Рыжие

Свежий воздух ворвался в комнату ранним утром, распахнув окно настежь. Маленький малыш поежившись, зарылся в одеяло с головой. Только локон огненно-рыжих волос и левая пятка торчали из-под одеяла. Дверь тихо открылась и молодая женщина на цыпочках вошла в комнату. Волосы у нее были ярко-апельсинового цвета. Её зеленые глаза засветились, когда она улыбнувшись присела на край кровати. Она  тихонько пощекотала пятку, которая высовывалась из-под одеяла, пятка тут же исчезла, а из-под одеяла послышался звенящий медью детский смех. И уже секунду спустя мать и сын, оба рыжеволосые и зеленоглазо-веснущатые катались по полу, заливаясь смехом. В комнату вошел молодой человек, с волосами темно-рыжего, медного цвета и такими же зелеными глазами. И вот уже все семейство сидит на полу в обнимку. Такие минуты – дороже всего, потому что чувствуешь цену всему. И понимаешь, что все золото мира – ничто, по сравнению с тем ощущением, когда знаешь, что эти люди рядом с тобой – дороже всего, они с тобой – единое целое. Позавтракав, они  бегом сбежав с лестницы идут по залитой солнцем улице. Малыш сидит на плечах у отца, который крепко держит за руку ту, которую любит больше всех.  И солнце, переливчато смеясь, играет в их волосах золотом. И кажется, что это идут сестра и два брата, настолько они молоды и счастливы. И иногда завидуешь, даже когда дождь за окном, их маленькую квартирку освещают три солнышка. Малыш – сейчас, наверное, самый счастливый ребенок на свете. Конечно, ведь он рядом с двумя самыми любимыми людьми. А что ещё надо ребенку? И та атмосфера полного доверия и любви в доме – самое главное…
Но счастье –коварная штука. За него надо платить. И платить приходится очень дорого. Вот и этой семье пришлось платить. Началась война. Страшная, жестокая, беззубая старуха, которую одинаково боятся и дети, и старики, и взрослые. От нее пахнет сыростью, металлом и смертью. Эта жуткая смесь запахов пугает. А Он не мог оставаться тогда, когда  его друзья ушли отвоевывать право на счастье, Он тоже отправился туда, туда, где запах крови и боли смешивался с пылью и пеплом. Он ушел. Но как защемило сердце, когда Он увидел Её слезы. Как Она старалась, чтобы не расплакаться, но две предательские соленые капли все же вырвались наружу. А смахнуть их не было сил. Она, словно истукан стояла на дороге, среди других провожающих. И ей было противно слышать надрывные вопли других женщин. Ей так хотелось крикнуть им : « Эй, вы, глупые! Разве вы не понимаете того, что сейчас вы не имеете права плакать? Вы сейчас должны, обязаны быть самыми сильными! Вспомните о детях! Они не должны страдать!». Но Она никогда бы не крикнула. Зачем? Все равно это – стадо. Оно не поймет. Оно будет продолжать выть. Но Она выживет. Она пройдет. И Она снова будет счастлива. И когда поезд превратившись в черную точку, исчез, Она на шатающихся ногах пошла домой. По дороге Она слышала вой сирены, выстрелы и плач. Когда Она пришла домой, то на глаза у неё навернулись слезы. Её Малыш, её Сокровище сидел на стуле и, елё дотягиваясь до стола рисовал. На бумаге кроха пытался нарисовать папу, маму и себя. Но как это могло получиться у ребенка? Естественно, что никакой художник не мог нарисовать лучше. С порога Она бросилась к нему, схватила Малыша и прижав к груди наконец-то позволила себе разрыдаться. А маленький мальчик, как настоящий взрослый мужчина дал ей выплакаться. И как Она была потрясена, когда услышала, как её сынишка говорил : « Ма (он никогда не называл её иначе), Ма, не плачь. Все у нас будет хорошо. Папка вернется и мы снова будем вместе, правда?». И Она, порывисто целуя лоб, нос, щеки, волосы самого родного существа, как в бреду повторяла : « да, да, Малыш, конечно… мы будем счастливы…». И чем больше Она повторяла эту фразу, которая позже станет её заклинанием против всего мира, тем сильнее Она в это верила.
Так и стали они жить уже вдвоем. Она старалась как можно меньше просить Малыша о помощи, но тот не ждал её просьб. Он делал то, что мог (а это было не мало, крохе пришлось научиться многому) сам. И он, как никто другой понимал и поддерживал свою Ма. И иногда, пугая прохожих, из окон их квартирки вырывался смех. И можно было различить детский звенящий смех и смех молодой девушки, в котором проскальзывали горькие нотки. Прохожие шарахались и злобно перешептывались, мол, как можно смеяться, ведь война! Но Она верила, что смеяться нужно. Иначе можно просто сойти с ума. И потонуть в горе и слезах, а этого бы им не простил их Папка…
Так они и жили, поддерживаемые постоянной надеждой, которая разгоралась все сильнее, что скоро войне конец. Она три раза в неделю ходила к вокзалу, где можно было узнать о потерях. Каждый раз её сердце почти останавливалось, когда Она читала списки. Но вот уже почти два года они ждали своего Папку. И Она знала, она твердо убедила себя, что он жив. И Она не разучилась за два года– каждый раз, накрывая стол Она невольно ставила три тарелки, а потом спохватясь убирала одну.
