексей Петрович не отозвался на мою шутку. Он положил монету на белый диск, потом поднял ладонь на уровне моих глаз, а затем стал медленно опускать свою руку. Белый диск опус-тился вместе с ней, а монета совершенно неподвижно повисла в воздухе. Эта картина умрёт, веро-ятно, вместе со мной.
Это был единственный случай, когда я видел экю в невесомости. Ни Алексея Петровича, ни его монеты я больше не встречал, хотя и искал его. На старой квартире мне сказали, что он куда-то уехал. На вопрос «куда?» только пожимали плечами.