Записки рыболова-любителя Гл. 279-281

На Нижнем озере я тренировался забрасывать свою снасть. До этого мне ни разу не приходилось пользоваться безинерционной катушкой, обещающей забросы без бороды, то есть без спутывания лесы в чёрт те что, с чем потом возишься полчаса, если терпения хватает. Действительно, леса не "бородилась", но дальность и точность заброса на первых порах, мягко говоря, оставляли желать лучшего. Однако уже к концу первой тренировки кое-что стало получаться, и мне удалось несколько раз закинуть груз на середину озера и полюбоваться гордо торчащей оттуда, как маяк, трёхцветной иглой моего уникального поплавка.
Испытать снасть в деле я попробовал сначала на Полесском канале у Головкина, куда мы поехали на мотоцикле с Серёжей и Смертиным. В этот раз на канале было довольно сильное течение и снасть приходилось часто перезакидывать, хотя катушка и поплавок позволяли отпускать груз и насадку метров на пятьдесят, так что в забросах я натренировался и преуспел. А вот поклёвок практически не было, вытащил одного окуня и плотвицу, да один раз вроде бы кто-то приличный хватал, если не зацеп был. И всё. Вся рыба, видать, держалась у берега, и Серёжа со Смертиным обыкновенными удочками натаскали обычную для Полесского канала норму штук по тридцать плотвиц да густёр на каждого, да по паре приличных подлещиков.
Но я не огорчался и утешал себя тем, что моя новая "современная" снасть должна оправдать себя на стоячей воде. Ведь создавалась она на Украине для ловли преимущественно карпов из ставков. А подходящие водоёмы со стоячей водой вскоре были открыты нами с Серёжей как неизведанные ещё места для рыбалки, давно освоенные, впрочем, местными и калининградскими рыбаками-любителями. Серёжа с Кондратьевым были там один раз как-то ещё в прошлом году и видели на их глазах пойманных лещей. Сами, правда, поймать ничего не сумели.
Водоёмы эти представляли собой глубоченные карьеры в Озерках, в тридцати километрах от Калининграда на восток, не доезжая километров восемь до Гвардейска, в пойме Прегеля. В карьерах этих ещё при немцах добывали песок, пара из них оставалась действующими и по сю пору, обеспечивая песком завод ЖБИ в Озерках. Все эти карьеры имели причудливую форму береговой линии, канавами и каналами сообщались между собой  и с Прегелем. Глубина в них якобы достигала двадцати метров на середине, что было практически невозможно проверить. А вот у берега на расстоянии длины удилища (4-5 метров) глубина была около 4-х метров, причём в воду берега обрывались очень круто, будучи в верхней части своей глинистыми, так что даже в высоких болотных сапогах зайти в воду, чтобы забросить подальше удочку, не везде было возможно.
В первый же наш с Серёжей приезд как-то вечером после работы на разведку на ближайший к шоссе карьер мы увидели на берегу одинокого рыболова с двумя тривиальными удочками. В садке у него наличествовали два крупных леща и здоровенная чехонь. Ловил он здесь якобы всего два часа. Серёжа тут же бросился разматывать удочки и пристроился ловить рядом с мужиком. Я же решил походить по берегу, осмотреть места и опробовать свою снасть, которую я взял с собой.
Был тихий августовский вечер, солнце опускалось к горизонту, гладь озера чуть-чуть рябилась местами от небольшого ветерка. Обстановка для моей снасти идеальная. Поплавок смотрелся с расстояния метров в двадцать как игрушечка. Закидывать я мог куда хотел. Я решил исследовать глубину карьера с помощью своей снасти и выяснил, что на максимальной длине заброса (метров тридцать от берега) глубина около восьми метров и плавно уменьшается к берегу. Это было плохо - непостоянство глубины по площади требовало при перемене места заново устанавливать фиксатор поплавка, а на какой глубине рыба держится - кто ж её знает.
