Вороны

Улица когда-то была Знаменской, потом превратилась в Восстания. Новое имя наложило отпечаток: её жильцы любили протест по поводу и без повода. Раньше протестовали против пришлых: те коренных ленинградцев теснили. Сейчас в выкупленных квартирах чужаков много, но это уже никого не волнует. Протестуют «новые питерцы» против элитных застроек в квартале, против приблудных кошек и обнаглевших ворон. Надо бы вернуть улице старое название, много улиц переименовали, а эту нет. Нельзя свет Высшего откровения превращать в неуправляемую стихийную силу толпы. Два полюса магнита из названий, две разные жизни, а в промежности – души, перемешивая одно с другим, живущие как Бог воздаст или чёрт надоумит.

Старый дом с выцветшим фасадом и обвалившейся в арке штукатуркой был типичным для этой улицы: таких на Восстания – десятки. В прошлом доходный, с каретным сараем в первом этаже, сейчас с десятками разномастных авто под окнами. При капремонте в семидесятые, благодаря существовавшей издавна узкой «черной» лестнице, появился новый подъезд на десять коммуналок – первый по нумерации квартир во дворе. Входные двери его располагались «на семи ветрах» самого продуваемого на этой территории места. Именно здесь множественные вихри, подбрасывая в воздух тополевый пух, листву, пластик, полиэтилен, жонглировали виртуозно всем, что способно забыть о силе земного притяжения.
Постепенно, путем обменов и расселений, в подъезде остались только собственники. Чтобы обезопасить жизнь от бомжей и наркоты установилась в складчину общая металлическая дверь. Потом отгородились металлическими дверьми отдельные площадки по этажам. Предварительно были возведены металлические бастионы на квартирные входы. Общение жильцов внутреннего четырёхэтажного пространства происходило в основном по телефону, гораздо реже встречались они на общей лестнице, ещё реже на улице. В общем, жили как типичные горожане.

Катюня возвращалась с работы в один из вечеров августа. Смена двенадцать часов. Это в той жизни, она была режиссером «притоп-прихлоп», а в этой – менеджер. В метро пристал юный бамбук с бутылочкой пива, шел следом до дома, твердил банальщину, провоцировал доверчивыми глазами, а потом, на финал предложил себя для интимного совместного праздника. Катюню дома никто не ждал, но и перспектива удовлетворять малолеткой тренированное фитнесом тело не возбуждала. Ее ждал выходной!

Во дворе вихрями кружился мусор, укладывая полиэтиленовые пакеты и пластиковые бутылки у Катюниного подъезда. Местные кошаки лениво догревались на солнце, разморенные зноем и едой. Кошки эти были своеобразным щитом от крыс: чем больше шастало их, своих и приблудных, тем осторожнее вели себя крысы. Поэтому большинство жильцов кошек благоразумно терпело, подкармливало молочком, да рыбкой и внимания не обращало на ночные разборки диких блохастых тварей, живущих по своим неписанным правилам. Кошки всё-таки, не вороны!
 
Квартира хозяйку ждала, в ней за метровой толщины стенами было надежно и уютно. Во всю звонил телефон.
- Ты что спишь, дорогая! Звоню, звоню…
- С работы только пришла.
- Сейчас пришла? А в подъезде никого нет? – верещала Любаша с третьего этажа. - Мужик пристал, представляешь. А теперь караулит меня и звонит.
- Куда звонит?
- В дверь, куда еще!
- Да пошли ты его!
- Сама посылай. Лучше в окно выгляни, может там кто стоит.
- Ну, стоит какой-то в футболке с мешком.
- Пьяный?
- Сверху не видно. Слушай, я есть хочу, давай позднее обсудим.

