Лодочник

                ГЕННАДИЙ ДУБОВОЙ,
ТАТЬЯНА СТЕШЕНКО
               

- Не надо паники. Все под контролем.
Пусть пацаны черных погоняют. Пар выпустят. А начнут зарываться –
напомним, что у палки два конца.
- Сосчитать сколько концов у палки я пробовал – со счета сбился...
Из неформального разговора сотрудников ФСБ





Киноочерк

               
Раннее утро. Парк. Слышен собачий лай. Собаководы выгуливают питомцев.
В просвете деревьев, на поляне, пес-подросток выполняет команды хозяина: замирает у ноги, ложится, мчит за брошенной палкой.
    На скамейке неподалеку лениво переговариваются трое в черных капюшонах.
- Зондер, - толкает один из них локтем соседа, - какой песик, а? Немецкий. Я в этих делах толк знаю. Чистая порода…
- На службе черножопого урода. – Зло сплюнув, Зондер встает. Отщелкнув в сторону владельца чистопородного пса окурок, потягивается. – Пора за дело. Рыжий, - велит он к знатоку чистых пород, – пса на себя возьмешь. А ты, Чиж, - обращается к третьему, - должен показать на что способен. Крещение кровью. Ясно?
                Все трое направляются к поляне.
- Песика продашь? – спрашивает у собаковода Чиж. – Че молчишь, слуга пророка?
- Моя твой – не-понимай, а если понимай, только на рынке, - ухмыляется Рыжий. – Русский не знал, а  в штаны наделал – совсем забыл.
- Привяжи пса, - велит Зондер, - не то пришибем.
            Собаковод озирается и, решив, что бежать бессмысленно, выполняет приказание.
- Что вы хотите, ребята?
- Чего голос дрожит? Разве мы похожи на грабителей? – оглядывает Чиж друзей.
- Нет, не похожи.
- Тогда успокойся, а то коленочка дрожит, будто шайтана увидел. Мы хотим всего лишь задать тебе три вопросика. – Чиж откидывает капюшон и расстегивает курточку, обнажив бритую голову и грудь с татуировкой – свастикой и рунами СС. – А почему у тебя такие курчавые волосики?
- А почему у тебя такой горбатый безобразный носик? – обнажает голову и грудь Рыжий.
- А почему у тебя такие толстые губки, такое черное личико и такие, - Зондер расстегивает куртку, - испуганные глазки? Че молчишь, Абдулла?
- Я не Абдулла, я…
- Трупик ты, - прерывает Зондер, похлопывая по своей ладони коротким металлическим прутом. – Раздевайся!
              Араб снимает рубашку и, швырнув ее в лицо Рыжему, кидается наутек. Его быстро
настигают и, повалив, избивают. Особенно усердствует Чиж.
               Ползая на брюхе, привязанный пес только глухо и жалобно скулит. Поигрывая прутом, к нему приближается Рыжий.


             
              По лесной дороге ползет грузовик. Выезжает на берег реки, к лодочной станции. Водитель вылезает из кабины, зовет: «Эй, Чистый! Заказ доставлен, куда вываливать?»
Из домика на сваях выходит высокий, пепловолосый с правильными чертами лица человек лет 30-ти.
-      Слушай, Чистый, а нафига тебе этот хлам?
             Не ответив, лодочник заглядывает в кузов: там бюсты – партийно-государственных
деятелей советской эпохи; судя по легкости, с которой он их двигает, все они пустотелые.
- Разворачивайся, и – все в воду. Вон с того обрывчика.
- Течение унесет.
- Не унесет. Я сеть натянул.
Грузовик сдает задом, кузов поднимается, и – с пустым грохотом бюсты лавинят в реку.



Старинный особняк. Нижний этаж занимает офис. На входе – стилизованная под славянскую вязь надпись: «Компания «Русстрой».
На площадке перед входом останавливается авто. Телохранитель открывает дверцу. Директор агентства  - молодой, элегантный мужчина в сопровождении внешне похожего на него пресс-секретаря (это ясно по бирке на лацкане пиджака) взбегает по ступенькам особняка. У самых дверей его останавливает звонок мобильника.
- Да? Нет, не узнаю. Что? Кто?.. Да, понял. Откуда у тебя этот номер? Нет, не сейчас. Слушай, тебя столько лет не было, и вдруг…Ладно, черт с тобой, еду.
- Олег Сергеевич… - в спину ему бросает секретарь.
- Встречу перенеси, - не оборачиваясь велит тот. И – телохранителю: Поймай такси.
…Усевшись на заднее сиденье красной «Победы», Олег Сергеевич спрашивает:
-     Сколько лет ты пропадал? Пять?
- А ты успел меня похоронить?
- Зачем звал?
- Поздравить хочу. Поднялся ты. Скоро еще выше вскарабкаешься. Да? Зачем тебе падать?
- Что тебе надо?
Чистый вынимает из кармана и покидывает на ладони кассету.
- Нетрудно догадаться, что отец твоей возможной жены обязательно выяснит, с кем хочет связать свою судьбу его единственная наследница. И мараться не станет… А на пленочке этой – все, кого ты приговорил. А среди них – и тот самый. Ты помнишь? Брат его теперь тоже о-очень большой человек и – партнер того, кто может стать твоим папой…А может и не стать…Это дело не замнешь…
- Шантаж дешевый. Никого я  не заказывал.
- Заказывал. А под конец – меня, исполнителя заказов. Так или да?
- Ты бредишь, Чистый. Никогда я друзей не предавал. И никого не…
            -     Здесь микрофонов нет. Можешь не работать на публику, - успокаивает Чистый. – А теперь иди. Сам позвоню. Связь односторонняя – ведь я покойник.
Олег Сергеевич выходит, а красная «Победа» с неожиданной для ее возраста и вида
легкостью срывается с места и исчезает за ближайшим поворотом.

 

             Старый – сталинской постройки – жилой дом. С крыши, на балкон верхнего этажа спрыгивает какой-то человек. Спокойно, не таясь идет по комнатам. Женщина на кухне вздрагивает, резко оборачивается:
- Чистый? Господи, что тебе опять надо?
- Ты у господа спрашиваешь или у меня?
- У тебя.
- Мне, Оля, нужна моя дочь.
- Я не знаю, где твоя дочь. А моя – больна. И ей нужен покой.
Чистый поворачивается к дверям детской. Ольга хватает его за рукав, с мольбой и ненавистью просит:
- Да не греми ты!
Он снимает армейские ботинки, ставит их посреди кухни и на цыпочках идет в детскую. Ольга – за ним.
- У нее температура, сейчас врач придет, уходи…
Став на колени у кровати спящей девочки, Чистый осторожно касается ее лба, гладит влажные от пота кудряшки.
- Хоть бы руки вымыл! – в голосе Ольги такая ненависть, что Чистый невольно отдергивает руку. И долго, подавляя бешенство, смотрит на бывшую жену, пока та не опускает глаза. Потом смотрит на свою руку: ногтей нет - кончики пальцев отрезаны.
 Когда они переходят в другую комнату, Чистый с издевательской усмешкой бросает взгляд на большую икону – Богоматерь с младенцем.
- Лоб всмятку – а толку не будет. Муженек и начальник его грешат, а каешься ты.               Задув лампадку, ухмыляется.  – И утешаешь себя тем, что это наказание за предательство. Угадал? Или да?
             Через плечо требовательно глядит на Ольгу; и она, после долгих колебаний, начинает с обреченным равнодушием раздеваться. Чиркнув зажигалкой и затеплив лампаду, незваный гость идет к двери, с порога снова через плечо оглядывается. Во взгляде его ни насмешки, ни укора, ни желания – только понимание того, что пропасть между ними действительно непреодолима, и спокойная просьба: «оденься».
Уходит. Ольга опускается на пол и, сложив руки как перед причастием, беззвучно плачет.


Стилизованное под готическим шрифт название кафе – «Штурм». У входа контроль – дюжие бритоголовые молодцы в армейских сапогах и пятнистых штанах, в кожаных или камуфляжных куртках. Внимательно вглядываются в лица входящих, незнакомцев пропускают только после разрешения руководства – Зондера или Чижа.
В танцзале толпа юнцов в тех же армейских ботинках и камуфляжках; многие до пояса обнажены, образуя эдакий психоделический клип из мелькающих в разных сочетаниях татуировок: свастик, черепов со скрещенными костями, эмблем СС, изображений Гитлера, Геринга и прочих «нордменов». За сценой огромный – в полстены плакат времен Второй мировой: свирепая физия в скандинавском шлеме с рунами СС и призыв вступать в ряды элитных войск райха. На сцене, пока музыканты настраивают аппаратуру, белокурая (видно, что крашеная) «арийка» в коротенькой черной юбочке и черном на белой рубашке галстуке, читает:
Безродный оккупант
Надел свой черный бант
Одернул белый френч
Отправился на ленч

Безродный оккупант
Пил сны и ел бриллиант
А после – прыгнул в печь
Чтоб мир предостеречь!