В манипуляциях со своей снастью я и провёл остаток вечера, за который мужик поймал ещё двух лещей, и у Серёжи якобы тоже сошёл лещ или что-то такое крупное. У меня поклёвок не было, но один раз, когда я подматывал снасть, чтобы перезабросить её, у самого берега на моего червя с ходу кинулся довольно крупный окунь и сорвался с крючка в воздухе.
Хоть мы с Серёжей в тот раз ничего и не поймали, но разведкой остались довольны. Ясно было, что рыба здесь есть, и крупная. Добираться удобно, не так далеко как Головкино, на мотоцикле можно подъехать к самому берегу. Хоть и нечасто, но ходят в Озерки и автобусы (рейсы Калининград - Гвардейск через Озерки), и останавливаются два или три поезда (а вообще-то через Озерки проходят все поезда дальнего следования). И я надеялся, что именно здесь моя "современная" снасть покажет себя.
И всю осень, до декабря, мы с Серёжей, а потом и со Смертиным, упорно осваивали Озерки и никуда больше не ездили. Но, увы, снасть моя, привлекавшая своим внешним видом и особенно поплавком всех окрестных рыболовов, не оправдала моих надежд и затрат на её изготовление. Так я на неё там ничего путного и не поймал.
А вот на обычные удочки у берега с глубины в четыре метра изредка попадались лещи, крупная плотва, окуни, но помалу. Больших удач у нас не было, хотя в расчёте на них я даже приобрёл подсачек, до сих пор обходился без него. Здесь же без подсачека вытащить леща на крутом скользком берегу было почти невозможно.
Ловля в Озерках спокойная, удобная. Сидишь на сухом чистом берегу и ждёшь поклёвки. Глядишь, раз в час чего и клюнет. С червями очень удобно: хороших навозников можно собирать прямо тут же на берегу под старыми коровьими лепёшками. Если ветер, всегда можно найти укромное местечко с подветренной стороны, так что никакая волна не мешает.
Но особенно запомнились частые мощные всплески, скорее даже удары по поверхности воды крупной рыбы, гонявшей многочисленные, в карьерах стаи уклейки. Поначалу мы с Серёжей думали, что это щука или судак, и Серёжа, услышав этот бой, как по сигналу набата сразу хватался за спиннинг и лихорадочно начинал метать блесну, пытаясь попасть в то место, где только что ударил хищник, но всё безрезультатно. То есть попадать-то он иногда и попадал куда надо вроде бы, но никто его блесну не хватал.
А позже мы узнали от местных, что это - знаменитый жерех или шереспёр (помню, впервые мне это наименование встретилось ещё в школьные годы у Чехова в "Злоумышленнике", но я не думал тогда, что это реально существующая рыба, и что шереспёр и жерех - одно и то же), которого много в карьерах, но который ни на что не берёт, разве что весной иногда на донки случайно попадается, на блесну же никогда не реагирует. Так я пойманного жереха и не увидел.
А щуки в карьерах тоже водились, но особенно много было их в канавах, пересекающих низины вокруг карьеров. Видел я, как они гонялись друг за другом, видел, как одна заглатывала другую, чуть поменьше, тыкая в берег торчащим из пасти хвостом жертвы, и даже пытался эту щукоедку накрыть корзиной, с которой отправился за опятами, но ничего не вышло. Я за щуками не охотился, а Серёжа неоднократно пытался изловить хоть одну, и наконец, как-то уже поздней осенью на одном из дальних карьеров ему удалось подцепить на блесну щуку килограмма под два весом. Щуку эту я ему помог вытащить на берег, подхватив её подсачеком.
Перед этим у него было несколько зацепов, на которые он реагировал как на поклёвки, и я каждый раз потешался над его разочарованным видом, когда он вытаскивал из воды очередную корягу. И вот его упорство оказалось вознагражденным, Серёжа торжествовал. Та рыбалка запомнилась мне ещё тем, что я не взял с собой проолифенку, и часа три пришлось провести под дождём в том самом папином пальто, в котором я в полынье плавал. В этот раз я промок почти так же, только что ноги были сухие.
