1
Солнце закатывалось где-то за спиной, на Устюрте, и я, сидя на самом обрыве - ноги с него свесив, - смотрел на тёмно-зелёные морковки тополей, на дымку бесконечной тени, лёгшей отпечатком - от высокой известковой ступени - далеко вперёд, на восток, и чувствовал себя обострённо-внимательным к чему-то - там, внизу, в перспективе, - будто меня оттуда громко окликнули, и я быстрее-быстрее, пока не потерял приблизительно схваченного направления звука, всматриваюсь, ищу глазами, вот-вот найду - кто же? Сухая глина дувалов и самих глинобитных приземистых домиков издалека теряла орнамент из обязательной паутины растрескиваний, - но фактурные топографические ветвления дорисовывались, - будто я ещё и в бинокль - осматривал постройки аула, подходящего вплотную к плато… Мягкий сероватый оттенок формованной глины незаметно - как сама земля - вылезал пятнами из зелёной плесени садов. Зато шиферные кровли контрастно белели среди уходящей к горизонту тени от крутого берега плоскогорья, - светились - под скользящими, пролетающими - казалось, где-то гораздо выше них - лучами.
Тёплое шампанское несло в себе розовый оттенок и плавающие хлопья, опускавшиеся на дно гранёного стакана и снова - после очередного глотка - взмучивающиеся в питье. Тыркеш взял с багажника чёрно-зелёную бутыль, и, крутя стаканы в руках , - он и Эчкена - тоже подошли к самому обрывающемуся краю.
- Оу! Татьян! Чо машине сидеть будешь? - оклик плеснулся назад, к распрямлённым в коленях голубоватым брючкам, протянутым как сходни - с борта на поверхность планеты.
2
"Москва-Ташауз" сел на пустынный аэродром - без, хотя бы ещё одного, самолёта или вертолёта, - но с павильоном - похожим на большую диспетчерскую на конечной автобусной остановке. В жёлто-розовых затуханиях дня только наша толпа осталась нерассосавшейся, а все какие были - ждали прилёта рейса - легковушки, мотоциклы испарились вместе с прибывшими из Москвы туркменами. У железных прутьев, около взлётного поля, мы сбились в кучу - спрессовалась - перегруппировываясь перед автобусиками: нас делили - кому, куда отправляться. Мне было плевать; соответственно, я оказался в том "Пазике", который уносил человек двадцать медиков к границе с Каракалпакией - то есть до упора.
Занятое мною место у окна сначала увлекло каракумским привольем, погружающимся в сумерки, но когда мы провалились в глухую южную ночь, интерес появился оглядеться - внутри салона. Дело в том, что я никого не знал - так, единичные, физиономии слегка угадывались (в бухгалтерии за стипендией? в лифте общежития?) да и наехало, как потом выяснилось, много врачей-москвичей (а не ординтурщиков), с которыми я уж точно нигде не мог сталкиваться. Десант направлялся на борьбу с высокой детской смертностью в северные районы Туркмении, и почти всю лечебную гвардию составляли педиатры да детские реаниматоры - ну, гинекологов немного подбросили; терапевтов же в аэродромном собрании я узнал двух или трёх, а уж в автобусе остался единственным - и осел в последствии на самой удалённой лечебно-географической точке, потому что серьёзного применения мне - не видели.
Куня-Ургенч выплыл из ночи оазисом электрических луж, и опять стало занимательно понаблюдать - что-нибудь - как, например, во дворах - на подиумах, настилах, незарешёченных верандах (как их назвать?) - сидящих на корточках людей в халатах и тюбетейках. Эти веранды-помосты освещались лампочками и располагались довольно высоко, так что за глиняными заборами-дувалами из проезжающего автобуса частная жизнь обитателей выглядела не скрытой, а даже - выставленный напоказ. Опять начался делёж, и часть докторов-пассажиров, возле местной больнички, вышла. Час или более автобусик пробивался в жарких льдах полуночи - до ещё одной районной больницы, где мы наконец вдохнули полной грудью сухой печной воздух, и где ждавший персонал сразу усадил нас за столы, расставленные в фойе-холле, ужинать, и в ход с первых слов приветствия пошла тёплая водка, а на десерт, к дыням и арбузам - ещё более тёплый разбавленный спирт. Так что, хоть и опытные в питии эскулапы, но с трудом мы не легли - вповалку: смогли, однако-таки, проконтролировать себя - не перепутать: мальчики - в одну палату, девочки - в другую. Утром, едва освоились - вернее, разглядели типовое двухэтажное здание, в котором, водопровод не способен был поднять воду на бельэтаж, и никогда в истории не была подключена канализация, а мамашки талантливо умудрялись выстирать ворох пелёнок трёхлитровой банкой воды - пришла установка: троим ехать дальше, в сельское лечебное заведение, куда-то в сторону Устюрта. Мне намекнули, что тут, в двухэтажном безканализационном медцентре нужны только узкие спецы - и я смиренно, с похмельной улыбкой, взял под козырёк. А вот Елена Эчкенко и Танюша Слотина - с видом, что согласились на уговоры (хотя и уговоры-то - скорее, отговоры: за время автобусного знакомства опытные мужы уже положили глаз на дефицитную в этих краях даже весьма посредственную красоту - двух цац - и совсем не выталкивали их, нет; меня - да) - девы захотели съездить, пока всего лишь на разведку; им, как потом выяснилось, обеим уж очень не по вкусу пришлась перспектива полтора месяца тесниться в пятиместной палате, выделенной под приезжий женский персонал; но в медвежьем углу - уже само по себе - запредельной азиатской глубинки - могло оказаться даже фиговей: поселят порознь, и не при сельской больничке, а в кишлачных хатах, у еле ворочающих по-русски докторов да фельдшеров, вот радость…
3
Я сейчас сдохну… Ох, ты ж мама, - или на улицу… И чо там?.. Бак всё-таки с - кипячёной? Храп появился - будто не вовне, а в самих моих ушах. Захотел услышать - услышал. Секундочку, настроюсь - рядышком, почти на той же волне - и будет другой… Оп, есть: потише, с помехами - это уже из - того - угла… Газовики? А третий - был? Или - каккккая разни…
Ступни коснулись - под линолеумом металл? Как-то даже… Во-о-от почему… Когда кондик работал - и храп мимо… Да чихать на хррр… Это я молодец, что кровать - у самой двери… На середине коридора - там всё - и душ, и туалет, и бак с водой, и дверь наружу… Толкнули в одно плечо, я прибавил ходу. Толкнули в другое, - гуттаперчиво приняв удар - влип в стену… Стоп, хватит придуряться… Закрыв глаза, сосредоточился - как помолился - открыл их, теперь уже вперясь: по центру судна, по правому борту из пробоины - всё в порядке - фонтан. Жёлтый, застывше-сфотографированный - такой свет не затопит, не пустит ко дну. К нему!
Будто растёрли - с ментолом - всего, от ушей до - и не просто надраили, а с массажированьем… Горит - нырнуть куда… Хотя бы в то же озеро - не накупался, только сейчас пожалеешь… Ну, смотри на этот кран… Или козлёночком? Гепатиты, дизентерии… Бабы себя берегут - не поленились - угольный фильтр "Родничок"… Не идти же к ним?.. Почему ты думаешь, что она - кипячёная? Бак - запас… Ночью - правильно, из - вон того, бронзового - никогда не течёт. Не качают… А то бы - в душ, до зари… А, пожалуй, всё-таки не буду… Не знаю - скоро утро?.. Вот-вот - побрызгайся, умойся… Ну зачем - эту подозрительную воду - сразу и пить? В себя ж…
В коридоре - в точь, как по корабельному проекту, окна не запланированы - судостроителями. А там из комнаты… Нет, не светало ещё, что ты гонишь… Фонарь перед входом, а окно - на эту сторону… Поэтому, а в темноте там видно - достаточно. Серая, голубоватая дымность, но только в углу рамы, где ближе к фонарю - никакой это был не рассвет… Идти назад? Духота - хуже… Храпят - чушь собачья, да и не… Как совпало-то! Так наклюкаться с Тыркешем и этим… как его… А газовиков - я спрашивал - чего кондиционер-то? полетел… Да-да-да… И они сами собирались - комендантше… Нет, сейчас меня - тепловой удар… Что рискованней? Хлебанёшь! Уж лучше - спиртоваться… И страдать, страдать… в расчёте на резервы…
4
- Баран белий! Шашлык немножко будем!
- Так, подожди… чего-то надо тогда - купить… Ты говорил - в магазине не…
- Всё вона у нас есть… Этих пошли звать?
- А? Ну, конечно… Без них - куда! Пошли-пошли…
Внутренний длинный коридор теплохода - надо пройти из моего, мужского торца, в другой - и тоже почти до самого. В женский торец, - но каюта - предпоследняя. Гулкость сборного металлокоттеджа - не только из-за под тонким линолеумом пустотелого подпола, но и по причине - где жители? Бывает - прошуршит русское лицо… Вторая палуба не заселена - раскалена печка…
Бум-бум.
- Оу-а! - приглушённо, со смехом - изнутри отозвалось: только так, был бы повод отмеждометить - копируем туркменские, приглянувшиеся: звукоподражаем.
- Тыркеш уже приехал… Мы на улице…
- Да зайди сначала…
Это я из приличия - про соучастие в пикнике - Тыркешу. Купить открыто - только хлеб в пекарне, и то - сугубо здесь, в посёлке газовиков, а не в смыкающимся с ним ауле, где пекут по домам. Дыни, помидоры - грех без базарчика, а вот если алко - всё в теневом обороте. Как и лекарства - выписывай, не выписывай, их продаёт по своим ценам спекуль-фельдшер, он же зав больничной - и прочей - аптеками, важный, - но и угодливый. С теми, кто - как приехали, так и уедут… Тыркеш предупреждал о культурной программе, - а мы всегда согласны. Сразу - ещё днём в ординаторской - всеми руками за. Подали как раз в тот момент санитарки ежедневный - кормление врачей - суп, плов и айран (который никто из нас, приехавших, не пьёт - ибо термически не обработан… вот так…)
За руку поздоровался - с наездником ещё одного "Жигуля" - лёгкая монголоидность (в туркменах этого нет). Не врач - Тыркешка-то врач, а этот - шофёр больничного "Уазика": тоже - медицина, по здешним меркам… Два "Жигуля" ждут, и мы, трое, опёртые на них - перед входом-подъездом-крыльцом сборного двухпалубника, с торчащими из каждого окна - по первому этажу - кондишнами, ждём. На втором бороться с жарой - как с пожаром - давно бросили, а на нижнем - никогда не выключаются жильцами, в том числе и уходя на работу - холодильники же мы тоже не выключаем?
5
Закатный загар - он тоже - поддубит… Я-то - в плавках, а Слотина и Эчкенко - сарафаны с себя - ни-ни, ни боже мой - чтобы в пользу купальников. Перед местными? И где - переодеться? Захоти - бархан - вон… Да они - и передо мной - не доводили… какая бы - жара… Этим лишили себя возможности… А я снова полезу…
- По-моему, ещё надо подождать… Сыровато… пусть, ага… По чуть-чуть?.. Вы будете?
- Шампанское с помидорами?
- Могу - и за дыней… Ого - где… Надо плыть… Или - водки?.. Ну, вон она - в воде.
- От этого - чё? холодней?
Пусть Тырк с шофёром наслаждаются женским обществом. Водка тёплая - замечательная, привыкаю, и я по песчаному - другого быть не может, кругом всё песчаное - дну… В такой воде можно - спать… Надо, сюда поближе, подогнать - наши две дыньки… Течением? Или дуновением? Озеро и - ни дыхания, а они будто скатываются со стола… Третий раз - в погоню… Отнесло, почти до коровы…
На том берегу небольшого, - но надо вплавь, так не перейдёшь, - солёного озерца ударяет в желтизну - от заката - порядочный взрыв тростниковой зелени, и одинокая корова, по пузо в воде, жуёт в лучах. Два лимонных поплавка наперегонки уплыли - за середину…. Шлёп, шлёп - за ними… А теперь - дынный ватерпол…
Фиолетовый и красный "Жигулята" - в конце хвостом вильнувшего к воде съезда, между двумя барханами… Костёр - уже без огня, размером - и дымок - с только что потушенную спичку… Эчкена всё-таки залезла на верхушку песочной волны - почти высоко… На своём большом заду, и обняла колени - подбородок задравши: для загара шеи… Я даже вижу, что и бретельки с плеч - долой…
Легко лежать в солёной воде… Ну-ка, дыньки, плывите поближе к шашлыкам… Днём не то, что загорать, - а по тенёчку и медленно… Медленно - немедленно! - дойти из аульной педиатрии и сидеть, сидеть в пароходе, слушая как выдаивается синтетическая прохлада…
6
- А меня сначала поселить… тоже… должны были - обещали - на пятнадцатом… А ты - год - ниже этажом… вон чё… С седьмого… Чудеса…
- Твой восьмой - как и мой, Юр - всё… прикрыли. Теперь везде - только, кто на курсах…
- А восьмой - и ланьше, я застала… Считался - гостиничный - этаж… Это последние только два года. Ты не знал?.. Олдинатолы и аспиланты - тепель только на пятнадцатом и на четвёлтом.
- Гостиничный… ремонтный!.. А я - в то утро, как нам уезжать - как раз и переписался… в четыреста-а… какой же - четвёртый?… Пустой блок - обычный двухкомнатный… По-моему, там все - двухкомнатные… Вот у тебя - на пятнадцатом - элита… Ключ-то взял, а барахло - на сохранение… в подвал… А то - когда приеду…
- Почему - двухкомнатные? Я - в однокомнатном… Мы, с моей - постоянной… Тоже щас - как и ты…
- Где? Есть, да? В другом крыле - около лестницы?
- Пр-р-рямо у лестницы.
- Вы - чо, взятки даёте?.. Этот мой - Мыкола-сосед… Ещё до аспирантских экзаменов - которые осенью! А туда же - мимо меня - на пятнадцатый… Вписал себе - какого-то такого же - хохла, который живёт где-то на квартире…
- Мёлтвые души… И у меня - тоже… числится, само собой… А пелед этим - жила - с Лосико… Знаешь, глузинка - она сяс тоже на пятнадцатом… Милно лазошлись…
- Росико? Маленькая? А-а-а… С неврологии… Кафедра - на нашей базе…
Две башни общежития, стоя плечом к плечу, вросшие одна в другую, имели вид сверху (если воспарить воображением) по форме - бекар (знак параграфа, но из прямых линий), где в центральном квадратике поршнями ходили лифты и пустовала ломаная синусоида лестницы, и ещё - там же - на каждом этаже объединяла люд, когда люд уже сменил в облачениях стрелки складок на ниспадающие напуски, - кухня. Из крыла в крыло просочиться - пути существовали - либо через неё, либо через лифтный холл: к вопросу о разделённости и относительной независимости коридоров.
- Будешь - в дурака? Последний раз спрашиваем.
- Надоели - со своими картами…
- Ну, тогда я поставлю Дизи Гилеспи… А ты - занимайся своим дулацким английским…
- А жрать вы собираетесь готовить?
Комендантша двухпалубника - когда нас троих начали селить здесь - с какой-то непонятной лёгкостью предоставила двум докторицам, Тане и Лене, обжитую комнату учительницы, уехавшей в отпуск. То ли комендантша не ждала, что та вообще вернётся из отлучки - или вернётся только забрать вещи, - но проигрыватель, утюг, кастрюли - явно всё не общаговское - попали в наше безраздельное распоряжение автоматически. Наше - поскольку уходил из девичьей, без сбоев охлаждаемой кондиционером, комнаты я только к ночи - в дальний, свой мужской, тупик коридора. Там, на койке в четырёхместной каюте, я спал и днём (сиеста - без ансамбля храпящих газовиков) - поскольку, приходя из больницы сытыми, имело смысл только и сделать, что лечь под не выключаемые никогда кондёры и забыться до вечерней - послабее, - особой жары. Когда горяч не столько воздух, сколько предметы, старающиеся отдавать - сбросить с себя - накопленное за день тепло.
- Пойдёмте, может, телек - поднимемся - посмотрим?
- Лано ещё… Туда не войдёшь…
- Окна - мы - настежь…
- Рано, рано ещё… А-а-а, у тебя был вале-е-ет…
- А вы, давайте, играйте - на одевание. Чтобы - упарились, обе… Так… с вами не договоришься… Значит, салатик-малатик и консервы… Остались?
- Я - осталась…
Перед отъездом - советовали, и этому совету последовали - вывезти из Москвы, сколько кто допрёт, банок и даже макарон. Не пожалели - продуктовая торговля сидела тут на мели. Только овощи-фрукты да кормёжка из котла для персонала. Тыркеш вот - шашлыками баловал, и, случалось, и за достархан среди дня где-нибудь в частном доме усаживали, если приглашали на консультацию, или без повода - водили как диковинку и как предлог для суннитов - выжрать: "Как я пойму Аллаха, если не буду пить?" - и такое слыхивали.
7
На чёрном. Одинокий прожектор. По-над - землёй? песком? - по-над колышащейся поверхностью… В нижней части световой воронки - мельк, мельк. Скользит выхваченное, ударяющееся об свет - пятно. Сквозь него - в пятне - пролетают назад, как треплящиеся на ветру длинные флажочки - вермишельные тени…
Звёзд, наверно, должно быть… Задери я голову, когда Тыркеш подвёз… Так вот именно - разве нет?.. И рассаживались по машинам - у озера - уже в полной… С переднего сиденья, - а по бокам - закопчёные трапецевидные шторки, наглухо. Впереди, как ножом бульдозера, коротким светом фар скоблилась…лось… Куда? Ориентиры? Как в самолёте - ночной полёт по приборам… Тыркеш зыркнул в зеркало - я в задние окно обернулся: одноглазое авто, невидимое само по себе - только одна действующая, как мотоциклетная, фара - уже отставала. С шофёром и оказавшимися у него - барышнями. Тырк - зырк снова вверх - поверх. Я - верть вновь. Вместо белой низкой прыгающей луны - раструб-рупор, скрученный из беловатого тумана. Тыркеш осаживает - задний ход, руль перехватывая руками крест-накрест. Вдогон! Они куда-то свернули!
Заблудиться ночью? На машинах. В Каракумах, которые - ближние, - но что и дальние: я не видел, но, может, глаз местных джигитов различал на горизонте - намёк на зарево. От аульных скупых лампочек? Два пьяных туркмена, на тольяттинских ахал-текинцах, они резвились. В догонялки! Что там им - что какие-то ещё сидели в их машинках - зрители?
Потом кони встали, мы ошалелые, - а хозяева довольные - вылезли… Излучаемая подсветка создала пузырь… Звёзд должно было быть - вал. Но юрта света - вблизи машин - даже не намекнула поднять голову… Как накрытые ведром сна - где второй план очень часто чёрен… Смеющиеся водилы - они и вправду затерялись в песках. Вместе с нами. Но им такое - игрушки. Забрались вновь внутрь лошадок - однофарный остался один в своей - и по каким-то им ведомым компасным наитиям - повиляли-повиляли… Вот он тебе и асфальтовик, а вот и огоньки…
- Меня чуть не вырвало… Спокойной ночи… - в пароходе - по своим тупикам; не дотянув до двери, я вернулся - туалет звал.
Светящийся белый шар - шарит, обнюхивает: тут и дороги-то нет, но пески плотные… И непроглядная беспросветная - ночь… На нюх. Или - стоп машина - оглядеть звёзды… Вот же они, в избытке. Фонарь уличный - его б только убрать… Я всё-таки задрал взгляд, когда прощались у парохода… И светила, обрадованные - что их заметили! - завертелись, потекли - как кристаллики сахара, просыпанные на чёрные брюки….
- Спасссс… Спокой…
Да нет же… Звёзд висели - гроздья, их даже опустили пониже: дунешь - они зазвенят, ломая созвездия, но потом, каждая бусинка, покачавшись, займёт строго своё положение… Сверху донизу утыкано - если раскинуть руки в стороны, держа обруч горизонта… Заставит опустить - тяжесть чугунного края, начало беспросветной тьмы, где бугристая чеканка - искорками выявляющая каждую неровность этого пловного казана над нами - резко исчезнет, окольцевав проваливаньем в колодец - земли… Звёзды вспомнились - позже всего; пьяный мозг - нет, не стёр, - но засунул их куда-то между страниц: найдёшь, если только будешь искать - вытрясывать, - в крайнем случае, случайно, но не скоро… Зато сразу из памяти выскочит - шаровая молния одинокой фары: в глазах она до сих пор оставляет тающий хвостик, который повторяет её колебания… Вместе с моими подпрыгиваниями на сиденье, с вывернутой головой в заднему окну…
8
- Только тихонько, Лен… И я тоже - такого… Дизи…
- Вы - дикие.
- А чё - дикие? Вон - Эрла Гарнера - пианист… Ну и - самых… Но не люблю - понимаешь? Джаз… Хорош - мне кажется - ну, там, в ресторане…
Тыркеш оказался при машине и откликнулся - и сразу из больничного двора припустили до райцентра. Пройтись по промтоварным: просить Тыркеша как-нибудь, к вечеру - устроить поездку - уже будет закрыто, рано сворачиваются. А в выходной - они тоже - все как один, на замке. Да там, собственно - один, по типу универмага.
- Дизи Гилеспи - в лестолане…
- Да вон меня и "Квины"… Там есть мелодизм - особенно в самых хитах… но - не лиричный… Берёт - но не за живое…
- А ещё какую - третью, Лен? А-а-а… Рэй Чарлз… - Татьяна сидела на краю тахты, к нам лицом - вернее, прямо против журнального столика, с боков которого, на креслах - Эчкена и я.
"'Why do you mind if you paint well or badly?'
'I don't. I only want to paint what I see.'
'I wonder if I could write on a desert island, with the certainty that no eyes but mine would ever see what I had written.'
Strickland did not speak for a long time, but his eyes shone strangely, as though he saw something that kindled his soul to ecstasy." Киндлд... киндл... Знакомое…
Когда желтоватые страницы словаря поддали ветерка - на руку - вдобавок к заплескам на меня от кондика, запах сухой деревянной пыли втянулся мне в нос, when I склонился к мелким буквам, подчёркивая ручкой - видимо забытое старое. Киндл - зажигать, второе - воспламенять… На слух - очень… Или напоминает - кэндл - candle - знако… По звуку… "…киндлд хиз соул ту экстэси." Вон аж как - ту экстэси…
- Татьяна, а почему мы - к нему - не плистаём?
- Мы? Это почему - он к нам - не пристаёт?
