Тебе, никогда не знавшему меня 6

Мне казалось тогда, что я сплю.
Очень четкий сон это был, но четкий только в том, о чем я думала. Как в увеличительном стекле – в фокусе лишь главное, а все остальное расплывается и не имеет значения.
Во сне моем я видела нас. В ресторане, твое жаждущее лицо, у меня  дома твои ласки. Но больше всего мне вспоминались те десять дней в Петрограде… Это ведь было сродни наваждению – необъятная, необъяснимая нежность, смешанная со страстью. Жизнь только встречами, а в промежутках – существование; нужда в постоянном близком присутствии, чтобы можно было протянуть руку, провести пальцем по губам…
Во сне моем я брала в руки старый дневник и среди записей о новых покупках и о погоде, находила дни, наполненные счастьем твоего существования. Я вновь и вновь перечитывала исходящие светом строчки, а память услужливо подсказывала то, что избежало участи пера… Я жила в прошлом.
Во сне моем я могла часами стоять у окна и, глядя на солнечный зимний день, то смеяться радостно, как ребенок, то просто тихо и забвенно улыбаться, а то и глотать слезы, сплошной чередой заливающие искусанные губы. И не замечать, что за спиной стоит Алек и с волнением ловит каждое движение моего лица, каждый взгляд, ожидая пробуждения…
А я спала и не хотела просыпаться.

Вообще, то время я помню не очень четко. Как затмение; временное помешательство; сон, очень четкий сон, - когда в общем помнишь сюжет, но изредка перед глазами всплывают отдельные сценки, приводящие в пугливое изумление – неужели это было?
Общую картину я составила из горячих рассказов Алека, ночами, когда мы лежали, разговаривая. К разным супружеским обязанностям я неожиданно охладела, терпеливо пережидая процесс, автоматически делая что-то и говоря ласковые слова. Зато каждую ночь Алек вспоминал что-то новое о периоде моего забвения и я жадно слушала, отчаянно ожидая намеков на то, что я выдала себя. Но Алек молчал на эту тему, из чего я могла сделать только один вывод: либо я действительно умудрилась даже в затмении не произнести твоего имени, либо Алек не хотел ничего снова об этом слышать. Что прошло – то прошло, а раз прошло, – значит забыли.
Я действительно забывала тебя. Методично, шаг за шагом, я оставляла вместо воспоминаний о тебе пустые места. Вскоре они собрались в одну объемную сферу внутри меня, сферу пустого места с непреодолимыми границами…
… которые я не собиралась нарушать».


Послышался осторожный стук в дверь.
M-me Diverge подняла голову от письма и на мгновение все сместилось у нее в голове: как будто и не проходило двух недель с момента начала письма, и сейчас все то же первое утро после бессонной ночи со свечой и бумагой…
Но только на мгновение.
- Да, Петр, войдите.
- Месье Diverge просил напомнить вам, madam, что вы обещались сегодня к одиннадцати быть у месье Борсуа на приеме. А для этого вам необходимо уже встать. Доброе утро, madam.
- Доброе утро, Петр. Передайте Алеку, что я уже встала.
- Хорошо, madam.
- И, Петр…
- Да, madam?
- Передайте, что я только что встала. Хорошо?
- Конечно, madam.
Петр закрыл за собой дверь.




- Ты хорошо себя чувствуешь, дорогая? – спросил Алек, глядя, как жена поморщилась, когда автомобиль качнуло на ухабе дороги.
- Да, нормально. Только трясет очень, - ответила m-me Diverge. Алек по-французски попросил шофера не разгоняться и ехать поосторожнее. Шофер кивнул и сбавил скорость, отчего автомобиль опять передернуло. Алек с опаской взглянул на жену, но та вроде бы и не заметила, внимательно разглядывая в окне противоположную сторону улицы, на которой жил Борсуа. Алек отвернулся и стал вместе с шофером искать глазами место, где можно было остановить машину.

Борсуа проводил ее к кабинету и сам остался за дверью разговаривать с мужем, ожидая, пока она подготовится к осмотру. С секунду m-me Diverge смотрела на плотно прикрытую дверь, а потом быстро подошла к окну, на ходу сбрасывая накидку…
Когда спустя несколько минут Борсуа вошел в кабинет, m-me Diverge уже была готова. Он послушал ее сердце, потом – живот, и сказал, чуть нахмурившись:
- Ты опять не спала ночью?
- С чего ты взял?…
- Вижу. Мешки под глазами. Да и Алек заявил, что с утра ты была очень сонной, как если бы не выспалась или вообще не спала.
- А почему ты сказал «опять»?
- Потому что Алек сказал, что это уже не в первый раз так. Скажи, ради Бога, девочка моя, что тебя мучает? – голос Борсуа внезапно из сурового стал мягким, заботливым. Но m-me Diverge знала, что не может довериться даже этому человеку, для которого врачебная тайна была выше личных чувств. Поэтому она ответила самое естественное:
- Страх, Борсуа. Страх.
Борсуа посмотрел на нее как-то странно, сбоку, исподлобья, но ничего не сказал. Выложив все инструменты из саквояжа в металлическую миску, он подошел к раковине и вымыл руки, тщательно, как это делают только врачи. M-me Diverge молчала, глядя на его широкую спину, словно ожидая чего-то странного. И все-таки вздрогнула от неожиданности, когда он спросил, не оборачиваясь:
- А к окну зачем ходила?
- Просто… - изо всех сил стараясь показать невинную растерянность, ответила она.
- Просто, - словно бы согласился с ней Борсуа. – Просто так не спим ночами и кидаемся к окнам, едва войдя в комнату…
M-me Diverge смущенно молчала, опустив глаза и чувствуя себя провинившейся школьницей. Борсуа продолжил осмотр, и больше они к этой теме не возвращались.


Прошла еще неделя, прежде чем m-me Diverge снова взялась за письмо. Бессонные ночи не могли пройти бесследно в ее состоянии, да и самое главное, мучившее ее все эти годы, она уже выплеснула. Осталось только закончить его, подвести повествование к логическому концу… которого она не знала.
Поэтому, пытаясь в течение недели снова начать писать, она не находила слов, чтобы описать свои чувства. И даже не находила чувств, чтобы описывать их. Она была опустошена своим признанием, исчезло то, из-за чего она писала.
Она устала бояться смерти.