Салат доесть не удалось: снова телефон требовал вмешательства в чью-то жизнь.
- Опять звонит, представляешь! Сбегай на свою площадку, посмотри в глазок.
- Да что я увижу на твоем третьем, когда живу на втором!
Отдаленно на уплотненной телефонной линии заорал мужской голос:
- Я тебе быстро скажу, а то тут снова радиотелефоны поврубали, а мой не выдерживает, колеса мне надо, в отпуск еду…
- Слышала, как Коля бесится: у него телефон копытится, если мы в эфире! - Хохотала Любаша. – Представляешь, он уже раза три звонить пытается.
- Не мучай мужиков и меня!
- Ну-ну!

«Euro nеws», душ и спать! Завтра выходной, позагорать бы. Позагорать, хорошо. Опять занервничала телефонная трубка.
- Так ты спи-ишь? – Любаша от негодования замолчала. - Меня мужик донимает, а ты спишь?
- Солнышко, и ты ложись, мужик не редкость нынче.
Катюня задремала при включенном телевизоре, едва коснулась голова подушки и, снова длинно и нудно заныл телефон то ли во сне, то ли в реальности.
- Ты что спишь, Катька? А ну вставай, мы с Андрюхой к тебе в гости едем. И попробуй дверь не открыть, соседям высажу, не расхлебаешься потом.
- Вообще-то, три уже, не поздно?
- А вот хочу к тебе в гости и все тут! Ты поняла или повто-рить? Через двадцать минут, ясно?

Катюня натянула джинсы и свитерок, плеснула воды в утомленное лицо, ну и видон! Подкрасила ресницы, мазнула губы блеском, свернула спартанскую кровать. Тоска. Та-ак, вот и джип Валерки. Значит, Даниле опять предстоит кимарить за баранкой, пока шеф не устанет кочевряжиться.

- Ну, гостей принимай! Что не рада! На денег, в «Лайму» позвони, закажи доставку, пусть поесть привезут. Да ты еще рыжее стала, - сказал негромко Валерик, задумчиво икнув.
На диванчике уже пьяно похрапывал Андрюша.
- Живешь - то как? - Не унимался Валерик. - Видимся не часто, а тебя и годы не берут. Водка есть?
- Нет.
- Ну, так устрой!
- Валерка, поехали в «Кукарачу», мне здесь плохо, я Его боюсь! - заскулил Андрей, показывая пальцем на картину, изображающую распятие Христа на Голгофе. - Поехали, а? Там весело. Поедим, и плясать вокруг тебя все будут, как ты любишь! Поехали!
- У тебя, что деньги есть? – Грозно уточнил Валерик.
- Не-а, у тебя же есть. Ты ей дал, я видел. Вон, на столе лежат. Поехали, боюсь я тут.
Катюню такой поворот событий обрадовал:
 - Вот и чудно, в «Кукараче» вам лучше будет, чем у меня.
Валерик не понял:
 - Гонишь? Иконами обвешалась, монашкой стала? Напомнить тебе, как мы с тобой человека убили. Я - не ты, крест не на шее таскаю, я свой, тварь, на спине несу.
- Я не убивала, - устало обронила Катя, - я замуж за него собиралась.
- А кто и ему, и мне давал?
- Пока я с ним была, с тобой ведь ничего не было. Я совсем от него уходила, и жила одна, как могла. Ты мне другом был, прежде всего, но потом, он жениться на мне решил и прощения попросил, кто ж устоит? Когда случилось всё, я думала, розыгрыш.
- Жениться хотел? Почему я не знал?
- Он сюрприз готовил. Вот и преподнёс.
- Поехали отсюда, - снова вклинился Андрей, - поехали, а? Давит Он меня, страшно!
- Сашина картина, купить её хотел, да не успел, - иронично скривила губы Катюня. - Памятью, пока я здесь живу, останется.

Валерик, схватил со стола деньги, сбиваясь, пересчитал рубли и баксы.
- Не брала я, всё, что положил – здесь.
- Точно, не брала, я не спал, я следил, - встрепенулся Андрей. - Ну, так поехали? Все плясать вокруг тебя будут, как ты любишь. Поедим, выпьем, ой хорошо!
Они, пьяно раскачиваясь, пошли к выходу.
- Ворона ты, Катька, безмозглая ворона! Я еще вернусь, – поставил точку Валерик.