Провизжав последнюю фразу, девица, к восторгу юнцов, сбрасывает юбчонку, поворачивается к зрителям спиной и, вихляя задом, удаляется за сцену. На ягодицах ее татуировки: справа Сталин, а слева Ленин; в руках у них лопаты, и, когда девица идет, кажется, что вожди пролетариата швыряют уголь в топку мировой революции.
Музыканты в это время вовсю шарманят маршеобразный хард-кор «Белый смерч» и, когда доходят до припева: «…Наша Честь…»
- Верность! – разом вскинув руки в нацистском приветствии, выхаркивает толпа бритоголовых, а затем, хором и вразброд: - Зиг, хайль! Зиг, хайль! Зиг, хайль!
В соседнем, пивном зале, народ посолиднее – от 25-ти и старше. С черного входа появляется Чистый; его встречают приветствиями «Хайль» и «Слава расе», освобождают место за столиком, дружески хлопают по плечу. Усевшись, он кивает на включенный телевизор:
- Ну что, закрасили картинку?
- Сейчас узнаем, - отвечает Чиж.
Из танцзала возникает Зондер, озирается. Заметив Чистого, спешит к нему и что-то говорит на ухо, тот усмехается: «Парламентеры. Ну-ну, веди».
На экране телевизора новостной блок: парк, труп араба, красное пятно рубахи, черное пятно засохшей крови, серое пятно собачьего трупа. Комментарий тележурналиста: «…версия заказного убийства отпадает. Убитый, гражданин Сирии, находился на территории России с частным визитом и предпринимательской деятельности не вел…»
За исключением торговли наркотой, - вставляет Чистый.
«…причастность к этому преступлению так называемых бритоголовых правоохранительные органы рассматривают как одну из версий, но более склоняются к мнению о действиях банды подростков-хулиганов.»
Так, пошла попса, вырубите на… - выключает Чиж телевизор.
- А вот и адвокаты невинно убиенных собачек, - встречает Чистый приведенных Зондером «парламентеров». Так, все, кроме Чижа – свободны. А вас, штирлицы, я попрошу садиться, - указывает на места напротив.
Те садятся. Внешне они от остальных не отличаются: те же бритые головы, армейские ботинки, кожанки. Однако на футболках не Гитлер и не символика СС, а Че Гевара, Ленин, серпы и молоты.
- Ну, как поживает незабвенный вождь и учитель с партийной кличкой Гнилой Лимон? – спрашивает Чистый.
- Романы кропает в темнице сырой, вскормленный парашей орел голубой, - под смешки друзей пропевает Чиж.
- Мы с нац-большевиками дел не имеем, - отвечает один из гостей.
- Зато мы вас всех скопом имеем, - заключает Чистый. – К делу, юные тимуровцы.
- Ты, Чистый, знаешь, по какому мы делу. Человек, которого вы убили в парке был…
- Кто? Че-ло-век?… - сквозь смех переспрашивает Чистый. – Ты, Никита, о чем? О ком? Только что я новости смотрел. Открытым текстом было сказано: в парке обнаружены два  трупа – обезьяны и собаки. – Прижав к щеке бокал пива, корчит скорбную мину, под гогот штурмовиков «всхлипывает»: - Собачку жалко…
Гости переглядываются, и Никита продолжает:
- Это был наш человек, Чистый.
- Вы пришли объявить войну? Вы ее получите. – Жестом приказав всем замолчать, Чистый, закурив, продолжает: - Ваш человек в кавычках – был наркодилером и сутенером. Вопрос: кто вы?
- А откуда у тебя такие сведения? От ментов? От ФСБ? Я это давно подозревал. Используют вас менты. Потому и не трогают…
- Кто кого использует – одна из самых больших в жизни загадок, - усмехается Чистый. – А что касается остального – объясню. Если ты сам до сих пор ни фига не понял. Ты чему молодняк учишь, а? Белые и черные равны, ура интернационалу, мочи богатых. Ты скажи бедному чеченцу, чтоб во имя классовой солидарности замочил богатого соплеменника. Вряд ли договорить успеешь, как дурилка твоя станет месивом из костей, мозгов и крови. Не веришь, поставь эксперимент. Твоя классовая солидарность – погонялово для ослов. Ты – кто? – обращается он ко второму парламентеру.
- Студент.
- А родители?
- Преподаватели.
- А кого вы, левые скинхеды, в своих брошюрках и на сайтах мочить призываете? Не только богатых, а и средний класс. Это значит, мочить ты должен собственных родителей, так или да? Судя по твоей сытой харе, ты такой же бедняк, как я – Лев Троцкий.
- Я  -  пролетарий, - заявляет Никита. – Родители всю жизнь у станка.
- Родители… А ты – в лавчонке, видеоговном из Голливуда торгуешь, и бабки черным отстегиваешь. Могу доказать. Что – заткнулся? Удобно устроился: на митингах орешь «Нет глобализму!», «Янки гоу хоум!». А сам  - фуфло американское народу сбываешь. Рэволюционеры картонные… Борцы с толстосумами… История  СССР вас ничему не научила? Один класс истребил другой – ну и что? Кто теперь, - кивает на потолок, - правящий класс? Дети и внуки пролетариев. А самое главное в этой молотилке – что? Русские истребляли русских, а инородцы плодились. Ты латышу скажи: а давай-ка, классовый мой брат, истребим латышских богатеев и равенство всех рас устроим. Он тебе, недочеловеку, свинье русской в момент объяснит, что твое место -  в крематории.
- Нам твои расистские проповеди неинтересны…
- А вы нам неинтересны. Жрите наркоту, подставляйте задницы «черным братьям», подыхайте от СПИДа. Это хорошо – нам работы меньше А мы пока будем копить силы. Создавать расовые питомники. Тренировать наших ребят. И не только физически. Видишь, - кивает  на Зондера, - с виду отморозок. Но только с виду. Он тебе расскажет об истории славянских и германских племен больше чем иной профессор. А этот, - хлопает по плечу Чижа, - пишет для элитарных журналов. И они не исключение… А что касается обезьяны в парке - она не первая - седьмая. И это только начало. Ты услышал, что хотел?
- Услышал.
- А теперь выясним, кто кого использует… - с этими словами Чистый выбивает стул из-под Никиты, тот падает на пол.
Зондер быстро и умело обыскивает; найденный диктофон перебрасывает  Чистому. Тот ухмыляется:
- Так кто и кому продался? Свободны, пролетарии тухлые. – Подманив пальцем Зондера, добавляет: - Догони и попрощайся, ла-асково… Скажи, всегда рады видеть. Ждем.



Офис компании «Русстрой». В своем кабинете за рабочим столом – директор компании Олег Сергеевич. На мониторе ноутбука – фото Чистого.
- Повезло тебе Шакал. Пользуйся шансом, - произносит Олег Сергеевич, щелкая клавишами.
«Вы действительно хотите отправить файл «Ошибки» в корзину?» – «Да».
«Вы действительно хотите уничтожить файл «Ошибки»? – «Да».
Телефонная трель – мелодия из «Героической симфонии»  Бетховена.
- Да. Конечно, родная. Я никогда не опаздываю. Да, Юличка. Да. Целую. Я тоже, очень-очень. Жди.
В кабинет входит пресс-секретарь – это муж Ольги. Кладет на стол шефа коричневый кейс.
- Ну что, порядок?
- Разумеется. Хотя на твоем месте, Олег, я…
- Кто в этой жизни на своем месте? Особенно в России… Единицы.
Оглядев плотно уложенные пачки банкнот, Олег Сергеевич закрывает кейс.
- Мне нужно время, Леша. А переиграть ситуацию никогда не поздно. Пусть этот «Чистый» меняет лица, имена, даже, сексуальную ориентацию и пол, - куда он денется, когда разденут…