Помимо карьеров в окрестностях Озерков оказалось ещё и множество лесных неглубоких озёр, в которых ловят некрупную краснопёрку. Лесные участки там несимпатичные - заболоченные и дремуче заросшие, но опят на них в тот сезон уродилось, видимо, много. Мимо нас, упрямо и уныло сидевших на берегу в ожидании поклёвок, по выходным с утра проходили местные жители куда-то в сторону зарослей, которые и лесом-то трудно назвать, а через два-три часа возвращались с полными корзинами опят.
Наконец, и я решился попытать своё грибное счастье, взял с собой на рыбалку корзину и, убедившись, что особого клёва опять не предвидится, отправился на разведку в окрестные заросли. Однако даже добраться до них оказалось не простым делом, путь то и дело преграждали многочисленные канавы, заполненные водой, заболоченные участки. Местные-то ходили по известным им тропам, а я попёрся напрямки. Измучился, пока добрался до леса, и там в зарослях весь изодрался, а опят не нашёл. Попалось лишь несколько переростков - видать, прозевал момент, отошли они уже. А может, просто не вышел на места.
Поздней осенью, когда лещ уже совершенно не брал, отойдя в свои зимние ямы, мы с Серёжей и Смертиным (иногда к нам подключался ещё и Лёня Захаров) обходили карьер за карьером, пробираясь к самому Прегелю через непролазные грязи в поисках крупной плотвы, которая по рассказам местных рыбаков в это время где-то тут якобы хорошо ловится. Но лишь один раз Лёня со Смертиным на такое место напали и поймали штук по 15 действительно крупных плотвин. Меня тогда с ними не было. А все последующие попытки повторить это достижение успехом не увенчались. И в скором времени наша вера в возможности приличной ловли на карьерах заметно поиссякла, хотя дело было, конечно, в нашем слабом знании местных сезонных и региональных особенностей.

280

В сентябре к нам приехали Сашулины родители и привезли Митю. Раза три или четыре тесть ездил со мной в Озерки, но лишь раз ему удалось соучаствовать в вылове леща - я подсёк, а он орудовал подсачеком. Пытался Николай Степанович ловить и на спиннинговые донки, и на любимые им резинки - попадались одни ерши. Приличная рыба брала только на удочки, придерживаясь, видимо, строго определённой глубины неподалёку от берега. Мы с Серёжей установили, что забросишь чуть дальше или чуть ближе известного места и поклёвки прекращаются.
Как-то, возвращаясь с тестем с рыбалки, на самом выезде из Озерков я почувствовал что-то неладное в ходе мотоцикла. Остановились, и я обнаружил, что у нас спущено заднее колесо - пропороли шину. Первый прокол в моей практике. А уже темнело, было около девяти часов вечера. Запасной резины с собой не было, да и вряд ли бы я справился в потёмках со сменой баллона, не имея в этом деле никакого опыта. Чтобы уменьшить нагрузку на спущенное колесо, решили переставить его на коляску, а колесо с коляски поставить вместо заднего. Проделывая в темноте эту операцию, я умудрился замять резьбу на оси заднего колеса, из-за чего не удавалось навинтить крепящую колесо гайку. К счастью, в инструменте оказался напильник, не входящий вообще-то в комплект, и я сумел на ощупь восстановить поврежденную резьбу.
Со спущенным колесом у коляски мы потихоньку доехали до Калининграда и явились домой заполночь, причём у меня в результате ремонта не только руки, но и рожа вся оказалась чумазой. Дома уже волновались, но, узнав в чём дело, простили наше опоздание и даже позволили "отметить событие". Демонтировать шину и ставить её на место мне помогал потом Саня Шевчук, благодаря которому я эту процедуру хорошо освоил и в дальнейшем проводил самостоятельно. Камеру я заклеил с помощью вулканизатора, специально для этой цели приобретённого.