- Я? Ну-у-у, бабоньки…
- Давай, мы его сейчас - вместе - ка-а-ак…
Танька привстала с тахты и потянулась в мою сторону - выпрямленными орлиными лапами, хищнически настроенными - и сощурила проваленные глубоко в глазницы, морщинистые как мошонка, веки.
- Убирай свои словари!
Эчкена кудахтнула, и пользуясь чрезстольной близостью поставила мне на локоть тавро - пухлой влажной - будто не ладонью, а ступнёй.
- Да вы чо, девчата? С ума посходили? Жара такая - от жары? - и сразу потребовалось - если уж подыгрывать - вобрать, испуганной черепахой, в плечи - голову.
- Он плав… Жалынь… Всё плотивно… Тем более, ты - со стороны кондиционела… Вот так и ночью - на меня не попадает… - отступление Эчкениных подушечек тут же поджало - тупо подстриженные коготки Танюли.
- Чё ты болтаешь? Я, можно сказать, постоянно… будто не замечала? А иначе - скоро вообще простужусь… Ложись!.. Сама - боишься.
- Ой, да ты потом - плиходишь… Слазу.
- Ну да! Это если - ни ветерка.
- В телевизионную? И чо - на ночь все окна - нараспашку?
- Там вообще - никого… пустота… А мы тут - на одной…
- Зато - во какая… Дабл…
- А теперь - что поставить? - Ленка выжала себя - взявшись за подлокотники - вверх, и, уже стоя, задрала локти к проигрывателю; его поселила учительница на крыше серванта. Может, и она - нежила под тоненьким халатиком - свои сосочки, при случае, так же - прохладой полировки?.. Эчкена-то - прилипла.
9
- Аш агри? Килям агри? Ус кур ёме? Где болит, спроси у неё?
- Бале-э-эт… - отвечает - не пациентка, совершенно не рубящая по-русски, а белохалатная медсестра-"переводчица"-помощница, которая сама - не ас: это они между собой ещё переговорили - уточнили мой вопрос - три вопроса - выученные мною у Тыркеша: Голова болит? Живот болит? Кашель есть?
- Эчкена, а ты чё мамашам назначаешь? Тоже - препараты железа?
- Ой, они - или не пьют… Или у них не всасывается…
- Ну, если половина - вообще не знает, что такое месячные… Хронь беременная… Не успевает какая-нибудь Орангул - имя мне, кстати, нравится… Да, не успевает восстановиться… как - уже снова готова…
- И замуж - они - рано…
- Может, её - не менструирующую ещё - выдают…
- Во всяком случае, распределяют, кому какую - когда у неё текут только сопли.
- Какие они сталые - плосёк, Юласик?
- И чётко - каждая - на десять, не меньше. Двадцатилетняя - как тридцатилетняя. Тридцатилетняя - как сорокалетняя.
- Гемоглобинчик!.. у какой ни возьми… Как они ходят?
- А видели? Когда ехали мимо - хлопковые поля? помните?.. Градусов пятьдесят, а там - одни тётки… Укутанные до глаз, и что-то щиплют - в кустах, помните?
В амбулатории, где проводился приём - со стороны больничного двора, куда периодически въезжал, потом уезжал "Уазик" цвета хаки, куда выступало крылечко, продолжавшееся внутрь одноэтажного здания коридорчиком с сидящими на полу, на корточках, очередниками - кондиционера, традиционно - как для скотины - не предусматривалось. Вентилятора - тоже. Марево. Аналогично морили - в двух палатах - это уже с тыла, где стационар, но там хоть окна распахивали, - правда, отчего наполнялась вся кубатура мухами. Хорошо, что у главврача да в ординаторской, да в родзале - дул холодок, испаряющий слякоть - в пятна соли - на белой ткани. Рубашку перед одеванием униформы я снимал, а вот Таньке с Ленкой приходилось туже, потому что лифчиков-то они не поддевали - под сарафаны, - а значит, сарафаны скидывать им было не с руки… Минут пятнадцать-двадцать удавалось продержаться, трогая животы, спрятанные под кучей тряпья, и вслушиваться в повально здоровое дыхание, похожее на баловство с порванным баяном - после чего, "дав сок", я пулей вылетал с крыльца, обегал с улицы глинобитный корпус и влетал в терпимо жаркую ординаторскую. Остыв в струях охлаждённого, будто подвального, ветерка, выходил покурить с холёным фельдшером-аптекарем или с Тыркешем, после чего - удалялся назад, на пропарку - на очередные двадцать минут…
- Танюха, я вас, педиатров, понимать стал - с вашим ветеринарным подходом… Этих тоже - не распросишь… Мычат - вот те и всё… И медсёстры - ни бум-бусеньки…
- Так твои туркменки - хоть ещё не плачут, когда ты их… А какой-нибудь орёт, засранец, пардон…
10
Шлёп, шлёп…
- Давай, считай…
- Сколько там у меня… наблалось…
Листопад карт. Мётла сметают их - ко мне. Согласно результатам суммированья. Сдвигаю сам - плотнее, согнать в кучу, обстучать - колода.
- Значит, говоришь… Никого, никуда больше не перебросили?
- Все морды вроде бы - на месте… Нет, там - оуа!
- Кстати, чё это - по-турк?
- То и значит… Что-то утвердительное…
- А чё эти говорят - не помрёт?
- Такого обезвоженного… Эта мать-дура дотянула… Чё-чё… В реанимацию…
- Значит, не просыхают мужики…
- Ленка-а-а… Я как посмотрела… Нам прямо, сам господь бог… Вот они там в этих двух палатах - как тогда поселили, так и… Туалет - один чего… тот, страшный, у забора…
Ого, себе раздал… Три марьяжа… Сорокета только нет… Его, может, и - ни у кого…
- Ты уехала, а мы, значит, досидели… И потом, с лаботы пошли за хлебом… В пекалню…
Так, самый мощный марьяж - и… придётся разбивать… Обидно… Или забрать - всё?
- И чо?
- Да кулёк порвался… Что значит, рано пошли. Они только испекли … Буханки - взять нельзя…
- Ох, как Юлка нёс… Жонглёл!
- Пакет расплавился…. И вывалились… Ленка - как-то - в подол… одну… А я…
Что же это делается… Второй марьяж - и тоже влетаю? Пикей - у меня и нет больше - свободных…
- Ну чо, доигрываем… И пошли телек смотреть?
- Ннну!.. Надоело… Хотя у меня - больше всех… Но завтла доиглаем - эту! А не новую!
- До тыщи - сколько, кстати?
- Там же сплошная партконференция…
- Да та-а-ак… Окна откроем… Уже не жарко… Сигареты…
Один марьяжик я всё-таки - ура-а-а, кажется… А элементарно - могли бы и все вылетить… Вот те и везучесть…
- Ну, считаем?.. И идём… Лучше, чем у Эчкены - всё равно пока - ни у кого…
Середина коридора, дверь на улицу - улицы-то нет - площадка перед пароходом, что виднеется сквозь ненадолго вечером - для проветриванья - открываемый вестибюль. Но нам - не в эту. И вообще - не в дверь. Разворот, и крутая корабельная лесенка на вторую палубу. Всё-таки она обитаема - в одной-двух каютках тут кто-то, не боящийся сварится, - но это вправо. А холл - влево: на самом носу (или на корме, как хошь). Два больших стеклянных квадрата - рамы-вертушки: шарниры у рам - посередине.
- И ни ветерка… О, заработал…
Цветное мутноватое изображение выплыло, потрепетав занавеской помех, но обогнал и загородил его - избыток громкости - словно сделавший видимое ещё более тусклым. На экране - акульий плавник отблеска от, невнятно пока ещё, вечереющего окна.
- Какая ты молодец, баночку не забыла… Звук! Звук! Оглохнуть…
- Махмуд, поджигай…
- Подлые… вы меня так… А это - не мой порок… Должно же во мне остаться - что-то чистое, нетронутое…
- Танька, Танька, плямо в селдце… Не напоминай… Я же - вообще! - не кулю…
- А кто курит?.. Ситуационно!
В башке застряли - эти марьяжи… подарки судьбы… Прямо - таланты, у талантливых… Один выявить - в сто раз же, вроде бы - легче… Выждать, сбрасывать по масти - карт в веере много - всегда найдутся… А вот так - три. Или - если все четыре! Свободных-то - пшик… Еле-еле - один открыл, и то - хорошо, да ценой других… А жался бы - все потерял… остались бы - на руках, и - тоже - не в счёт, аналогично разбитым… А когда пришли! Такие надежды! Их выявить - и у меня… тогда будет!.. Почти догнал бы Эч… Вот такие они - ттталанты… Метаться от одного - к тому, сему, и каким - во имя какого? Иллюзия, будто все - твои… Сунься-ка, с ними… А если и жертвовать - одним - во имя… То, судя по марьяжам, не получится меньшим - ради большего… А как масть пойдёт…
11
Нельзя прибавлять шагу… Повода его прибавлять - тоже не надо придумывать…
- Семнадцать дней…Семнадцать дней…
- Плилично…
Тенёк от деревьев - вдоль прямой аульной улицы - набегает до середины, и только понизу. Ноги в тени, головы на жаре. Но если тихонько, прогулочно… Но и не скрыться.
- Какие у них уши… Зайцы…
- Тут - огломные… Как лошади…
Припаркованный недалеко от больничного угла, за ствол дерева - ослик - совсем лошадёнка серенькая, со вздутым, как всплывший пёс-утопленник, брюхом: серые жабры рёбер выпукло переходят в белый коврик - бурдюком, прикрыл глазки с белыми ресницами, и не шелохнётся - залит формалином неподвижного, - тенисто-горячего, - но не добела прокалённого на солнцепёке, - воздуха.
- Всё-таки - меньше половины…
- С учётом, что один-два дня нас будут собирать… Наверно - в Ташаузе?
- А всю ораву - кормить, размещать?.. Вряд ли…
Проезже-транспортная - она же пешеходная - глинянно-грунтовая, вспыхивающая пылью, если вдруг проскачет по ней лёгкий трактор или короткой змеёй проползёт легковушка, объезжающая неровности, - уступив дорогу одной такой, - трое мы, идущие трезубцем, восстанавливаем своё положение - по центру. Растрескавшиеся глиняные блоки, стандартных размеров - с посылочный ящик - складывающиеся в дувалы; и пересохшие, в продольных трещинах, серо-голубоватые из нетолстого, оглобельного, кругляка загородки, вроде для загонов; и сама вся светлая гамма - желтовато-беловатая - делает окружающее, похожим на отпечатанное на матовом стекле или на пергаментной бумаге, сквозь которую идёт подсветка, и на которой как бы не замечается пыльная - или как из гербария - зелень. Зелёность: наверно дело в том, что близко к земле - улиц, дворов - куда блуждающе, как по ошибке, вкатывается взгляд прохожего - не вырастает ничего - сгорает, - а растительность бродит где-то выше неподнимающихся век, и укореняется в кронах, и тоже - совсем не сочная, а в серой патине (изумляют изумрудным огнём только хлопковые поля, - а где они? - в мелиорированной близ-аульной пустыне… в виртуальности…) Всё, что не попадает в тень - всё кажется не только выцветшим, но и неполированно-металлическим, излучающим, отражающим без блеска - напор солнечного света: всё незатенённое - как мутноватое, но всё-таки зеркало, которое сводит в мозг тусклейший рисунок - фломастеры на грани исписанности - рисунок: эскиз кишлачных внутренностей… И уж что нагло туманит и задавливает зрение, так это отброшенное от - светлых - предметов нам в глаза, уже в пределах терпимости - ими рассеянное - солнце.
- Арык… Вот и арык…
Через него - бетонные мостки, и сам он - с бетонированным дном. Граница кишлака и посёлка газовиков. За быстрым скрученным потоком, похожим на толстющий канат, которым зачален наверно борт Устюрта - весь обзор сборных домиков да каких-то построек из завозного кирпича перелистывает деревенскую страницу, открывая окраинно-городскую, - но листы с самим городом - вырваны… Всё, что по азиатскую сторону мостков, умело сляпано из глины - взятой где-то неподалёку же: копай, доставляй, меси, формуй и клади стены. Такова вся эндемично произрастающая здесь, контрастная - даже к сомнительной европейщине, куда мы вступаем - натуральность.
- Сразу вспомнила, как вчера этого мальчишку привезли… Сбитенький, бутуз такой, загорелый…
- Да чё там… Сразу как посмотрел - зрачки-то во-о какие…
- И тонут - в этих… мелких ведь… алыках…
- Ну, тут?.. Тут вряд ли… Или если уж совсем - малыши… Тот-то - лет… А вот где там, за дорогой - помните? - расширяется… Всякие течения… Воронки…
- Щас в душ… Чур я - первая…
- А отец его… Привёз на своей машине и бегом - к нам… Может, мы - чего… Прибежал с этим загорелым трупиком - держит на руках…
- Ой, не говоли…
Подолы у сарафанов - ниже колен, а плечи, спины, упаковка грудей - наоборот, не по-восточному… Кегельбан и бильярд… Макияж в такую жару - течёт; его, следовательно, нет. Иду с краю, и острый угол - просвечивая выпуклую влагу - дарит блеск: у мелкоглазых бледных попутчиц на верхней губе у каждой и на лбу - зреют прозрачные рисинки пота. Когда я пропускаю вперёд вяло совершающих посадку в туристическое судёнышко, то - на трапе-крылечке - на переходе из солнца в тень - схватываю, что открытые спины у женщин в испарине, и снизу до крепления бретелек - темнятся подтёки, и сразу - перекидывая восприятие - чувствую, что и у меня - под рубашкой, по ложбинке вдоль позвоночника, натекло и подмочило брюки.
12
- Слышь, Холодков… Лампу, что ли, зажги… Уюта не хватает - с этим верхним…
Молча, согласный Игорёк, наклонил голову - поклонился своим коленям - и, задерживаясь в каждом законченном движении - разгибаний и вспомогательных сгибаний - как встаёт верблюд с его двойными коленями, раскачиваясь спереди назад и сзади наперёд, - поднялся с низкого, без подлокотников, дерматинового кресла, вздохнув.
- Другое дело… - выдохнув, уже я, подкрепил свою разговорчивость.
Воссозданную темноту не одна "подстольная" лампа, зажёгшаяся сзади меня, на полу, благоустраивала, - а ещё и синие нитки света из - как раз-таки настольной - магнитолки, - как такса длинной и прижатой своей узкой спиной к стене.
Ещё не вернувшись в точно такое же, в каком сидел и я - ложе, слямзенных навечно из холла кресел, - он, - его рука с плоскими ногтями - отлила, отрыгнувшееся из бутылки, - в - глотнувшие до глубокого дна, пустые стаканы.
- Ведь мне интересна - только радость… В основном, то есть через неё… Бывает же - и в грусти, и в тоске, и в боли - любовь, Дух… Но ищем-то… Да, признаёшь, само собой - вот, есть, есть - но ведь уже и - пришипился - от самого такого сочетания… Сладкая боль - она как-то, знаешь, слишком интимна… Ею не очень-то хочется делиться… Вот щас с тобой о - каких только не подворачивались - поползновениях… понавспоминали… Но ведь предпочитаешь - пусть будет событие ни на грош - но в счастье… И не обязательно даже в надежде… - нами откапывались призраки каких-то калужанок, эфемерных - готовившихся в наших памятях вот-вот забыться навсегда…
Это и сейчас была Калуга - ночь зимних Аненок, облбольничных - в общаге, где на четвёртом этаже, только в другом из четырёх - и по четыре комнаты содержащих - холлов, другом - по отношению к той четверти этажа, где моё обитание имело койку во времена стародавней интернатуры (главное продолжение которой - отработку - мы уже оба благополучно перешагнули): я сидел московским гостем, а Холод - штатным хирургом с недавно - на бумаге - полученной квартирой в ещё недоотделанной "панельке", в трёх домах ходу отсюда (но пока он продолжал пользоваться общажкой, единственной, с которой его вязала жизнь - с момента зачатия трудовой повинности - всю его трудовую пятилетку).
Предмет: необъяснимость - отмеченность свыше - хорошенастроенческих, прекраснонастроенческих кладовок в памяти, откуда всегда можно поклевать в голодуху.
- Попозже вот здесь должна быть - музычка… - после глотка, стакан - вазончик для одинокой розы - потерял ладонный обхват, - шутя, хрумкнет стеклом, - и палец теперь, как ища пульсацию, елозил по ребристому колёсику, тоже ища и нащупывая.
- Да, ерунда - ты про то? А с таким, прямо удовольствием, вернуть бы… Года два или три… Лето…
- А куда мы там ходили? Почему - там вдруг?
- Одного не могу - не уверен - хлопнули мы и сколько? Или совсем - не?
- Я не попадал по клавишам, мазал… Значит…
- А где успели?
- Что мы тогда - самое первое - крикнули?
Будто подняли упавший мяч, и закинули назад, на балкон. На большой старый балкон: дом красного кирпича, довоенной архитектуры, где высота потолков на лестничных клетках - двух или трёх этажей - охала и вскрикивала при каждом к ней прикосновении голосом или подошвой. На улице завяз - ни туда ни сюда - солнечный цыплячий вечер, и парочка студенческого возраста, в халатиках - одна с тюрбаном-полотенцем - облокотились девочки на перила, и вниз, разве что не плевали.
- А можно к вам зайти?
- Ха!.. Поднимайтесь.
- Нет, если бы не подогретые - мы бы не нахалили, не балагурили… Да и не запёрлись к ним - аж бегом.
- Видимо… Их было - трое?
- А может, и четыре…
- Во-о-от в чём дело - бутылка в руках. Точно - это… это вспомнил. Несли… Шампанского. Точно, мы её - и разлили по напёрстку - на всех… И когда выпили - мы и ушли. Так, кажется?
- Я - однозначно - бряцал на фано… Получалась херня… Кто-то из них учился в музучилище - почему я и выпендривался…
- Курили…
- Все курили… Хорошенькие были - не все… Щас уже - не чётче, ясное дело… И потом, в то же лето, мы видели, слегка поболтали, помнишь? На озере - случайно. Пляж, помнишь? Одна - она точно получше…
- Всегда есть - какая-то… получше… И, потом ещё - уже какие-то парнишки - сразу - вокруг неё… Значит, действительно - получше… Потом куда-то шли по берегу…
Ничего не вылущивалось - поразительного… Холодков и я - тогда - слегка только распустили хвосты… Нам - тоже никто - не бросался на шею, не строил глазки. Стоп, нет-нет, самая невзрачная - всё приглашала заходить…
- Почему мы к ним - потом-то - потом ни разу? Пляж, что ли, отбил?
- Убей, не помню…
Как Сизиф, в гору двух маршей лестницы, я чувствовал себя готовым вбегать - вечно. Толкая перед собой пушинку глыбы - она сама тащила бы меня, как воздушный шар, - которому на вершине - каждый раз - лопаться…
- Во-первых, двоиться стало - основательно… Не тогда - сейчас! Во-вторых, сам с собой - чуть ли не стихами… Конечно, наливай - о чём разговор…
13
- А Тыркеш - во сколько - собирался?
- Да вот - уже должен…
Утренний - кто чай, кто кофе - растянули; не поторапливаться - не вступать на тропу: до арыка, а затем от арыка - до рабочей пропарки: свободны - один раз в неделю. Слотина - звяк-клог-цинь - чашками-ложками, сложенными в эмалированный тазик - за дверь - сполоснуть; Эчкенко, простонав "Оу-а!", откинулась на свой край привольной тахты учительницы, как видно, не имевшей склонности к узости круга, и как тяжёлая кошка - перевернулась - носом в нащупанную одной рукой книгу с тумбочки. Мне предоставив донышки пяток, колбообразность икр - за чем поднималось оконтуренное халатиком двугорбие ягодиц и провал седла со вздымающимися за ним сведёнными широкими лопатками - и дымок русой стрижки.
"'I wonder if you haven't mistaken your medium', I said."
Мидьем, медиум… Среда - обитания? Окружение… Матерчатая обложка ветхого словаря, если проезжалась по ногтям - то мгновение скобления сопровождалось, на режущих кромках передних зубов, вспыхиваньем оскомины, как от пыльного воздуха - и возвращением на подушечки пальцев - пересушенностью или даже пилкой для ногтей. Мидьем, мидьем… Средство, способ… Кроме: среды - первое и середины - второе… Синоним - минз?
"'What the hell do you mean?'
'I think you're trying to say something; I don't quite know what it is, but I'm not sure that the best way of saying it is by means of painting.'"
Вот, тут стандартное, понятное - бай минз…
Тук-тук-тук в призме - на секунду тёмной пустоты приоткрытой двери - уже догнавший колокольчиковый хохоток Таньки под украсившие смех опять цинь-цинь-звянь, но из спрятанного ударного инструментария, за синенькой с коротким рукавом рубашкой хрупкого Тыркеша - тук-тук-звук медалями повис на синеньком. Суженность глаз всё же у туркмен - ненавязчиво добавлена Азией: височные углы глаз - как смоченные тоненькие кисточки акварелиста - чёрненько вытягиваются.
Формат, с яркой глянцевой обложкой, Пэновского издания почти точно, под обрез, ложится на маленького, но вздутого, вспухшего жёлтостраничной старостью, "Мюллера" - и проползает на нём к стене по журнальному столику. С кресла в самом углу комнаты - где свет от окна прикрыт полупрозрачной, но отдёрнуто-гофрированной, чтобы не загораживать далее в окне вставленный кондиционер, шторой, краем всё равно затаскиваемой в поток - я поднимаюсь, клюнув собой, как на качалке, вперёд.
Встречаемся руками - в середине комнаты: над углом широкой лежанки, над ранее здесь светившимися толстыми чистыми пятками.
- А что - каждое воскресенье там ярмарка?
- Всегда базар, ярмарка… Обычный день - базар… Воскресенье…
- Слушайте, а жара! Вообще! Сколько, интересно…
- Но сорок есть…
До Куня-Ургенча - летим, локти у всех четверых торчат, даже висят из окон. Насыщенный зеленью поворачивается веер, - кружится - прямолинейностью хлопковых посадок, в которых как наряженные - разве что невысоко, не на шестах - расставлены, каждая сама по себе, сине-серо-белые тряпичные, без лиц - закутаны лица - куклы. Движения в одеждах - нет.