Зеленое мерцание неоновой вывески – «Штурм». К ней, ведомая Никитой, движется толпа «красных скинхедов». Неподалеку от кафе они вынимают прутья, дубинки, кастеты. Завидев неприятеля, охранники «Штурма» устремляются за подмогой.
Взломанная булыжниками, витрина оседает занавесом из осколков.
В пролом кометно влетает и рыскает зигзагами над головами штурмовиков заряд из ракетницы.
Навстречу «красным», размахивая металлическими прутьями, выскакивают штурмовики.
Схватка. Отрывистые, сквозь страх и растущую ненависть, взвизги: «Мочи фашню!» – «Дави черножопых!» - «Разорву, целка бумажная!» – «Ой, ребра!» – «Да отверткой его, отверткой!»
Пробитые головы. Брызги крови. Чиж на четвереньках пытается уползти в кафе, но чей-то каблук впечатывает его ладонь в асфальт. И он, уже не в силах кричать и не чувствуя боли, только судорожно дергается, пытаясь освободить руку.
Зондер, оседлав противника, заведенно колотит его головой об асфальт, а тот с каждым разом все тише взвизгивает: «О-у! о-у! о-у…»
Заметив в руке «красного» цепь, Чиж, заикаясь, выдавливает: «Не надо, оста…» – и, не успев  вскрикнуть, хватается за рассеченную голову, корчится.
На въезде в переулок, воя сиренами, тормозят патрульные машины.
Толпа «красных» кидается в противоположную сторону. Но выход перекрыт… Чистым и старшими штурмовиками. «Красные» в клещах. Методично избивая их, штурмовики и милиционеры с пластиковыми щитами сближаются. Заставив «красных» лечь на асфальт, оценивающе смотрят друг на друга. Потом Чистый приказывает: «Кру-гом!» – и штурмовики, стараясь, насколько это возможно, соблюдать строй, шагают к своему логову. Никто их не останавливает.
Стражи порядка волокут к машинам побежденных. Вытирая разорванной футболкой с лица кровь, Никита шепелявит майору: «Шовесть офицера на рынке оштавил?..»
Хозяин кафе увлекает майора к витрине.
- Кто за это заплатит?
- Разберемся. Кто ломал – тот и построит. –   Подзывает подчиненного: – Судаков! Опроси свидетелей, составь протокол.
Обходя строй штурмовиков, Чистый, думая о чем-то своем, оглядывает разбитые лица.
- Серьезные травмы есть?
- Чижу башку помяли. Череп цел, жить будет. Его там Катька бинтует, - докладывает Зондер.
Чистый останавливается в конце ряда, у юнца с заплывшим глазом.
- Не испугался, Рыжий?
- Кого пугаться? Мартышек этих? – фальцетит Рыжий.
- Надо отвечать: «Никак нет!»
- Никак нет!
- Молодец. Слава Расе!
- Слава Расе! – ответно вскинув руки в арийском приветствии, горланят штурмовики.
Выглянув из кафе, Судаков сокрушенно качает головой.
- Зондер! – обращается Чистый к соратнику.
- Я!
- Завтра ночью собери всех. Ты знаешь где. Новичкам – ритуал посвящения. Остальные распоряжения потом.
- Слушаюсь!
- А теперь по домам. Поодиночке не ходить. Стычек избегать. Не время…


Зал фешенебельного ресторана. Входит Олег Сергеевич. За столиком его поджидает девушка. На фоне остальных посетительниц ее наряд выглядит более чем скромно: неброское черное платье, гладко зачесанные черные волосы, а из украшений  - только платиновое колечко – знак помолвки.
- Секунда в секунду, - целует Олег Сергеевич ее руку и – отдельно – окольцованный пальчик. – Как обещал.
- Впервые в жизни мне пришлось ждать мужчину.
- Ты ждала не какого-то там мужчину, - в тон отвечает Олег Сергеевич. – Ты ждала мужа. Или за эти полчаса что-то изменилось? Родители снова заговорили о мезальянсе?
- Напротив. Папа, к великому моему изумлению, вдруг резко изменил к тебе отношение. Сказал, что ты – образцовый селф-мейд-мен. Он тоже считает себя человеком, который сам себя сделал, и потому не видит оснований препятствовать нашему счастью. У тебя такое лицо… Ты что, не рад? А-а, догадываюсь, ты быстренько перевел с папиного языка на свой и решил, что селф-мейд-мен – значит выскочка. Если ты так подумал, то знай: я обижена. Папа весьма скептически относится к маменькиным сыночкам и папенькиным дочкам. – Быстро глянув на избранника, добавляет: - «За одним исключением», - вероятно, подумал ты…
- Юлечка, любимая… не надо думать за меня…
- Тсс, - прикладывает Юлия палец к губам, -  остальное скажешь потом. Потом, - мягко, но властно отстраняет она целующего ее руку Олега Сергеевича. – А сейчас пир. Конец диетам, да здравствует обжорство! Проверим, будешь ли ты любить меня, когда я стану толстой, злой, ревнивой цыганкой с кучей визгливых ребятишек и засаленной колодой карт. Представь: по делу важному притопали к тебе «владельцы заводов, газет и пароходов», и тут, - как цыганка в танце двигает Юлия плечами, - чертовкою из табакерки выскакиваю я: «Ай, красавец, дай погадаю, что было, что будет – все расскажу. Позолоти ручку, кинь баксов пачку…»


Лодочная станция. С трех сторон она ограждена бюстами деятелей партии и государства советской эпохи – Чистый использовал их в качестве буйков. Белые бюсты в свете заката кажутся багровыми, а темные – непроницаемо-черными.
- Надежная охрана, - ухмыляется Чистый, оглядев творенье своих рук.
Войдя в станцию, включает телевизор. Кадры из американского боевика: черные музыканты выдают рэп, и под этот аккомпанемент черный герой лихо расправляется с бандой белых убийц. Перебрав каналы, натыкается на комментарий известного аналитика: «…в последние годы не принято вспоминать ни первую чеченскую войну, ни ее более чем сомнительный итог».
Кадры: весна 1996 года, Ельцин в Чечне перед строем растерянных солдатиков заявляет: «Война закончена. Вы победили…» Выругавшись, Чистый выключает телевизор. Вспоминает…
…На выходе из ущелья – открытое пространство, ручей, а за ним – минное поле на подступах к «зеленке». Оттуда, по ущелью, – несколько трассирующих очередей. Застигнутые  на  непригодной для боя позиции омоновцы укрываются за камнями. В руках Чистого – он командир – бинокль: среди преследуемых боевиков - негры и арабы. А потом…
На минное поле из лесу выгнали русских пленных. Нагишом. Впереди человек с обожженным лицом и крупным крестом на груди – священник. Его и счавкал первый взрыв. Следом – трое солдатиков-срочников. Один кинулся было к лесу – проткнули с двух сторон очередями. Потом еще взрыв – и осталась только девчонка-подросток. Чистый держал бинокль так, будто тот прирос к лицу – танком не отодрать.
Кто-то из омоновцев молил всех святых, часто повторяя: «Только бы в спину ей не шарахнули, только бы не… А по минам пройдет. Знаю – пройдет…»
Боевики вгвоздили в ущелье несколько очередей, давая понять, что знали о преследователях, и – улизнули в заросли.
А девчонка уцелела. Доковыляла до ручья. Легла ничком. Когда бойцы до нее добежали, она спала. Свернувшись как в утробе, прижав колени к подбородку…


…Открыв шкаф, Чистый перебирает вещи. Натыкается на увешанный орденами и медалями офицерский китель времен Великой Отечественной. Надевает и смотрит на свое отражение в зеркале.
- Обманули нас, дед. Обманули, – с холодным бешенством выдавливает он. – Спи спокойно, дед. Пусть тебя охраняют твои вожди. А я себя обмануть не позволю. Не позволю. На каждую ермолку найдется костоломка…


Ночь. Питомник скаковых лошадей. Юлия в жокейском костюме хороша неузнаваемо. Миниатюрная, грациозная, рядом с крупнотелым избранником она выглядит десятилетним ребенком. Олег Сергеевич тоже в жокейском костюме – несколько тесноватом, другого, видно, не нашлось. Чувствует себя скованно: с натугой пытаясь изобразить интерес к пояснениям будущей жены.
- А это моя чемпионка, - гладит она шею белой кобылы. – Ни у кого и нигде нет такой. Англичане предлагали за нее астрономическую сумму, - я только посмеялась. Никому не отдам это сокровище! – Быстро глянув на избранника, добавляет вкрадчиво: - Только тебе…Не хмурься. За полгода нашего знакомства ты мог бы уже и научиться ездить верхом. Не хмурься. Я знаю: день расписан по секундам –важные встречи невозможно серьезных мужчин… Бизнес – превыше всего, время – деньги, все личное – на потом, а это «потом» никогда не наступает… Знаю! Я знаю жизнь отца. И очень хорошо знаю жизнь матери. В их жизни никогда не было места  для меня. Они думают, любить – это потакать моим прихотям. Хочешь собственный ипподром? Получи! Захочу стать супер-гипер-ультра-поп-звездой – сделают, и никто не догадается, что нет у меня ни голоса, ни слуха… Захочу в космос – орбитальную станцию арендуют. Чем бы дитя не тешилось… А я не хочу в космос, Олежек. И я не хочу, чтобы ты был похожим на моего отца. Все у нас должно быть по-другому. Во мне ведь кровь цыганская, любимый, - я не умею предавать, и тебе не позволю…
- Я не заслужил таких слов.
- Есть одно древнее поверье… - Юлия жестом подзывает смотрителя - Александр, - выводи Рогнеду.
- Какое поверье?
- Пойдем.
            Они идут на площадку для выезда лошадей. Следом Александр выводит оседланную Рогнеду. Олег Сергеевич пытается сесть на нее, но кобыла шарахается в сторону. Хозяйка успокаивает любимицу, гладит, что-то ласково ей говорит. Вторая попытка – и снова неудача: кобыла шарахается, а смотритель, едва удерживая ее, озирается на Юлию:
- Вот так тихоня! Что это с ней?
- Выводи Эльзу, она без капризов.
Когда обозленный Олег Сергеевич взбирается на Эльзу, а смотритель отпускает повод… Эльза встает на дыбы и вмиг сбрасывает его. Нога застревает в стремени, и кобыла по песку волочит незадачливого «наездника».
          На ходу сдирая одежду, Олег Сергеевич ковыляет к реке.
 Не   сняв лишь жокейское кепи, входит в воду. Посреди реки натыкается на уносимый течением бюст и, лихо козырнув деревянному генералу, плывет назад. На берегу, с халатом и полотенцем, его поджидает Юлия.
 Рывком притянув и повалив ее, раздевает.
- Плевал я на твои деньги, плевал я на твои поверья. Плевать мне на то, что думает твой отец. И я не уйду… и у нас все будет по-другому… и никто не посмеет… никто… не отнимет… тебя… любимая… любимая… Никто не посмеет… разлучить… любимая…