В сентябре я ездил на секцию в ИЗМИРАН и, конечно, надеялся извлечь, наконец, отзыв от Фаткуллина на свою диссертацию. Но тот как будто бы заболел и на работе не появлялся. Опять всё откладывалось, теперь до октябрьской секции.
А тем временем произошло долгожданное событие в Калининградском университете - "полетел" Брюханов. И явилось это не результатом той длительной борьбы с ним, которую безуспешно вели Кочемировский, вынужденный покинуть в конце концов КГУ, Серёжа и вся кафедра теорфизики. Их усилия расшибались о твердолобость ректора и ни к чему не привели. А подвела Брюханова его собственная жена, известная фигура в городе - товаровед валютного магазина "Альбатрос". Чуть ли не все работавшие в этом магазине конторы "Торгмортранс", предназначенном для отоваривания заработанных моряками чеков, оказались замешанными в крупных махинациях, проводившихся давно и поставленных на широкую ногу, с участием иногородних компаньонов. Поступавшие в этот магазин импортные товары реализовывались отнюдь не по государственным ценам и отнюдь не в магазине, а на барахоловках Калининграда, Одессы и других городов.
Жена Брюханова в этом деле была одним из главных действующих лиц, да и сам Олег Николаевич, поговаривали, был не совсем в стороне, хотя с женой он в срочном порядке развёлся, как только она вляпалась. Говорили, что и многие другие из городских чинов пользовались услугами "фирмы", в том числе и ректор, и немалое число представителей городских и областных партийных и советских органов. Дорогих вещей и барахла всякого нахапанного у Брюхановых нашли якобы неисчислимое количество, а сколько им спрятать удалось - неизвестно.
Следствие длилось очень долго, процесс был закрытым, в газете "Калининградская правда" лишь упомянули об "имевших место злоупотреблениях" в контексте всяких других проблем торговли. Сроки дали вроде бы большие, кому-то даже по максимуму. Брюханову предложили оставить университет - уйти "по собственному желанию". Он уехал в Москву и, по слухам, неплохо там устроился. Поддерживавшие его Гречишкин, Никитин попритихли.
Никитин, между прочим, будучи руководителем темы, которую университет выполнял по договору с нами, вёл себя очень благоразумно: ни во что не вмешивался, всё, что требовалось, подписывал, короче, работать не мешал, и мы все рабочие контакты осуществляли помимо него напрямую с теоретиками, главным образом, через Серёжу и Корнеева. Гречишкин в дела темы и вовсе не совался, потеряв к ней всякий интерес после того, как выяснилось, что поиметь что-либо в этом деле ему не светит.
Тема в этом году заканчивалась, а на следующее пятилетие мы планировали разделить теоретические и экспериментальные работы, заключив отдельные договора с кафедрами теоретической и общей физики, отдав на откуп Никитину исследования, которые проводил в Зеленоградске Пахотин по взаимному согласию обоих. Лучших университетских кадров-электронщиков Малярова, Ерогова и Печейкина Иванов забирал к себе в обсерваторию.
В середине октября я опять отправился в ИЗМИРАН. На этот раз Марс был на месте. Я явился к нему в кабинет.
- Ну, как? Прочитал мой труд?
- Прочитал.
- И что скажешь?
Марс предложил мне сесть. Вытащил откуда-то мою диссертацию, положил её на стол и тяжело вздохнул. Я достал бумагу, карандаш и приготовился записывать.
- Работа очень сырая. Много ненужных слов, описаний  известных результатов. Нужен хотя бы один выпуклый результат - ни одного нет. Чувствуется, что всё время варился в собственном соку, догонял иностранцев. Опытного глаза нет, чтобы округлить и подчеркнуть отличия... Проблема, ведь, стара как мир. Что же нового сделано?
- Марс, постой, я тебя перебью. Это всё какие-то общие фразы. А конкретные замечания у тебя есть?
- Много пунктов в заключении. Их надо сократить вдвое или втрое. Выделить весомые результаты и убрать мелкие.
- Так, согласен.
- В названии не оговорено, что не рассматриваются области Д и Е ионосферы.