Давно не виденное многолюдье - машину запер Тыркеш где-то за квартал - влечёт нас сначала расквитаться с сочными дарами ещё на подходе к рынку, а потом вернуться - чтобы без сумок - сложить в багажник. Теперь налегке гуськом мы продвигаемся вдоль какой-то глухой стены, ограничивающей территорию торговли, по узкой полосе тени, фиолетовой, в которую в глазах заползает жёлтая полоса из вылизанной солнцем тротуаро-дороги. Словно это край обрыва, и горе тебе, если нога соскользнёт в солнце… Уже бродим - немного привыкнув к жаре, - и по очереди теряемся в омутах толпы, гудящей меж двух шеренг задом развёрнутых грузовиков. Шмотки всякие - но есть и на что нарваться - неоценённое в местном климате, экспортированное из Европы будто по ошибке - сюда. Находим друг друга возле Тырк-мобиля: я дольше всех - выжидал, - пришёл раньше и почти прижался к глухой стене, чтобы поместиться целиком в полоску тени. Тыркеш-то - вот он, а я его и не заметил…
- А они? Ещё ходят - где?
- Ой-й-й… Им же - сам знаешь… Только дай…
Но на обратной дороге, за окраиной Куня - минуемыми на скорости древностями - заинтересовались они же, хоть и страдающие от жары не в пример - я ж тоже южанин, - но уже адаптировавшиеся и не упускающие своего - туристки-экскурсантки.
- Тылкеш! А это? Может, покажешь? А то - никакой Бухалы не видели…
- Мавзолей старый-старый… Совсем ремонт требует…
- А вон минарет… Как новенький.
- Туда - кладбище… С той стороны…
Тормоза скрипнули. Заходим в тень стрельчатых проёмов: изнутри обставлено лесами… Приглядываемся к тусклой глазурованной мозаике с многочисленными ранами - отколупанными пятнами до слоя строительного камня… Переходим дорогу и виляем по тропинке между бело-булыжных курганчиков человеческих размеров: мумификация в индивидуальной печке - обеспечена. Поднятые наши носы заворожены идеальными линиями вертикально задранного хобота закопанного супер-слона… Поверхность - в более сохранной глазури - без выдутых веками и ветрами ниш и щелей. Есть дверь - муэдзин зайдёт и полезет на самый-самый… Напоминает скипетр - потому что наверху - каменная беседка. Напоминает ещё - токарной обработки барабанную палочку - толщиной в основании, равную лобному месту московского или астраханского кремля… Ни души - кроме нас. Нет, кто-то шевелится - на белом погосте…
14
- Вот, наверно, потому что здесь ещё и ремонт - меня и промурыжили всю осень… На Беговой…
- Ну, там у тебя - тогда - я посмотрел…
- Хотя, знаешь, сталинское, конечно, давит… Но - ты, как раз, когда после ноябрьских заехал - а перед этим - помнишь, я говорил - целая толпа, весь цикл инфекционистов жил в комнате… Так я даже начал входить во вкус… безалаберщина!
- Хорошо - у тебя консервы… В этой "Метле" - пожрать…
- Наливай… А ты сидел - вообще - неподъёмно… Я хоть потрясся… вклинивался… Мы уже - или старенькие?.. Перепад… Хор-р-рошенькая - ннноги! - на лестнице!
- Я там чуть - за сердце!.. Ещё - по?.. Да - по по… Половинке… Организм - принимает… Второй у меня, правда, не было… Только эту - в последний момент…
- Как ещё - до - мы её не выпили!
- Надо в ординаторской будет - так, невзначай, мол - по Арбату, в "Метле"… Москва вроде - рядом, но если - вкалывать… Я - вон - две недели - в Калугу-то! - из Аненков… К тебе - хоп - на поезд… Завтра надо - тоже поездом…
- Нет, здесь - да… куда-то можно… если влезть. Чуть протянешь, конечно - мест нет… В "хилтоне" в этом… я чё-то вообще - никого… На кафедре - ординаторы - москвичи да из Третьей управы… у них своя - на "Щукинской"… Здесь же - пораскиданы… На пятнадцатом… даже не знаю, кажется - там - основная масса… Но и на других… Контактов - так что - йок… По идее вся общага - под усовершенству-… ствую- …щихся…
- А ваши кто - в блоке - рядом…
- Там вообще - заперто… То у них - селить некуда, то половина - под замком… Нет, я понимаю - это считается - или считался… как он… гостиничный этаж.
- А Мыкола?
- Если всё-таки - да… то кому-то - конечно, придётся - на полу… Фик его знает, какую-ньть московскую… второй год - может, и увлёк… Чётко пропускает - здесь, в смысле… ночёвок… Женатые они - регулярщики… А Киев далеко - и детишки… Но, говорит - гостят… и хрен знает - где-то… останавливаются… У него - московской родни - выходцев с Украины - у-у-у… А сам - типичный… разговоры с прищуром… Всё чё-то хитрит…
- У вас тут в коридоре - сабаны, лестницы… Мне показали дом, где - квартиру… Ладно - недокрасили… А там отопление прорвало, и маляры вообще - всё побросали… И уже обещают - не раньше, чем весной…
- А так - дом-то - заселили?
- Ну, кому негде - живут…
- Сколько - перездов… Когда закончили интернатуру… Из наших - или вообще из всех - один ты - в областной… Теперь - вон - квартирный…
Я тогда - барахло своё - мне надо было устраиваться, от Второй городской, в - непосредственно - Калуге… А все уже съехали… И тогда же - Лёвка звал на свадьбу…
- Ты ж - был? Я их ненавижу - всякие, я имею в виду, свадьбы… Сказал, что надо - срочно - в Москву… И для очистки совести - взял и умотал… И шлялся там… Я его как-то видел… ещё когда - в городской…
- А чё ему - в Калугу? Формально, он, конечно, калужский… Но - соцобес… А интернат для психохроников - ты ж в курсе - на границе с московской областью… Через московскую пьянь - Лёва там - и развивает - и сейчас - всякую деятельность… Чё-то перепродаёт, химичит…
- А эта, как её? Балерина - Ольга? Ольга… она архитекторша…
- Наверно, тоже… в деревне… Не знаю… Да они - парочка…
- Мне как-то, помню, даже стало неловко… Лёвка меня - Юрок, ну давай, приходи, с тобой веселей! А я - принципиально… Ты ходил - сам? С Любой?.. Как она - второго не родила?
- Кто-то говорил - из их… Частушкина… Что - собирается…
- Пьяные… Честно, Игориньча… Ты до сих пор - её - а? Чувство - в силе? Или - как она вышла - за - моложе неё?.. И когда переселилась - с глаз долой - уже не в Аненках… А Калуга большая… Да ты и - не бываешь…
- Что-то, конечно…
- Как она - рисковая - с таким пороком… Незаращение, судя по шуму - насколько я… И второго собирается…
Тогда, три с половиной года назад, он сухо сказал - оставляй свои вещи, жалко что ли. Молчаливо и в типичной - для него той поры - отрешённой заторможенности - посмотрел сквозь меня, пожимая руку. Потом вспомнил: Тебя Лёвка просил зайти, насчёт свадьбы… Но я бы сознательно не завернул - на второй этаж. Где Старчиков обосновался до осени у невесты… В своих-то - год считавшихся своими - комнатах в конце лета произошла смена - на свежий заезд интернов. Столкнулся, как назло, на лестнице… Понимаешь, какое дело…мне в Москву - нож к горлу… Эх, Юрок! Вот жаль!
15
Повёл плечами - отлипло. Так долго не посидишь, согнулся, да плевать.
Чайнички белые, фарфорово-толстые - самые дешёвые, не новые. Мокрые верёвочки, связывающие крышечку - вернее, пуговку с дырочкой - с ручкой. Заваривают одним махом весь поднос - как-то видел - вот и мокрые…
- Вон тех?
- Одну… Я не дотянусь.
Когда обе ноги - вбок. Мы-то, мужики - коленки в стороны. Карамельки - вон там, в обёртках. А леденцовые - горкой.
- На, держи… Дай-ка, я тоже…
Что у Таньки, что у Ленки - взялись, грызуньи. Уже возле каждой, у подолов, соприкасающихся с ковром, но на начинающейся клеёнке - рулон которой раскрутили, создав на полу стол - горки абрикосовых скорлупок.
- Тыркеш, а как вы так делаете - что они лопаются?
- Варить долго… Солён воде…
- Наверно, чо-то ещё - чё ж они лопаются…
Надо на четвереньки - зачерпнуть с блюда, из террикона абрикосовых косточек… как маленькие приоткрытые устрицы. Речные, паразитирующие на беззубках - на пляже, со дна кто-нибудь - на жаркий песок, скопление, слепленных - друзу-колонию - они и высыхают, предсмертно разведя створки… Двумя руками, большими пальцами - щёлк - ядрышко. Не горькое - наверно, сорт. Часто абрикосовые - горчат. Или вываривается из них - горь. Скорлупки - сизоватые и в пятнышках голубоватой рапы. Или так - в полутемноте? Зал. Пол - сплошь, и на стенах - на трёх - по ковру. А где нет - там небольшие, на высоте лиц, окошки, заложенные расшитыми думками - чтобы дозировать жар света, но не включать электричество. На таких же подушках - попробую снова как Тыркеш - только мне кость давит, если сидеть полулёжа. В руке - пиалка - пиалушка - с зелёным. Что - зелёного-то? Листья - когда сухая - заварка. А настой - жёлтенький. Рядом с каждым гостем - персональный фарфоровый, с верёвочкой… Вот уже и на животе - пропиталась… Какое у моей тонюсенькой рубашечной ткани, интересно, название?.. Пятно. И рядом с ним - ещё маленькие. Скоро сольются в кляксу…
- Это её муж - агроном.
Правильно - интеллигенция, и главврачиха в сумраком приглушённой пестроте платьевого рисунка - сугубо среднеазиатские параллельные красные, жёлтые, чёрные полосочки-столбики - как цветной дождик - шёлк. Муж, вернувшийся с двумя шампанскими, у одной - крутит, а вторую - шофёру "Скорой". Пошла по периметру достархана, а от шофёра - сюда, к нам. Дань не их перемене блюд - или, напротив, приняв-поняв по-своему - тёплое не контрастирует с чаем? Тоже - перед жратвой, тоже - сладенькое. Ещё - растрясти - перегретую. Но и пены - слегка. Сатурированное. Зато - фужеры. На треть - пригубливайте.
- Хотим - благодарность… наши московским…
Чешет по-русски - чище Тыркеша. Два врача: она - глав, Тырк - остальное. Ну там - акушерки, фельдшера. Вон - никуда без этого - аптекаря, хранителя бинтов. Эк как улыбается.
Тырк - меня - тырк в бок:
- Юры, ответный… А то - щас она уйдёт, - и я уже схватываю традиции: женщины должны исчезать, а вообще-то - и не появляться (наши козы не в счёт).
- Уйдёт, да? Разрешите мне! Оставшееся в бокалах шампанское мне хотелось бы…
Всегда выказывают поддержку - манера, - все сидят и легонько кивают, любя серьёзный тон. Аптекарь - знаю - почти ни гу-гу, но вроде понимает. Агроном-муж? А уж девки-чернавки, забирающие тарелки с термостойкими сладостями - с квадратных метров напольной клеёнки… Санитарок, медсестёрок - попросила - из больницы? Знакомые золотозубые… Ставят коронки - на здоровые зубы: престиж. Эти уж - совсем не в ладах… " Так что - болит? Где?" "Болэ-эт…" - и улыбка: помощница.
Смеёмся... А сам? Надысь для острастки - по носу немножко дала - чтоб не задирал. Главврачиха. Мы же, хоть и не хотим быть, а - выскользнет - мол, надо не так, а так, где анализы? Шлепок - художественный - за это стоило бы… И в тост вложились, с моей стороны - искорки искренности. Услышала?
"Вы не съездите, тут рядом… Больных поликлиника много… А там что-та - пришли, сказали - живот, понос… Может, хирургический? Посмотрите - пока я тут, дела - сижу…"
Отчего бы и нет? Приём в сауне - откуда я каждые двадцать минут бегаю вокруг больницы, по улице, в кондиционированную ординаторскую - приятно бросить на, в соседней двери, Тыркешку. А что она - его-то - не в первую очередь? Хотя - на приёме толку больше: без языкового барьера и лишних знаний, но зато нюх: щучит, чего надо здесь бояться - вон вчера как - "боткинку", ещё без желтухи - цап, не проскочила.
Более тёмный зал, но простор - при электричестве, высвечивающем только часть убранства, - с полуголым скелетно-худым, - загромождён - оставаясь простором - ковровыми лежанками, посудой и медленно кружащимися вокруг страдальца - в длинных тёмных платьях - жёнами? Шофёр "Скорой" налаживает контакт, я заглядываю в горшок с желтоватой пеной над - не гуще воды, - и болтающейся при покачивании. Хватается за живот, толдыча "Балыт, балыт", но не температурит, - из него льёт - высох и вял. Раздумывать нечего - от прислуживающих требую отправки. Шалишь, не отдают - с первых же слов переводчика понимая мою алчность: унести и принести в жертву… Ни с чем - ставлю в известность, ворвавшись в кабинет к главной. Только что отпустила бессловесных медсестёр, с которыми переделывала какой-то график, и теперь рассеянно слушает мою версию холеры.
- А-а-а, так во-о-он - кто… Не надо… Везти - не надо… Это наш наркоман… Опий… караван, как у нас говорят, опоздал, не пришёл… Вот у него - понос… Абстиненцссс… Сколько говорите - два дня? Вы ему морфффь - не деляли? Харяшё… я зайду… потом вечером…
Ведь специально заслала - к кому, ух! И ни слова - о его хобби.
Прелюдия сладких вод закончилась, и схваченные резинками шальвар в щиколотках - водрузили на земь два блюда плова, и муж-агроном уже - с водочным стеклом: чем и будем проталкивать жирный рис. У шофёра "Скорой" обломалась в пальцах "бескозырка", пробку дерёт зубами. Главврачиха с подушек свой небестелесный образ снимает и почти незаметно - не афишируя самоизгнание - откланивается. Ей тут жить, а наши, с лоснящимися декольте и протекающими подмышками - они поднимут, вполне зная с чужими меру: средний род - по азиатским канонам, или - как легко склоняемые, на словах, все под гребёнку… Мне же - угоняться наравне, а туркмены - глушат, благословясь: перед едой, только что, обвели - омыли - ладонями лица…
Делегацией - в солнечный огнедышащий вечер, посмеиваешься над тем, как летние брючки у тебя мокры по ляжкам, и рубашку, расстёгнутую до пупа, застёгивая, берёшь щипком, где подальше оттянется, и колышешь, дёргая за материю - овевая и просушивая…
16
- Это как-то - смешно сказать - поднимает… в глазах - причём в своих - больше… На неё же - все - обращают… Мужики, конечно, в основном, но и… всякие… жёны… Она ещё оденет соответствующее платье - для выхода…
- Чо ж я - не вылезал?.. С ней на людях - блеск… Блондинка с детской кожей… Улыбка - не по вызову… Не тогда, когда - только если достучишься, а - как… что-то - от избытка… нефальшиво спетое… При её красоте - да ещё когда подаётся под соусом хорошего настроения… Недалеко, правда - до развязности… Но - приятно-на-грани…
- Но к чему - трудно… Я если…
- Да уж - если фортели! Ты - это столетние воспоминание - как по концертам… водил… А насчёт развязности… Хотя, пожалуй - сразу в грубость… Сразу - без труда - переходит к матершине… Но опять - очень ей идёт - чистяк… Умеет пользоваться…
- Срывы… Всё хорошо, весёленькая, в настроении… И непонятно - отчего, почему - угасает… Не уловишь. Раз вдруг - и колючая… Взбрык…
- Да, у них - право… Один раз с ней - у-ух… Тоже ведь - как на банановой кожуре… Пошли - доехали из города - сюда, в Аненки, в "Терем". Места ещё были, но и народ… подтягивался. И к нам за столик подсадили двух. Да постарше Верки - на вид, уже что-то дамское. Они - сами по себе, мы - сами… Но одна - красавица жутчайшая. Да ещё - другого типа, чем Верунчик. Тёмненькая, с глазами цвета солёного огурца… В общем, на полбалла обходит… Я, конечно, пялюсь… Не в открытую, но - напротив же… Вот у Веронички настроение поползло-о-о! Когда оттуда уехали - вылезли около Технологического - а там вроде - дискотека… Внаглую - прощается со мной, и - туда, за дверь… Я остаюсь - оплёванный…
- Но ты - тут сам… Понятно - радости мало…
- Нет, конечно, чаще - непонятно… Отчего?.. смена… А при Веркиной такой, как бы это… неприученности подыграть - тут уж успевай-уворачивайся… Мы все - не без того - куда ветер подул… какое настроение заладилось… Но - руль! Есть же - всё-таки - руль!
- Ха… Это… это и подкупает… ведь - противоположно лицемерию… Скажешь, в ней - хоть капля лицемерия?
- Полностью - за… Даже добавить надо - интрижности! Без, всяких там, сокрытий… Раз - и предпочла - твои ухаживанья - моим… Потом - ты её ещё куда-то выводишь - а она уже принимает подарки… Как его… С машинами - автостоянка - ты же сам мне…
- Да, даже обижаться - как-то… Я чувствую - у неё есть и деликатность - хочет свои выверты - представляешь? - смягчить… Когда меняет… И это - при том, что…
- Я понял - здесь, конечно, не от большой любви…
- И не то - даже - чтобы от любви… А этот, он же старше нас - маленький… гадкий-страшный… Был бы там…
- А чо - тем же, что и ты - тогда… Увёл? Увё-ёл... Минимум - но условий… Теперь - запросы выросли… материалка - поосновательней… Я, получается - уж извини - на первом месте… Гол как…
- Параллельно с нами - знаешь?.. А одноклассники? Одноклассники у неё - на каком?
- Ха! Одноклассники - да, нецеремонистые… им проще… Но ты сравни - всё-таки даже в общагах. У тебя - сразу - здесь, в Аненках - своя комнатуха. А я - по разным, рабочим, строительным… всегда - кто-то… своим присутствием… И не номинально! Не выгонишь! Поэтому всё равно - будем считать, что со мной - Вероничка была наиболее…
- А чо - я с ней, что ли, тут - жил?
- Всё-таки… Ты-то - продвинулся… Ты! Не я - рассказывал! Трусы, как говоришь - не снимала… И, тем не менее, вон на этой койке, под одним одеялом…
- Да - но ничего ж не…
- Но - за сиськи-то ты её, а? А я? Её - и не поцеловал… Так - братские попытки… А ты - я же помню - она тебе: Женись, тогда - всё, что…
- Ну и что?
- А то, что… Хоть она и не лицемерит, и не интриганит… Она - не знаю - хоть в кого-нибудь влюблялась? Она, чётко, как все бабы, предпочитает - материалку. Сначала. А не духовку… Да, небезоговорочно - отдавая отчёт… Да, мечется…
- Ну, вот у меня - только спирт… Половина, даже меньше… Двухсотграммовый…
- У-у-у, да тут - если развести. И мы будем - чайными ложечками… Так, что я хотел ещё ска… Ага… Очень интересное сочетание - она же совершенно не любительница… Понимаешь - артистическая сексапильность. Не более. Ей на фик - туда - не нужно… Кстати, ты же сам мне - когда с ней тети-мети, при одетых трусах…
- Холодющая - вот те и всё… Её - если вообще можно - то надо - так ещё... Раскачегаривать…
- Ветреница - лишённая либидо, а? И не сказать чтобы находка для борделя - там ведь тоже нужны - неоргазмирующие… Но - чтобы и - не испытывали отвращения!.. И чем ей - тогда полагается быть? Будь, Верунчик! Хитрюгой, пронырой… А эта? Даже если - как его?.. возьмёт в ежовые рукавицы, задарит её - всю… Правильно?
- Откуда я знаю - задарит… в ежовые… Что сама… Но и как-то - легко - раз, проговорилась - перевела в шутку…
- Ну, не знаю - как… На интригу - не тянет… Она всё равно - это её единственный настоящий порок - взбрыкивать и перелетать… Она крайне - крайне! - общительна, социальна… не выносит одиночества и вообще - всего ровного…
- Вот по столько… Кот наплакал… Тьфу! Всё-таки - медицинский - он с сивухой…
- Как-то, когда я жил в общаге… Ну, где с заводов - тоже, и со строителями… Один хмырь приносил спиртягу - вроде технический, но какой-то особой - сверхвывысокой - очистки… Лучше "Золотого кольца"! И разбавляли, и так…
17
Гранича с гладковыбритостью щёк и с укропными веточками, но бордовыми - варикозными капиллярами, - слюна, скопившаяся в углах рта, - уже концентрирована и суховата, как крошки творога, - когда, как сейчас, он орёт, негромким стариковским сипением. Старшая - бандерша - ей, наверно, под пятьдесят - ресницы связаны в снопы, глаза обведены как некролог в газете - и ими обводит собрание - таращит - укрупняя? Приём делает лицо - ненормально-долго удивлённым. Хорошо разглядывается зато цвет глаз - сизо-молочный. Старпёрышко наш - её давно, говорят, приблизил за, включая эти, качества - когда-то хорошела. А кто - из молодых? Ну, Настасья - мордовата, но ничего - глаз терпит, - только до чего ж - низко сползло со щёк - одутловата в талиях… Средний медперсонал встал и - поплёлся за дверь, шаркая бескаблучными и беспяточными чувяками - погоняй весь день на каблуках - тебе не шлёп! Алька одна - кроссовки не снимая - или тоже переодев? - переминалась - бегуньей, застоявшаейся на старте… Старшая замыкала, капитанша - последняя с корабля. Зад у неё крепкий, - да ну, это уж надо очччень…
- Обхёд у меня с… Сы… Сы… - поискав в перекидном календаре, потом открыв блокнот-ежедневник, надолго замер.
- Со мной, - белая керамика Томкиных зубов выпустила на свободу отгадку.
- Дё, пгавильно, Тамага… Тамага…
- Владимировна…
- Дё, все свободны… Югий! Секунду! Я на планёгке с вашими пгафессагами гавагил. Я не могу остаться с одним огдинатогом! Они согласны, поэтому пока - у нас.