Вечер. У подъезда дома Ольги «Скорая помощь». Алексей на руках выносит спящую дочь, передает ее врачам.
- Доктор…
- Уверяю вас, - успокаивает его врач, - это совершенно не опасно. Максимум через недельку и жена и дочь будут дома.
- Леша, - зовет мужа Ольга, - с нами ехать не надо. Я позвоню. И прошу тебя: дома не ночуй. Езжай к Олегу.
- Не понимаю. Почему?
- Я потом все объясню. Обещаешь, да?
- Ты что-то скрываешь, Оля?
- О, Господи! Просто так мне будет спокойнее.
        «Скорая» с женой и дочкой отъезжает, Алексей провожает ее взглядом, потом оглядывается на темные окна своей квартиры.


Ночь. По городу мчит красная «Победа». За рулем – в элегантном белом костюме Чистый. Взмахнув жезлом, инспектор ГИБДД приказывает съехать на обочину, неторопливо подходит.
- Ваши документы.
- Палочка инспектора – самый опасный вирус.
- Что?
- Ничего, - протягивает Чистый купюру, - шутка еврейская.
Едет дальше. Настраивает радиоприемник.
«…в эфире «Ночная история». Звоните нам. Мы с удовольствием выслушаем ваш рассказ о том, как и с кем вы проводите эту ночь. О ваших ночных приключениях узнает вся страна! А тот, чья ночная история окажется самой увлекательной – получит суперприз! Какой? Ха-ха, не все сразу. Об этом вы узнаете на рассвете. Итак, пока вас не опередили конкуренты – звоните! Наши телефоны… А вот и первый звонок! Алле, я весь – одни сплошные уши!
- Сочувствую, - отвечает Чистый.
- Ха-ха, прекрасное начало – нам позвонил шутник. Должно быть, вам, мой друг, до жути весело, ну что ж, и я, и слушатели будем рады повеселиться с вами вместе.
- Сомневаюсь.
- Ха-ха, так не томите ожиданьем, скорее начинайте ваш рассказ.
- Томить не буду – начинаю. – пародирует Чистый интонацию и манеру речи ди-джея. – Истории ночной названье – «Свободная охота». На ниггеров, сутенеров, проституток, наркоманов и прочих обезьян. Ха-ха, нет увлекательней занятия, чем стричь хвосты и спиртовать их в колбах для коллекции. Сейчас отрежу хвостик журналиста… Ха-ха, я весь одно сплошное наслаждение, кончаю…
Чистый сует мобильник в карман, выключает радио, останавливает авто.
Ждет. Вскоре неподалеку останавливается такси; некто - заметно навеселе – и развязная девица в обнимку направляются к подъезду. Долго набирают код двери – всякий раз не тот. «А говорил, профессиональная память!» – сквозь смех восклицает девица. «Ага, память. Выпила б ты с мое.» – «Е-мое, что под юбкой – все мое!» – «Слушай, Матильда, какой замок отстойный. Точно помню: 751, а он – как партизан.» - «Сникерс ты недожеваный. Ты набираешь 157!» – «А-а, какая разница?»
- Помочь? – спрашивает Чистый.
- Я сам кому хочешь помогу.
- Сделай милость, помоги. Сними штаны сам.
- Не понял…
- Ты не только это не понял.
Чистый хватает журналиста за волосы и зажимает его голову между своих ног.
- Стаскивай с него штаны, - велит он девице. И бей что есть силы.
С мстительным наслаждением она стегает плетью по заднице известного журналиста, приговаривая:
- Это тебе за «бритоголовых  недоумков». Это за «нацистское стадо». Это за «славянорылых выкидышей».
- А это, – Чистый выхватывает плеть – за то, что как последний шакал работаешь на еврейские спецслужбы.
- Во всех ракурсах сделал, - появляется вдруг Чиж. Голова его забинтована, в руках видеокамера.
- А мы еще не закончили – Присев, девица (та, что читала в “Штурме” стишки), приставляет к паху журналиста ножичек и шлюшьим голоском воркует: - Кастратиком сделаю. Окей? Нет? Бедолажка…Ладно, пожалею. Ну-ка, вытяни лапку и крикни громко: «Смерть жидам!», «Слава Расе!», «Хайль Гитлер!»
Cъемка завершена.  Штурмовики уходят. Быстро набрав код, журналист исчезает за дверью.
Отъехав пару кварталов, Чистый высаживает соратников.
- Катенька, ты – умница. Неделю отдыхай, там – видно будет.
- На лодочной станции отдыхать? – с надеждой спрашивает девушка. И, прочтя на лице Чистого «нет», вскидывает руку: - Слава Расе.
- Слава… - голосом обольстителя отвечает Чистый. Тронувшись, смотрит в зеркало заднего вида на забинтованную голову Чижа:
- Что приуныл, братишка? Черепок трещит?
- Чистый, если я буду печататься в явно глобалистском журнале, ты не скажешь, что я – предатель, шавка безродная и тому подобное?
- Издеваешься? Ты – поэт, каких сейчас поискать. Печатайся, где душа велит. Главное чтоб напечатанное к нам приводило, а не наоборот.
- Спасибо, братишка.
- Тебе спасибо. Предатель спрашивать не стал бы.
- Ты не верь Зондеру, что мои предки – татары.
- Да плевать мне на это.



Утро. Кабинет Юлии. За столом она, напротив – известный поэт. Приоткрывается дверь, Олег Сергеевич спрашивает:
- Можно?
- Да-да, прошу вас. Входите, я скоро освобожусь. Вы не возражаете? – обращается она к поэту. Тот снисходительно мотает головой и устремляет на Юлию взгляд, перед коим, по его мнению, не способна устоять ни одна особь женского пола. Потом продолжает прерванный внезапным вторжением разговор:
- Согласен с вами. Новая концепция, совершенно невиданный для читателей российской глубинки журнал. Я не мог оставаться равнодушным к такому начинанию. Вы понимаете, мы, шестидесятники, всегда были на острие…
- На острие, это я понимаю. Как не понять…
Юлия перебирает бумаги на своем столе.
- Вот, - говорит она, протягивая поэту несколько машинописных страничек, - вы могли бы дать беспристрастную оценку этим текстам: это – поэзия или…
-     Ну-у, почему бы не напечатать. Это мне чуждо, но…
- Сколько книг вы подарили миру?
- Двенадцать, - не уловив иронии, снисходительно скользнув взглядом по Олегу Сергеевичу, ответствует поэт.
- Вы лауреат…
- Семи, - подхватывает поэт, – престижных литературных премий. В этом году мой сборник выдвинут на…
- Я знаю, - прерывает Юлия. – А теперь смотрите, - протягивает она к лицу поэта листки со стихами безызвестного автора. – Я должна сделать выбор: у вас – двенадцать книг, семь «престижных» литературных премий, мировая известность. У него – ни одной публикации. Одного журнала на всех не хватит. Кому я должна отдать предпочтение? Только честно, вы ведь тоже когда-то были молодым и безвестным.
- Странная постановка вопроса. Мы все когда-то начинали в безвестности.
- Вы начинали в другой стране, в других условиях. Были сотни журналов, куда мог обратиться начинающий, а теперь…
- А цензура? – негодует известный поэт.
- Пошел вон.
- Что???
- Пшш-ел вон.
- Имею честь откланяться, - сипит Поэт.
- Честь, - хмыкает Юлия. – Тщеславие и алчность.
- В корзину! – Отмахнувшись от своих, принесенных для журнала Юлии стихов, поэт, изобразив на лице «всю гамму страданий от непонимания», выходит вон.
- Зачем ты так? – спрашивает Олег Сергеевич.
- Достали эти паразиты на прошлом величии. Если б в свое время этому, - кивает она на дверь, - крупно не помогли, судьба его сложилась бы иначе. Спился бы… А сейчас ему и в голову не приходит, что спиваются другие. Он на полном серьезе считает, что своим предложением оказал мне милость. «Мое имя придаст вашему журналу должный вес». Пусть сдаст свои сломанные весы старьевщику. Я буду печатать неизвестных. А когда станут известными, они и вытянут мой журнал. Не выношу пристегиваться к прошлым величиям, куда интереснее быть первооткрывательницей.
- Александр Чижов, - читает с листка Олег Сергеевич: «…и полыханье ножниц солнечного бреда срезает вянущие сны богов…» Н-да… Слушай, а зачем тебе все это?
- Ты хочешь сказать, я могла бы найти деньгам отца более разумное применение?
- Ничего не хочу сказать. Просто спросил.
- Просто и отвечу. У меня есть деньги. Достались они мне даром. Как почти всем богатым людям в нашей стране. Они просто оказались в нужное время и в нужном месте. И ни кого из них не хватает смелости признать, что хитрость – далеко не ум, а пронырливость – не синоним воли. Умение вовремя облобызать чей-то зад – вовсе не талант. Хотя не многие  со мной согласятся… Мне скучно на Канарах, Олежек. И не нужны мне ни «феррари», ни «мерседесы». Понимаешь? Самое эксцентричное в наше время – следовать здравому смыслу и не выдавать себя за того, кем не являешься. Пиар, Олежек, время черного пиара. Что ты так на меня смотришь? Дура я, да?
- Нет, не дура. Просто нельзя относится ко всему так серьезно.
- Так и отец всегда говорит…Противно мне Олежек. И от самой себя, и от всего, что вокруг…Противно и стыдно. Понимаешь?
- О да, Юлия! Да! Истерзан я моральными страданьями, и беспрерывно себя вопрошаю: смогу ли я прожить свою жизнь так, чтобы потом не было мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы…
- Не надо иронизировать, Олег Сергеевич. Ирония – это парашют для того, кто в падающем лифте: хоть дергай за кольцо, хоть не дергай… Неделю назад принес мне один молодой автор пьесу. На мой взгляд, отличную. Я спросила, почему бы ему не отнести ее в театр. Достали нафталиновые дяди вани, совокупляющие в срубленных вишневых садах трупики чаек. Он посмотрел на меня так странно и сказал: «А вот вы и отнесите». Выдала себя за девочку из провинции и пошла. Долго ходила. В конце концов, великий режиссер меня облагодетельствовал, принял… Ах, как тонко он иронизировал, как потешался вовсю, да еще при публике… А в конце монолога с язвительно-насмешливого «вы» перешел на «ты». «А ты, девочка, вообще кто такая?» – «Студентка», - ответила я. - «Ну вот и учись, милая, учись». – «А если бы я сказала «проститутка» - вы бы посоветовали… ебись, девочка, да?» – Великий лукаво забегал глазками,  а публика захихикала гнусненько…А сегодня позвонил. Донесли ему, кто я и кто мой папа. Сказал: «Дома я прочел пьесу внимательно и готов взяться за постановку». Как ты думаешь, что он скажет завтра?
- Попросит денег на постановку.
- Копейки ломаной не дам.
  Юлия  гасит сигарету о телефонную трубку.    