- Е-область, положим, рассматривается. А про Д оговорено на первой странице введения.
- Ссылки некорректно делаешь. Откуда вот эту формулу взял для градиентов давления? Почему ссылки нет?
- Да она получается элементарным дифференцированием уравнения состояния при барометрическом распределении плотности. На что тут ссылаться?
- А зачем так часто ссылки на собственные статьи? Их надо в конце глав давать. А обзор разве так пишут?
- ВАК вообще сейчас рекомендует сводить к минимуму обзорную часть.
- А зачем модель Якки описываешь?
- Но ведь я должен привести все формулы, по которым проводил расчёты, а тем более, что модель Якки широкой публике недоступна, опубликована только в виде отчёта СAO.
- Мало сопоставлений расчётов с экспериментом. Дёргаются параметры, а непонятно, почему именно так дёргаются, местами не обоснованно.
- Покажи, где.
- Ну, вот, хоть бы электрические поля...
- Пожалуйста, вот обоснования. Вот - здесь и здесь.
- А какое отношение твои модельные вариации имеют к реальным суббурям?
- Вот, смотри, этот рисунок. Разве мои вариации не соответствуют наблюдаемым?
- Ну, ладно. А вот эту систематизацию возмущений я впервые предложил, у меня это в казанских тезисах опубликовано, а ты не ссылаешься!
- Хорошо, сошлюсь, если ты считаешь это принципиальным.
- Численные методы не надо было расписывать. Условия применимости гидродинамики ни к чему. А вот ионы N+ и He+ во внешней ионосфере ты не  рассматриваешь - это плохо.
- Но это же малые компоненты, они ни на что практически не влияют.
- Вообще же диссертация - это не собрание трудов. А у тебя по спокойной  среднеширотной ионосфере всем известные результаты получены. Есть опасность, что скажут - для физики ионосферы нет новых результатов.
- Но, Марс, ты не коснулся ни одного из моих положений, выносимых на защиту.
- Пожалуйста. Вот Прёллс утверждает, что изменений нейтрального состава достаточно для объяснения ионосферных бурь, а ты утверждаешь, что - нет!
- Так в этом и суть моей работы! Прёллс же основывается на результатах старых расчётов, которые я как раз и опровергаю, поскольку в них не учитывались ветры!
- Ну, ладно. Забирай свою работу и переделывай. Это ещё не диссертация.
- А отзыв?
- Какой ещё тебе отзыв?
- Тебе же Лобачевский поручил составить официальный отзыв для секции о моей работе.
- Нет предмета для отзыва. Я же тебе сказал, что это не диссертация.
- Вот, возьми и напиши это: предложенная мне работа не может рассматриваться как диссертация потому-то и потому-то. А я буду защищаться. И пусть секция решает - диссертация это или не диссертация.
- Никакого отзыва я тебе писать не буду, я тебе сказал.
- Что же ты тогда мурыжил мою работу столько месяцев?
- А что у меня других забот нет, что ли, кроме как твоей диссертацией заниматься?
- Ну, и хрен с тобой. Подумаешь, светило. Думаешь, на тебе свет клином сошёлся? До свидания.
- Будь здоров.
Я забрал диссертацию и вышел.
Паразит. Сколько же месяцев прошло, как я к нему в первый раз обратился? То было в апреле, а теперь октябрь, больше полугода! И никакого результата! Бенькова поперёк Марса отзыва не даст. А больше-то и докторов-ионосферщиков в ИЗМИРАНе нет. Разве что Цедилину просить, она хоть и специалист по распространению радиоволн, но немного и ионосферой занималась. Надо опять к Лобачевскому идти советоваться. Тем более, что я оставил у него один экземпляр диссертации с просьбой взглянуть и, может, сделать какие замечания.
Я отправился к Лобачевскому и пересказал ему свой разговор с Марсом.