- Да я всегда рад - тем более, дежур… Как раз… тогда чего мне…
В одной из моих двух палат лежала куклолицая хохлушка - непосредственно с Украины (больница обслуживала страну в целом). Для климактерической кардиопатии - бабёнке надо было ещё жить и жить - рановато; сердцебиения - неуловимые - мы пытались зарегистрировать холтеровским мониторированьем (суточно записывая импульсы на переносной мини-кардиограф, похожий на плейер) да выискивали на плёнках волны предвозбуждения желудочков. Она всегда - раньше, чем я вставлял в уши фонендоскоп - задирала рубашку до подбородка, и хотя слушать там было нечего - пороком и не пахло, - но потыкать под левую грудь каждый раз стоило. Старпёрышко, слюнявый хрен, на обходах всем бабам клал руку так, чтобы сосок приходился на середину его ладони - безразлично куда попадала при этом мембрана фонендоскопа, - и если объём возвышения его устраивал, то обязательно проверял "Так не больно?" - нажимал кончиками пальцев по краю грудины, а пяткой ладони по-гончарному сминал мякоть и словно пытался замесить сосок внутрь, вглубь теста.
- Я знаю, вы сегодня дежурите… - чистый русский язык.
- Да, не повезло… Тут, понимаете, академическая клиника - больше отчёта, чем дела…
Взгляд не оставлял сомнений - как и в каждый день моего сидения на кромке её кровати - чёрные шарики глаз, в которых плохо различались за блеском зрачки, почему-то напоминали протянутые ко мне руки.
- Ага, посмотрите, головой не двигайте… Вниз, вниз…
Да нет у неё "Грефе", и гормоны - сразу проверяли, и эндокринолог…
- Отнесу сегодня на кафедру вашу "историю", опишут… Но там за сутки ничего особенного - не проскочило… Через денёк повторим… А сегодня, говорите, ночью - были?
- Игорь, понимаешь, она… как бочёнок… Ну ты представь… И это при том, что - там ого-го лицо, глаза горят… Одно то - что на меня реагируют, это, конечно - возвышает…
- А есть такие, вообще артистки… Нет, я не говорю… Многие искренне - больница же располагает… Как курорт… Нет, не даже, а именно - платонические…
- Так вот, слушай дальше… Она уже как-то - как-то чуть навязчиво - мол, с мужем давно несчастье… Травма - что-то с позвоночником… У неё - ребёнок… Сведения, которые знать-то даже - полагается - лечащему. То есть - весь набор, семья, но - те то слово - голодная… течёт… Невооружённым глазом… А парализованные они - муж, муж - знаешь, ревнивые - никакая мелочь, начни она шустрить - у себя там…
Обе кардиоложки, доставшиеся при разделе корпуса - осчастливленные моим вечерним обходом - не беспокоили перевариванье во мне пищеблочной котлеты, и настольно-ламповый свет, накрывая колпаком угол ординаторской, отгораживал меня от смысла моего здесь пребывания; я сидел и смотрел в циферблат городского телефона, по которому совершенно некому было позвонить - даже после полугодовой адаптации в городе миллионов.
- Сижу себе, сижу… Думаю, брякнусь щас… Хоп - дзынь, из соседней кардио… А тут же - открывается дверь и входит Настасья, есть там одна сестра, тоже дежурила - ну что ты! Жуткая! По-моему, своими раскормленными талиями - она с этой хохлушкой… Да, они вместе - та, видимо, сама постеснялась - уверен, посредница… Я машу рукой - садитесь, мол, на диван - сам по телефону. Настасья мне, комкая, что вот эта больная что-то неважно себя - и за дверь… Правда, топать не пришлось - уточняли назначения, кладу трубку, весь внимание…
- Дальше можешь и… Не-не, послушаю - интересно… Но - по опыту… Ты же знаешь, сколько на эту тему - да ещё среди хирургов! Никто ничего - но что такое достоверность?.. Случай. Есть один - хват, и за рюмкой спирта - о другом, таком же: якобы тот выяснил! Тот, другой - одну из Приёмного покоя - если только совпадут графики - всегда можно. Попросить. Так вот, который мне рассказывал - за рюмахой - он сам, по совету друзей, торкнулся… И сразу - Бильрот-один, Бильрот-два…
- За это надо выпить… Сало - присылают? Как - под Воронежем - Россошь?
- Сало? Хотя, может, и купили… Они же - я говорил - в самом Воронеже…
- Да, забыл - твои - и старики, и брат - когда ты, там уже, учился? Туда - да?
- Нет, как раз-таки брат - с семьёй - он там, в Россоши…
- Фу, я с этим салом… Сало - отшибает, кстати… Так вот, второй - тоже, как я понял - по локоть…
- Ага, и он аж - прямо с ней - подружился…
- Речь - только о которой из Приёмника?
- Ну да… Слово за слово - она как начала ржать, когда тот - про первого.
- Про наводчика?
- Ну да… Она - и со смехом, и презрительно, мол, герой - ничего не может, одни ля-ля…
- Поня-я-ятно… Тоже - попала… чем хочешь теперь - открестится… Туман сгустился…
- Во-во, о том же! Как - легко поверишь? И этому - за рюмкой - получилось же - в момент - поверить? И тому - который якобы первооткрыватель…
- И мне - не вздумай!.. Вот я - с этой хохлушкой… Побеседовал, ещё разок выслушал - про мужа… Пульс, только пульс - никаких раздеваний… Но каков взгляд! Один шаг!.. Ну ты что?! На рабочем месте?! Кругом - глаза и уши.
- А если бы она - не уширенная в талии, а зауженная?
- Вот ты гад, Йигирь! Сам-то?.. Мы оба же - не истребители…
- Нет, а вот если бы она - действительно…
- Ну, тут, конечно, трудно тормозить, когда уже поехал… А ты мне тогда скажи - почему их нет? Ведь - ни вокруг тебя, ни вокруг меня! Бог бережёт?
- На голодном пайке… И чо ж нам теперь? На безрыбье - и саркома?
- Во-во… Будто - указка… Или выбор. Хошь - окунуться - снижай планку! Если не двумя ногами, то хотя бы одной - из эстетики - па-апрашу!
- Элемент предательства… минутная слабость…
- Или? Если залить зенки как следует…
18
"Brueghel gave me the impression of a man striving to express in one medium feelings more appropriate to expression in another, and it may be the obscure consciousness of this that exited Strickland's sympathy. Perhaps both were trying to put down in paint ideas which were more suitable to literature."
… затемнённое сознание… подсознательное ощущение - так? или что?.. На уровне подсознания - проникся… Этим же - у Брейгеля… Как и Моэм, но Моэм уже, надо полагать, сознательно…
- Скоро ты - добьёшь?
- Укладываешься - в слоки?
- Какие, чё?.. Сколько нам?.. неделя… Моэм - знаете ведь - был врач…
- Сомерсет? Тыркешка вот - врач - где, а?.. Что-то читала…
- В целом - не нравится… Единственный, какой его роман…
Эчкена в выходном сарафане, но пока босиком. Конди-ветер репьём цепляет марлёвку у наведённой в окно - стоящей на коленях на стуле, как на лафете - короткоствольной мортиры: чтобы видеть сквозь занавеску - терпит прикосновения тюля к своему - пирамидкой - маленькому носу. Танюня - ушла за широкую тахту, к - у стены и у двери - столу, выполняющему кухонные функции; сама тоже при параде - хотя тоже босая. Узкие, продуманно, но при жаре-то не в обтяг, брючки - если не знать, что в них ноги сабельно выгибаются, хотя и стройнясь, из-за длины - уносят спрямлённые линии выше столешницы: почему и - в промежности мелькает красная, стоящая за Танькой на столе, чашка. Юбка, особенно ниже колен - как ходит в больницу - выгоды бы лишила: дугообразность хоть, в этом случае, и потерялась, но в пользу худшего - голени казались бы воткнутыми в землю как два расходящиеся в стороны деревца, выросшие из двух, брошенных слишком близко, семян.
- Мы ж поддали… Он, наверно, и - не уложился…
- Чё вы - так холошо - наелись?
- Но мы ж - в больнице - не с вами - раньше обеда… А там - там скромненько… Подумал - коль больная… то неизбежно - вольют…
- Далеко? Мы уже пришли - а он тебя - только щас привёз…
- Я не ориентируюсь - вроде хуторка… А у бабы, как у всех таких, многодетных - анемия… Тыркешка - те же рецепты - сам бы не хуже… Но - пыль в глаза, из Москвы… Так я о чём - он - муж - пастух, а у его жены - анемия. У всех же представительных семей - как у Тыркешкиного клана - оказывается, есть где-то стадо коров. Где-то - это в Кара-Кумах, в оазисах, хрен найдёшь… А значит, должен быть свой - может, не у каждого, а на нескольких - пастух…
- В Москву ехать - колову плодавать…
- Во-во - любит ляпнуть…
- Понимаешь, на молоке - коль он пастух… и особенно, наверно, она… А в молоке - железа же - ноль, мизер… Ей мясо надо… хотя такие анемии одним мясом тоже…
- На инъекционных почему-то - лучше идут… А везде пишут…
- Влоде - сегодня - и не наквасились…
- Четверо - на бутылку! Капля… но я, как всегда, весь мокрый… Плов, чай…
- Надо же, сладкое, чай у них - перед - солёным… И нас - девушек - не жалуют, азиаты…
- Да-а… Вы, женщины, тут на востоке - как мухи…
- Давай, мы его побьём - ну, хоть один раз!
Объединилось - свилось - по три руки, по пятнадцать пальцев . Растопырив из кресла вверх - свои две, - я сдерживал напор, не позволяя, чтобы третья женская рука, с каждой стороны освобождающаяся для нападения, дотянулась до рубашечки моей, тоже уже одето-застёгнутой в ожидании вечернего выезда. Сообразив, что по воздуху пробиться, куда-то, куда они метят - от силы получится царапнуть или цапнуть за пуговицу - коварная Тать-воровка вильнула золотой ручкой по беззащитному в данном положении моему предплечью - к локтю, вспорола кожу, от самого моего запястья - лезвием нежности, - и разваливая как плугом лоскуты в стороны, забралась длинными пальцами уже под сухожильную головку бицепса…
- Так вон он, кажется, плиехал… - налёгшая на мою левую, Эчкена, потерявшая к борьбе анфасный интерес, лоснящимся профилем стала вглядываться сквозь пыльную бурю занавески.
- Ты это… доктор?
- Ну.
Час назад пришлось выйти - вытолкали, - взял сигарету, и на крыльце, как на сходнях - вроде и звуков явных нет, а слышна гулкость листового металла - выкуривал. Горячая тень - от ощетиненного гривой верхнего почерневшего угла - где кают-компания с телеком ещё продолжала накаляться - тень падала на причал… Что в такой жаре переодевать? И не красятся… Ждать ещё - или?..
- Ты ж видишь? - у загорелого - без рубашки, но в майке - газовика с рыжей квадратной бородой, правая рука от самого плеча действительно сохла.
Не из моей комнаты, - где спали, правда, не всегда одни и те же, - да и у меня, у самого путались лица. Из какой-то рядом - разумеется, из того же мужского, наиболее населённого крыла.
- Раньше - сила справа - больше, а теперь - чё это? - он указательным пальцем левой давил на указательный палец правой, пытаясь вызвать сопротивление всей ослабевшей конечности: правый указательный неохотно, но в конце концов безвольно выгнулся назад.
- Да-а-а… - я пощупал рабочие натренированные, и только в контраст с симметричными мышцами - майка с бретельками открывала всю полноту разницы - суживался диаметр заболевшей ручищи, - Вывих, наверно, был, да?
- Вывих - я ж те и говорю… В мае - не этом, а - год тому…
- Нерв - кажется, прищемил… Я, к сожалению… Тут надо - к невропатологу, ортопеду… К спецам… Ехать - в центры…
- Э-э- хх… - повернулся и, расшвыривая звук металлических полов, в тёмный туннель - противоположный женскому, куда я - поплёлся.
19
С вокзала - из тех трёх, кучей, - но не с Казанского: в сторону Мытищ.
- Вот где они, эти?.. Её ж дача…
- Настасьина?
- Какая! Альки! Ключ - хорошо дала… у меня, - светло-кудрявая бандерша возмущённо-удивлённо до предела развела веки с пучками ресниц и слепо уставилась в удалённый исток - протекающих мимо загородников.
- И эта так уйдёт…
- Ну… Не пропадут… - как из магазина чеки - электричечные билеты.
- Где - лучше выходить? Вот - в чём… Приблизительно… Ладно, чё делать…
- Так значит, малыми партиями? - Мыкола со строгой улыбкой ещё не освоившегося, чужака, нагнулся к бандершеной сумке, - Так… Как вы её…
Совсем вскоре, платформа, погрузившая нашу троицу в тишь и летний шатающийся ветерок-маятник - своей ориентировкой прицелила на край желтовато-зелёного поля, бесконечно - то ведущего сквозь перелески, то выводящего на пыльный ручей просёлка.
- Наконе-е-ец! - сизо-молочноглазая долго не закрывала рта в длинном вздохе: следовало и нам обрадоваться - косым крышам избёнок - выпрыгнувшим и вновь присевшим: поближе - их выполз ровный ряд, в соседстве с прудиком - не больше брошенного котлована под подвал одной из таких хат. Прямо напротив - рублёная с крыльцом - обросло застеклением, - от - у старшей медсестры - ключ.
- Есть такой небольшой городок - или можно сказать, дэревня - под Киевом… Где этот друг - спокойнэнько работал зубным врачом… Вот и у него - тож так… Озерцо побольше - и тож из окон его амбулатории… Откры-ы-ы-тое всё место… И чего-то на берегу - а там как-то люди не ходыли - и всё время - галки. Знаете, такие - не вороны, а маленькие, с чёрным кружочком у носа - да так много!.. Хух, ну!
Попивали, нарезая салат. Бардерша переключалась ещё и на сковородку, согреваемую спиралью исправной, - на вид - утиль, - электроплитки. Через распахнутую дверь и стёкла верандо-крыльца - сто восемьдесят градусов обзора захватывали и густо-зелёный эллипс прудика за штрихами штакетника, и зелёные полосы-валки картофельных посадок - моно-культуры Алькиного огорода, - и отвоёванную у леса - начинавшегося сразу, как разломленный кусок сердцевиной - чащей башенных ёлок, - полосу пенькового пространства, где, и не иначе как там, наметили - по возрастании числа едоков, - склоняясь всё-таки к извинительно-житейскому запаздыванию хозяйки (и ещё одной медсестры из нашей же "кардии"), - применить баранину, киснущую в кастрюльке.
- Где эти дуры?..
- Мыкола, я наливаю… Так что - тот - зубной?
- Да-да… Галки… Он их ненавидел - не знаю уж почему… всего аж трясло… То ли они его - достали - летом окно открыто - они орут…
- Ага, как чайки, не кар-кар…
- Это ещё, знаете, электрических бормашин не было - чтобы везде… дэревня… Ножная - крутишь - сверлишь, как швейная… А за спиной у него - окно, нараспашку… И на подоконнике - он всегда держал ружьё… Вот смотри, он сверлит - ногой туда-сюда, туда-сюда - а сзади слышит - галки. Ага! Прилетели! Бросает бормашину и разворачивается - на вертящемся стуле, не вставая, - Мыкола склонил голову к воображаемому прикладу и прищурил глаз, - Ба-бах! Пациенты - при этом - можете себе представить…
- Вон они идут! - чуть более серо-голубой, чем цвет белков - фарфор радужек зло и гладко блеснул, потом хитренько спрятался в обгорелых спичках ресниц и разлетелся, под пилорамный несдерживаемый медсестринский хохот - в бой, - будто того же, глаз, но теперь у старшой во рту, - щербатого, клеёного фарфора.
Оранжевый гравий угольев трепетал - серой на нём пенкой; последний - недогруженный - шампур на рогульках норовил перевернуться - и так уже пережаренным - боком. Придерживая металлическое кольцо, я плавал взглядом по тёмно-красному пламени спортивного костюма одиноко вытворявшей танец Альки… По отделению она носится - бегом, есть в ней - неуём - движений: сухопарая, широкоплечая, и на верхней половине лица - венецианская клювовидная маска…
Батареечный, привезённый Алькой и Настькой, маг не заглушал отбрасываемую чёрным высоким обрывом леса - тишину, и тишь не только через щели между нотами и песнями взвизгивала, - недотрога, - но и на музыкальном фоне - не им, а ею задавливаемые - неохотно пускала в себя устало-пьяные, отрывавшиеся пузырьки слов. В себя и в похожую на неё же темь - с мельчавшими дальше, по ряду неразличимых избушек, огнями-окошками.
- Кто со мной?
- Идэм-идэм… Як…
- Там штаны - не забудьте!
- Эй! Вы - смотрите, об корень! Я - чуть не навернулась! - сидящая в безрукавном платье Настасья взмахнула как голым общипанным крылом по направлению к еле заметному полуповаленному низенькому заборчику: задам огорода, переходящего в совсем попрятавшиеся в стелющемся чёрном тумане ночи - пеньки.
- Глубокий, и я - туда - сссунулась, - старшая медсестра затрясла кулаком, будто в нём держала копьё, - Гы-га-га! Родниковая!
- Той - всё нипочём… А вот чё наш хохол?.. - беглецы уже чиркнули по серым кочкам картофельных кудрей, и вслед - как запятая в звуке - шлёпнула, с присвистом, калитка.
- Ну, а мы за них - погреемся… Вон - за ногой! - блеснула, которую, крутя головами, шарили, рюмка.
Настюха всегда носила длинные платья, обладала замедляющей прыть - отнюдь не пугающей - полнотой, вкупе с опущенноглазым булочным лицом, - но откуда у неё взялось, у молодки, пузо? Белый медицинский халат - вспомнил - доставал почти до полу: что и сглаживало. А когда опоздавшие очутились, гремя магнитофоном, на застеклённом крыльце, я так и упёрся - в бочёночный живот, в антиталию - в двояковыпуклую вместо двояковогнутой… Через темноту огорода перелетели, как мелкие камешки, ударившие по железному листу - взвизги и басовитый смех, - персонифицируясь, здесь у нас, в речах.
- Чо - в эту холодную яму…
- Им - по кусочку…
- Оцени - ничо?.. Весёлый мужик. Не зря…
- У-у! Что вы! Психиатры - они, как расскажут…
Изба комнат не имела; русская печка, похожая размерами и контурами - в елеразличимости - на затащенный сюда каким-то образом гусеничный, обсыпанный мукой трактор, - приближенная к одной из стен, разгораживала. Потухла и жёлтая окантовка двери - Мыкола с активной хозяйкой, застрявшие на веранде - взбодрённые и отрезвлённые, - вряд ли в тамошней темноте всё ещё продолжали разливать… Наша бандерша - "мамашка" - всех раньше забралась в избяной сруб, и когда я, качаясь, выставив ладони вперёд, шагнул через порог, не зная, где выключатель, - то нёсся уже попискивающий женский храп. Щёлкнула - за спиной - услужливым светом Анастасия, и я всем существом потянулся - мимо печечки, вот она, дебаркадер-кровать моя… Чтобы на неё лечь, надо было закинуть ногу как на коня. Свет погас, - но покуда ещё веранда догуливала, - Настька, я заметил, ушла назад, - и звучал её голос меж голосами недавно искупавшихся - вяло… Засасываемый дрёмой, я - от избытка выпитого - с чавканьем вытаскивался иногда назад в явь, и спасительно - борясь с говокружением - моргал - будто подметал этот куб космоса с белеющим трактором… Вон опять Настька - шмыг, - или кто это? свет не включая - пошуршала - она, а кто ж? - и притихла на третьей кровати, у третьей стены, больше негде… Тут и рекламу дверного проёма - жёлтые неоновые трубочки - снаружи обесточили…
Просуществовала пауза, обозначавшая - доброе безразличие и отбой, если так и затянется, или - вступление в зону рисков и поклёвок. Меня, врытого - и потонувшего в храпе "мамки" - нерешительное вертикальное просветление - тихо объехало, и уже совсем вблизи нечто вопросительное - промямлилось, слегка напомнившее: " Папки с назначениями ещё не готовы?"
- Не-не-не… Спать-спать-спать…
Послушно, без игривой настойчивости, без канители капризности, - чтобы хотя бы сгладить неженскую первость хода - светотень покорно растворилась, будто даже в самих брёвнах.
Как мог я углядеть виноватую улыбку Настасьи и затянувшийся на оставшиеся полночи, замедленно-возвратный процесс разворачивания и отдаления - вместе с цветом её платья? Но - помню - компенсируя слепоту зрительным моделированием? - совсем не размазанно… Так же, как чётко дают о себе знать и сейчас - уже без единого различимого словечка - интонации нерешительной вкрадчивости… Но их-то я слышал, - а вот проработанные детали одежды, засевшие в зрительной памяти?
- Тебя там - тоже атаковали?
- О-о… Сразу сказал - я - пас…
- А меня - изнасиловали… как мальчишку… - влезая пятернёй в направленные - его всегдашняя причёска - назад волосы, хмыкал и сокрушался Мыкола - по секрету, мне; а дохлёстывая - остатки впятером поутру, - перепрыгнув из опохмелки в отходную, через путаный перекрёст беседы, - у хозяйки-Альки, под её же смешок, слетело во всеуслышанье: "Чё ж я такая е…ливая?"
Наверно это была рожь - длинные усы; поле не полностью ещё зажелтело - убирать рановато? Растянулись, перестраивались по плавно вьющейся - совсем не тропинке: грузовики - и те - разойдутся. Мы отставали, догоняли друг друга, плетясь - проигнорировали электричку, - в пользу автобуса, к которому - идти вроде бы, уверяла, чуть - ближе ли? - вела всё знающая тут Аля.
- Там - даже никакой лежанки, кушетки…
- Вот я тебе и говорю - всю ночь - насиловали как пацана, - опять Мыкола рукой, свободной от стабильно курируемой им бандершеной сумки, взъерошил волосы.
20
- Воздействие их красоты… Вопрос - разве таковое железно и равномерно? Посмотрел - обалдел? Сто раз посмотрел - сто раз… Воспроизводимость результатов - да… Положим, ты да я, например - при любых обстоятельствах… Но любые обстоятельства - включают и всякие затяжки, длинноты, переходы в будничность… Я замечал, что перестаю видеть… Понимаешь? В тех же чертах - уже теряется…
- Почему бы и нет? От этого тоже - куда? Но - выдумай… способ… Всякие там - есть же - перерывы. Чтобы - соскучиться, и свежими глазами…
- Где-то - согласен, срабатывает… Метод. Но сам факт - ухода, сползания… выскальзыванья! Найденное - неудержимо пытается… Если простым, скажем так, усилением хватки…
- Ну, а сложным - скажем так - механизмом удержания? Ведь мы об этом?
