Барби

Развязная трагикомедия, разная, неожиданная, бессмысленная, сладкая, горькая – такая же, как наша жизнь…

Она просидела на обочине всю ночь. И еще один день. И еще одну ночь. Просто безобразие: никогда с ней так не поступали!
Барби капризно хмыкнула. Ну, загляделась на клоуна в соседней машине, подумаешь. Не надо было меня с самого краю в вашем дурацком грузовике укладывать. Сами виноваты, ищите теперь ветра в поле. Она снова вспомнила, как неожиданно выпала из кузова машины на крутом повороте и решила еще немного пообижаться.
Честно говоря, она ведь гордилась своей родословной. На ее коробке, с таким прозрачным окошком и бантиком, мягким шрифтом на самом настоящем иностранном языке было напечатано «USA».
Поэтому Барби не дружила с «Чайниками». Ну, это те, у которых в заду вшиты такие беленькие тряпочки с надписью «MADE IN CHINA». Она вообще была против эмигрантов, против сексуальных меньшинств и собиралась вступить в общество борьбы за трезвость.
Барби считала себя правильной девушкой и очень этим гордилась. Ее хозяйка, Маленькая Кудрявая Девочка, относилась к ней с почтением и вниманием. Каждое утро Кудряшки говорили Барби: «Доброе утро, моя прекрасная леди». Затем ее вынимали из коробки, расправляли платье и учтиво спрашивали: «Как вы спали сегодня? Что вам снилось?»
Н-да… вот тут Барби что-то стало грустно. Со всей ее правильностью Барби, все же, не хватало чужого внимания.
- Простите, - обратилась она, наконец, к Старому Бордюрному Камню, который спал на свежевынутой земле, – Вы не скажете, который час?
- И не подумаю, – зевнул Старый Бордюрный Камень. – Сначала схватят щипцами, выдернут, как гнилой зуб, бросят вот тут же прямо на сырую землю, а потом «простите», «скажите, пожалуйста».
Барби хотела было возмутиться, но Старый Бордюрный Камень ехидно продолжал.
- Ну и что? Воткнут сюда завтра новенький, чистенький, гладенький такой бордюрчик… - старый камень помедлил секунду и вдруг, скорчив очень мерзкую гримасу, злорадно прошипел, – А-а потом все равно закатают в асфальт по самые помидоры!
- Простите, – уверенно и культурно сказала Барби. – Я так в вас ошиблась.
В это время невдалеке что-то плюхнулось и с шумом покатилось прямо на нее. Барби, на всякий случай одернула юбочку и взглянула в свое зеркальце.  Да-а…ночь на обочине не красит.
Трава мгновенно раздвинулась и мимо Барби на большой скорости пронесся  Огромный Футбольный Мяч.
- Господи, - бурчал он на бегу, – хоть объяснили бы, за что. Пинают целый день, – он ткнулся в Старый Бордюрный Камень и остановился.
- О! – съязвил тот. – И ты обшибся?
- Да нет, - гордо ответил Мяч. – Попал!
- Пальцем в … - начал было Старый Бордюрный Камень, но покосился на Барби и демонстративно повернулся на другой бок. Мяч подшелестел поближе.
- Что вы делаете в обществе этого старого,  простите, ворчуна? – обратился он к Барби.
Но Барби уже успела разглядеть на его боку почти стершуюся надпись «MADE IN CHINA». А своих правил она никогда не меняла. И, хотя ей очень понравился этот молодой и, видимо, очень УПРУГИЙ Мяч, она строго сказала:
- Вы, кажется, куда-то катились? И совсем не стоило обижать этот милый бордюрный камень.
Барби была настоящей женщиной и знала, что делала. Старый Бордюрный Камень медленно повернулся, секунду посмотрел Барби в глаза и встал во весь рост. Он оказался таким громадным, что Барби стало не по себе. Да и Мяч как-то сразу сник.
- Ты слышал? – медленно сказал Бордюрный Камень, все ниже наклоняясь над Мячом. – Тебя спросили: «Ты куда-то катился?»
- А я че? Куда пнули, туда и катился, – сказал Мяч, осторожно откатываясь подальше.
Вдруг откуда-то сверху две огромные руки схватили его,   и, подбросив на одной руке, сильно стукнули другой.
- А если руки чешутся, - услышала Барби его последние слова, - то лечиться надо-о-о…
Они опять остались вдвоем со Старым Бордюрным Камнем.