И вот в один из тех страшных дней, когда надо было идти к вокзалу Она чувствовала, как что-то не дает ей уйти, как будто держит дома. Сынишка – её родное солнышко, ещё спал, по своему обыкновению завернувшись с головой в ветхое одеяло. Поцеловав его в огненную макушку и оставив на столе скудный завтрак, Она пошла туда. Туда, где ей бывало страшно, как никогда раньше. Тревога нарастала, и не отпускало чувство опасности. Несколько раз Она хотела вернуться домой. Но шла к вокзалу. Она пошла туда. Туда, где ей бывало страшно, как никогда раньше. Тревога нарастала, и не отпускало чувство опасности. Несколько раз Она хотела вернуться домой. Но шла к вокзалу.
Её охватил леденящий страх, когда Она увидела, что у свежих, ещё пахнущих краской списков нет ни души. На шатающихся ногах а медленно-медленно подошла к спискам, напечатанным на желтой, грубой бумаге. Она читала фамилии тех, кого уже не обнимут родные, её губы шептали имена. Секунду спустя мертвую тишину туманного утра взорвал дикий животный крик. Так кричит зверь, который знает, что через секунду его убьют. Но кричал не зверь. Крик вырвался из груди женщины, в одно мгновение потерявшей все на этом свете. Многими словами можно описать боль. Но невозможно описать ЭТУ боль. Она сильна и пронзительно-жестока настолько, что уже ничего вокруг не чувствуешь. Солнце меркнет в одну секунду, и все вокруг кажется бессмысленным. Её мозг прошила мысль о сыне. Сердце защемило. На негнущихся ногах Она понеслась к дому. Услышав дикий свист падающей бомбы и жуткий звук взрыва подстегнули её. Она летела как птица, из последних сил. Выбежала на площадь.  И второй раз за это утро сквозь треск огня и грохот падающих перекрытий дома над городом прозвучал жуткий крик. Весь город слышал его. Жители испугавшись попрятались по квартирам, как трусливые зайцы. Собственно, когда каждую секунду ни один человек не может исключить возможности того, что на него обрушится бомба все становятся трусами. Но крик прозвеневший во второй раз не был похож на звериный. Его невозможно описать. Некоторые прохожие, опасливо оглядываясь вышли на площадь, посередине которой на коленях сидела женщина, молча глядя на руины дома, который несколько минут назад был прекрасным белоснежным зданием.
Она сидела на ледяных камнях площади и  раскачиваясь из стороны в сторону что-то бормотала. Слезы нескончаемым потоком лились из её глаз. Руками Она обнимала себя за плечи. Кто-то из прохожих, наблюдающих эту сцену подошел, желая помочь и услышал, что Она бормотала себе под нос : « Мы будем счастливы… мы будем счастливы…». Сотни и сотни раз Она повторяла эту фразу. Раньше Она говорила её своему сыну. Но теперь у нее не было никого в этом мире. Её муж, мужчина, первый и единственный, кого Она любила безумно. Ради которого Она могла бросить все и пойти на край света погиб, сражаясь за счастье. А её сын, её Малыш, её крошка, её маленький, сильный мужчина погиб секунду назад под руинами взорвавшегося дома. Руки и ноги отказывались слушаться. Вдруг Она рассмеялась. Прохожие в диком ужасе отшатнулись от неё. « да девчонка видимо с ума-то сошла…» – мерзко прошамкала какая-то старуха. А что оставалось женщине, потерявшей в одно прохладно-туманное утро все. Немного пошатываясь Она направилась в реке. Она шла так, как будто правой рукой обнимала кого-то, а за левую вела ребенка.
Ей казалось, что её муж и сын рядом. Что муж как и прежде крепко сжимается её руку и смеется своим смехом. Таким смехом, какого нет ни у кого. А её золотой мальчик, крепко держась за её за указательный и безымянный пальцы, подпрыгивая на ходу, спрашивает у Папки, когда они втроем, то есть он, Ма и Папка пойдут в кино.
Война прошла. Кто-то вернулся, кто-то нет. Во многих семьях навечно поселилось горе.  Многих так и не дождались. Но ещё почти полвека люди встречали иногда на улицах города, почти залечившего свои раны, странного вида женщину. Она была всегда одета в лохмотья, волосы всклочены, на губах такая улыбка, при взгляде на которую холодеет внутри, почти белые глаза, смотрящие в пустоту. И  неизменная фраза : « мы будем счастливы…».  Слишком дорого ей пришлось платить за это пресловутое счастье, которое было таким недолгим.