Накрапывал теплый дождь, было душно и липко. Валерик рванул ворот рубахи. Всхлипнул, вспоминая ту страшную ночь, как мчался через город, куда глаза глядят. Как бросил машину у моста на Елагин и бежал, бежал, натыкаясь на деревья, падая, как заклинание, выкрикивая страшное и сладкое «убью». И виделись ему синие глаза Сашка и голос его: «Ну, выпьем, за супермена, трахающего мою девушку», и водки стакан, опрокинутый в горло. «Слабо самому такую найти, на мою собственность полез? Больше не залезешь, понял?» Ненависть в глазах, скулы, побелевшие в судороге, вот она дружба мужская. Бизнес вместе делали, на ноги встали. Все беды от баб!
- Сука-а…Воро-нищ-ща - еще раз всхлипнул Валерик, рукавом смахивая капли с лица. Стокилограммовое его тело отказывалось укладываться в машину.

Катюня плакала, размазывая под душем хлопья пены, и как ни пыталась, не могла отмыться. Упала на дно ванны, вслушиваясь, как вода мерно и упруго стучит по спине. «Все, финиш, пусть хоть дом разнесёт, больше ноги его здесь не будет». За раскрытыми окнами плескал дождь, звенел одинокий комар, отдаленно поуркивали машины. Жизнь сонная, размеренно пульсировала в городском нутре.

Любаша ехала с фабрики, лукаво стреляя глазками-бусинками на мужские ширинки. Два магазина по пути- мясной и овощной. «Палку колбасы деду, окорочков себе, котлет, масла бутылку, помидорчиков, огурчиков, конфет бы надо, да пряников для Чипа. Хлеба у дома куплю». Нагрузилась под десяток кило. «Вот жизнь, для чего живу? Работа, сумки, в театр раз в год».
- Дамочка, помочь? – Залыбился чернявый скелет, подмигивая нахальным глазом. - Время есть, проводить могу.
- Иди ты, - оторопела Любаша.
Так и шли они рядом - она с сумками, он - налегке. Проводил до квартиры, напрашиваясь на ужин. Кормить чужого не хотелось, но внимание его было приятно телу. Муж четыре месяца в морях по контракту, зарабатывает на жизнь. Она для супруга пример достойный - работу имеет денежную, стабильную. В доме все как положено зажиточным – евростандарт. Дети выросли, можно и о себе подумать. Петя на ней по-расчету женился, когда в Мореходке еще был, все для того, чтоб в порту здесь остаться. Стыдился ее, в «Березку» придут отовариваться, а он ей: «Ты, Люба, в стороне держись, я как тебя не знаю». А Люба ласковой была, целоваться любила, да и природа своего требовала. Только поэтому были у нее два сердечных друга «на стороне» – для рабочего времени Антоша и Игорёк для вечера, а иногда и ночи.

Кто-то позвонил в дверь, потом еще. «Может это чернявый не уходит. Вот еще, настырный какой! Звякну Катьке, пусть разведает снизу. - Катька спала или прохлаждалась где-то. - Вот ворона, мужики так роем и вьются, а замуж-то не берут, хоть и много их, да без толку. То ли дело я, мой-то и приготовит, когда дома, и денег привезет, и собаку выгуляет. Повезло мне, думала ли, что так покатит в жизни. Вот, телефон теперь!»
- Ты что ли, Антоша? Да что ты говоришь, уехала? Да и у меня никого. Приедешь, ну, поедим и бай-байки.
«А где этот-то хрен моржовый? Может, спит в подъезде, а ко мне Антоша винтит. Пусть Катька по окнам пробежится».
- Кать, ты спишь?
«Вот, птица. Проголодалась она, хоть и тощая, а тоже без еды не может!» - Любаша зашустрила по окнам, вглядываясь в сумеречную улицу. Напротив, даже в позднее время, прорастал элитный дом с подземным гаражом. «Такая квартирка только широкой жопе под силу!» - Констатировала она удовлетворенно, прижимая к уху телефонную трубку.
- Ка-ать, в подъезд-то выгляни. Есть кто?
«Пошла ты, ворона! Помочь не может, а мне о репутации думать надо».