***
Они стояли рядом – тонкая, изысканная, нежная Барби и огромный, старый, облепленный комьями земли бордюрный камень – и каждый думал о своем.
Барби думала о том, что мир, оказывается, очень обманчив. То, что быстро приходит и кажется радостью, быстро и уходит, став грустью. То, что кажется будет с тобой всегда, однажды может просто пропасть. Просто упасть, например, с грузовика. То, что кажется отвратительным, часто оказывается спасительным. Ну, например, как горькое лекарство…
А Старый Бордюрный Камень просто гордо стоял и, смахивая невесть откуда скатывающиеся росинки, думал о том, что какая-то сволочь очень давно закопала его талант в землю. А ведь он, между прочим, не какой-нибудь там железобетонный пострел, а настоящий, слышите вы, настоящий гранит…
Он мог бы…мог бы… Старый Бордюрный Камень расправил плечи и представил себе, что он мог бы быть потрясающей вазой или постаментом. Да что там постаментом! Он мог бы быть памятником!
Старый Бордюрный Камень огляделся вокруг и увидел развороченную десну траншеи, откуда его вчера вытащили Садиствующие Щипцы. А может быть…может быть это судьба? Мелькнула, кольнула, всколыхнула мысль. Старый Бордюрный Камень покосился на Барби и абсолютно четко понял, что если она сейчас уйдет, что если он никогда ее больше не увидит, то тогда пусть лучше из него сделают гранитную крошку и рассыпят по всему городу.
Но Барби уже приняла решение. Она молча, спокойно, бережно, очень по-хозяйски, по-домашнему стала счищать палочкой землю с его гранитных боков. Потом она сдула своим нежным алым ротиком остатки пыли и сказала:
- Я буду звать тебя Грант. Хорошо?
Старый Бордюрный Камень хотел что-то сказать, но не смог. Видимо от долгого лежания в земле у него перехватило в горле. И, хотя за пару десятков лет его часто и обметали, и обмывали, и отстукивали ото льда, он впервые почувствовал, как ему это нужно. Именно сейчас, именно сегодня.
Только бы ничего не случилось…

***
И просто, и волшебно устроена жизнь. Стоит только подумать «как бы ничего не случилось», как оно обязательно тут же случается. Грант это сразу понял, потому что отчетливо расслышал, как недалеко залязгали Садиствующие Щипцы. А еще через минуту он увидел, как его собратьев, старых бордюрных камней, хватали этими щипцами и СВАЛИВАЛИ в какую-то чудовищно грязную, Скрипучую Тележку, впереди которой вяло бормотал что-то старенький колесный Трактор-Пенсионер.
Странно. Но в эту минуту Грант даже и не подумал о себе. Это всегда так. Если тебе кто-то очень дорог и вдруг над тобой нависает беда, то почему-то думаешь совсем не о себе.
Барби спала. Она очень устала за эти дни. Гранта подняли вверх, и он молил Бога только об одном: тише, тише, тише. Только бы она не открыла глаза. Он даже не чувствовал эти стальные зубья щипцов, не ощущал ударов о борт тележки, до последнего пытаясь не потерять Барби из виду. Бу-бух…  Кхр-р-р…
Все. Теперь точно все. Больше ничего. Только … «Я буду звать тебя Грант. Хорошо?»
Господи, как хорошо… конечно, хорошо. Вот и все.