Алексей выходит из больницы, у машины оглядывается. Жена и дочь машут ему из окна, он отвечает.
Выехав на проспект, просит водителя покинуть салон и садится за руль.
На стоянке неподалеку от гостиницы «Восток» выходит из авто. С коричневым кейсом направляется к красной «Победе».
 Перед входом в гостиницу футбольные фанаты затевают драку.
 Мимо оставленного Сергеем автомобиля проходит некто, роняет зажигалку. Когда  выпрямляется, видно – это Зондер.
Сергей, уже без кейса, выходит из «Победы». Сев в свой автомобиль, выруливает на проспект. Глянув на переврачивающих «жигуленок» фанатов, рычит: «Отморозки, расстре…»
Договорить не успевает. Взрыв. Фанаты бросаются врассыпную.
…Пожарные гасят пылающий остов автомобиля Алексея.


Галерея Юлии Розовской. У входа афиша:”Видеоживопись”.
По залам бродит Олег Сергеевич. Вмонтированные в стены экраны заключены в рамочки, чтоб  выглядели как привычные полотна.
Весьма похожий на Фрейда человек с пенсне на кончике носа одной рукой держится за кольцо парашюта, а вторую вскидывает в нацистском приветствии. Вокруг него люди с вытянутыми в ответном приветствии руками. На рукаве у каждого красная с белым кругом повязка, но вместо свастики – на белом фоне эмблема психологии – греческая буква «пси». Человек в пенсне дергает за кольцо, парашют раскрывается и уносит его все выше и выше. Глядя на приветствующих сверху, он голосом Гитлера отрывисто вещает: «Общество не знает более страшной угрозы для своей культуры, чем высвобождение сексуальных влечений и их возврат к изначальным целям! Общество не любит напоминаний об этом слабом месте в своем основании!» Толпа в эсэсовских френчах отвечает преданным воплем, а затем разом дергает кольца парашютов.
Купол парашюта стремительно несется вниз, бесформенным комом падает на землю. Вокруг – только дымящиеся воронки на месте людей в эсэсовских френчах.
«Король бесплотный» – читает Олег Сергеевич название.
Операционная. На экране – линия энцефалограммы, абсолютно прямая. Хирург и ассистенты в поту и панике. Что бы они ни делали – на экране прямая линия – смерть. И вдруг – о чудо! – линия становится рваной, оживает.
На операционном столе – консервная банка. Со скрежетом гвоздя по стеклу ее вскрывает хирург в ослепительно белых  перчатках. Открывалка летит в заполненное человеческими  органами ведро. А на столе прыгает, изгибаясь, живая рыба. Хирург и ассистенты пытаются пронзить ее вилками, но, – вместо этого, втыкают их друг другу в руки, шеи, головы. А на экран с танцующей под аккомпанемент Баха линией энцефалограммы брызжет кровь.
«Блаженны алчущие» - вслух читает Олег Сергеевич. Досадливо морщится и пожимает плечами.
В соседнем зале – Юлия с отцом и многочисленная охрана.
- Познакомься, - это мой отец.
- Что скажешь? – пожимает тот  руку избранника  дочери. - Понравилась выставка?
- Мне нужно подумать.
- Папа, завтра твой день рождения, там вы с Олежкой все и обсудите.
Когда дочь и будущий зять уходят, манит пальцем одного из окружающих:
- Ну, Сергей Львович, что скажут наши доблестные спецслужбы?
- Тот еще мальчонка, но проблем с ним не будет.
-    А пресс – секретаря его за что замочили?
- Выясняем. Но по всем данным – криминала нет. Случайность дурацкая. Один из авторитетиков через футбольных фанатов на администрацию гостиницы наехал. А дружок Олега под раздачу попал. Дело чистое.
Не ответив, отец Юлии  внимательно смотрит на видеополотно.
…Огромноголовый ребенок-олигофрен размахивает зажатым в кулачке шприцем. Внутри шприца, пульсируя и полыхая всеми цветами радуги, возникает бабочка. Распахивает крылья – и шприц взрывается рваной кляксой стеклянного крошева. Медленно в полете кувыркаясь, игла со звуком выстрела втыкается точно между глаз ребенка.
На кирпичной стене – выемка от пули и пятно крови в виде бабочки.
Ребенок, словно жестянка в тире опрокидывается вниз головой. Под треск заводимого будильника,  возвращается в прежнее положение – и все начинается сызнова: оскал олигофрена, бабочка в шприце, звук выстрела, кровавое на стене пятно…
«Молитва»  - задумчиво читает вслух отец Юлии.
 … - А вот и Великий, - усмехается Юлия, протягивая режиссеру руку для поцелуя.
- Не буду мешать, - отходит Олег Сергеевич к окну.
            Глядя на отъезжающие лимузины слышит за спиной: «Заветная цель близка?» – и резко оборачивается:
- Что тебе надо, Чистый?
- Хочу «возлюбленную» твою сделать знаменитой. Сейчас толпа бритоголовых недоумков, с воплем « Даешь Васильева и Глазунова!» раскурочит здесь все к чертовой матери. Завтра об этом напишут все газеты, а скорбный лик Юлии Розовской покажут по всем телеканалам. Какой пиар, а? К тому же совершенно бесплатно. Чего не сделаешь для бывшего друга…
На улице перед галереей появляются группки бритоголовых, и Олег Сергеевич начинает волноваться.
- Убери своих шакалов.
- Пойдем, - глянув на часы, велит Чистый. -  Выясним, кто из нас шакал.
Беседуя с режиссером, Юлия с тревогой поглядывает на уходящих.
Они опускаются в фойе, застывают у телевизора. На экране – кадры учиненного футбольными фанатами погрома у гостиницы «Восток»: опрокинутые машины, разбитые витрины, избитый милиционер. Голос комментатора: «В результате погрома пострадало семь человек, один убит. Личность его уже установлена – это сотрудник компании «Русстрой» Алексей Ладыкин»
- Ловко ты все придумал, Олег Сергеевич. Лучшего друга и соратника, не пожалел…
- Ну и подонок ты, Чистый…
- А вот и твоя надежда на будущее идет, - кивает Чистый на Юлию. – Ее так легко потерять. Береги…  А денежки, которые якобы вместе с Лешей сгорели, привезешь сам. Я позвоню.
Уходит.
- Кто это? – спрашивает Юлия.
- Лодочник…
-     В каком смысле?



