Алексей Петрович

Женщина-водитель трамвая по имени Рита курила «Яву-золотую» и парилась от жары. Пробка. А еще Рита злилась. Все пассажиры (человек десять) – ушли, кто пешком, кто ловить машину (в обратную сторону проехать еще было можно). А вот один придурок остался. Газету читает. Тварь. Чего сидеть – ясно, что часа на два? Ну, полтора-то точно.
А злилась потому, что хотела по маленькому. Рита была «девушка с прошлым», что называется, («пробы ставить негде», - как некогда говорили), и ее здоровый народный цинизм вполне позволял пройти в конец салона и написать на ступеньки (дверь-то закрыта!).
В кабине не написаешь, (завоняет по такой жаре через полчаса), а вот на последнюю дверь, – без проблем, - не докатится вонь, проверено.
А этот гад газету читает.
Прохрипела в микрофон: «Трамвай дальше не идет, просьба освободить вагон!»
Ноль реакции.
Тут наступил физиологический Армагеддон и, не контролируя себя, Рита вскочила и побежала к упертому пассажиру.
- Ты чо, тупой, блин?!! Говорят же…
Ударила по газете и… жаркие первые капли потекли по потным ляжкам: дядька был мертв.
Ничего не соображая, побежала в конец вагона, присела на корточки, еле успев стащить трусы. Лихорадочно думала: уже начинать орать или же все же дописать?
Дописав, осторожно посмотрела в окна: никто ничего.
Подошла к жмуру.
Холеный мужик. «Приличный». Судорожно скорчился. Сердце, наверное, жара такая, что…
Под ногами мужика – кейс. Почти машинально раскрыла, - и задрожала от озноба: баксы. Пачками. Голливуд, блин…
Закрыла. Снова завертела головой вокруг: никто ничего. И башка отключилась, исчезли мысли, ощущение собственного тела, пропало все.
Взяла кейс и вышла через открытую переднюю дверь.
Путаясь в ногах, быстрыми мелкими шажками почти побежала. Во двор какой-то конторы. Назад, в переулок. И застыла на секунду: навстречу ей шел мертвый пассажир, сжимая в скрюченной руке мятую газету. Побежала через двор, перемахнула через забор (разодрала юбку, оголив красные запаренные ляжки). Дома. Хрущевки. Бегом мимо всего. Оглянулась на ходу: никто ничего.
С размаху влепилась головой в столб. Потеряла сознание от боли, но каким-то звериным, глубинным импульсом воли заставила тотчас очнуться. Вскочила, - пассажир был метрах в пяти. В руках – раскрытая бритва. Холеность со жмура пропала, глаза нехорошо, не мигая, смотрели.
Долю секунды прикидывала, - не бросить ли ему кейс?
Хрен ему, - наша очередь пожить!!!
Добежала, сбросив босоножки. Юбка болталась где-то сзади и только мешала. Одним движением свободной левой сорвала и отбросила (короткая вспышка: «Хоть трусы сегодня нормальные надела, Халид на пасху подарил, падла нерусская»).
Бежит: никто ничего.
Навстречу: жмур с газетой.
Сука, тут хитрость какая-то у него!
И вдруг силы оставили ее. Села в пыльный придорожный газон, тяжело дыша. Дыша, как побитая собака.
Мимо несутся машины, обдавая жаром и выхлопами. Скосила глаз на дорогу: никто ничего.
Подходит. Этот. Протягивает руку.
- Зачем тебе? Ты ж помер?
Трупяк, глядя на бесстыже раскинутые ноги, на кружевные красные трусики:
- Не твое. Дай.
Заплакала, стараясь добавить в голос все, что только было бабьего:
- Ну дядька! Ну дядька! Ну пажалста! Ну низабирай! Ну чотибе стоит? Ну хошь, я чо хошь для тибя исполню!!! Я, ну правда, дядька, такая сноровистая… а тибе воспоминаний будит приятный!!!
Трупешник вяло улыбнулся и… вдруг согласился:
- Разворачивайся.
Встала на трясущиеся раскоряченные ходилки, нагнулась, ухватившись за ствол дохлого тополя. «Этот» разорвал скрученную нитку трусов, немного потерся о ее зад и неожиданно вошел в нее.
Заорала от боли: огромный и словно кипящий. Все внутри присохло… орет и орет, точно от того боль будет меньше… когда он наконец кончил, - поняла, что умирает. Поняла, что одновременно умирает и… летит.
Наперерез ослепительно-красному трамваю.
Удивленно посмотрела на свое тело-гуляш под колесами трамвая. Посмотрела на себя: целая, но полупрозрачная. Сквозь нее пробежали менты с озабоченными потными рожами: немного неприятно. В стороне со своим кейсом стоял «этот». Тоже полупрозрачный. Подошла, посмотрела на него укоризненно.
Пассажир нехорошо и глумливо улыбался в ответ.
Тихо спросила:
- Ты кто?
Ответил, не раскрывая рта:
- Меня зовут Алексей Петрович. Но для тебя я теперь просто Леша!
И засмеялся подло.
Обнял ее прозрачное красивое тело, потрогал набухшие соски и поцеловал в рот так, что закружилось то, что было раньше головой. И сквозь настигшую смертельную слабость увидела, как наливается цветом, густотой, жизнью тело Алексея Петровича….