***
Усталой и расстроенной Барби снились кошмары. Точнее, это была больница с кошмарами. Однажды хозяйку Барби туда водили на укол и это и был кошмар…
- Ну, несвежее я…- вздыхало Полотенце на вешалке. – Так ведь кому нынче легко…
- Да что вы, ей богу!! – яростно зашептал на него висевший рядом Коротенький Халатик молоденькой медсестры. – Вот у меня хозяйка, о… Так бы и не слазил…
- Да какая разница, че обматывать, - устало отозвался Халат тети Дуси, криво подвешенный за петельку, потому что вешалка давно оторвалась.
Лежавший на столике Одноразовый Шприц поднял головку, качнул пару-тройку раз новеньким поршнем больничный воздух и обреченно сказал:
- Вам хорошо рассуждать. Столько всего повидали.
Он помолчал и совсем тихо добавил:
- А тут все мечты… увидеть задницу и умереть.
- Ну, не скажите! – попытался его подбодрить Коротенький Сексапильный Халатик. Он мечтательно почесал пустым рукавом свою спинку и глубокомысленно закончил:
- Ведь можно такое увидеть, что и умереть-то от счастья! Вот у меня был один такой Знакомый Халат. Так он, знаете ли, от распирающего его счастья прям на Наталье Львовне и лопнул!
- Для кого-то мечты. Для кого-то счастье. – вдруг встрял в разговор Процедурный Стул. – А для меня работа. Примешь по пятьдесят задниц за день, так к концу работы аж тошнит.
- Вот уж насчет «тошнит - не тошнит» я бы на вашем месте помолчала, - вставила Мойка и презрительно хрюкнула слезоточивым краном. – Чего только не сглотнешь тут за день…
В дальнем углу процедурной, в шкафу, явно что-то происходило.
- Щас.. Щас как возбудюсь и тя поцелую докрасна!! – сладострастно шипел уже Мокрый Горчичник. Симпатичная Молоденькая Медицинская Банка (которую ставили на спину дедушкам и бабушкам), накаляясь, картинно упиралась:
- Ну … ну! Только не в засос…
- Поэзии! Поэзии! Вот чего всем вам не хватает! – взорвалась вдруг Кушетка. – Ведь мы святое дело делаем!
- Делает она… Хм… - процедил Стул.
- Не нужно ерничать! – одернула его Клеенка, аккуратно лежавшая на кушетке. – Вот я: кто только на мне не сидел, чем только на меня не капали. А счастлива! – закончила она и разрыдалась.
Кушетка мягко отозвалась:
- Ну, ну… Ты вспомни, раньше ты и мечтать не могла, чтобы сюда попасть.
- Раньше!! Хо-хо! – внезапно заголосила Баночка с Мочой, которая одиноко стояла на полу в ящичке с надписью «Анализы». – Раньше… Вспомнила! Раньше и у меня был майонез. А теперь вот…
Трах-тара-рах!!! Это с восторгом включился Холодильник – Эпилептик. Но он уже не успел ничего сказать, потому что Барби проснулась.

***
Гранта нигде не было.
- И что? – сказала Барби возмущенным голосом, - никто ничего не видел? Не слышал?!
Она подошла к высокой разлапистой Ели:
- И ты?
- Да эти лимитчицы–березы шептались всю ночь! – тут же стала оправдываться Ель. – Неужели нельзя было помолчать минутку? – и она картинно развела игольчатые лапы в стороны.
Барби внимательно посмотрела вокруг. Раньше она бы, может быть, испугалась. Или расплакалась. Ну, или просто с удовольствием покапризничала. Но что-то случилось с ней за эти дни. И Барби решительно двинулась в город. Она шла, разглядывая бесконечные оспы на асфальте, и думала о том, что здесь, наверное, когда-то была бурная жизнь.
- Да, девочка, да-да, – тихо прогудели Провода где-то вверху. – Это был красивый, большой и очень добрый город. Но потом в город пришли заводы, машины, его закатали в асфальт, заковали в рельсы… - все тише гудели Провода.
Барби села на маленький круглый камешек и совсем устало, по-детски спросила:
- И город заболел?
- Да… - застонали Провода. -  У него были поражены все жизненно важные органы. Он долго и тяжело болел, и однажды люди проснулись, а город умер…
- Умер? Умер, умер… - с ужасом полетело эхо по проводам.
- Умер, умер, умер… - заволновались деревья.
- Да слушай ты этих трепачей! – раздался вдруг совсем рядом спокойный и какой-то очень знакомый голос. – И трепятся и трепятся целыми днями!
- Днями, днями, днями… - отозвались Провода.
- Ш-ш-ш, - насторожились деревья. Барби с интересом посмотрела налево. Никого. Направо? Никого. Вверх? Никого.
- Да здесь я! – сказал Шаловливый Ветер и приподнял у Барби юбочку. –  О-ох… - вздохнул тут же он и стал порывисто дышать, обдувая то волосы, то шею, то маленькую, но очень трогательную грудь, не переставая шептать – хороша, хороша, хороша, ша, ша, ша… Наша, наша, ша…ша…
На мгновение у Барби закружилась голова. Она уже хотела прилечь здесь, прямо на этой замечательной траве и Шаловливый Ветер, почувствовав это, радостно забился в ее коленях, нетерпеливо задергал юбочку, горячо вздохнул в лицо.
Все это было и приятно, и незнакомо. Пожалуй, хватит. Решила Барби и быстро встала.
- Ну–у–у… - заныл Шаловливый Ветер и лихорадочно закружился вокруг. Барби протянула ладошки, потрепала его за щеки и ласково сказала:
- Прости. Мне пора.