- А есть? Разве - о чём только что: заставить - слегка забыть, выпустить на свободу, чтобы снова - поиск, игра в первое свидание… Бац, и уже где-то начинает казаться - смешным…
- То есть человек… своими силами…
- Силами! Что-то - да… Что-то можно почувствовать - и хотя бы не усугу… А в большинстве случаев женщине самой хочется - чтоб не выпускали… Само понятие - приручённая… Лиса! Лиса… Тем более, просто в клетке… Можно - долго и детально - сквозь решётку… Плюс ещё - нанюхаешься… Она ж - гораздо больше - лиса, если ты - вдруг! глядь! - мелькнувшую в заснеженном перелеске…
- А домашние животные - из поколения в поколение… Или тогда сразу откажись - от желания её поймать… Или застрелить… Или вырастить из лисёнка…
- Пока - стоп, без рецептов! Мы говорим о красоте - как о необъяснимости, и разве не напрашивается, что и обстоятельства, совпадения, включая даже банальные - вроде - столкнуться или разминуться в столовке… Даже такое - должно быть чуточку странным и - в самых общих чертах - если и считать предсказуемым… Сталкивать тебя с ней должно всегда - само по себе что-то, имеющее отношение к - тоже… к какой-то драматичности, выразительности - и, вместе с тем, с обязательной простотой, отсутствием придуманности… Понимаешь, это её, красоты, естественная среда обитания - как тот лес для…
- Мы… мы ничего не знали бы - вон, о рыбах, если бы не ловили, не потрошили… В музеях - всякие чучела... Аквариумы… Да ту же лису - ты никогда не разглядел бы - мельк, мельк что?.. может, это и не лиса?
- В чём-то прав… Но всё равно - фильмы о рыбах снимать будут - под водой… в дикости морей… Ладно, вспомнил - сколько тому?.. с Подолей и с Петром, то есть все мы трое - интернатура, четыре - больше - пять почти - назад…
С поколачиваньем по двери - просунулась голова и втёк высокий худой, который позже в общежитии появлялся скромненько - наездами - за год. А тут ещё месяц не минул - дебютный август, - и неприкаянная середина воскресенья гоняла ленивую беседу между тремя кроватями.
- Парни! На Барыкина - билеты! А то - пропадут… В Парке Горького - в летнем…
- А успеем? В смысле - когда кончится?
Назад мы почти бежали, преследуемые сумерками - по Крымскому мосту, не опоздать бы на последнюю электричку в Калугу. Барыкин ещё только допевал, когда пришлось, постукивая пальцем по часам, сняться с шершаво-крашеной деревянной скамейки, а мне ещё успеть - в последний раз мазнуть взглядом по белокурому затылку - впередисидящей стрижки. Ухажёр - одноклассник? - птенец огромной птицы, с синюшными прыщами, из которых должны были скоро вырасти перья, всё-таки одел на недовольные передёргиванья лёгкого платья - свой пиджак, втянувший, как щёки, плечевые пузыри. Отчётливо - прохладой уже овевало, но и пологий амфитеатр был заполнен, большей частью, горячей школьной порослью, не мёрзнущей. Блондинка не казалась увлечённой - ни музыкой, ни птенцом: сама - находилась совсем в другом, не паспортном, возрасте - будто терялась среди мелюзги, визжавшей в мелководном бассейне… Крутила головой назад - сквозь нас, того и гляди, размахнёт всех ладошкой как дым, - и в эти моменты музыка для меня - смолкала. Красоту же не опишешь - можно только выделить черты, обозначить типаж - и то, только если гармония неидеальна. Таковой и не была - выверенно портили пропорции огромные как у лемура, но не жёлтые, глаза, - и не какие-то там блёкло рассветно-голубые, а из-под лёгкого недоумённого удивления парапланов-бровей, цвет несли Тихими океанами повёрнутых ко мне двух школьных пособий по географии, - к счастью, не выпуклых, не навыкате, а будто океаны сплющились, даже параболоидно прогнулись, оставив слегка вздутыми только прозрачные скорлупки атмосферы… Голубые прожектора - когда головка блонды пружинно крутилась назад, к дальним скамьям, кого-то высматривая - почти не позволяли запечатлеть засвеченное ими всё её лицо, и мне, по большей части, доставалось - уже только очарованье уступов полуотвёрнутого от меня профиля. Да вдобавок - недобрые худенькие плечики, в жидких складках тоже чего-то голубоватого, - брезгливо вздрагивавшие - не от похолодания, а в предчувствии неуюта футлярного пиджака…
- Но тогда - почему только внешние… как ты говоришь, соответствия ирра…
- Только что хотел сказать! Да, иррациональному - тому, что суть их красоты - и не только подача обстоятельствами, но и твоё собственное состояние - должно ей, красоте, попадать в тон!.. Возможность воспринять! Да, как уже говорили, чующий - воспримет почти при любых помехах. Но не всегда получится оптимально - не охватишь, не пробьёт… Во всяком случае, как надо бы… Тут тоже, конечно, роль внешних воздействий, но с точкой приложения сначала - или параллельно - на наблюдателя… Взрыхлить почву, а? Важно… Пожалста, как в хорошем учебнике - тут же примерчик…
После интернатурского года Холодков и я - не разъехались по деревням, но, пусть и взятые в Калуге в - разные - больницы, мы могли бы продолжить водить дружбу - однако лишь к следующей весне что-то рецидивом затеплилось; пока же я, вооружившись электричками, окунулся в сольные экскурсии по уличным лабиринтам первопрестольной, устраиваемые себе в несовпадающие с дежурствами выходные… Пора было уже думать о Киевском - вечерело, - и сонный длинный водопад ступенек на "Маяковке" смыл меня в розово-мраморную пещеру, где, на самом деле, больше было серых панелей, белил да металла, - да хмыкалось на кое-где примитивно закрашенные - под цвет и с якобы мраморными прожилками - масляной краской прорехи от навсегда утерянных пластинок тёмно-розового камня… А ля выпущенная до размеров платья тельняшка усиливала на девушке её данные, но при всей вычурности картографических схождений-расхождений изгибающихся изолиний, лицо - как ни удаляет сравнение от не менее живых и плавных обтеканий, чем тельняшечные - лицо, невозможностью что-либо убавить или добавить, жгло, резало пятидесятивосемью гранями бриллиантовой обточки. Почему её алмазная красота - до незабываемости в осадочных породах лет - так нашинковала моё послепрогулочное остекленение? Не под нажимом ли двух компаньонов, ниже неё ростом, невзрачных арабов из какого-нибудь "Патри-свою-Лумумбу"? Мала-мала зависть? Если и да, плюс с этаким великоросским душком, то ведь благодаря полученному шалобану - меня и встряхнуло, подставило под алмазный нож. И заставило крепче - мазохистски - впиться в него - в безжалостно чиркающий по моему взгляду - и мягко скрипящий на нём…
- Как ты говоришь?.. Но откуда мы знаем - а ведь знание вложено - что? что именно? к чему именно? - не добавить, не прибавить? Ведь если какой-нибудь носатой мымре - явно есть, что убавить, то твоей голубоглазой лемуроподобной блондинке - наверно, можно и оставить…
- Для этого мы и… не поворачивается язык сказать, анализируем… Но - лезем же, копаемся, сравниваем - в том числе - и внешние, провиденческие обстоятельства, и колыхания нашей… эмоциональной подсонательности… Поскольку с самим объектом - разобраться не- мо-жем, он для нас закрыт!.. А вот по отпечаткам, по отражениям - в которых этот объект к нам подносится, на какой лодке он к нам подплывает… По настройке, что ли, по чувствительности наших рецепторов - да только на определённых волнах - на других будешь ловить, и будто вообще ничего - тишина… По продолжениям, по расширениям - получается - и полнее, и доходчивей… Мы, оказывается, лучше воспринимаем - малые концентрации… Да кроме того, вболтанные в то, что усваивается хорошо - эволюционно хорошо, судя по нашим желудкам…
- В этот разбадяженный спирт бы - рижского бальзама…
- Ты ещё чего придумай…
- Гришка - Подоля-Гной - кто знает, как он там в Израиле? Мучается… А Пётр - он как в омут - и его Мякинькова - они были в Кондрово, где у него бабка… И сочетались вроде не здесь, не как Лёвка с балериной, а там - деревенскую свадьбу…
- Сведения такие - почему о них и не слышно… что с Мякиньковой - уже поженившись - года два только отработали - и укатили по каким-то лимитам - на север…
- Семьёй?! Они - не родили?
- Подумай, с ребёнком бы - хрен знает куда…
21
- На Гафта?.. В Малый - на Соломина… В Вахтангова - на Этуша и Ульянова…
- Так что, отказываешься?
- А когда - в среду?.. Чистые Пруды… Туда, к Яузе, по бульварному - дух… Уж центр - я…
Но и она - не считалась москвичкой; тем не менее, училась-то где - шесть лет? И сейчас - во всё ещё начале моей ординатуры и слабо заполнявшемся вакууме знакомств - Инесса-интернесса подчинялась внутримосковскому практическому крылу здравоохранения - нашей клиники, тогда как я - кафедральному, - а больница, к студенческим базам не причисленная - для интернов, ординаторов и аспирантов предоставляла общие пастбища в одних и тех же отделениях и палатах. Инесска - не в нашем, а этажом выше, - но сталкивались белые халаты - как, в обязательном порядке, на утренней полно-зальной эстрадной конференции, - так и в крошечном получердачном помещении, где к полдню часа два кормили обедами, и тем, кто забыл снять халат, раздатчица жрать не давала.
- В Звенигород - вот так - вечером из театра?
- А что - электрички… Иногда, конечно у… которая мне билеты…
- Не знаю - на актёров… на режиссёров - не… Не то… Вот на авторов - на драматургию… На Беккета, "В ожидании Годо" - не далее как… Кстати, там опять будут кое-какие миниатюры - Беккета, Беккета… В "Ермоловой"… Ни одного известного артиста, но ведь - где ты в наше время?..
- На выходные она себе берёт… или там у них… разбирают между собой…
- Да тебе бы и - не выгодно - специально пилить!
До того не был в курсе, что, оказывается, на каждом спектакле в любом театре должен присутствовать врач, - и система, отданная на откуп одной из станций "Скорой помощи", где лапа, лежащая на докторских контрамарках, принадлежала Инессиной знакомой, даже захлёбывалась - ведь кроме чем-то способных заинтересовать постановок приходилось таким как Инесса, подвязавшимся, посещать и, с её точки зрения (а чаще - и с любой) - нагрузочные и проходные показы. Контрамарки выдавались врачам-театралам - сразу на месяц, пачкой; считались эти фишки - двойными, позволявшими провести ещё кого-то с собой.
Приглядка в тесной, как у корыта, столовке оставляла на памяти не более чем захватанность стакана множеством рук - рассиживаться некогда, поел - и вытряхивайся, - да и что сидеть? - от обедавшего невысокого постоянного процента персонала никакой деликатесной пищи глазам не перепадало. Лупоокую рыжутку Валерию, к весне ближе, перекинули в ординаторскую - над той, в которой обитал я, - и после обеда, к началу которого Лера тоже вырывалась, мы с курящей одногодницей позволяли себе по сигаретке, перед разбеганием по этажам, - ибо те, кто приходил к открытию ароматных дверей, те и заканчивали компотом в унисон. Инесса - даже не баловалась, но, теперь уже подругу по отделению - хоть и продвинутую изрядно по возрасту - продолжала сопровождать, за компанию, сверх чердачного харчевания - выстаивали регулярно втроём, или в довесок ещё с кем-то, возле урны на лестничной площадке где-нибудь на лабораторном этаже. И даже когда интернессу перебросили, - не помню уж куда, но в том же, единственном, громоздко-компактном корпусе, - Инесска нередко послеобеденно спускалась с нами потрещать возле урны, прокурить себе одежду табаком.
Позже, в аспирантуре, одного академического НИИ столовая, заполнявшаяся в обеденный час похлеще - скорее, помасштабней - нашего больничного камбуза, частенько мне затрудняла проглатыванье куска видом нерядовой посетительницы с подносом - не сравнимой с полностью представленным остальным институтским бабьём - тонконогой младшей научной красоткой. Можно было не попасть ложкой в рот, но странностей по части сближения - несозвучного пьедестальной природе самой красоты? - ждать не приходилось, да и краля, второй раз замужняя, не расставалась с фартуком лёгкой настороженности и отстранённости: всяк, кому ни лень, пялился. Сравнивая этот гарнир с Инессиным, с такой же алюминиевой ложкой и вилкой, из ничего - получалось то же самое: что очаровательней существа в едальне - считай, что и во всей больнице - вряд ли встретишь, и что само оно, пусть и весьма расплывчато очерченное, требование красоты, как канон - быть собранным из тоже красивых запчастей и штамповок, - легко подменялось исключительно умелой сборкой из хлама. Коротконожка - и на длинных остававшаяся миниатюрной - выжимала себя вверх каблуками и оттого в ходьбе клонилась вперёд; Инесса носила тёмные платья, - а в прикрытии их белым халатом эффект зауживания исчезал, - тогда, склонная к не за горами расползанию, ухищрялась: несильно, не превращаясь в гусеницу, перетягивала себе живот белым же пояском и регулярно приглаживала вогнутость под козырьком грудей: чтобы к тому же, согнав складки назад, парашют попышнее раскрылся над её не в меру соструганными ягодичками. Накрашенные для коррекции уменьшительного действия стёкол глазки моргаслепо щурились и трясли усиками-ресничками, когда она снимала похожие на бабочку с прозрачными крыльями очки; серовато-пористая кожа гармонировала с немного повёрнутыми друг к другу боком и кое-где выразительно запломбированными зубками, а жиденькие русые волосы девушка химически и физически завивала - получалось неплохо, пышно. И без иронии - личико выглядело красивеньким: яркий пример того, что части, иногда как нарочно, по отдельности не только не объясняют целое, но и ему противоречат. Всегда причепуренное создание, умевшее кротко слушать и трепетавшее перед всяким начальством, - но, и когда на равных, никак уж не забияка - могло сразу обаять уверенностью, что до самого дна её женской природы вас, - начиная с её выговора, с её за очёчками искорок, - будет касаться нечто котёночно мягкое, эталонно нежное, с чем - подумаешь ещё - расстаться так просто или нет…
На Малый театр мне захотелось взглянуть изнутри - его наконец-то отреставрировали, - но репертуар выставили - лицо советской сцены! - гораздо банальней, чем в филиале (помнится, где-то в Замоскворечье). Инесса поблёскивала чёрным платьем, цокала каблучками не громче пишущей машинки и даже рассталась с кожаной рабочей сумкой, в которой приносила в театры тонометр, фонендоскоп, аптечку, - потому что мы заперли на ключ специальную врачебную каморку, аналогов которой в ряде иных, посещённых с Инессой театров, наблюдать мне не случалось. "Нет, кое-где, - она перечислила пару названий, - там тоже…" - и мы высидели первое действие рядом с ложей осветителя, куда препроводила, подозрительно оглядев нас, чёрно-форменная, с обшитыми золотой нитью огромными лацканами, служительница. В антракте не обошлось без фужера шампанского - из заранее разлитых, теснящихся на подносах и разобранных мгновенно, - и уже слишком завязнувшие в неодухотворённом Островском, мы, опять-таки, не будучи прочь ещё подпортить своё реноме у старухи-наблюдательницы, засели в комфортабельной подсобке вдвоём.
Непонятного предназначения поцелуи между нами и раньше проскальзывали, - когда я после театров провожал Инессу на Белорусский, и перед отправлением электрички мы на холоде растягивали минуты. А тут даже была предоставлена кушетка, - но, как назло, после первых боевых облизываний, вытекших на шею, в ложбинку под затылком, - когда на моих губах уже оказался эмалированный хлястик "молнии", - от разведчиков бороздивших по мешковине платья был подан в мозг сигнал, что ничего не найдено, поисковая операция закончена… отбой…
По мне - так и сейчас загадка: как и, поточнее бы, где, на основе каких договорённостей, проведена граница, состоящая из почти карикатурных отклонений от красоты, но по одну сторону от которой - сексапильность, чувственная тяга с высунутым языком, а по другую сторону - нет, ещё не сестринская симпатия, - но всё то же самцовское желание ухаживать, приближать, - с разницей однако - что в полнейшей заговорённости от задирания юбки… Инесскино лицо коричневато покраснело в скупо оставленном гореть свете - интимно-кандиляберной лампы. Я отсел - проехался в кресле - довольно далеко, чтобы свободно вытянуть ноги под столом.
- А знаешь, бывал ведь как-то в твоём Звенигороде - встречал Новый год… Звенигорода я, по правде говоря, и не разглядел… - сейчас надо было чем-нибудь тактично заполнить - отвод войск.
Маленький зубник Коля - четыре года назад, когда мы закончили интернатуру в Калуге - сразу не расстался с вислоносой зубницей Зоей, неведомым образом осевшей в московской области, - каким-то боком присоседилась к санаторию Министерства Обороны. Коля, тоже по блату оставленный сверлить зубы в одном из режимных калужских предприятий, навещал Зойку в Звенигороде, - а поскольку с Колюней-то я - и тот же Игорь - нет-нет да и поквашывали, то на один из Новых годов мы были прихвачены им - туда, в санаторий. Ещё засветло, в хороводе из нескольких молодых врачих, на лицо чуть ладнее Зои, - небольшой корпусик, с квартирами для медперсонала стоял на казённой территории, - в апартаментах одной из эскулапш, начали коллективно готовить блюда, и дело пошло так замечательно-медленно, - ибо с порога, с мороза мы настояли: гонять рюмки, закусывая едва доваренными или только что вынутыми из банок полуфабрикатами, - что уже само торжественное накрытие стола и поедание с него - память вычеркнула напрочь. Но возобновила работу после полуночи, - когда вся ватага высыпала на заснеженную аллею вековых ёлок, где после перестрелки снежками, младший комсостав выстроился по росту, завидев прогуливающегося в новогоднюю ночь генерала, - тот без тени улыбки остановился и принял рапорт от прошагавшего к нему строевым шагом Холодкова - самый высокий он стоял первым в шеренге и сыграл безупречно, заставив нас ещё и рубануть - по слогам - приветственное рявканье.
- Знаешь, Инессссс дорогая, честно - недолюбливаю театр… Вот недолюбливаю… Живой театр, со сцены… По телевизору - другое дело, крупные планы, тонкости мимики… А тут - скандированная речь - чтобы долетало до последних рядов… Полуцирковая жестикуляция, физиономий не видно… Притоптыванья… пол используют как барабан… И главное - какие-то дурацкие акценты, которых нет в пьесе… И всё - лишь бы услышать реакцию зала… А реакция из зала-то - всегда одна: ждётся - хохот… Понравилось - это только хохот… Диалог с залом!.. Ввинчивают - самопальные - подмаргиванья, какие-то двусмысленные похлопыванья… намёки на понятый только ими - актёрам - какой-то скрытый смысл… какого, похоже, и нет… Может, это не касается лучших, но, сколько я видел, вообще театр и эпатаж - это… как-то вместе… Какой бы ни был удачный спектакль - мне почему-то всегда кажется, что я сижу на репетиции… В смысле меры ответственности… И вот этого-то как раз нет - в телеви… Народ, кажется, пошёл?..
22
Так же как малютка-Инесса затерялась, закончив год интернатуры, на просторах московской области - но, вероятнее всего, вернулась в Звенигород, или, при её любви к очагам культуры, может, даже нашла матримониальное решение в Москве - и так же как когда-то, после интернатуры в калужской областной, приговорённые очутиться в ближайших живописных "дырах", мы стремились тормознуться в черте города или получить открепление, - так оно продолжалось и поныне: каждый новый заезд интернов в общагу в Аненках - с момента регистрации и будучи поимённо расписанным по райбольницам - имел в мыслях или слинять - и попасть в поле притяжение столицы, - или отдаться, если тебя ещё полюбят, горздраву. Игорёк Холодков - абсолютно адекватно его талантливым ручищам, - придержанный в обл-хирургии, четыре года подряд подвергался лёгкому прощупыванью со стороны - озиравшихся на перевалочном пункте - интернесс (покуда не изолировал себя в полученной им в расстраивающихся Аненках квартирке); живя же в одной из общаговских комнат на четвёртом этаже (привилегия штатного доктора - один на девяти метрах), - находился под подозрением в беспредельных шалостях с молодушками - у коллектива своих циников-коновалов. Однако два фактора - возводя поклёп - коллеги не приняли во внимание: Холодков оставался основательно подкошенным после того, как без следа рассосалась надежда на взаимность, - ведь несмотря на его упорные ухаживания, тянувшиеся года полтора, Любка, архитекторша со второго этажа, взяла да и устроила себе мужа и роды и смоталась из стародевичьего коммунхоза, - тогда-то Игорь и заболел доброкачественной формой нелюдимости, весьма вовремя подоспевшей к взваленной на него нагрузке, - той, что всегда обрушивается на начинающих, только что впряжённых. Вторым неучтённым фактором - в наветах коллег-хирургов - следовало обозначить Игорьковскую высокоэстетическую планку, поднятую им ещё явно до Любани, - после же сей девушки, честно не клюнувшей на перспективного, - планка, оставшаяся дрожать на прежней высоте, именно она, охранила Холодкова от распространённой - для сочного холостяцкого возраста - напасти, - а он, с его кодексом чести, мог вполне, по запарке, принести себя в жертву какой-нибудь искусно забеременевшей прохожей. Надо сказать, что и сам - поголовный - контингент женской части интернов - даже в регулярной сменяемости (чем постоянно обновлялся выбор) - не брал за душу, а уж кому-кому как не Игорьку - изнутри общаги, с его взглядом, скучающим по красоте - было не отследить потоки: из года в год фемины представляли собой уже отцеженную в институтах (в тех городах, где докторицы учились), уже непервосортную массу - даром что на выданье, - а если и случалось встрять средь них одной-двум, бросающимся в глаза, то эти, позакидывав с Аненковского берега, быстро соображали, на каких перекатах - блеснить (чтоб вытащить - поувесистей).
- Ты смотри, а Мыколы нет, как - и говорил!
- Если б на вахте - те старухи-ведьмы… Уже - не на полу…
- Да тут - два! - матраса…
- Как-то... легко прошли… А то бы, как тогда - забрали водчонку, да поехали - в Шереметьево… Ты зонт открой… На шкаф, - подумалось: ещё хорошо, что не посеяли в пивной - на обратном пути мы им не пользовались, - но предположительно он должен был оставаться влажным.
- Там? Туда ты - её?