- Ну и зря Вы с ним поругались, - сказал мне Лев Алексеевич по поводу концовки нашей беседы с Марсом. - Надо было со всем соглашаться, не спорить, забрать диссертацию, что-нибудь переделать, а потом снова подойти. А гонор на гонор - ни к чему хорошему не приводит. И нечего было настаивать - дайте, мол, любой отзыв, хоть отрицательный! Кто там будет на секции с вами разбираться? Теперь вот ищите сами любого доктора, но солидного. Хоть Полякова просите, хоть Бенькову уговаривайте, а без положительного отзыва я Вас на секцию не поставлю.
- Ну, а как Вам моя диссертация?
- Да в общем-то всё нормально. Но заключение, действительно, надо переделать. Зачем Вы все результаты там перечисляете? Оставьте только самые главные, да разукрасьте их как следует. А отдельно перед заключением сделайте нечто вроде итоговой сводки всех результатов. Так лучше будет.
- Что же, с этим я согласен. Переделаю. Лев Алексеевич, зарезервируйте мне тогда, пожалуйста, место в повестке дня ноябрьской секции, а к этому времени я уж наверняка обзаведусь отзывом хотя бы Полякова. Я с ним скоро увижусь - в Сочи, на школе по физике ионосферы.
- Хорошо.
На том мы с ним и распрощались.

281

С 29 октября по 15 ноября 1980 года я был в Сочи на очередной - пятой - Международной школе по физике ионосферы, во второй раз, но теперь уже в качестве лектора. Оргкомитет (всё те же - Данилов, Юдович, Казимировский, Галкин) причислил меня к ведущим специалистам Союза по физике ионосферы и пригласил (ещё весной) прочитать четырёхчасовую лекцию на тему "Физическое моделирование ионосферы".
Мне это было, конечно, лестно, и я, не раздумывая, согласился. Дабы оправдать доверие, к лекции готовился загодя и тщательно.
От обсерватории "слушателями" поехали Володя Клименко и Коля Нацвалян. Поселили нас втроём в стандартной четырёхместной "каюте" того же корпуса в "Спутнике", в котором мы жили в прошлый раз - в 1976-м году. Одно место оставалось свободным - преимущество, предоставляемое  лекторам, чтобы им было удобнее готовиться к своей лекции.
Я, кажется, ничего ещё не писал о Коле Нацвалян. Личность оригинальная и симпатичная. Молодой ещё, около тридцати, но толстый и с залысинами, отчего кажется старше своих лет, в очках. Отец - армянин, мать русская, родным языком считает русский и говорит безо всякого акцента. В Калининград приехал вслед за своей женой - Лидой, выпускницей нашей кафедры, дипломницей Пудовкина, а её сюда Пилюгин, кажется, заманил.
Лида работала в НИСе КГУ под руководством Саенко, с которым, впрочем, общего языка не находила, и продолжала поддерживать связи с кафедрой, с Пудовкиным. Лида - женщина очень энергичная, коллективистка, увлечённая наукой, но увлечённая как-то сумбурно, пожалуй, бестолково даже, отчего с Саенко они и не сработались. Пробовала она и на Иванова работать - тоже не сошлись, т.е. ничего путного ей сделать не удалось. Лиде вредила именно её инициативность, заводившая не туда, куда надо, а быть простым послушным исполнителем ей характер не позволял.
В борьбе с Гостремом, потом с Никитиным и Брюхановым Лида всегда была на нашей стороне, активно в этой борьбе участвуя, тормоша и пристыживая трусоватых наших НИСовцев - Смертина, Захарова и других. Письма всякие составляла, собирала подписи и т.д., и т.п. Как на товарища на неё можно было положиться. Но характер у неё тяжеловатый, и Сашуля, например, считала её "странной" женщиной.
Муж же её - Коля по характеру - полная противоположность: молчаливый, необщительный. Как сама Лида говорила - только и знает, что шахматные партии в одиночку разбирать. По шахматам у него первый разряд - выполнил как-то, выиграв турнир по переписке. Но играл он, думаю, на уровне не ниже кандидата в мастера. Коля женился на Лиде ещё в Ленинграде, где он тоже поначалу учился в ЛГУ на физфаке, но был отчислен ещё на первом курсе, поскольку не смог сдать (за несколько заходов) историю КПСС. Его, разумеется, забрали в армию.