***

Гранта бросили на какой-то строительной свалке. А может быть, это был склад? Ведь у них, у людей, не поймешь, где склад, а где свалка. Если это склад, то почему ж тут нет людей? А если это свалка, то почему ж здесь роются люди?
- Вы не знаете, мы где? – спросил Грант у лежавшего поодаль Подоконника.
- Мусор мы, - сказал Подоконник, - строительный мусор.
- А вы что… А вас как… э-э-э… - Грант никак не мог потактичнее задать вопрос о том, как тот здесь оказался.
- Да как-как. Обломали рога, да и сбросили с пятого этажа, - совершенно безразлично сказал Подоконник. Помолчал немного и уже с тихой обидой продолжил:
- На мне сидели, стояли, ели, пили, писали, целовались и никто ни разу даже спасибо не сказал.
Грант оглянулся вокруг. Н-да… хорошо хоть так, а не в гранитную крошку. Он с трудом протиснулся к Одинокому Стулу, наверняка из общественной столовой.
- А вы… - только начал он, как тот с радостью сообщил:
- Да-с… Мы всю свою сознательную жизнь служили в столовой. Да-с… у-ух, сколько народу посидело вот на этой сидушечке, – Стул прищурил глаза  и недвусмысленно шепнул – Ну и нанюхаешься там за день, я вам скажу…
Грант презрительно промолчал. Тебя бы воткнуть в землю, чтоб об тебя и колесами, и галошами, и ломиком по башке. Вот уж где б нанюхался, пижон… Думал он, пытаясь выбраться из груды старых чугунных батарей отопления.
- Да что же вы так грубо-то, - сказала вдруг одна из них. – Я, вроде, не старая еще. Что ж я виновата, что так вот покрылась дерьмом изнутри, не поняв смысла течения жизни.
- Сволочи! – раздалось вдруг где-то рядом, вроде как из-под земли. Грант усмехнулся. Вечно эти скабрезные канализационные люки какую-нибудь пакость выплюнуть норовят.
Уж он-то нагляделся! Сколько вон их на дороге. Алкаши…
- Сволочи! Ну дайте хоть разок воздуха вдохнуть! – настаивал Люк. Грант постоял немного. – Ладно, черт с тобой, – он сдернул крышку, успев вовремя отпрянуть.
- Фу-у-у… Ух-ух… Ах… Ох… твою мать, какая красота! – ликовал Люк. Честно говоря, люки всегда ликуют, когда им крышу сносит.
Грант, стоя вдалеке, в издевкой крикнул:
- Ну и жил бы себе так, че закрываешься-то?
Люк что-то сплюнул и деловито сообщил:
- Не-е… мало того, что внизу дерьмо течет, так иногда еще и люди сверху падают. Не, все, закрывай!
- Ба! – Грант остановился, потрясенный. Прямо перед ним стоял настоящий шведский унитаз. И как это он тут оказался?
- Извините, - сказал Унитаз, - дурно пахну… Совсем бомжи оборзели.
Он помолчал, вздохнул и галантно сказал:
- Сэр, обмываться будем?
Знаю я вашу конструкцию! Подумал Грант. Того и гляди, засосет целиком. То ли дело -  наш. Во, это вещь. Все как на ладошке, ясно и понятно. Правда реву много, а толку мало, но зато полная тебе безопасность.
Наконец-то! Грант деловито доковылял до щербатого забора. Да и не забор, а так – название одно. Пни и рухнет.
И тут ему стало страшно. Впервые в его гранитной жизни. Знаете, вот так лезешь куда-нибудь упорно, и уж долезешь почти, докарабкаешься, доскребешься, да в самый последний момент вдруг страшно станет: а че это я? Зачем? Может не стоило?
А если и стоило, то  меня ли? Что я и кто я такое есть? И вообще, кто сказал, что за забором лучше? И куда, куда, ну куда же ты собрался, ты только посмотри на себя. Какая ж тебе Барби…