- Вороньё - они звери… Только выстави чё-ньть из съестного… А бутылёк… Так… варенье, чо ещё…
- Нет, ну а днём? Один - зашёл, никто меня… Как свой…
- Раз на раз… Да нет, сразу в шкаф вешай - и мою… Почти высохли… Они ж там - в раздевалке…
- А мне казалось, мы отпили меньше… - Игорь покрутил мною переданную ему початую пол-литровку, пока я поплотней придавливал раму, чтобы повернулась, гадина, вторая ручка фрамуги.
Сегодняшний субботний, запланированно-ожидальный - еле припомнившейся двухнедельной давности фразой - ему, при рукопожатии, в Аненках, "Может, теперь - ты - заедешь? Дурацкий Новый год уже забылся…" - полдень оставил меня без обеда, на который я мог бы заглянуть в ближайшую харчевню, - а заодно подкупить хотя бы кефирка на ночь. Но я тянул, надеясь на стихание настоящей метели, с дождём и снегом, влупившей после собравшейся было совсем прояснится первой половины дня, в которую мы с Мыколой вкусно похлебали чайку с печеньем, и после чего вскоре малоросс умотал, а я, кроме обеденного променада, задумал - если Холодков всё-таки не приедет - поброжу-ка, попозже и к этому времени сытый, по весеннему-ка Арбату…
- Ой, да у него - куча выходцев… Родня… Застревает там, особенно под праздники… Но - хитрый - заранее никогда не скажет - придёт, не придёт… Подозреваю, хочет всю семью - перетащить… сюда, к москалям… Он же - прошлого года - ординатор… заканчивает… Пробивает - чую - аспирантуру…
Вполне удобоваримый хлеб в запасе нашёлся - остатки его сейчас и пошли в ход, - но тогда промокший Игорёк даже без занюха глотанул первые полстакана, из им же привезённой " Чё-то коньяков последнее время не носят…" - но по второму кругу уже решили не наливать, глядя в замусоренное водой окно, на раскачивающиеся нити, с пунктирно насаженными на них щипками ваты…
- Как ты ещё решился припереться…
- А здесь - чо, с утра? Я даже - поздно - на одиннадцатичасовой… Надо было, конечно, сообразить - взять зонт…
- Нет, утром - туда-сюда… Так что? Чо так - допивать? Я знаю - на "Соколе", прямо там рядом - выйдешь… Плохо - суббота - как - ух! - встанем!.. Как-то я - тоже - не двигается и не двигается - так и ушёл! Но!.. Метеоусловия - в нашу пользу.
- Передышку - дай…
- Чо тут - две остановки… Доскачем как-нибудь - до "Речного" - без автобуса… И, считай - уже там… А если… это, конечно, хуже… не работает…
Но мы, добравшись, радовались - в хвосте, под осадками - отдалённые не так чтобы уж - от двери, без даже скромного козырёчка: излишества - наряду с окнами - не вписывающемися в архитектурный стиль гофро-металлического полуцилиндра, лёгшего - со времён Олимпиады, к которой по Москве аврально разбросали сов-макдональдсы, - на плоскость своего огромного диаметра. Вьющаяся толпичка промокала под присыпанными снегом зонтиками, косо захлёстываемая дождевой вьюгой - чего уж говорить о нас, под одним на двоих чёрным куполом, открывавшим по плечу у каждого. Несмотря на то, что всякие знакомцы то и дело пропускались внутрь, - потарабанив и что-то там коротко обсудив в щели приоткрываемой, обитой оцинкованной жестью, двери, - какая-то пересменка среди посетителей пивбара наметилась - по каплям стали выдавливаться наружу уже отпившиеся, задрав воротники устремлялись они к павильону метро, и наконец партией нас, изжаждавшихся под дождём - впустили. Подавали - кувшинами, с обязательной закуской в виде наполненной ломтиками всяких солёностей селёдочницами, но с разорительной селёдочницей - вменялось только поначалу, а в исполнении произвольной программы - в процессе - кувшины можно было повторять уже без; у нас же, при себе, в повлажневшей газете завёрнутый, из рук рвался вяленый лещ.
- Очень откровенно - прямо жалуется - что он давит на неё…
- Раиса, которая в берете?
- Вот и болтали всю дорогу, а вышли - он, такой-сякой, а, тем не менее, встречает, толстяк-москвич, в очках… Якобы дипломат, по её… И сразу - как будто мы с ней и незнакомы… Жаловалась, что ревнивый…
- Да будь он - хоть кто. Сначала - выскочит, а потом - начнёт разбираться… Другая, как… Лариса…
- Лариса крутит какой-никакой… а всё-таки роман…
- Но ведь тоже - не абы с кем! Ты сам говорил - сын главного невропатолога - пристроенный мальчик, тоже дохтур, но калужанин… Чё ж она тобой - вы друг другу глазки-то строили - чё не увлеклась?
- А может, я - не увлёкся…
- Ага… Хотя, ты у нас теперь… Говоришь, прямо вот-вот - квартиру?
Холодков с Лорой приезжали сюда ко мне на Новый год - тоже почти экспромт, и уж до кучи - с экспромтом - как бы уже с моей стороны, - когда нас - мы просто слетали на Красную площадь послушать куранты - не пустили назад в общагу с двадцатиградусного мороза (меня - не имели права - гнать, но я, оказывается, не имел права - на гостей среди ночи, - и вынужден был только - вверх-вниз мухой - за согревающим) - в результате, злые мы догуливали в зале ожидания Шереметьево. Месяцы прошли, и не далее как две недели назад, до этого апрельского похолодания, когда казалось - она, она ранняя весна, пойдёт теперь, пойдёт только по восходящей - дозвонился я до калужской - где Игорь-хирург заставаем - ординаторской, привёз подвернувшегося вина, в пятничный, ближе к ночи, вечер - как штык возле его дверей затормозил - и огляделся, в до боли знакомых интерьерах. Ну, мы и высосали весь сухарь - на двоих, без привлечения, а утром - откуда ни возьмись - из тумбочки, повыскакивали благодарственные коньячные фляжки, и пока дяденьки прикидывали, не рано ли приглашать живущих этажом ниже - двух, располагающих к себе, интер-натурщиц,- то уже как раз к преддверию сумерек, когда наконец Игорёк сделал попытку - удачную, - поманить низовых, то кроме как куда-то переться с Лорой и Раей ничего не светило: ведь в магазинах - шаром горбачёвским покати, а склянки запаса - опустели. Другое дело, что нам самим уже хотелось - вроде как - выползти в свет… Куда только? - если в субботний, даже ранний, вечер к дверям кафе подступиться - и думать - бесполезно… Следовательно, из Аненок судьба настойчиво разворачивала в сторону - от - города - в "Угру", куда и автобус не ходил - в бар мотеля на Киевской автостраде.
Смерзающийся снег, сырой и крупнокристаллический - как дребезги от триплекса - в волны поднимаемый колёсами, и сине-коричневый - от грязи и от, как бензиновый выхлоп, вечера, - шаткими мостками спасал от раскисшей обочины - что уж говорить о подъездной к стройке дороги, вдоль которой мы четверо резали напрямую к шоссе - пока только перпендикуляру к далёкой Киевке. Но улыбки и смех… Как легко они - без отторжения - приживаются на красоте лиц… Да ещё по-особому - с желанием, не остерегаясь (самих себя?), а подыгрывая, - девчата принимают ухаживанья и сами идут в руки - хотя чётче, чем когда-либо видят черту, и оттого всем дозволенным диапазоном действий не торгуются, - если за спинками у них обозначены женихи - один за десять, другой за двести вёрст… Частные владельцы довезут, куда хошь, - а заблудившийся в вечерних часах сизый свет позволил нам ещё и выбирать, чтобы доехать - уж сразу, а не на перекладных. Соглашались подкинуть многие, - но только до поворота на "Калугу-два", - а нам надо было дальше, вперёд и налево. Но вот - двухэтажное невзрачное строение, с фасадом, загороженным автостоянкой, наполовину заполненной трейлерами - впустило нас как дорогих гостей - то есть открытой просто так, а не на стук, дверью, - и старичок в гардеробе молча обменял наши облачения на пластмассовые номерки. Второй этаж, ещё не совсем проглоченный заоконной темнотой, уютно экономящий электричество, протянул в два ряда столики - пустующие за редким исключением: банально ужинал кто-то из застрявших шоферов да восседали без приборов барыни - из скучающего персонала… Мы вскарабкались на высокие табуретки перед стойкой бара, и никем кроме нас не занятый парнишка, постоянно и подолгу смешивал только для нас - советуемые им же - сочетания, часто менял пепельницы и даже запалил пару свечек перед нашими носами - создать ноту интима, когда окна уже стали пропускать сквозь себя мелькания проносящихся по трассе огней. Я удобно устроился на кругленьком лице Раечки (у которой толстый дипломат в Москве), милочки, так и не снявшей чёрный берет, и неся легко перевариваемую её мозгами пургу, сам пёрся от всегда новых добавлений к мимике, - управляемых уже не ею, а прорезавшимся кукловодом, - которые мужику так кружат голову, пока под паранджой красоты, коктейль за коктейлем, неизведанный мир - мало-помалу хмелеет… Зал терял временной отсчёт, наполнялся, и уже бегали где-то сзади - арпеджио цветомузыки, не донося до слуха никаких звуковых помех - потому что, меняя собеседниц, мы совершенно замкнулись на свои четыре табуретки…
Убегая, чтобы как-то попытаться добыть транспорт - до города в полночь, - Холодков вдруг ещё и прикупил у старца-гардеробщика - тихо предложенного нам - не меньше дюжины - пива, и квартетом смеха, звенящиго ещё и стеклом, побродив между стояночными легковушками, мы нашли, словно дожидавшегося нас, уже чмокающего губами извозчика. В шахте лестницы на площадке третьего этажа девушки даже поцеловали в поднесённые к их губам - наклонами наших спин - сизые, небритые в этот день, щёки. Поутру распивать - сильно остывшее в холодильнике за ночь - пиво и выманивать попрятавшиейся по углам памяти вчерашние впечатления - и то показалось нам чем-то снизошедшим… С вечера-то мы, наверняка, Раю и Лору приглашали - на пив-паф-продолжение, но воскресным утром - Игрёк сбегал - привлекательные сонно ещё - ничего не желали. Их, в подсознании, флюгера повернули, предположительно, в сторону заглаживания вины - неизвестно перед кем - от будто бы, с ними, подпоенными, совершённых вчера камасутр; а вот если бы действительно дело дошло - то виноватыми невесты ни за что бы себя не чувствовали.
23
- Не знаю, как там у тя с Вероникой - не моё дело… Но - честно могу сказать - когда у вас был пик? два года назад, да - я мог поверить… Я мог поверить, потому что ты с ней обращался - жёстко… Не то, что я - мямля, потому что любил… А ей - очень… когда… Нет, деспотизма она тоже - ни боже мой… Но вполне в духе - судя по этому её новому… который с деньгами… машины… Купил - но не с потрохами… Заплатил хорошую цену - значит, дал почувствовать, сколько она… в каратах… А такой девушке как Верунчик - ей, да, нравится чувствовать себя вещью... Дорогой вещью! На данный момент - её - больше ничего не интересует - окунулась в новьё! Она даже не мокрым местом себе дорогу пробивает… Только - внешность, общительность, весёлость. Она ведь - что и удивительно - не потаскуха… даже скрытая… Она - никогда это не совместится в моей башке с ней, хохотушкой, с её кокетливостью - она откровенно холодная и скучная, сразу скисает - как только доходит до… Дело и не во мне - я с ней не эксперт - и не в тебе. Но знал - поливали, за глаза… Ты же помнишь, её бывшие одноклассники - я же с ними, слегка так, корешился… Ребята - хоть и... знаешь, поумничать любят, но - юбок не пропускали…
- У Веруни вообще, по-моему, вагинизм, в лёгкой форме… Я уж с ней - поплотнее, чем… А ей - не надо! Я так щас… назад оглядываюсь… она могла меня - дожать, элементарно… Именно этим, - а попёрла на принцип! И я бы попался, что самое смешное… Нет, она мне и щас нравится - а тебе что? нет?.. Куда деваться - звезда-а-а…
- Но я - каждый раз резко, быстро - круг давал, без остановки - и возвращался, как ни в чём… И она всегда с улыбкой, будто никакой размолвки - ни словом… И получилось, что - очень не сразу, но - спокойно отказался сам… отстал… Конечно, для плотных операций, у меня даже комнатухи, как твоя, отдельная… - все эти три года отработки… Впрочем, как и щас, в Москве… Но не это, понятно, первопричина…
- Может, такие и должны идти - в акушерки?
- Не-е - не в дугу… Ей - ещё с медучилища - лишь бы какой, - но статус… Просто она дома - тоже сидеть не могла… Я вот говорю, - нравится ей быть дорогой вещью. Так потому что никогда не была… Никто не покупал - за дорого… Но всё равно - не угомонят - брехня… Мы же с тобой - уже въехали, - ей - порхать… Быть яблоком раздора…
Кольнуло, мол, не разводить руками, а поклон судьбе надо отвесить, за то, что прелестный мутант - по части комбинации женских качеств - Вероника, попалась мне вскоре после интернатуры (во время которой я экспериментировал со своим зажигательным воздержанием), - попалась в год следующий, год моего появления в горбольнице, где блондинка возила тряпкой на каких-то санитарских отработках за постоянные задолженности - второкурсница медучилища. Во мне самом тогда тоже - завернулась перверсия: пошёл на понижение - потянуло на школьниц, пэтэушниц… Прокатить мог не то что за студентика, но и за - в школе замученного, или захваленного завучами (смотря, как сыграть): я даже при знакомствах прекратил удивлять публику - пугать - тем, что врач… Тяга к молодости шла безусловно как - к обострению в ней - к ещё природно-дикой, только что проклюнувшейся из незрелости - красоте дев-малюток. Но люмпен-куколки - при всей их выставочной внешности, на которую любой, с глазами, несмотря на свои умудрения, покупался, - сразу же - и тебя уж воротит! - отвращали ставшим для них непривычно-доступным фокусным расстоянием до гениталей. С отвязанными надо было - либо переходить без раздумий к употреблению внутрь, либо освобождать место. При становления психик - вымазывать помыслы грязью, обкладывать, как углями, чтоб жгло, матом даже отдалённо неконтекстные процессы - такое у одарённых чувственностью девочек, нужно и сейчас признать, проявляется как ломка голоса - даже если сокрушённо качать головой им вслед. Но мне - претило - закрывать глаза: реанимирующему на дежурствах - таких же хорошеньких, - безотчётно травящихся в порыве мести за первые измены. Другой сорт юных, - но тоже уже не совсем отроковиц, - к которым я шарахнулся от лярв - эти ставили меня в ещё больший тупик: помню, на примере одной молчаливой представительницы: хотелось её ласково отвести, изменив маршрут, в "Детский мир" и разрешить самостоятельно погулять по отделам, повыбирать игрушечную посуду или мебель, - самому же - прямиком в дверь: а ведь тоже - эта, смолистоглазая, посвещалась - и курсе уже на каком-то - в медсёстрёнки… Вероника ещё раньше, как и полагается, прошла школу - жёстких нестеснительных оторв, - но годам к семнадцати, с грустью для себя, обнаружила, что природой ей уготовлено относиться к "брёвнам" - нет, не к поздно-созревающим тормозушкам, которые ещё возьмут своё, а к тем, у которых в мозгу фатально недоразвился центр удовольствий.
Стоило однажды моему выходу за стены больницы совпасть с финишем, к трём часам, училищной очередной барщины по горшкам и суднам, как внепланово я прогулялся до центра Калуги, к подъезду - где, за первой обитой дверью, Вероника жила - под крылом только мамочки. Вскоре, кроме как бы невзначай заходов вечерами - когда я частенько красавицу не заставал, а мама гостеприимно при этом улыбалась, - меня занесло в компанию Веркиного класса, - из которого, как и многие её подруги, она ушла в специальное образование, - почему костяком прежних связей и остались мальчуганы - в следующем году выпускники. Девчачья составляющая - меня почти сразу же отвергла; в их числе Верунчик, оказываясь в окружении бывших однопартниц, стабильно менялась в сторону ярых анти-интеллектуалок - круче обычного материлась и злилась совершенно беспричинно; я - сразу же из её поля зрения выпадал, а значит, уходил с посиделок без сопровождения. Зато с уже во всю бреющимися здоровяками стали получаться холостяцкие пивные дни - то в общественных банях, то в часто пустующих родительских квартирах, - и до поры до времени детская умудрённость и прорывавшаяся, но якобы презираемая ими, восторженность - меня, утерявшего жирность восклицательных знаков, но ставшего от того для ребят хорошим слушателем, - уносила лет на семь-восемь назад. По жизни небесталанные, они любительски ещё и играли в народном театре-студии, а я, соответственно, как в костюмерной, примерял на себя немного тесный в плечах реквизит - для спектаклей знакомого мне ретро, под пиво… Рано повзрослевшие - чуть ли не наперегонки со своими девками-одногодками, - они с пятого класса, сами их откупорив, перекладывали, и доставали друг из-под друга - до сих пор, - чем создали неизбежно шкалу предпочтений, в которой Вероника постепенно спустилась до уровня аутсайдера: мужики взахлёб мне нахваливали дебиловатую лидер-брюнетку, не вынимавшую сигарету изо рта, да ещё какую-то внекомпанейскую практикантку - считай, учительницу, - которую они чехвостили с осеннего колхоза. Принимая поправку на обычное рыбацкое хвастовство, никуда нельзя было деться от вскидочно-правильных, мелькавших у молодцов, оценок, от подмеченных, без придания значения вылетевшему, подробностей, - но главное, попадалось - на чужих ошибках чему не выучишься, - то, что можно озвучить только после, хотя бы первых, хотя бы легко выковыренных, заноз.
Ясно, что я быстро отвял от вхожести - в их молодецкий круг, но за ключевой фигурой - Вероникой - мои дружбанские ухаживания - даже в роли одного из её свиты - меня самого - грели: остроумная, прелестная, очаровывающая всех, к кому - из остепенившейся врачебной среды - мы по гостям хаживали, она, конечно, изредка нервировала - менструальной? - периодической раздражительностью, но - главное - точно соответствовала моему, такому же как её, половому анабиозу - остаточной задавленности, после того, как я подержал себя в узде в год приезда в Калугу. Недорогой ценой - рядом, протяни руку - предлагалась красота, которую можно было снять с полки - полюбовался? - и поставить назад.
Повторяющие наклон и, как ветки в ствол, повторяющие вхождение в ход оврага - теперь улицу - переулки скользили по подошвам ослюдением вечернего асфальта или обхватывали по щиколотки щебнем из снего-льда - в нём и остановились Веркины и мои сапоги против четырёх же, Пантелеймоновских. С натяжкой, но всё-таки молодожёнов - Кирилла и Полю - мы встретили на подходе к общежитию Технологического института, где работавший в медсанчасти "Турбинки" - шефирующем вуз заводе - Керя выбил отдельную, в аспирантском крыле, комнату: об этом и говорили, а вообще складывалось впечатление, что я, неизвестно кем представленный, сам только что знакомлюсь с людьми - с Кириллом, после шапочных стаканов вина в Аненковской общаге годовой давности не сразу мною узнанным, и с Полиной - разглядывал которую впервые, - хотя она и энергично заверяла, что хорошо меня помнит, и я с ней даже танцевал… Н-да, пили в интернатуре, на архитекторском втором этаже, - куда и заезжала калужанка-Полли, - всласть…
- В комнате у - как мы её?.. Балерины, балерины - Ольги - так?.. Не забыл… А сами они? Я слышал…
- Да-да, Старчиковы как влезли в этот интернат для психохроников… Там - одинаково, что сюда, что в Москву…
- Лесами, болотами, на тракторе, на собаках…
- Вероника - тоже, значит, наша с тобой, Юрий, будущая коллега…
- Та - Ольга, балерина - конечно, не по специальности?
- А что там можно проектировать? Ульи?
- Ха-ха-ха… Лёва приглашал тогда на свадьбу, но я…
- Мы - тоже сразу - через пару месяцев…
24
- Слушай, ты же, наверно, с ними контактируешь… Я - последний раз - на тех шашлыках…
- Кстати, сколько ни общаюсь - года же ещё нет… Так они ни разу… Молчок…
- Да собственно, я и вины никакой не…
- Ну, как…
- Ты пойми - всё на уровне, не более чем, лёгких… под оглушением…
Я быстро осёкся, опомнившись, что - кто мог, кроме меня и Польки, знать о её - под покровом леса - признаниях? Тем более, глядишь - было да прошло. И вообще, суждено ли мне когда-либо увидеть - её, и Керю? Какие зацепки?..
- Игорь, хоть ты не веришь, что - и с твоей - Любкой у меня…
- Да я не собираюсь…
- Вообще, как-то идёт - волнами… Возьми сейчас - что? Поглазеть - чтобы хоть капля изюма… Ну, дальше? Или им - ничего не надо… А мне? Мне!
- Чё ты завёлся? Кто те - что предлагает?
- А в большинстве случаев? Идиотки - с которыми постоять минуту - не постоишь… В результате - самому же…
- Ладно, пьём… Потом - на разведку… Или - сразу вместе?
- Да давно уж - пора… Мы, тем более, не исчерпаны… А май - какой! Дождь - как осенью… Даже до магазина…
- А там, думаешь - чо-ньть? Во! Всё своё! Пока - вон…
- Сразу так - спустимся - без предупреждения… Поставим перед фактом.
Интерн Золотов и раньше - не раз в мои приезды - заскакивал к Холодкову, а вообще, как я понял из комментариев Игоря, умел - многим комнатам - надоесть своими извинениями, когда вваливался пьяным не в те двери. "Чем-то - на Лёвика… Чем-то - и на Морозова - помнишь, тогда, в нашей интернатуре? Нет, не внешне, а - тоже весь в дежурствах на "Скорой", и постоянно вусмерть…" Светловолосый, в жёлтом плаще, застёгнутом до подбородка - стянутый поясом и с поднятым воротником, - руку ему оттягивал, пока воздушно-полый, "дипломат" и прихваченный вместе с ним дважды-складной чёрный зонт, - Золотов ещё вполне успевал, несказанно успокоив этим нас, - на сегодняшнее ночное. Нас - на третьем этаже пригубливающих коньячок составом гостей и нехлопотливой, одной только, хозяйкой комнаты - Лорика не застали, жених на выходной полдник или ужин привлёк её в семью, - а вот к Райке залетела одногруппница, тоже интернша, но не общежитская, а из потомственных калужанок. Замена Лорику выглядела так, как если бы представить, что у маски красоты есть отпечаток, слепок - изнанка, другими словами, - в которой, хоть и тщетно найти уродства, но глаза поднимать на такое лицо уже как-то становится тяжело… Холодков быстро погрустнел - всё-таки Лора числилась, между нами, его симпатией, недаром он притащил её тогда в Москву, на новогодье - и уста его, в одном из наших нетрезвых диалогов, проронили, не забуду: "У неё ещё - великолепная форма груди, заметил?" Заметить-то я, может, что-то и заметил, - но жакеты, свитера позволяли схватить взглядом только бюстгальтерный стандарт, и даже потанцевав с ней, я мог, если и получше, оценить очевидное, - но ведь не столько форму, сколько… Коньяк девушки пили с неохотой, и пусть мы не очень-то церемонились, подливая только себе, но - на голоса - зашедший Золотов, приглядевшись в процессе своих то ли извинений, то ли прощаний, к обществу - предложил альтернативу - проавансировав этим как минимум однократное вхождение в компанию, - есть, сказал, реальная возможность взять в гастрономе, единственном на все Аненки, - но только шампанского.