Дверной звонок резанул по ушам, раскатистой трелью.
- Тссс, заходи быстро! Кроссовки сними. На тебе Петюнины шлепки. В кухню иди и руки вымой. Ой, таймер звенит, вот чудненько. Что молчишь, куда жена-то уехала, я не поняла?
- На дачу.
- Значит, на дачу без тебя!
- А я утром.
- Ну-ну. Тарелки давай, хлеб выложи. А я с вечера в маринад бедра пихнула, что вкусно?
Антон молча ел куриную ногу с рисом, похрупывал салатом и было ему хорошо-хорошо. Завтра вставать рано: жену не бросишь.
- Тошечка, кофейку?
- Давай.
- Пей, чтой-то покажу, закачаешься, - Любаша выскочила из-за стола и
умчалась в комнату, - комплект бельгийский и всего за двести пятьдесят. Антоша смотрел на мощный Любахин бюст, распирающий оранжевый бюстгальтер, на животик, нависший над кружевными трусами, и думал: «Хорошо с ней, надёжно…»

В постели было еще уютнее, глаза слипались. Тоша уткнулся головой в мягкую грудь и провалился куда-то в другой мир. Люба досадливо поморщилась: «Вот и корми такого. Видимо закормила, как мешок упал». Ей не спалось, дождик хлестал по карнизу. - «Еще два месяца и Петюня вернется, полегче будет. Уж я то своё счастье не провороню, как некоторые».

Оляне исполнилось пятьдесят. Жила она с матерью и сестрой. Закончив когда-то престижную Академию художеств, работала, воспринимая себя по духу и крови интеллигентным творением. Потом все рухнуло в стране и в городе, кто был никем урвал себе и потомкам. – «Кто с топором, тот и с мясом», - любила повторять Оляня. Бывшие коллеги писали пейзажи и сбывали их иностранцам, таскали иконы за границу нелегально, а кто-то зарабатывал на хлеб уличными экспресс-портретами туристов. Чтобы картины взяли на комиссию, к примеру в «Наследие», нужен был блат или взятка. Олянин стиль не пользовался спросом, и она уже настраивала себя на поездку в Новгородскую губернию, где требовались реставраторы икон. Хотелось гармонии! Двор, как наказание, грязный. Стоять противно, вороны орут, места им другого нет. И, наверное, даже в пятьдесят бывает трудно осмыслить, что если нет гармонии внутри, то и в мире окружающем она не проявится.
 
Оляне нравился Слава с четвертого этажа. Это его она ждала сейчас. К подъезду шла Наташа - младшенькая. Уходить не хотелось, лето стремилось компенсировать северному городу недостаток тепла, любви и нежности. Постояли сестры еще чуть-чуть, до появления мужчины мечты.