После армии он восстановился в ЛГУ, а когда Лида, закончив вуз, переехала в Калининград, Коля перевёлся в KГУ. Но и здесь он завяз, и опять в общественных науках, и опять его отчислили. Коля мне как-то признался, что есть две вещи в жизни, которые он ненавидит: очереди и общественные науки. Коля устроился работать лаборантом в НИСе. Лида, однако, заставила его снова восстановиться в КГУ, на этот раз на вечернем отделении математического факультета, где он и числился теперь на четвёртом курсе, волоча за собой по-прежнему хвосты по диамату и научному коммунизму. Математика же ему давалась очень легко и на своей лаборантской должности он выполнял работу эмэнэса не хуже дипломированного специалиста.
Работал он под руководством Саенко, который им был очень доволен и, как только представилась возможность (когда ушла Лида Хаустова), перевёл его в обсерваторию к себе под начало на должность старшего лаборанта и вот - командировал его сюда на Школу, где Коля был единственным специалистом без высшего образования, но имеющим уже научные публикации (совместно с Саенко). В общении со знакомыми, своими людьми Коля прост, естественен, не лишён чувства юмора, весьма даже приятен, а так - выглядит букой.

При регистрации я узнал от Аллы Николаевны Суходольской (кажется, именно на этой сочинской Школе я видел её в последний раз), что здесь Славик Ляцкий, чему страшно обрадовался. Его ещё никуда не поселили, так как у него не было путёвки - решил в последний момент приехать без приглашения. Я предложил свободное место в нашем номере, и Славика поселили к нам.
Вторая неожиданная и приятная встреча на лестнице жилого корпуса - с Гудрун. Мы оба очень обрадовались друг другу и расцеловались на радостях. Из близких друзей ещё и Лариска Зеленкова здесь оказалась. Лариска, как и я, не пропускала ни одной ионосферной конференции или семинара, тоже готовилась к защите, только кандидатской.
Встретил Жору Хазанова и от него узнал, к своему огорчению, что Валерия Михайловича на Школе не будет. Я живописал Жоре свою ситуацию, что меня не выпускают на секцию, так как нет докторского отзыва, что Марс мурыжил мою диссертацию полгода, да так отзыва и не написал, я с ним разругался, очень рассчитывал встретиться здесь с Поляковым, чтобы просить отзыв от него к секции. Специально и два экземпляра диссертации сюда приволок - для Полякова и, может, ещё кому дать придётся.
Жора посоветовал мне, не откладывая и не стесняясь, телеграфировать Валерию Михайловичу просьбу послать отзыв в ИЗМИРАН к секции и написать ещё письмо, а он в поддержку моей просьбы тоже письмо напишет. Поблагодарив Жору, я так и поступил: отправил Полякову и телеграмму, и письмо, а буквально, через пару дней от Полякова пришла телеграмма, в которой он обещал мою просьбу выполнить.
Почти всё своё свободное время я проводил в разговорах со Славиком. С ним же и в шахматы играл, а также с Колей, и в холле гонял блиц на высадку, но там я не задерживался, так как кругом были мастера, и я выигрывал чрезвычайно редко, но держался нахально и, не стесняясь, занимал очередь. Славик же и раньше у меня выигрывал, а теперь стал играть, как мне показалось, ещё сильнее, обыгрывая меня раз за разом.
Первым делом я расспросил Славика, как у него дела с диссертацией.
- А никак, - спокойно ответил Славик.
- Что значит никак? - удивился я. - Ты хоть выяснил, в чём дело, почему твою работу сняли с защиты?
- Нет.
- Почему?
- Я решил одержать над ними моральную победу. Они ждут, когда я приду к ним выяснять, а я не иду. Пусть они меня сами позовут, должно же им стать неудобно передо мной.
- Кому им?
- Да хоть Распопову.