- Да там нет ничего - уже неделю! Месяц! - возмутился старожилец-Холодков, но поскольку один кошелёк всё-таки оказался под рукой, как у приезжего - в единственных - поскольку одетых на мне - брюках (откуда быть кошельку в физкультурных штанах Игоря?), - то Золотов сразу и ушёл на задание, под дождь.
Сначала гонец отзвонился - с вахты, с первого этажа - что, мол, опаздывает, и, чтобы мы не волновались, сразу же рассказал нам об этом своём предусмотрительном шаге; когда же совсем завечерело, и он вернулся из гастронома в третий раз, с доставаемыми из "дипломата", как уже повелось, тремя кеглями, то на второй его звонок - теперь не предупреждения, а вызова на дом - вскоре откликнулся гудок под окнами: за ним не в шутку приехали - был подан - скоропомощной "Рафик"; благородное лицо блондина, ни разу не отказавшегося от справедливого деления на пять, к этому моменту приобрело как раз нужную тупую серьёзность врача неотложки. Открыв фрамугу и что-то крикнув, - за всё время плащ с расцепленным поясом только частично расстёгивался, поскольку, собрав деньги на очередную ходку, Золотову надо было бы снова одеваться - теперь, вживающийся в роль капитана "кареты", он позволил себе посидеть ещё за одним стаканом, минут десять, и уже после повторного гудка, чертыхаясь, распрощался. Жестяная, в красно-чёрных треугольник рисунка, коробка - как кастрюля - леденцов доедалась, - а семечки, что лузгали девушки, когда мы к ним гостями только вошли, кончились ещё при коньяке, - и к последней бутылке шампанского, оставшись опять вчетвером, мы подобрались уже через танцы - будто сам Золотов, как махнул стакан-посошок, так и прибавил громкости в Холодковском, уже спущенном сюда магнитофончике, и выключил нам свет.
Веселившие всех бездонные челночные поставки вина - у меня лично туго, но плавили - переплавляли - тусклый зрительный и невыразительно-молчаливый образ Аркадьевны, чьё отчество, зачем-то произнесённое ею при представлении, заслонило имя. В танцевальной глубокой сумеречности с её лица - странно: будто постоянно обновляющегося - что-то прыгнуло вперёд, на меня, и пружиной вернулось назад, - окончательно перестроив этим набор теней, до узнаваемости - хотя чего-то всё ещё размытого, но уже влекущего. Хочется сострить - надо было совсем закрыть глаза, и уж тогда… Но в том-то и дело, что даже весьма-и-весьма красивые лица - достаточно бывает им покрутиться перед тобой, - и в некоторых поворотах предстанут они вдруг совсем невыйгрышными; при узком же боковом освещении - вообще, такое может из них вырезаться… Но на то и красивые - что неудачных ракурсов да световых карикатур много не наделаешь, а в стандартных дневных люксах, в диапазоне разглядываемости - измеряемости глазом всяких поперечников и длинников - красота шевелит плавниками свободно. Заплывают же - попадаются - и странные рыбки-экзоты, чью эстетику можно разглядеть только, ну… в свете ультрафиолетовой лампы, что ли… Или, если повернуть к упрощениям - представим, что речь идёт о поговорке "некрасивых женщин не бывает…" - то явно неучтённой обозначится нелинейность: как ни сдабривай мозги винищем, не всякий редут квазимодства будет ими, упрощениями, взят, а, следовательно, успешно работать - любимым хим-агентом - следует только на сглаженном участке кривой (предоставленной, что и говорить, свыше).
Аркадьевна сразу согласилась пойти подышать, и, зная, что дождь вроде кончился, зонта мы не взяли, и вообще только отрывками потом вспоминались мне перемещения, начиная с момента, когда видимо весьма воодушевлённо, я рвал у Холодкова ключ от комнаты - всего-то смотать за курткой, - а Холодков молча, уже брезгливо кривя рот, возвращал, заведённой за спину рукой, ключ назад, в карман своих треников. С зонтом, так и так, была бы морока, но дождь, как выяснилось, всё-таки шёл - несильный. Не мокрый, но звуковой - стоило нам сунуться за первые сосны, в лес, обходя Аненковское кладбище, где враз ударила - под "белый шум" - темнота, что мы побоялись - обо что-нибудь, и я, тут же, чуть не распрощался с туфлей, спасал - вычавкивая её из невидимой впадины. Нам остались в обладание - рулёжные дорожки между домами - будто каналы, залитые блеском над чёрной глубиной, - в которых расфокусированные отражения окон дождь пытался совсем в труху разбить своими альпинистскими игольчатыми башмаками. Затхлые, с внезапно неподвижным воздухом, подъезды - или спазмом только что напугавшей нас в лесу смыкающейся темноты, или, в противовес - рефлексом на чужеродность лампочки, освещавшей, словно гастроскопом изнутри весь желудок до сжатого заворота в кишку-лестницу, - подъезды нас отрыгивали; но спасали козырьки над расхлябанной одной створкой двери и зашпингалетенной другой, к которой, под списком жильцов, прижимались Аркадьевнины - и затылок с кокулькой, и спина в плаще и, видимо, даже каблуки - одним из которых, задником сапога ли, глухо отбивались по деревяшке секунды, когда мы затягивались друг другом, как истосковавшиеся куряки - сигаретой. То ли изо рта Аркадьевны, то ли от меня, то ли из подъезда - попахивало, сквозь свежесть озонированного дождиком и ароматизированного весенним сосновым бором вечера, а заземлялся романтизм ещё - откуда-то взявшимся фонарным светом, швырявшим теперь колкий песок в лицо - ей, - от избытка которого я руками её лицо отворачивал - иначе оно враз теряло свою призрачную, откровенно не увиденную Игорем, ни много ни мало - красоту. Плащ, узко перехваченный поясом, - будто ввинчиваясь во что-то - крутился в моих ухватах, и так начинало, крупной дрожью, колотиться гибкое тело под его обёрткой, что на моё вопросительное мычание выдавливались сначала мелкие, словно из чьей-то форточки на первом этаже, хихиканья, а потом трезвый вопрос "Ну, а где?" - и даже предоставлялся свой собственный, суживающий выбор, ответ "Ко мне далеко, и у меня родители и бабушка." По бабушке я, конечно, сразу прошёлся, поощрённый опять нештатным хихиканьем, - но было ясно, что на подачах мог быть поставлен теперь только друг-Холодков.
Вчера, доставленный последней электричкой, я не настаивал на экскурсии в полученную неделю назад им квартиру, но после первых утренних рюмок мы выскочили с зонтом под зарядивший - с ночи ещё - дождь, и скользя по грязи неасфальтированных подходов, - а затем споласкивая в лужах подошвы, потому что Холодков уже мыл в хате пол, - побродили вдоль голых плинтусов - в кухне и в самой девятнадцатиметровке, и чуть удобней, чем на корточках, устроились, сев на положенные друг на дружку три полосатых матраца, общаговского или больничного происхождения. Но бутылку не допили, хлопнули по очереди из прихваченного с собой стакана, - а потом из него потягивал один я, уже стоя у окна, из которого между подоконником и заокским горизонтом, параллельно им, выделялся сгиб на всю длину картины - шоссе на станцию "Кулуга-два": по его ложбинке - чуть наклонишь влево, машинка катилась влево, наклонишь вправо - другая машинка катилась уже вправо…
- Нет, не дам ключ… Не для таких дел… - его маленькая физия на огромных плечах то опускала взгляд, то поднимала - но, чтобы получилось поднять, голова сперва задирала нос, и, только по мере опускания лица, взгляд успевал меня пробуравить - потом грустные веки Игоря, как крышки на почтовом ящике, шлёпались вниз.
- Ну, ладно, ладно… Не переживай… - я отшутился и озаботился, - Зонтик… А мой?.. Надо тогда… Автобусы, такси…
Когда послушная Аркадьевна и держащий её за руку, слегка промокшие, мы - после прогулок по Аненкам - вернулись под кров, то зарулили в пункт отправления, где Игоря сменила бодрствующая отневестившаяся Ларуська, подле Райки, уже наркозно отошедшей ко сну. Здесь от моего подскока на этаж вверх Аркадьевна дожидалась какой-то смутной перспективы, и открытие карт предполагалось без слов - я сомневался только в одном: предвосхитит ли друган просьбу о ключе от простаивающей квартирки, как предстану пред его очи, или те три матраса мне придётся всё-таки выклянчивать. Аркадьевна теперь - как и в любом бы случае - захватила из Лора-Раиной комнаты свой зонтик, и сумочку, - но под одним открытым, который был побольше, моим, чёрным - нас, уже беспоцелуйно, по прямой, по слегка виляющей каплей вниз по стеклу, траектории повело к автобусной остановке на шоссе: транспортное соединение города - мимо Аненок - с вокзальчиком, и обратно, худо-бедно осуществлялось круглые сутки. Прощанье, интересно, как-то выглядело? Было? Автобус - или легковушка? В памяти темно, как в задвинутом ящике комода, ещё и полного наваленного туда барахла, - но угадывалось - тогда и сейчас - словно прописка вместо жильца - ощущение, что я всего лишь какой-то незнакомке взялся показать путь - как и куда пройти по территории больницы…
В темноте хрипло выдвинулся стол, чтобы сомкнуть два дерматиновых, без подлокотников, кресла, на которых я всегда умещался - со свешенными с них ногами.
- Не понимаю, чё ты заартачился?
Игрек молчал. Я, однако, не затих:
- Мне она - всё-таки… показалась…
После паузы:
- И как - не блеванул?..
- Зря… Ты просто не разглядел…
Без ответа. Возражения остались - под капюшоном его одеяла.
- Не говори, там есть - что…
- Просто пьяный, - буркнуло сквозь кляп.
- Все пьяные…
- Минутная слабость… - известное его последнее слово.
Утром у меня всё - включая дорогу - заслонила злость, приложившаяся не столько к примеру мужской антисолидарности, сколько к какому-то более общему облому - эху моего собственного табу, до сих пор носящемуся по общаге, по богоспасаемым Аненкам. Как в той сказке, гном - Нильсу: "Я слишком сильно тебя заколдовал… " Вчера весна водяными розгами и грязевыми капканами гнала от себя и от своих - по умолчанию - соловьёв, а в былинные времена ничейные пыльные площади - тогда пренебрегаемые, лишённые мебели - в одной, правда, стоял (теперь он где?) теннисный стол - "телевизионные комнаты", - даже они оказались многокроватно, с недавних пор, заселёнными: интернов уплотнили - нужны были места под персонал расширившего больницу офтальмологического центра - чем, раньше ещё, объяснил - бросившуюся мне в глаза перенаелённость общаги - друг.
25
Мыкола - Николай Афанасьевич Мотузка - будто приехавший на недельку командировочный, которого поджимают сроки - приветливый, уравновешенный, - но еле успевающий выполнить немалый перечень дел, - прямо перед каверкающими его график буйствами, до которых он всё собирался добраться "Эх, надо бы… Но только водку… Пиво, вино - ни в коем… Коньяк! Хороший!" - от одной только усталости в беготне по столице - выдыхался. Бывало, где-то поддав, приходил к ночи, и не включая под потолком свет, - а только открыв дверь в освещённые прихожку и ванную - помотавшись туда-сюда, и сев на кровать - в уже окончательной темноте, - охал так жалостливо и громко, что хотелось каким-нибудь ответным звуком показать, что он услышан, что о нём помнят… В мае-июне - как раз когда его ординатурский двухгодичник до дна исчерпался, и когда у него появились вопросы ко мне, вроде "По какому учебнику лучше готовить английский?" - что рассекречивало желание кафедры психиатрии видеть его своим аспирантом, - Мыкола решил открыто выпустить пар перед тем, как впрячься в новое трёхлетие, - и стал приводить с работы к нам в комнату - сумасшедшую. Но как-то не вовремя у него это, с моей точки зрения, получалось - потому что психотерапевтические сеансы переносились "пока железо горячо" из дневного стационара - сюда, в общагу и, естественно, в рабочие дни. Встречали меня - устало-унылого, с пакетом молока, и дрыгающего ручкой запертой двери, вставляющего ключ в скважину - громкие Мыколины семафоры "Сэчас, сэчас… Подожь!" Задним ходом я отплывал в коридор, шепча ругань не столько в адрес Мотузки, - ведь неизвестно, кому предназначается, когда, например, просто споткнёшься на улице, - сколько срыву вожделенного плана: на часок перед вечером "завести глаза", - а лечебный гипнотизёр и сам не мог угадать, - чтобы со мной заранее договориться, - в какой из дней его любимая больная снова захочет посильней выздороветь…
- Здра-а-аствуйте… Привет, Коля… - каждый раз, когда я вот так раскалывал их уединение, лицо у дамы - бурело, а пальцы перебирали - подряд, какие имелись на одежде - пуговицы.
Пуговиц было - и застёгнутые на розовой кофточке с круглым воротником, и свободные на белом жакете - не перещупать. Белый цвет - и брюк тоже - её худобу как бы распылял по всему краю стола, а брюки относились к излюбленому покрову высоких ног (юбочно-чулочного варианта я за несколько дневных празднований с этой парочкой - ни разу не застал). И всегда пили коньяк. Как перст указующий в небеса, неизменно встречала, без меня снявшая пробку, бутылка, и гранёные столовские стаканы с йодистого цвета плёнкой на дне от стёкшего со стенок, тут же дополнялись чистой, ещё одной, посудой. Любовнички оздоравливались - до появления в вынужденном антракте моей персоны, - не усугубляя, даже по второму, по глотку… В значительной степени коньяк предназначался - не кому-то, а мне, я понимал, - и выплаченный за краткость появления - в качестве приятного собеседника с последующим удалением восвояси - свой полновесный стакан - я выцеживал в плановом удовольствии.
- А сегодня, Николай, представляешь? Раскинули - кому ехать летом в командировку… в какую-то Туркмению… Чё там делать?
- Этим летом?
- Да через месяц! И кому? Мне!
- За это…
Задумчивой красоты лицо пациентки быстро восстанавливало на костистых чертах - бледность, которая наконец сливалась с нагромождением локонов, скрученных из - от перекиси чуть ли не прозрачных как тонкая рыболовная леска - волос, и молодая женщина теперь по обыкновению замирала взглядом и жестом, на полдороге остановленными - не выпускала, сжимала в кулаке, носовой платочек - или коньяком измазанный внутри стакан - или целиком коченела, не шевеля ни пальцем, - к чему поднятие неимоверной тяжести улыбки - нет, до этого угрюмость не заливала черты, они всего лишь принадлежали восковой покойнице, - добавляло - как из заколоченного гроба прорвавшееся - скупое и уважительное "Николай Афанасьевич…"
Ей и противопоказано считалось - так, для запаха, - мы же, расплёскивая на двоих, беседу вели, прибаутки выискивали, и то и дело крутили глазами - к ней, для неё ведь: она бутафорская, но слушательница. Бодрячество, моё с психотерапевтом, влияло почти благотворно: оставаясь по-прежнему туго связанная верёвками, пациентка начинала хотя бы в них дёргаться, и опасливо улыбаться, по-лебединму загибая вниз голову.
- Красивые… боже мой, как же, - бестактничал я, - Вот в Калуге… Вёл я в терапии интенсивную палату… А тем более, когда сам дежуришь… Придёшь - лежит, уже полуоткаченный алкаш… Они там - политурой, Борис Фёдрычем… Клей БФ… Осаждают, а что над осадком… Живучие - можно вообще ничего не делать… А тут привезла "Скорая" девицу - красавица редкая… Загруженная хорошо… Чё пила - никто не знает… Стандарт - начинаем капать… А она, как потом выяснилось, глотала амитриптиллин. Антидепрессант! Ну, может и ещё чего… Чуть она стала выходить из комы - как вскочит! И не спортсменка - чтобы там здоровенная - обычное сложение… лет девятнадцати… Ка-а-ак она стульями начала кидаться! Да всех нас гонять!.. Психомоторное возбуждение - передозировочное… Не поймёшь - кто кого ловит! Стулья летели - вдребезги!
Мыкола хмыкнул, попридержал рвущиеся с привязи ввысь брови, налил по хорошей граммульке, и первый раз поведал тогда нейтральную историю о зубном враче, истребителе галок.
- А вот - случай из практики, - перехватывал эстафету я, - В корпусе - верхние два этажа - эндокринология. И когда дежуришь, то по экстренному на тебя валится и вся - их - ургентность… Бац - привезли. Краси-и-ва-а я-а-а! В коме… Она диабетчица, и из любовной мести, значит, перестала себе колоть инсулин… Сахар - до небес, от неё - рази-и-ит - в смысле, ацетоном… Сразу - давай, капать… Сёстры - тык-мык - вен нет… Она лежит голая в процедурной - глаз не оторвёшь… Руки все ей - истыкали… Ну, чё делать? Пошёл, взял свои иголки… пытаюсь - подключичку… Ничего не получается! Не попадаю! Звоню - это другой корпус - реаниматорам… Приходит, мой знакомый - теперь он, засучив рукава… Тоже - ничего… Только после - я сам - верхним доступом… то ли в югулярис попал… Тоже - во поиздевался! А кожа у неё - прекрасная, глллладкая, как у дельфина, и какое-то необычное, глубокое - как я теперь понимаю - расположение вен - и периферических, и центральных… Ну, ладно… курить я здесь не буду, вы это не поощряете… Пойду пройдусь - съезжу… на Арбат…
26
"Ташауз-Москва" вылетал - как и прилетал, чередуя дни - в закатный час и, из-за разницы во времени, мог бы в этот же час приземлиться в Домодедово, - но где-то промежуточно присаживался, с необязательным, непоголовным выходом в аэровокзал, а мне, окутанному долгожданной прохладой, сладко дрыхлось, - я даже и не отстёгивал кресельный ремень. Возвращающемуся десанту докторов пришлось в Ташаузском аэропорту повялиться на дневной пустынной жаре, и каждый старался не потерять свой доставшийся, насиженный клочок тени под деревьями, потому что подобие одноэтажного стеклянного павильончика - автобусной остановке - себя оправдало, хотя бы в моём воображении: с тюками и с баулами, которые всё время взвешивались, перевешивались внутри этого набитого очередями большого киоска, туркменская масса вскоре расплылась по скромной рощице-палисаднику, и казалось, что вот-вот местные дождутся, в лучшем случае, бодливых рейсовых автобусиков или бортовых, возящих на поля и с полей, грузовичков, и галдящий автокараван наконец скроется в пыли. Нас подбросили сюда немного рановато, - но в принятые тут темпы регистрации билетов три бестолковых часа укладывались, - а куда отработанную докторскую массу девать? "Газики", "Пазики", "Уазики" - свёзшие нас с разных районов к Ташаузской областной, а затем к партийному обкому, где в назначенный час планировался и прозвучал заключительный аккорд благодарностей и каждому лекарю подарили по хрустальной вазе - эти транспорты должны были - ещё успеть вернуться в свои районные и участковые гаражи… В зале, на торжестве я не поприсутствовал, а мою вазу с поздравительной открыткой прихватила и передала мне Эчкена - вместе с остальной толпой выпущенная из дверей какого-то второстепенного или запасного выхода дворца; обмахивающаяся, как и вся братия, картонками, расписанными в признательностях, и, так же со всеми, сразу прибившаяся к авто-ишакам, расставленным по-над бордюром, - она любопытничала:
- Ты чё не пошёл?
- Смешно сказать - я пешком - от областной… Машины вроде - наши… А потом не понял, где вас искать?
Прибываемые из разных районов отмечались первым делом в областной больнице, где нам раздавали авиабилеты и невеликие премиальные деньги, а значит - у какой группы больше, у какой меньше (кто когда приехал) - высвобождалось время на болтание по городу, - только чтобы в срок опять собраться здесь и всем вместе переехать к обкому, на чествование. Наша каракумская тройка влилась - вернее, разлилась по свеже-перетасованным кучкам - и я, не исключение, вспоминая сорокодневной давности лица, с кем-то поплёлся, как и все, к базару. И вот ведь как вышло - потерялся. Сначала вроде, то там, то сям, мелькали в толпе рынка - хоть как-то да знакомые - плечи, затылки, а потом враз исчезли. Около областной ни одной машины уже не застал, - я нашёл их, выспросив дорогу к главному партийному билдингу, но и здесь - самих наших - не нагнал, - потому что даже шофёр, друг Тыркеша, не смог меня вразумить - в какие двери народ был запущен? А резон лезть? - почесал я затылок - всё равно все сюда вернуться, - и час прятался в раскалённой тени насаждений, или сидел, ногами наружу, в открытой дверце "Уаза", где среди других багажных сумок валялась и моя. И всё-таки, после выкуренных несколько сигарет, не выдержал - слегка побаиваясь, вдруг опять без меня уедут? - недалеко, в пределах видимости автоколонны, решил побродить.
27
По кривящемуся Арбату метались, стукаясь о дома, рыжие солнечные тараканы, падали на плечи, бегали по рукам, щекоча усами и лапами. Вжжикнув по поймавшим их отблеск гитарным басам, - прихлопнул сразу несколько нот открытой ладонью - клинобородый шансонет, собравший небольшую толпу. В ней я видел, как и сам, негромко - "…сажаю алюминивые а-гур-цы на брезентовом поле," а теперь жду, согласится ли вызванный гитаристом из толпы - несомненно подельник по арбатским перфомансам - поддержать; но высокий худощавый блондин, парадно облечённый в серый костюм, сегодня принадлежал к зрителям - в них был внедрён вместе со спутницей, худенькой и стройной как и он, только - со стёкшими на спину блеском - по оперению: не цвета нахальных пруссаков, а крупных тараканов - тех, которые цепенеют, если среди ночи включить свет на кухне. Но и она - подпихнула, и он сам не без удовольствия, прицелившись в бряцнувшую тональность, вытолкался в круг и заголосил "Я голубь… Я сизый голубь…" Раскинул немного мешковатый на его скелете пиджак, который из серого сразу стал сизым, и выставил в стороны уже хлопающие о воздух локти - озабоченно забегал кругами, что-то неразборчиво - приборматывая.