***

  Сторож неторопливо обходил свой склад. Он дошел до щербатого забора и удивленно остановился. Что такое? Вроде раньше тут было пусто.
Прямо перед ним лежал Старый Бордюрный Камень. Он был весь перепачкан землей, края его были обломаны и через всю длину наметилась глубокая трещина. Уже темнело, появилась вечерняя роса. Она медленно скатывалась по старому бордюрному камню и, казалось, он тихо и беззвучно плачет о чем-то несбывшемся, неслучившемся, несостоявшемся… О своем…
***

 Барби очень хотелось есть, и она неловко, несмело зашла в старый еврейский ресторан.
ВИДАВШИЙ ВИДЫ ПОЛ, проводив Барби взглядом,  скучным голосом сказал кому-то в пустоту:
- Соня, у нас, случайно, не умер ли кто, не дай бог. Опять черные трусики пошли.
Из глубины вышла Старая Керосиновая Лампа с синяком и уставилась на Барби.
- И вы хотите мне говорить «Соня, мне нужно немножко кушать?» - как-то обреченно спросила она. – Я вас умоляю. Если вы имеете немножко денег, вы имеете немножко кушать. Если вы имеете пустой кошелек, я имею больную голову. Что такое, все хотят кушать, я знаю…
ВИДАВШИЙ ВИДЫ ПОЛ, не отрывая взгляда от Барби, тем же скучным голосом сказал:
- Если дама имеет такие трусики, дама должна хорошо кушать. Соня, не морочь даме голову. Я вас умоляю, дайте даме стакан воды.
Барби, сама того не ожидая, села на первый попавшийся стул и принялась с отчаянием разглядывать стол, покрытый скатертью.
- Ну и где вы видели, скажите, пожалуйста, незапятнанную скатерть? – спросил тот с явным вызовом. - Это теперь большая редкость, я вас спрашиваю. Разве это воспитание? Каждая молоденькая, свеженькая скатерть сразу так и стелется, так и стелется… Вот эта – моя, уж под чем только не была, а и году нет.
Барби почему-то стало жалко скатерть. Она погладила ее рукой, стряхнула крошки. Та не выдержала:
- И то верно, натянут на всякое дерьмо…
Старая, много раз стиранная и Штопанная Скатерть за соседним столом укоризненно отчеканила:
- Меня и обливали, и жгли, и резали. Ничего я им не сказала. А на кого тебя натянули, на том и лежи, пока есть на чем лежать. Вон мой, все войны прошел, всеми ножами струганный, обскребанный, да десять раз покрашенный. А стоит. И еще сто лет простоит.
ВИДАВШИЙ ВИДЫ ПОЛ что-то пристально оценил и сказал:
- Не-е… не простоит. Не морочьте даме голову. Она уже не хочет пить, я знаю. Соня, унеси стакан, даме лучше.
Барби стало совсем грустно.
- Можно я посмотрю немножко в окно? – спросила она.
- Только я вас умоляю, - поскрипывал ВИДАВШИЙ ВИДЫ ПОЛ, - не делайте мне печаль на лице, что подумают с той стороны люди? Соня, вы здесь или вас ушло?
Но Барби уже его не слушала. Она села возле окна и сразу успокоилась.
- А так всегда бывает, - сказало Болтливое Окно, - чужую жизнь что не понаблюдать. Не свою же. Уж который год наблюдаю. Туда-сюда так и бегают весь день с пакетами. Ох, уж эти пакеты. Редко какая женщина выйдет на улицу без пакета. Вон, смотри, у Деловой Женщины пакет точно не из хлебного магазина. Что-то там лежало такое миленькое, симпатичное. Теперь папки с работы сыну-бездельнику таскает.
А вон, смотри, мужик передвигается. Да-да. Именно передвигается, потому что вчера уж больно хорошо было. Когда добавили, паразиты. Смотри – с трудом соображает, почему и зачем на работу идти. А пакет-то, вишь, какой? Не единожды стираный, рисунок уж истлел весь, да ручки оборваны. Вишь, как осоловело болтается за хозяином? Ничего там, кроме бутерброда, нету. Жена пожалела, дала перекусить. Да и пакет она, поди, ему подобрала. Такие пакеты у таких жен обычно лежат в ящиках или комодах навалом. И они подолгу роются в этих пакетах, чтобы выбрать любимому мужу самый непотребный.