Слава, работая электриком посменно, умудрялся делать свой маленький бизнес на цветах, ягодах, грибах и лекарственных травах. Далеко ходить не надо было, вышел на улицу, стой, торгуй. Природу он любил, как выходной - так ноги в лес просятся. Собирал аккуратно, зная, что через год опять на это место наведается. Продавал ландыши, купальницы, лисички, ягоду всякую, мяту и зверобой. Покупал аппаратуру, обстановку, но жениться не торопился. Впрочем, женщины его баловали, в гости, кокетливо мурлыкая, напрашивались, да и к себе заманивали. Крепкий, коренастый Слава, как гриб-боровик, цену себе знал.
 После смены с напарником Венькой пивка выпили, а тут сестры стоят. Бес Славе в ребро, и что нашло такое, короче, ущипнул он старшую за мягкое место, зычно гаркнув: «Ну, вор-рона!» Слава над своею остроумной выходкой расхохотался, а Оляня от его наглости побагровела, могла бы и стукнуть как следует, но не стукнула. Побежала домой в слезах. Плакала долго: разочарование по самому больному в человеке бьёт. Ужинать в этот вечер не стала, не музицировала и за кисти не бралась. Время ушло на жалобу домуправу, в которой было изложено, что жилец из пятнадцатой квартиры опасен, так как брюки на улице вечером сбрасывает, демонстрируя женщинам член обнажённый. Выходить из дома страшно, милиции наплевать, меры - на усмотрение, лучше бы за сто первый километр этого извращенца выслать. Сестра сознательность проявила и заявление подписала, как свидетель. Правильно говорят, что от любви до ненависти один шаг, а может и того меньше.

Клара дышала оперой и не любила до оскомины свой верхний, четвертый этаж. Бункер уродливый, а не подъезд, лестницы крутые, моча чья-то, воздуха нет, вида нет, плесень прёт. Одно расстройство! Снова сломана дверь на чердак, даже петли выдраны. Что-то отец подозрительно притих в углу.
- Пап, что тут было?
- Бомжи на чердаке матрас сожгли, кабель телевизионный и усилитель сгорели. Курили, наверное.
- А почему, в углу палас мокрый? Ты что снова мочился в угол? Тебе до туалета не дойти?
- Забыл, где туалет, забыл и всё. А ты кто?
Ну и денёк, отец родной не признаёт! Надо бы распеться до прихода Георгия. Ноты… Окно оставлю открытым, для воздуха. Лишь коснёшься пальцами клавиш, голос летит, какие переливы, сила и совершенство. Полтора часа пролетели как одно мгновение!

Затренькал дверной звонок.
- О, это вы, Георгий?
- Заглохни, а! Мы что в оперном театре? Достала! Каркаешь как ворона, в соседнем подъезде слышно! Спать не могу: собака от твоих воплей воет. Короче, предупредил, будешь на нервы действовать, оперение ощиплю.
- Урод!
«Одни придурки кругом. Без денег им высокое искусство даришь. Халява никогда на Руси не ценилась, - расстроилась Клара, - да, Питер - это не Милан или Париж! А вот не заткнёте, сейчас посмотрим, кто кого». Из окна вновь полетели на закат звуки очередной арии, пьяненький бомж во дворе кричал «браво», аплодируя и кланяясь непонятно кому, Кларе, наверное.

С появлением Георгия, Клара обрела «второе дыхание». Пели дуэтом, на два голоса, до изнеможения. Простились ночью, накрапывал дождь. Папа уже спал, свернувшись на диване калачиком, подоткнув под себя старенький плед. Так и не поужинав, счастливая Клара заснула. Там, куда ее отправил в путешествие сон, была ослепительна роскошь, кажется «Гранд Опера», овации поклонников, цветы и незабываемые поцелуи.

…Вороны раскаркались с шести утра. Кружили, шмякались на карнизы, испуская хриплые вопли. Катюня ворон боялась. Однажды, подобная бестия заглянула в окно ее комнаты и, хитро поведя глазом, каркнула. Лучше не вспоминать тот год. Приехала мусорка, с грохотом опустошая контейнеры. Подташнивало от бурной ночи. Шейпинг под видеокассету, горячий душ и холодное обливание сделали из нее ту особу, кто идет по жизни, смеясь. Она и пошла, смеясь… в аптеку за американскими витаминами. В голове бурлила дурь. Джинсовые эксклюзивные клеши, скрывая каблуки, мели тротуар. Шифоновый топ оголял живот и ремень от Валентино.
- Девушка, посидите со мной где-нибудь, пожалуйста. У меня день рождения сегодня, - перед ней стоял, добродушно улыбаясь, качок в дорогой рубашке с рваным рукавом.
Туфли у качка были приличными, поэтому Катюня ответила.
- Не могу, иду в аптеку.
- Я вам любые таблетки куплю, только посидите со мной. Вот аптека, идёмте.
- То, что мне нужно, здесь не продаётся. – Заважничала Катюня.
Она ускорилась и, уже в нужной аптеке, запросив витамины и крем Виши, снова приметила «именинника». Он, достав пачку пятисоток, резво пристроился рядом, чтобы всё-таки оплатить ее покупки. – «Да, не до базара!»