Вагон пригородной электрички почти полностью занят штурмовиками. Пассажиры «подозрительной внешности» опасливо, под прицельно-презрительными взглядами бритоголовых проходят в другие вагоны. Остается только некто в казачьей форме, да старушки-огородницы.
Входит, опираясь на костыль, старик-ветеран. На потрепанном пиджаке – орденские планки. Садится неподалеку от Зондера, оглядывает юных нацистов с таким видом, будто ему  вместо привычного кроссворда в газете подсунули математические выкладки Лобачевского.
Электричка набирает скорость.
- С этим не шутят, - указывает старик пальцем на значок со свастикой на груди Зондера. – Сними, внучек. Не для того я с немцами воевал…
- Прости, дед. Не сниму. Не с теми ты воевал. Немцы – те же русские, только в маленькой стране. Оттого и злые.
- Что? Как это – не с теми?
Старик медленно оглядывает ухмыляющихся юнцов, глаза его наливаются кровью, и он непроизвольно замахивается костылем.
- Не надо, старый, - отводит Зондер костыль. – Тебе мало осталось, доживи спокойно.
 Ветеран несколько раз стучит костылем об пол и, не находя от волнения нужных слов, только повторяет: «Смотреть на вас не могу, смотреть не могу…»
Ковыляет по проходу меж скамейками.   Приняв его за просителя милостыни, одна из старушек сует ему в руку яблоко. В конце вагона старик насколько хватает сил размахивается,  и, как гранату, швыряет яблоко точно в лысину  штурмовика. Тот в ярости вскакивает.
- Сядь, Рыжий!– приказывает Зондер. – Учись. Настоящий был вояка.
- Был? - Уважительно озирается на старика Чиж. – Бывших вояк не бывает. Солдат всегда солдат. Будь он моложе…
Когда электричка тормозит, Зондер командует: «Пора!»
Пока  подчиненные спрыгивают  на перрон, орет в переговорное устройство:
- А теперь без остановки – в Тель–Авив!- А своим  приказывает: - Бегом – марш! Кто отстанет, - хлопает Рыжего по спине, - тому среди бойцов не место, - к маме под юбку. Вперед, воины Норда, вперед!
Бегут. Быстро устав, замедляют темп. Оценив ситуацию, здоровяк Зондер сажает на закорки единственную здесь девушку – Катю. Пробегая вдоль колонны, ловит восхищенные взгляды и троекратно выкрикивает:
- Наша честь?
- Верность!
- Наша честь?! – требовательнее повторяет Зондер.
- Верность!
- Наша честь?!!
- Верность!
- Молодцы! Вперед! Сегодня у нас великий день. А впереди - великая ночь.



Больница. В палате Ольга, ее дочь и медсестра. Отворяется дверь, и дежурная говорит:
- Ольга Сергеевна, к вам.
Ольга бросается к двери, бежит по коридору; в фойе ее ждет Чистый.
-    Ты можешь думать что угодно. Но я – ни при чем. Ты должна понимать. Мне нужна его смерть. Мне не нужна твоя ненависть. Ты понимаешь? Я давно тебя простил, а на него мне было наплевать.
- Ты меня простил?.. – Ольга медленно замахивается, и заторможенно глядит на занесенную для удара руку, на Чистого и качает головой, словно говоря «нет, даже этого ты не получишь». Потом наклоняет голову и, выставив ладони перед собой, всем телом толкает Чистого – раз, другой, третий, пока тот,  не начинает пятиться.
- Я его не убивал. И ты, -  перехватывает он запястья беззвучно рыдающей вдовы, - мне не нужна. Мне нужна только моя дочь.
- Это не твоя дочь. Будь ты проклят , – исступленно выкрикивает она. - Будьте вы все прокляты. Ты. И этот подонок, Олег. И все такие, как вы. Убийцы. Вы животных гаже. Страх. Зависть. Настырность. Жадность. Повелевать! Давить! Все мое! Всех под себя! Моя страна! Мой банк! Моя дочь! Моя воля! Мое «я»! Каждый мыльный пузырь мнит, что он – солнце, а вокруг куски дерьма вертятся… «Моя дочь»! Нет у тебя дочери. И не могло быть. Выкидыши от тебя были, а не дочь. Теперь понял?.. Гены у тебя гнилые, сверхчеловечек.
Понурив голову, он закуривает.
- Молодой человек, курить здесь нельзя! – властно заявляет врач и, поймав взгляд Чистого, шарахается в сторону.
            Войдя в палату, Ольга целует сонную дочь. Потом резко распахивает окно и срывает с себя крестик.
         

            Ночь. Сквозь лес пробираются какие-то люди. Выходят на залитую луной опушку, это – штурмовики. Разбившись на три группы, крадутся к окраине цыганского поселка. Неподалеку от первых домов Зондер отдает последние приказания:
- Рыжий ведет свою пятерку на северный край, к водокачке. Чиж со своими  - к домам, что у оврага. Начинаем в три, секунда в секунду. Потом отходим к реке. Группами по два-три человека. Кто влипнет – пинать мурзилку: шел к цыганам за наркотой, знать ниче не знаю. Все ясно?
- Ясно, - отвечают командиры групп.
- Тогда – вперед. Смерть чернозадым!
Подкрадываясь к окну веранды, Чиж вдруг издает хриплый вопль – на ноге у него с лязгом смыкается капкан. И сразу же – долгий тонкий девчоночий крик, лай собак, и в домах вспыхивает свет.
- Уроды, засветились! - свирепеет Зондер. – За мной! Все по плану!
-   Метнув в распахнутое окно бутылку с зажигательной смесью, укрывается за деревом и стреляет из «стечкина» по выскакивающим из огня. Со второго этажа отвечают залпами из двустволки.
Вдоль улицы с воем несется горящая собака.
Вспыхивают дома и на другом конце поселка.
Спасающихся людей штурмовики встречают ударами  прутьев и цепей.
В гамаке неподалеку от пылающего дома  поскуливают крохотные черные щенки.
Полуголый  цыган спотыкается в овраге о закапканенного Чижа, зажимает ему рот и волокет в заросли…


«Победа»  мчит по загородному шоссе. Впереди – проезд под железнодорожным мостом. Вдоль перил моста бежит крохотная фигурка. От нее отделяется красная капля, разрастается в кляксу,  летит точно в лобовое стекло. Чистый перехватывает  – это платок. Затормозив, наблюдает: фигурка спускается по насыпи к шоссе, падает, катится прямо к обочине. Чистый подъезжает.
Девочка-цыганка. Прижимая к груди какой-то комочек, медленно вправо-влево качает головой, словно  в такт музыке, которую никто, кроме нее, не слышит.
- От кого ты убегала? – Не получив ответа, повторяет вопрос по-цыгански.
Вздрогнув как от выстрела, она быстро пятится, и Чистый понимает:  слабоумная.
- Не бойся, никто тебя не обидит. – говорит он по-русски и по-цыгански. – Что ты прячешь?
Стыдливо улыбаясь, девочка показывает и тут же вновь прячет слепого черного щенка. Присев на четвереньки,  целуя часто собачью мордашку, взволнованно что-то лепечет. Чистый на ладони протягивает ей черный в багровом свете зари крестик, а взамен жестами просит  щенка. Проворно схватив подарок, девочка с победным смехом улепетывает.  Потом возвращается, показывает пальцем на красный платок и, получив его, отворачивается. Запеленав щенка, с восторженно-бессмысленным щебетом торопливо сует его Чистому и уходит, в такт призрачной музыке вправо-влево покачивая головой.
Свернув с шоссе, «Победа» тарахтит по лесной дороге. Радиоприемник вещает: «…Основная движущая сила истории – осознание избранными тотальной ограниченности человеческой природы: духовной, интеллектуальной, физической. Осознавшие, безусловно, пытаются эту ограниченность преодолеть.  Ивану Обыкновеннову не болты вертеть хочется, а как минимум Эйнштейном стать. Последнему же мало теории относительности, ему катастрофически невтерпеж Теорию Единого поля из болота заблуждений выудить. А там – до последней детальки в устройстве вселенной добравшись, Творцу да и сказать: «Восхищен я, Создатель, деяниями Твоими, но, знаешь ли, конструкцию во-он той метагалактики неплохо бы слегка модифицировать. Что скажешь, Боже?..»
Чистый выключает радио и подкатывает к лодочной станции.
Топая по мостику в свое логово, целует щенка в нос.
- Удачная охота. Правда, малыш?