Рыжел такой же закат, но - попросторней: медицинским белоснежьем собиралась его свёрнутая кровь - на полях, засеянных, год или два как, новостройками за Калугой, - относящимися к нашей, Второй городской. Грипп валил отдельно-квартирное население, слабо обжившее весь этот бетон, - воззвавшее, из-за отсутствия полноценного филиала поликлиники, даже к врачам стационара - по вечерам развозить больничные листы, - ну, и наспех посмотреть, не менингит ли какой-нибудь… Поликлиника, к чьей пастве эпид-страдальцы считались временно-причисленными - и без них - захлёбывалась… С порога влепил диагноз - инвалидизирующая прекрасность лица в фазе растрёпанного воспламенения - у очередной температурящей учащейся, - с охотой госпитализировал бы её к себе в одну из палат, на обследование, - но нужно было всего лишь выписать пару рецептов и справку, - а морковно-красные протуберанцы, выбивавшиеся из шаровидной огненной причёски, возвращали меня на сиденье, рядом с водителем, в неторопливую "Скорую", - куняющим, отработавшим своё, доктором, пересматривающим пачку амбулаторных карточек, даже серая обёрточная бумага которых, и она, занималась от зарева.
Арбат, как длиннющий шлюз, поднимал в себе - уровень. К темноте - все кто на плаву - взобрались до крыш. По степени обалделости...
"Холодков… эта обидчивая морда… Чего уж он гнёт… Я сам не уверен - как бы повернулось… дай он мне ключ… Ключ-замоч… Ой-й- й, лето пройдёт - миру мир… Пока же - надо сознаться… Калуга - весьма и весьма… погасла… Но я удивляюсь, как - в моих пьяных глазах - эта Аркадьевна… Или, в самом деле, такое - по-холодковски - надо пресекать?.. Выискалась же - как и полагается под бух - хиленькая такая, нотка привлекательности… и всё стало меня устраивать… Даже свободней и легче - чем если б этих нот на ней было развешено - штук сто… Благоговел бы…"
28
Объединённые Ташаузским сбором, а затем перелётом - вернувшиеся из паломничества - зашныряли каждый сам по себе. Те, кто сдавал багаж - им ждать, - попали в разные автобусы, эвакуирующие из аэропорта, - а за коренными подлетела родня на автомобилях, куда, в порядке благотворительности, набились и напросившиеся - до метро. В свежую полночь я подходил со своим баулом к остеклённому фасаду обнявшихся в темноте башен, сойдя с "Икаруса"-гармошки - третье колено транспорта после, то есть не считая, самолёта, - а влившись в тускловато, по-ночному освещённое фойе, мимо изваяния сторожихи - с несколькими поздними приезжими, к Туркмении отношения вроде бы не имевшими, - по их осведомлённым стопам, - двинул вычислять дежурную кастеляншу… Апартаменты администрации сразу опустили в подвал, - там раздатчица тряпья и сидела в духоте, пригорюнившись - совсем вымоталась, коль сегодня едут и едут: кабы все вместе, а то… За раз я всё своё, сданное перед отъездом на хранение, не осилил - поперву попредстояло поднимать не заброшенный, естественно, в комнату поездочный кофр и преподнесённый аккуратный торт-наполеон из постельного белья… Как только в сумеречной прихожке брякнулась об пол моя поклажа и защёлкал мой ключ, - так из соседней двери - вторая комната блока - выглянул очкарик с красиво дыбом стоящими берестяными вихрами: верхняя половина лица выражала испуг, нижняя - широко и мелкозубо улыбалась.
- О-о! Вы тепе-е-е-ерь тутттт живё- ттттэ? Очч-енннь прияттт-но - Аааарнис.
Когда я приволок оставшуюся часть - полиэтиленовые мешки с куртками и обувью - и пнул ногой дверь, то обретший уже имя прибалт снова высунулся - из скворечника, с той же европейской любопытной доброжелательностью. Я опередил - вопросом:
- Арнис, вы - в ординатуру? Как рано - середина августа - предусмотрительно…
- А ттто-о-о - панннна- е-е-е-дут… - и ему самому стало смешно; с реверансами мы закрыли двери.
Выбор мною койки оставался незакреплённым - в то утро, когда я уезжал в командировку, - и переписываясь с восьмого этажа - сюда, нечем было занять: вещи сдавались в хранилище, а казённое постельное бельё - оставь - за время отсутствия ещё, не ровён час, гикнется… Положение у дальней от окна стены исключало протяжку глухого угла ветром - правда, дверь, если её не придержать, ударяла по кроватной спинке: но на то и выбор - который будущим неизвестным совладельцем был бы мне предоставлен автоматически - обычно любят поближе к свету…
От Ташаузского обкома до открывания сейчас львиной пасти баула - меня всю дорогу сопровождали щёлкающе-негромкие и переливчатые звяканья, будто я там вёз сложенные висюльки от хрустальной люстры. Хрусталь там действительно присутствовал, - я выложил, такую как подарили всем, салатницу - на голый матрац моей койки, в сторонку. А затем из двух бумажных кульков вывалил - озвучивая щебёночным треском комнату - все эти шахматы.
Сегодня, направляясь по жаре к базару, мы, врачи-туристы, заглядывали по дороге в магазинчики и обменивались неутешительным обобщением - касавшимся и тех мест, откуда вернулись, - что алкоголь здесь вообще не выходит из теневого оборота. "Потому что на солнце жарко!" - при этом сокрушались, что так можно и спиться… Дынь, заранее решил я, в Москву - ну их… А в аэропорту - может, у одного только меня - чарджушка - не билась по ногам - серо-горчичная, в шершавом паутинистом коконе из будто заживших породистых царапин… Прохаживаясь вне опасного удаления от белого коробчатого дворца и череды задремавших вдоль бордюрной обочины "…азиков" - наткнулся я на сувенирную лавку, где показалось прохладней. На полках среди полированных рогов, дерево-резных поделок, ковриков, родственников знаменитых, и пластмассового ширпотреба, моё внимание привлекла - уменьшенная в десять раз модель коньячной бутылки, с точно подобранным цветом жидкости… Все премиальные деньги ухнули, и я вышел из сувенирного с двумя, свёрнутыми из полукартонной серой бумаги, конусовидными кульками - будто накупил в дорогу пряников или конфет… В сберегавшем - в частности, и мою суму - фургончике я переложил неслышимый никем стук-звон - к себе, под замок, но не удержался сунуть одного ферзя в карман. Продолжив ленивое дефиле - до угла, по нахмуренной под бровями акаций стороне улицы, и обратно, - я на развороте опрокинул в себя пятьдесят грамм выдержанного, и жара приобрела задумчивый, в переборе дребезжащих бормочущих струн, заслон, а лучи палящего солнца сразу скрылись под хайямовским полупрозрачным навесом… Обласканных в обкоме ещё и накормили - после речей…
29
За колоннадой Вахтанговского - где вход - освещение служило широкой рампой, и как бы внутри неё, стоя - или, если сам артист уже устало опустился, то присев рядом с ним на корточки, - обхватывали амфитеатрами внимания многих скрюченных, склонённых над гитарами исполнителей, - от нечего делать кучкующиеся гуляки, заворачивающие из более тёмного - несмотря на бубенцы фонарей - Арбата. Обильная пыльца света - на фото с крупным зерном - не всюду пробивалась, и за прямоугольным ходом колоннады образовывался треугольный мешок - относительной темноты: здесь - на остатках ремонта и строительных загородок, на каких-то хлипких ящиках - пребывала уже слившаяся с поющими - зрительская общность, и проскальзывающий по верхам голов, плеч, гитарных лекал - выпадающий как роса и испаряющийся - свет не рисовал, а только бугрил, пятнал, отблёскивал… Мне, безродно притулившимуся сбочку и покуривавшему сигарету за сигаретой, в ухо летели стеклянистые аккорды, которые прятали за собой других сверчков - проклёвывающихся, когда смолкал ближний; перемалывался беззлобный молодёжный трёп, и секундами искусственной невесомости в делающем пике лайнере, оставался этот единственный год, заканчивающийся этой единственной весной, когда на Арбате - пелось.
"Калуга, можно сказать, похерилась… Или - на ближайшие?.. А кто ещё? Микро-Коля - зубник?.. Так, входящий в круг… в основном, Пантелеймоновых… Кирюха - за те проделки - какие собственно проделки?.. с Полиной… В том-то и смех… Годика даже - года нет - проводили… Стоматолог - он на меня - зуб… Логично… Такая же ерунда - с… Нет, с Холодковым - какой, к едрене-фене - разрыв?.. Но, по правде говоря, уже - другой город… А значит, фактор… подспудно… Я? Будем считать - ещё не оглядевшийся… Хотя - сколько? - то сюда, на Арбат, то… Да ну - Арбат был весь перекопан… И вообще, настоящая Москва - где-ньть на Солянке… Первый год, скажем… я - как зацепившийся… Осевший - это громко… А люди - где люди?.. Ох уж эти мне притирания… Вон, в Калуге - никаких притираний - сразу, как в интернатуру… А потом - потом - на спад, но… И до сих пор - хоть Москва - столица…
Седовласый мужчина, директорской стати, забыл пододвинуть под себя стул, и ухом в тарелку - подковырнулся и ушёл на глубину - остался сидеть на дне, - а руки выше головы - продолжали держать край стола. Три другие стороны - сначала отсмеялись, но - куда деваться - надо поднимать…
- Да не дежурит он… Верку, наверно, повёл.
- Любка - всё - уже съехала из Аненок… как замуж…
- А чо Любка? Кстати - официально? Вышла?..
- Поллллина! - незажжённая сигарета приклеено держалась на нижней губе, похожей на огромное вспухшее веко, - Я - к тебе - обращаюсь, - встрял Колюнчик, - Давай, наливай…
Она отдёрнулась от прислушивания к нашей с Керей, затопляемой музыкальным прибоем, болтовне, и опустила правое плечо - чуть ли не ниже скатерти. У ножки стола пряталась принесённая водка, - но не стоймя, открыто, на паркете, а осумкованная в ридикюле, - похожем на собачку, сидящую, и мордочкой вверх: от маршрутов официантов загораживалась - нами, тремя мужчинами в костюмах. Где-то у себя на коленках, под краем столешницы, Поля разлила в фужеры, передаваемые ей по очереди и предназначенные якобы для минералки, - и только пузырьков не было в прозрачной жидкости, чтобы признать воду из включённых в счёт нарзанных бутылочек-оправданий. В фужерах - не застаивалось, поэтому нарзану всегда хватало освободившегося места. В рюмках же - неприкасаемо выдыхался коньяк, триста грамм которого - дорогого и разбавленного (от водки кабак давно - в веянии борьбы за трезвость - отвернулся) - пришлось заказать для прикрытия. В обманчиво миниатюрный чувал помещалось, как всегда, две пол-литрухи, и пустая, наверно, уже вернулась в горизонтальное положение где-нибудь между косметичкой и щёткой для волос.
К сроку, когда закруглились музыканты, и через колонки пустили - записи, зал галдел, дым плавал как над шашлычницей, а в спинку Кериного кресла - он сидел спиной к "аллее" - уже не раз, и не всегда с извинениями, влипали, плохо держащие руль, гонимые ветром в сторону туалетов. Недержание на ногах, заваливанья на столы, щекоточный женский обрызгивающий весь зал визг - вырос очень постепенно, из чинной библиотечной атмосферы, в которой происходили раздачи альбомных меню и производились вписки в блокнотики заказов. Официанты - и поначалу-то - не очень суетились, - а уж терпением, и принесённым с собой, посетители запаслись, - ведь весь зал был заполнен толпой враз, как только её пустили: открыли двери перед очередью, скопившейся в ожидании стартового выстрела.
На всём небе-потолке последовательным выключением - через ряд - ламп ступенчато были введены сумерки, подготавливающие публику осознать конечность сущего, но опыт оставил нам почти нетронутый коньячок и почти час свыкания с мыслью - и ненавязчиво продолжающуюся модную музыку, принимавшую внутрь себя пьяно-танцующих около доспехов ударника, из которых он давно вылез, около раскисающих в висящем дыму красных стоп-огней работающего одного только - ради магнитофона - "усилка".
И милейшая у него - его мадам… Полина… Свет притушили… Бросаются - особенно - глаза… Две летучие мыши на фоне луны… Круг луны - нет, у неё же - и острый подбородок, и длинненький нос, резной работы… Овал - в форме штыковой лопаты… Комплимент… И главное - компанейская, юморная… И нейтральная - ко всем Кериным - нам… Ровные, доброжелательные… Вон - пошла теперь с Коликом… Со всеми, не ломаясь… Как охватишь - в танцах-манцах - весь гарнитур… Но - застрелись - тип… не очень-то мой… Какккие мы капризные!.. Комплекс сестры-матери?.. Не похожа… Хотя есть в ней что-то - умное, домашнее - что меня особенно отпугивает… В таких или влюбляются - или не замечают…
- Юрк, слышь, я думаю - ни фига себе… Ей сколько - Любке - когда мы в интернатуре - двадцать три?.. Ну не меньше! А она, оказывается - никогда… Я сам такие вещи не люблю, но ты можешь представить? В голову даже не могло прийти…
До, в подпитии, безразличия дошла - толкнула в плечо - подробность, как отдгадка - к потерявшемуся за пару лет вопросу, - с нужностью от неё теперь - не более как от освежающего память талисманчика…
- Мм-м?.. Там с ней - ещё подружка была… Но ты когда появился - кажется, не застал… в одной комнате… Впечатление - прожжённых… Насчёт той, другой…
- А что на вид - о Любе не - то же самое?.. Иначе, думаешь - я бы?.. Мне же - чуждо…
- Ты… Холодкову… не нахвастайся… А то он - по сей день - думает, что это - у меня - с ней… и поэтому она - в отношении него… Пусть себе…
- Между… само собой… Это я так - вроде как она теперь замужем…
Морозец усваивался - нашими, работавшими на спирту, организмами - без никакого пока индевения пальцев и щёк, но доходило до разумения - судя по бумажному состоянию воздуха, который не проталкивался глубоко при вдохе, особенно если поорать: крепок. Звякнули две бутылки, выброшенные Полиной, и Колюнчик вклинился - впился, схватил под руки - разорвав семейную пару, - отчего получалась уже цепь, - Поля рукой в перчатке нырнула и мне под локоть. "На пере-е-еднем Сте-е-енька Ра-а-азин… Абнявши-и-и-и…" - разлеталось по домам с потухшими не всеми окнами, - и звуки вмерзались, не осыпаясь из воздуха - становились уже уликами дебоша, с точки зрения знатоков позднего вокала - ментов, - но блюстителями предночный город особо людей не пугал, к счастью.
"Я-а-а - хачу быть с табой! Я-а-а… хачу…. " - пробивалось из темноты музыкальной свалки к моему приставному месту возле стены Вахтангова.
"Теперь, значит, светит Туркмения… Надо хоть кого-нибудь расспросить - из тех, кто уже… Каждый же год - засыл…"
30
На всякий случай я торкнулся в дверь комнаты, что сразу за лифтным вестибюлем - возле выхода на лестницу, - но признаков жизни, и прислушавшись, не уловил. Вроде, Татьяна имела в виду - эту, когда говорили о местообитании… Обувная коробка - ничейная, найденная только что в пустом шкафу - в ней позвякивал, похрустывал коньяк в огромном количестве стекла, - пропутешествовала со мной на самый верх башни, и, даже если бы я перепутал номер, который был заранее, ещё в Ташаузе, обговорён как указатель на ещё одну шпионскую явку, то по звуку, в тиши спящего этажа, Эчкенино обиталище нашлось бы само.
- Это вы чё - от одних дынь такие весёлые? А-а-а - во-о-он…
На середину комнаты - середину линолеумной проталины между шкафом и сдвинутыми в целое двумя кроватями - переехал журнальный столик (а имевшийся письменный остался у стены, взвалив на себя весь хаос вскрытого багажа), и рассаженный женский пол - сидением на стульях и по краю постелищи - обступил, сжал полированную кормушку отовсюду белеющими буграми сожмуренных голых коленок - даже у Росико они любопытно, в полглаза, уставились из-под её не очень короткой юбки.
- Юласик, ты уж извини… Ждали-ждали… Лосико расщедрилась - мы это шампанское…
- Вот гады… А эту девушку - я не знаю…
- С нашей - педиатрии - Лика… Чо у тя в коробке?
Игрушечные пробочки, как и в настоящих бутылках, после хрустящего силового поворота - трещали орехами, а сами буро-оранжевые с золотистыми этикетками сувениры напоминали крупных креветок - угощение моё четырём дамам.
- Я думала, ты нам поможешь дыни тащить…
- И без меня… Не надо... Вокруг вас, ага... Лика, а вы - с Таней в комнате?
- Не-е-ет…
- Юрик, говорю - с одной кафедры… Она, кстати, в твоём коридоре…
- Тоже - переселили?
Я оглядел - безликую - Лику, кусающую дынные кубики на вывернутом наизнанку, надрезанном, ломте, - мартышки невзрачны? или вычурны? Из того же разряда, что и Эчкена, и Танька - с такими же, без поставленной пробы красоты в сплаве, оболочками, - которые различаются хоть и сильно, но как отпечатки пальцев - в глубочайшей скуке отличий… Её, Лику, подай в Кара-Кумы - немного экстрима в воздухе, - и наши же жуаны - будут заглядываться и зазывать… Такую Лику - или Ленку, или Татьяну… Из них нельзя - не подходит слово - выбирать… Брать - протягивать руку и брать - можно… И никогда не путать с выбором… А если разрешено - только одну, - то орёл или решка… Я перевёл взгляд на - гораздо более притягательное - безобразие: на грузинку Росико, которая собирала в полиэтиленовый пакет выскобленные из дынь плаценты и - уже в изрядности скопившиеся - корки. Вот она - с задранным вверх подбородком пошла выбрасывать - судя по мгновенному возврату - в мусорный бачок в Эчкенином сортире… Поарлекинистей одеть - из прихожки выскочил бы назад - шут бубенцовый… Нос - отдельно, как скособоченный болгарский перец, и - в довершение - у девушки безвозвратно - ай-йа-яй - утеряна, - пропала, - шея… Теперь шута - в кринолин - и уже карлица из свиты…
- Росико, я всё время думал, что ты из Грузии… А ты - с Урала…
- Ты вон ему - и подарли на память!
- Холодильник - случайно - не…
- Могу хоть сейчас забрать… А что - из ординатуры - у вас в неврологии - ещё… так поздно… не отпустили?
- Меня давно здесь нет…
- Понннятно… А у всех, значит, холодильники… У Ленки - стоит вон - какой - собственный?
- Ну да!
- У меня не такой - у меня маленький, "Морозко"… Мне его тоже оставили, просто так… Можно хоть завтра…
- Ну, девчата - у кого осталось? Сейчас ещё пятерым - головы откручу…
- Нет, ну, где ты такое - выискал? В Домодедово?
- Я - почему - подумал, Тань, что Лика и ты - из одной комнаты - дверь около лестницы? Я - тук-тук - никого…
- Да нет - моя - я не знаю - то ли в отпуске… Я зашла - непонятно… У неё тут есть - в Москве… Но там - тоже без квартиры… Или - он женатый… Скрыва-а-ает…. Обычно - это меня… выпроваживают…
День не баловал плотной пищей, и не такой уж значительный миллилитраж растёкся по мне - к сюрпризу опустения обувной коробки, - появлением искажений, которые так знакомо преукрасили мизер афродитности… нефертитности… Вот они, будто я их ждал - уже легко вплыли в меня и ловко сняли верхний слой почвы - со зрительных поверхностей, - так что слой следующий за счищенным - пусть и нёс ещё полную узнаваемость объектов, но в нём вольная и грамотная рука - прежние недоделки - конструктивно подправила или обвела одной линией, донеся этим - не увязанную, но ранее заподозренную, только в штрихах - гармонию. А какие-то на выбор "недо-" - доброжелательно взялась тушевать, уводить на задний план, превращать в фон так, что, например, от кунсткамерного уродства Росико исчезла резь в глазах, а лицо тряпичной куклы-Лики, размыто-непрорисованное на клеточках дерюги углём, даже пусть и зарядившееся от коньяка - полоумием, - плавно отодвинулось к дальней стене комнаты - до уплощения на ней в безвредный барельеф. Курносое - особенно в смехе - и щекастое поросячество Эчкены - наоборот, оказалось - встроенным в общую математическую зависимость с остальными размашистыми синусоидальными выпуклостями, вплоть до икр и картавости, и её игривая томность, которую она любила состроить, вильнув в помощь сразу всем графиком функции, будто сползла с кончиков моих пальцев, срывающихся с гладкости пуговиц знакомого мне по Туркмении, помятенького сейчас, халатика, на - воображённые по цвету - бежево-розовые ареолы сосков, размером и формой - для натренированного глазомера - как крышки заварных чайников…
- Ты мне скажи… Почему - ты не заходил… Проведать меня - наверх - где телевизор…
Горячий шёпот в ухо - от сидящей с самого моего прихода около, а теперь и вплотную - педиатрши-Тани перевёл негнущийся, из меня исходящий, взгляд, в поисках ответа, на стукнувшиеся лбами её голые колени, - и ищущий я даже отстранился назад, склоняя голову книзу, чтобы уменьшить врезку журнального столика - за которым и нашёл - арфой изогнутые тонкие голени, и, глубоко вздохнув, я одним ухом лёг на подставку из воздуха, с которой едва протиснулся сквозь в узел завязанную талию - начал пересчитывать вспухшие, от коньяка или от подсасыванья и выгрызания дынной мякоти, Танькины губы, которые двоились, троились, спрыгивали, летали вокруг лица, где нескладно и немного испугано сидела красота, словно на чужом месте - вот-вот её попросят встать и выйти…
- Почему ты не зашёл - ни разу - ночью… Можешь сказать?
Часть третья. Не скала, а волна
© Copyright: Камнев Юрий, 2002
Свидетельство о публикации №202081600002
Свидетельство о публикации №202081600002
Рецензии