- Жди, дождёшься. Прямо они там сгорели от стыда. Больно ты им нужен.
- Ну и ладно. А я к ним на поклон не пойду.
- Ну, Славик, ты даёшь! А как семейные дела? Квартиру дали вам с Таней?
- Дали однокомнатную, малюсенькую такую.
- А как Аллочка?
- Она в старой с детьми осталась.
- Встречаетесь с ней?
- Ну, а как в Апатитах разминёшься, да ещё в одном институте? Не здоровается со мной, детей ко мне не пускает. Я ей и квартиру, и гараж, и машину оставил, а она меня всё негодяем считает, детей бросившим.
Интересно, что Лариска Зеленкова со Славиком не общалась и держалась с ним холодно. Как она мне рассказала, все бывшие знакомые Ляцких разделились на две партии, одна - за Аллочку, другая - за Славика. Так вот она на стороне Аллочки. Наверное из женской солидарности, тем более что Лариска сама не так давно развелась и воспитывала одна двоих детей. Но там-то всё было ясно - Виктор пил и чуть ли не бил её, да и образованием не вышел. А в этой истории с Ляцкими я ничего или почти ничего не понимал.
Со слов той же Лариски я выяснил, что для Аллочки было неожиданным то, что Славик так быстро женился после развода. Этим-то она и оскорбилась более всего. В глубине души она надеялась, наверное, что Славик не сможет жить без неё и детей и вернётся, а тут все концы обрубались. Чёрт его знает. Быть может, сначала мотивы развода были сугубо внутренними, и сам развод представлялся чем-то вроде эксперимента, а тут - другая женщина, и всё приобрело другую окраску. Но это - так, догадки, домыслы... Я ни против Аллочки, ни против Славика ничего не имел и считал себя свободным от "партийной принадлежности".
Со Славиком мы часто прогуливались по дорожкам территории "Спутника", по пляжу, беседуя о том, о сём. Говорили об Афганистане, о Картере, о бойкоте Московской олимпиады, которым Славик был очень доволен, а я не одобрял, считая верным принцип "Спорт вне политики", хотя и признавал, что на практике такого у нас, по крайней мере, никогда не бывает. Всякое международное спортивное соревнование вольно или невольно является формой  или, в крайнем случае, поводом для политической пропаганды, чем наши всегда и пользовались, провозглашая каждую победу советских спортсменов демонстрацией преимуществ нашего общественного строя. Но мне было жалко, что не состоятся такие интересные зрелища, как соревнования наших и американцев по баскетболу, лёгкой атлетике и т.д. Славик же напоминал, что Олимпиаду 1936 года, проходившую в фашистской Германии, бойкотировали многие демократические страны и это представлялось естественным...
Ну, а самыми свежими были события в Польше, где летом прокатилась волна забастовок, возникла "Солидарность" - независимое от государства и ПОРП профсоюзное объединение, и правительство вынуждено было признать его и заключить с ним соглашение. Ясно было, что этим дело не кончится. Славик весь был поглощён польскими событиями, полон энтузиазма, и его огорчало, что я довольно равнодушно относился к происходящему.
А я был весь под властью писем отца Ианнуария. После лета от него пока больше не приходило посланий, но и того, что я получил в Севастополе, было предостаточно.
- Ничего у поляков не выйдет, - говорил я Славику. - Задавят их танками, да, не дай Бог, при этом ещё американцы вмешаются. Страшно представить, что начнётся. Наши ведь ни перед чем не остановятся.
- Но возможен и мирный путь.
- Сомневаюсь.
- Ты просто не в курсе событий, не думаешь, не анализируешь.
- Возможно. Меня это, действительно, как-то не очень сейчас волнует. Есть вещи и поважнее.
- А что тебя волнует? И что может быть важнее борьбы за демократию?
- Ответить на вопрос - зачем она нужна.
- Ты, что, шутишь? Неужели тебе непонятно, зачем нужна демократия?
- Да нет, понятно.
- Тогда я тебя не понимаю.
(продолжение следует)