Ольга бродит по газону под окнами своей палаты, часто приседает и шарит в траве руками. Проходя мимо, врач (тот, что столкнулся с Чистым) участливо спрашивает:
- Вы что-то потеряли?
- Потеряла…


Лежа на кровати, Юлия смотрит на розоватое рассветное небо за распахнутым окном. Рядом Олег Сергеевич.
- Если я пойму, что со мной ты не из-за меня, сходить с ума и лезть в петлю не стану.
- Ты сейчас назвала меня подлецом.
- Нет. – Юлия запускает пальцы в его волосы, целует в глаза. – Нет, просто у нас не должно быть измен даже в мыслях.
- О чем ты?
- Что-то утаить, даже из благих побуждений – уже измена.
- Я ничего не утаиваю.
- А  тот… С кем ты разговаривал в галерее…Он – кто?
- Друг детства. Бывший муж Ольги.
- И что он хотел?
- Спрашивал, не нужна ли ей помощь.
- Он любит ее?
- А какое это имеет значение?
- Ты так думаешь?
- Я неточно выразился. В их случае это давно не имеет никакого значения.
- Не думаю. Я ни у кого в глазах не видела такого отчаяния.
- Отчаяния? Не заметил… Ненависть – да, больше, чем я мог себе представить. Юлия удивленно смотрит на будущего мужа.
- А разве это не одно и то же?
- Не знаю, любимая. Мы говорим не то и не так. Не то и не так.
- Прости.
Они долго молча курят. Потом  Олег Сергеевич  целует ладошку Юлии.
- Почему ты замолчала?
- Так, вспомнила.
- Что?
- Место, где никогда не бывает отчаяния.
- Есть такие места?
- Есть. Пока до них не доедешь.
- Или когда уже уехал и вспоминаешь.
- И так, и так. Итака.
- Ламанча.
- Игера. Там  убийцам было так страшно, что они не могли остановиться, и все стреляли и стреляли – уже в труп. А потом Че Геваре отрезали ему руки, чтобы они не тянулись к винтовке…
Олег Сергеевич пристально всматривается в профиль будущей жены, и только теперь окончательно понимает насколько она ему чужая…
- Ты хочешь спать? – спрашивает она.
-  Нет.



     День. Спортзал. Штурмовики занимаются на тренажерах. Чистый обходит подопечных, дает советы. Зондер подталкивает к нему Рыжего, велит:
- Рассказывай.
- А че рассказывать…
Получив от Зондера удар в грудь, влипает в шведскую стенку. С трудом встает, потирает рукой затылок.
- Ко мне!  Тебя учили, как докладывать старшему?
- Так точно.
- Докладывай!
- Без тридцати секунд четыре, согласно приказу, полученному от командира подразделения, - кивает  на Зондера. – группа была на месте начала операции.
- Молодец, молодец, - кивает Чистый. – Дальше.
- Ровно в четыре ноль-ноль начали атаку на расположенные в нашем секторе дома. На подходе к ним черножопые…
- Противник, - поправляет Чистый.
- Так точно. На подходе к ним противник установил капканы…
- Ясно. В том, что засветились, твоей вины нет, война есть война. А за то, что бойца бросил… Сам погибай, а товарища выручай – первое правило.
- Так не нашли мы его… А потом сигнал был к отходу…
- Можешь идти. – Чистый поворачивается к Зондеру: - Чиж вряд ли проболтается, даже под пыткой… Однако и не такие ломались… Если что – вешайся…
- Не проболтается. А завалят или посадят – нам на руку, ты же сам говорил: движению нужен национальный герой, вроде … как его… ну, в Германии… которого коммуняки замочили…
- Шлягетер. Только это не твоего ума дело, Зондер. Уяснил?
- Так точно! – тянет тот руки по швам.
- Чистый! – кричит кто-то.
- Ох, черт возьми! Ты это или да?
  На пороге спортзала спецназовец. Чистый спешит к нему.
- Витька! Откуда? Очередная командировка?
- Она самая! – спецназовец растроганно трясет друга за плечи,  притискивает к себе, целует куда-то в ухо. – Чертяка, куда ты пропал, а? Я все министерство взбаламутил – где? Почему нет данных? Когда уволился?  – никто не знает. Что за херня, братишка? Где ты теперь? Охранник, что ли? – кивает он на штурмовиков. – Рассказывай!
- Да что рассказывать… Сразу не расскажешь. У тебя адрес тот же? – Виктор кивает. – Ну так, и трепаться незачем. Приеду, объясню, - все поймешь.
- А это что за головастики? – оглядывает Виктор штурмовиков.
- Наша смена.
- Смена? – Еще раз внимательнее оглядев ребят в спортзале, Виктор, мрачнеет.- Ну-ка, построй их.
- Взвод, в одну шеренгу становись!
 Издевательски похлопывая по бритым головам и внимательно разглядывая нацистские татуировки, Виктор обходит строй. Бросает Чистому:
 -   Купили тебя, братишка?
- Не надо так, Витя. Денег не хватит купить меня…
- Ага, понял… Бывает… - В глазах Виктора скорбь и отчуждение. - Так ты с ними?
- А кто еще с нами? – сложив на груди руки, отвечает Чистый.
- Антона Костлявого помнишь?
- Как не помнить. Если б не он, давно бы уж я в мусульманском раю гуриям тампаксы подавал.
- Нет Антоши. – Виктор чиркает ногтем большого пальца по горлу. – Срезали его умную голову. И знаешь - кто?.. Прибалты-наемники. Взяли мы их потом… А на груди у каждого – вот такая, – Виктор ударом ноги отправляет Зондера в угол, - татуировочка. Арийцы, мать их  во все отверстия…
- Папа! – на пороге спортзала возникает девочка. – Ты говорил, на минутку. Пойдем! Там все ждут!

…На минное поле выгнали русских пленных. Нагишом. Впереди человек с обожженным лицом и крестом на груди – священник. Он поддерживал едва ступающего солдатика. Их срезает первый взрыв. Следом еще трое пленных. Один кидается к лесу, но его с двух сторон протыкают автоматные очереди. Еще взрыв – и остается только девочка. Чистый держал бинокль, словно он прирос к лицу  так, что и танком не отодрать…А Виктор безостановочно  заклинал:  «Только бы в спину ей не шарахнули, только бы в спину не… А по минам она пройдет. Знаю – пройдет…»
Девочка уцелела. Доковыляла до ручья. Легла ничком. Когда бойцы до нее добежали, она спала. Свернувшись, как в утробе, прижав колени к подбородку…
Чистый долго глядит вслед бывшему другу и его дочери – той самой девочке…


Олег Сергеевич едет по загородному шоссе. Сворачивает на проселочную дорогу. В просветах деревьев бликующая на солнце водная гладь. Развернув автомобиль у берега, идет к лодочной станции.
- Не стой на пороге, входи, - приглашает Чистый, сидя на полу по-турецки, перед обеззвученным телевизором.
- Медитируешь?
-   Плачу…
На экране – сожженные дома, обгорелый труп, слабоумная девочка-цыганка в гамаке целует в лобик мертвого черного щенка.
- Хорошо устроился, - Олег Сергеевич оглядывает логово »лодочника»: от пола до потолка стеллажи с книгами, видео, компьютер. На столе фото:  Олег и Чистый – еще юнцы –  тянут руки в нацистском приветствии. – Хорошо устроился…
- А мне много не надо.
- И это не надо? – Олег Сергеевич распахивает набитый купюрами коричневый кейс.
- Это не мне – организации.
- Ты, Чистый, лапшу о высшей расе вешай на уши своим отморозкам. Они во что угодно  поверят…
Чистый встает, усмехается:
- Какая разница – во что верить? Ты вот веришь в деньги. Что в лоб, что по лбу. Веришь, что прорвался в элиту, скоро с истинными хозяевами страны ее судьбы решать будешь. Так или да? 
- Где кассета?
  - Есть такая притча…
- Где кассета?
- Есть такая притча, – не обратив внимания на вопрос, начинает Чистый. – Пришел как-то к учителю дзэн юноша. Спросил: «Если я буду старательнее всех самых прилежных учеников, сколько мне понадобится времени, чтобы достичь просветления? – «Десять лет», - ответил учитель. Юноша настаивал: «Я буду не просто старательным, я буду вкалывать день и ночь, во всем тебе повинуясь. Сколько не понадобится времени, чтоб просветления достичь?» – «Двадцать лет», - ответил учитель. В недоумении юноша: «Как так? Да я горы сворочу, старанию моему позавидует всякий! Сколько мне понадобится времени, чтобы стать просветленным?» – «Тридцать лет». – Ответил учитель. «Почему ты все время добавляешь срок?» – воскликнул юноша. И учитель начал объяснять…
- Где кассета, Чистый? Мне твои байки по барабану. Мы в расчете: вот деньги для твоего просветления, верни мне кассету.
- Ныряй.
- Что?
- Ныряй. Вон видишь -  третий слева буек?  Ныряй.
Олег Сергеевич перелезает через ограждение.
- Разделся бы, костюмчик  не знаю от кого испортишь.
Сбросив обувь, Олег Сергеевич ныряет. Плывет к бюсту-буйку. Когда выныривает, на секунду он и бюст, видимые в профиль, напоминают картинку из учебника психологии, на коей в зависимости от ракурса видишь то профили, то в пустоте меж ними чашу – победный кубок…
Содрав крышку со стеклянной банки, швыряет открывалку в окно, вытряхивает на стол кассету и обойму фотопленки.
- Где гарантия, что нет копий?
- Ты зря притчу не дослушал, - смеется Чистый.
- Пошел ты…
- Нет гарантии, Олежек. И не пялься на меня так – я в этой игре сошка мелкая. Ты до сих пор этого не понял? Гарантия не у меня, а у тебя. Как ты думаешь, зачем тебе позволили на дочь большого человека выйти? И все тухлые моментики твоей биографии заботливо укрыли? Корова ты дойная, Сережа. И пока будешь платить, – живи с Юлечкой, считай себя элитой… А бодаться вздумаешь – в консерву превратят…
Звонит телефон. Чистый, выслушав, мрачнеет:
- Еду.