Да и понятно почему. С точки зрения жены – дала мужу      пакет, считай выбросила.
Болтливое Окно помолчало.
- А вон, смотри, девушка идет, будто асфальт разглядывает. Хм. А че его разглядывать, у нас скорпионы не водятся. Просто ей самой нравится, как коленки выглядывают. Вся радость ее в этих коленках. И нет ни тяжелых сумок в руках, ни скребущихся под дверью мужей.
А вон другая. Вроде чуть старше, да? А гляди-ка, ничего ее уже не волнует. Тащится за своей сумкой на работу. И пакет-то у нее как-то жалко следом плетется, как щенок, который долгое время бежит за человеком, надеясь, что ему свиснут «Фью, фью, пошли домой!»
Просто люди спешат жить. Поэтому и рано стареют. А как же можно жизнь понять на полном скаку? Мне Знакомое Самолетное Окно рассказывало, что только тогда жизнь и ощущает, когда по аэродрому рулит. А толку-то – мимо облаков носится, только обслюнявишься все, да еще уши отморозишь.
Болтливое Окно искоса посмотрело на Барби. И решило ей рассказать про мужчин.
- Люблю рассматривать интересных мужчин. Это такая редкость, что так и хочется вслед форточкой похлопать, да стекло протереть от счастья.
Вон, чем не счастье пошло: строен, спокоен, уверен, красив, видимо еще и чист, черт возьми. Жаль, отсюда одеколон не слышу. Наверняка, не «Черный дракон» с базара. Как минимум, «LAPIDUS», или, по крайней мере, «212 MEN»…
Ну, скажите, почему это счастье такое спокойное пошло? А я вам скажу. Мы, окна, это точно знаем. Потому что оно, Счастье это, ЧЬЕ-ТО. Само по себе только Горе ходит. Одна только Тоска. А счастье всегда в ком-то. Оно всегда с кем-то. Вот и весь секрет этого мужчины в том, что он счастье для кого-то. Это чье-то Счастье.
А сам по себе он бы тоже с одним бутербродом в пошарпанном пакете ходил. Это я вам точно говорю.
Болтливое Окно надолго замолчало.
Действительно… Думала Барби. Вот почему так грустно. Вот почему так обидно и нечего есть… Вот почему ничего не хочется. Ни-че-го…
ПОТОМУ ЧТО НЕ ДЛЯ КОГО.
Нет, конечно, много есть для кого. И Кудряшки где-то, наверное, горько плачут… Барби даже всплакнула. И где-то ждут ее старые друзья, с которыми она стояла в детской спальне на полке. Ее кроватка, ее новые туфельки, шикарное платьице, которое Кудряшки ей подарили на Новый Год…
Барби задумчиво водила пальчиком по стеклу. Сзади неожиданно засвистел чайник. Знаете, есть такие очень даже исполнительные чайники с паровозным свистком.
- Господи, - сказала Барби, - да сплюнь ты его…
Она собралась с духом и встала. Оглядев на прощание свое временное прибежище, она быстро пошла к выходу.
- Имодиум, имодиум… - шипела вслед Бутылка Шампанского на старой барной стойке, думая о чем-то своем. – Тут-то и проволока еле держит. Имодиум…
На улице было очень тихо. Очень. Словно все и все чего-то ждало. Чего-то хотело. На что-то надеялось. Теперь Барби точно знало, НА ЧТО. Она еще не знала, как она это сделает, но она  знала, что сделает. Более того, непонятно откуда к ней пришло убеждение, что если она этого не сделает, то ВСЕ КОНЧИТСЯ.
Что все? Не знаю… у каждого свое «все». Для кого-то это ребенок. Для кого-то это работа. Для кого-то жизнь. Для кого-то это Любовь.
Помните? Без любви я колокол безъязычный…

***
Что было дальше? А вам непременно хочется это знать? И вы, конечно, хотите, чтобы ВСЕ ПОЛУЧИЛОСЬ? Все хотят… почему же тогда не все получается? Наверное потому, что мы думаем, что хотим. Понимаете? Не хотим, а думаем, что хотим. Потому что когда мы хотим, ВСЕ ПОЛУЧАЕТСЯ.

август 2000