Ресторанчик «Арлекин» оказался на редкость уютным местом. Как выяснилось, от дня рождения качка уже прошло девятнадцать дней, но Катя, увлекшись свежими ягодами в сливках, простила очередному претенденту в бой-френды столь малозначимый факт обмана.

Любаша и Тоша проспали до одиннадцати. Плескание в ванне среди мыльных пузырей, крепкий кофе в постели с конфетками, возбудили плоть до кипящего состояния, а уж если оно стронулось, пиши - пропало, но до оргазма дело дойдет! Придумывать новое не хотелось.
- Ах, ты мой зайчик! Хочешь мамочку, хочешь? Мамочка любит тебя.
- Да не грызись ты, щекотно.
- Не умею по-другому, если б ты меня так пощекотал, я б тридцать три раза кончила.
- Дура!
- Целуй мамочку, о-ой, охренеть!
Только к пяти Антон собрался на вокзал. Любаша проводив его, подумала: «Хорошо с Тошей, до сих пор внутри всё свербит. Вот бы Петька таким был».

Оляня встала рано, что было для нее не очень типично: в субботу домуправ работала только до обеда. Заявление с ночи уже лежало в школьной папке. Путь на Греческий не отнял и десяти минут, но идти было трудно, как к гинекологу на приём.
 - Ну, вот, - выдавила она из себя, манерно развязывая тесёмки. Лицо её покрылось розовыми пятнами от воспоминаний о бесчестьи. - Мне нужно это зарегистрировать, чтоб всё официально. И буду ждать вашего решения в письменном виде.
«Голодная воронища! – Подумала домуправ, - лучше бы мужика ублажила. Расскажу за обедом, ведь не поверят. Ну и дела на Восстания!»

Клара наслаждалась, забыв о завтраке, безмятежным сном об опере. Проснувшись в полдень, пошла на кухню. В холодильнике нашлись перепелиные яйца, сливочное масло и бананы. День, ясный и тёплый, начинался перепелиным коктейлем – это прекрасно! Распахнув окно, на воздухе опробовала голос. Проснулся отец. Жизнь в очередной раз подбрасывала ранимой Кларе поднадоевшую прозу скученного бытия.

…А чьё-то доброе сердце вынесло кошкам лакомство - сосиски. Четвероногие питомцы двора не дрались между собой из-за еды, они по очереди брали кусочки и отходили в сторону, освобождая голодным соплеменникам путь к бумажной тарелке. Одинокая ворона скакала по асфальту, негодующе взмахивая крыльями. Как же так! – Птице хотелось не только внимания, но и понимания, и заодно хоть какую-нибудь съедобную крошку. Понимания не было!Где ж его взять? Его и людям-то не хватает!

Надсадное карканье кошки игнорировали, делиться съестным не спешили, и вороне было до слёз обидно от такого расклада! Она вновь и вновь пыталась заполучить хоть кусочек съестного, но кошачья братия на неё, залётную, слаженно шипела и негодующе задирала лапы.

Вороны… они прекрасно адаптируются к любым условиям жизни. Мозг этой птицы очень напоминает мозг человека. Именно они, вороны, всякий раз прекрасно понимают, с кем имеет смысл воевать, а кого лучше оставить в покое. Неужели действительно эти птицы схожи с женщинами? Ведь в человеческом мире не понимают ни тех, ни других! Причём, схожи повсеместно, не только на улице Восстания в Петербурге.