Подъезжая к офису «Русстроя», Олег Сергеевич замечает на тротуаре девушку с флейтой. Выйдя из машины, босяком шлепает по асфальту.
 Люди проходят мимо, некоторые ненадолго задерживаются, бросают в шляпу на асфальте мелкие монеты, спешат дальше. Только он, склонив голову, все стоит и стоит, и флейтистка уже поглядывает на него с испугом.
Олег Сергеевич улыбкой ее успокаивает, сует в шляпу ком купюр и, поразмыслив, добавляет часы, перстень, цепочку с крестиком.


Чистый и Зондер стоят на пороге комнаты Чижа. Не замечая их, мат убитого шаркает на кухню, наполняет водой кувшин, распускает волосы.
Костяшками пальцев, как в дверь, постучав в спину Чистого, возвращается в комнату. Льет воду на голое, все в синяках и ранах тело сына и, обтирая его своими волосами, дребезжащим старческим голосом, выстанывает колыбельную.
Переглянувшись, Чистый и Зондер тихонько выскальзывают вон.


Сергей Львович в своем кабинете за рабочим столом. На стене за его спиной – символика ФСБ. Звонит один из многочисленных телефонов.
- Слушаю, - берет трубку Сергей Львович. – Да, да. Так точно, товарищ генерал. Все головастики под контролем, используем по программе. На время консервируем. Нет, с цыганами все чисто: никакого расизма, обычные разборки наркоторговцев. Да, доклад готовлю. Спасибо, товарищ генерал. Есть!
Сергей Львович кладет трубку, отыскивает  в ноутбуке нужный файл. На экране – ползет текст и мелькают фотографии: Чижа, Екатерины, Зондера, других штурмовиков. Стоп – фото Чистого. Сергей Львович откидывается на спинку кресла, размышляет. Потом снова щелкают клавиши, на экране:
«Вы действительно хотите отправить файл «Лодочник» в корзину?» – «Да».
Сергей Львович сладко потягивается, убирает со стола бумаги в папку, идет к сейфу. В нижнем отделении сейфа виден коричневый кейс.

              Ночь. Юлия и Олег ведут к реке белую лошадь. Эльза больше не шарахается от хозяина, и Олег кормит ее из рук.
              У воды Юлия раздевается донага, смеясь, входит в лунную дорожку. Олег следом.
- Юлия…
- Не говори ничего… так хорошо… не надо слов… никаких слов…
Ослепительно в лунном свете белая, вытянув шею, Эльза застывает у кромки воды.
…Краткий вскрик – и Олег исчезает; Юлия мечется, оглядываясь, потом ныряет – впустую. От страха она не способна даже закричать, и только барахтается в воде, беспомощно и одурело озираясь. Потом, наконец, кричит.
Ответив ржанием, Эльза бросается к хозяйке.
Откуда-то появляется множество людей – это охранники: Юлию вытаскивают из воды.


Ольга в своей квартире укладывает дочь спать. С балкона доносится глухой стук. Ольга вздрагивает. Плотно закрыв дверь в детскую, спешит в спальню.
С пистолетом выходит на балкон. Там – сброшенная с крыши коробка. Внутри – пачки купюр.


Охранники пытаются увести от берега Юлию, она вырывается. Кутаясь в наброшенный на плечи мокрый мужской пиджак, бредет по кромке воды к трупу того, кто не стал мужем. Взмахом руки велит охранникам удалиться, они пятятся.
- Пош-шли вон! Все! Вон отсюда!
Оставшись наедине с мертвым мужем, опускается наземь и кладет ему голову на грудь. Вокруг, инстинктом отгоняемая от мертвеца, ходит белая лошадь.
Отец Юлии, Сергей Львович и еще какие-то люди спешат к берегу.
Глянув издали на Юлию, отец ее застывает на месте, отворачивается. Закурив, подходит к Сергею Львовичу вплотную, охватывает начальника охраны одной рукой за шею, а другой гасит сигарету о его лоб.


Утро. Лодочная станция. Вокруг нее вяло колыхаются на водной глади буйки – бюсты различных деятелей партии и государства. Дверь в домик лодочника распахнута.
У воды останавливается автомобиль. Сергей Львович топает по мосткам на станцию.
В домике – никого, кроме щенка. На полу – расстеленный костюм аквалангиста: маска, кислородные баллоны, трико, ласты. А рядом с пустым рукавом, словно зажатая в призрачной руке, записка: «Ныряй».
Быстро раздевшись, плывет к третьему слева буйку. Ныряет. Возвращается.
Разрезав прозрачный пакет, открывает кейс. Вместо денег  - видеокассета и водяной пистолет. Сергей Львович вставляет кассету: известный журналист, вскинув руку в нацистском приветствии, кричит: «Хайль Гитлер!».
Автомобиль разворачивается и скрывается за деревьями.
На муравейнике в живом чехле из насекомых –водяной пистолет.
Из лодочной станции долетает слабое тявканье.

Утро. Городской парк. На скамейке – трое в черных капюшонах.
Неподалеку катаются на роликовых коньках юноша и девушка: он – чернокожий, она – белая. Они о чем-то оживленно переговариваются, смеются.
- На ловца и негр бежит. – Скалится Зондер. – Вперед!
Трое в капюшонах устремляются к намеченным жертвам.
- Весело? – спрашивает Рыжий у девушки.
- Весело, - задорно отвечает она и, вмиг все поняв, кричит: - Джулиус, беги. Скорей!
Но бежать некуда. Окружены.
- Не вопи, дура, - расстегнув курточку, демонстрируя татуировки, ухмыляется Зондер. Ты же нам потом спасибо скажешь. Тебе что – хочется обезьян плодить?
- А где живут обезьяны? – спрашивает третий штурмовик.
- А на деревьях, - в один голос отвечают ему сотоварищи.
- Ты слышал? – спрашивает Зондер у чернокожего. – Быстро! Разделся и на дерево.
- На елочку русскую, - напевает Рыжий. – И так, чтобы жопу не ободрать, а то елочка обидится…
- Ты не понял? – металлическим прутом хлопает Зондер по своей ладони.
- Мальчики, не надо, - просит девушка.
- Убери ее, - велит Зондер третьему.
Штурмовик сбивает девушку с ног, быстро связывает. Шепчет на ухо:
- Вякнешь – удавлю. Целка целлофановая.
- Ну! – подгоняет Зондер чернокожего. – На дерево, быстро! Шнейллер! Африканус швайне!
Острие ножа упирается в девичью шею, и пленник, пряча глаза, раздевается, идет к ели…
Добежать до девушки не успевает: сбитый с ног и оглушенный, корчится в траве.
- Встать! – приказывает Зондер. – Рыжий, лупани его по ноге, чтоб не дергался.
Металлический прут влипает в щиколотки чернокожего – тот, взвыв, подтягивает колени к подбородку.
- Полегчало? – интересуется Рыжий. – Пошел вперед!
Чернокожего гонят по дорожке к выходу из парка. И он, прихрамывая, бежит. Оставляя на траве, затем на асфальте кровавый след.
Никто из собаководов на помощь не спешит.
У пролома в парковой ограде девушку бросают, а чернокожего по улице гонят дальше.
Мимо проезжает машина, разворачивается. Штурмовики закрывают лица масками. Машина ползет рядом, из окна торчит объектив камеры. Кто-то из корреспондентов пытается выйти, но его удерживают.
Процессия - впереди нагой чернокожий, подгоняемый штурмовиками, а следом авто службы теленовостей – движется вдоль покрытого граффити кирпичного забора. На заборе надписи: «Убей в себе негра!», «Мочи фашню!», «Бей хачей!», «Мы все – одной крови», «Слава Белой Расе!»
На перекрестке к процессии бежит, вызывая по рации подмогу, милиционер-постовой. Рыжий бросается на перехват: пущенная из баллончика струя краски превращает лицо и грудь милиционера в белое пятно.
Телевизионщик снимает  все с безопасного расстояния.
Ослепленный блюститель порядка одурело лупит дубинкой воздух.
Отфутболив баллончик в объектив, Рыжий ухмыляется.
Заплаканная девушка – подруга чернокожего, стараясь вложить всю силу в удары, колотит роликами по стеклу машины с телевизионщиками .
Голый черный человек, прихрамывая, бежит по пустынной улице. Он часто озирается на штурмовиков, но в глазах его нет страха. В них нет ничего – кроме отчаяния и бессильной ненависти.


КОНЕЦ