Почтовый ящик

В десять лет она почувствовала себя очень толстой и некрасивой. Оба платьица, купленные ей матерью пару лет назад, стали тесны; русые волосы неприятно выскальзывали из-под платка. Этот материн шелковый большой платок с бледными желто-зелеными цветами Маша надевала в прохладные весенние дни, если отец говорил, что еще слишком рано ходить с непокрытой головой и можно простудиться.

Той весной каждую неделю по выходным отец сажал ее вместе с шестилетней сестрой в черную машину, и они ехали далеко за город, в больницу к матери. Девочки долго ждали в пустом больничном дворе, пока отец выводил из серого здания с зарешеченными окнами непривычно худую женщину, от которой Маша уже отвыкла. Мать обнимала дочерей, обдавая их больничным запахом и утомленно садилась на скамейку. Ее руки стали неробыкновенно белыми за месяцы без стирки и мытья посуды.

«Ты должна аккуратнее гладить отцу рубашки», - говорила мать, и смотрела на нее глазами, которые были из какой-то другой, не нужной Маше жизни. Она быстро привыкла жить без мамы, хотя по хозяйству управлялась плохо. Маша сожгла утюгом тоненькую кружевную полоску на праздничной школьной блузке, и была расстроена, что в универмаге нет такого же кружева, чтобы успеть его пришить до того, как мать вернется из больницы домой. Часто, идя из школы, девочка покупала в крохотном и нечистом овощном магазине килограмм квашеной капусты, запихивая полиэтиленовый пакет с ней в портфель поверх учебников и тетрадок. В школе ее жалели и однажды, когда она еще не привыкла к жизни без матери, Маша рыдала, уткнувшись мокрым лицом в серый пиджак директора, который утешительно и растерянно гладил ее по неумело причесанной голове.

Иногда отец затевал стирку. У них не было стиральной машины. Маша потом долго помнила, как, склонив свое грузное тело над ванной, он полоскал их детские колготки. Белые гольфы она отстирывала в раковине сама. Делать это было трудно, хотя она старательно их намыливала и терла костяшками пальцев.

Потом отец отвез сестер в далекий маленький город к семье своего брата. Сначала они ехали ночь на поезде, потом ходили по Москве и покупали колбасу, стояли длинную-длинную очередь в туалет на вокзале, целых два часа ждали в ресторане на Казанском, когда у них возьмут заказ, снова ехали на поезде. И там тоже трудно было сходить в туалет, потому что пришлось ждать, когда поезд отъедет на сто километров от Москвы.

Семья папиного брата жила в двухэтажном доме, где выросли и сам папа, и его мать. Первый этаж был каменный, второй деревянный. Дом стоял на тихой, почти сельской улице. У дяди были две дочери, с которыми Маша все время ссорилась. Когда это происходило, она сразу вспоминала, что в раннем детстве, когда она впервые приезжала сюда с матерью, старшая кузина Люда отказывалась играть с ней в мяч. Тогда же Машина мать купила две маленькие корзиночки – одну с красной полоской поверху, вторую с голубой. «Какая тебе больше нравится?», – спросила мать. Маша больше всего любила красный цвет. «Красную?», - переспросила мать. «Если ты считаешь, что она лучше, мы должны отдать ее Люде». И отдала. Так она воспитывала в Маше доброту.

Люда была года на три старше Маши. Маша даже забыла о том, что сама считает себя неуклюжей, потому что Люда стала расплывшейся малопривлекательной девочкой. «Она как медведица», - неосторожно сказала Маша младшей кузине Кате в самый первый вечер. Само собой, после этого сестры ее невзлюбили. Она ругалась и дралась с ними каждый день, спасаясь периодически на другой половине дома, принадлежащей отцовской тетке. Двоюродные дед и бабка казались Маше добрыми, и она часто спала у них на веранде на огромной высокой кровати с белым подзором.

На первом этаже, который много лет назад власть забрала у семьи, чтобы поселить там других людей, жила странная тетка. Она часто была пьяной и у нее не было мужа, только двое детей – мальчик Андрей и девочка Таня. Они носили разные фамилии и, как говорили кузины, имели разных пап. Таню двоюродные сестры уважали за справедливость. Андрею было шестнадцать. Он всегда улыбался Маше. Кроме деда он был здесь единственным человеком, которого она не раздражала. Он был очень спокойным мальчиком и всегда помогал своей матери приносить воду из колонки на другой улице. Еще он вязал спицами и он учил этому Машу.

Уставшая от ссор между девочками Машина тетка иногда говорила, что ее семья тратит слишком много денег на еду для Маши и ее сестры. Поэтому Маша обрадовалась, когда пришлось уезжать. Ей было жалко только, что она не сможет в любой момент рвать вишни с деревьев и не успела поиграть в дедом в шахматы. Это было особенно плохо, потому что дед очень старательно делал для нее шахматную доску из куска фанеры, а потом рисовал на ней клетки зеленой краской. Он часто просил Машу поиграть с ним, но ей все время было некогда.

В последний вечер Андрй спросил Машу, что она оставит ему на прощание. Девочка не знала. У нее ничего такого не было, что можно было бы подарить.

Когда она приехала домой, мать уже вернулась из больницы и они втроем поехали на лето в деревню. Каждый день мать уходила в лес за ягодами еще до того, как они с сестрой поднимались утром. Маша находила на застланном несвежей клеенкой столе записку о том, что съесть на завтрак, а потом спускалась по высокой лестнице с блестящими перилами вниз, к входной двери. Перила были блестящими, потому что этому деревенскому дому было уже больше ста лет, и за это время многие-многие люди проводили своими ладонями по светлым длинным балкам, укрепленным на красивых резных балясинах.

Машенька отворяла скрипучую дощатую дверь со звякающей ржавой щеколдой и останавливалась, прежде чем выйти на яркий воздух с мелькающими в нем сотнями жужжащих насекомых. Часто они с сестрой брали свои корзинки и шли в лес искать мать. Дорога была длинной, северное солнце летом порой жарило слишком горячо. Особенно нехорошо от этого было, наверное, деревенской собаке по кличке Найда - белой с серыми пятнами лайке, которая обычно увязывалась за девочками и тяжело дыша, бежала рядом до самого леса, куда, почему-то, остерегалась заходить.

Однажды, прежде чем отправиться в лес к матери, Маша отыскала в летней половине дома слегка помятый конверт, выдрала листок из тетрадки, в которой обычно рисовала, и с волнением в сердце написала:

«Здравствуй, Андрей!

Я ничего не оставила тебе на память, потому что не знала, зачем это нужно. Но сейчас я кое-что поняла".

Она не знала, как сформулировать даже для себя самой то, что именно она поняла. Она не помнила точно его фамилию, кроме того, что она начиналась на «Е». «Кажется, Елкин», подумала Маша, написала на конверте адрес дяди и тети, благо они жили в одном доме, и указала Андрея Елкина в качестве адресата. Потом зачерпнула из ведра в сенях ледяной сладкой воды попить и, вдохновленная, выбежала на деревенскую улицу, чтобы опустить конверт в синий почтовый ящик, прибитый на соседней избе. Вдали призывно мычали коровы, ожидавшие дневной дойки, а по ярко-голубому небу неслись серые облака, похожие на грязные куриные перья.

Отправка письма далекому мальчику казалась ей таким огромным событием, что Маша не могла не поделиться этим со своей сестрой. Они отправились в лес, где до бровей укутанная из-за комаров мать медленно разогнулась, поднявшись от низких кустиков черники.

«Мама, Маша написала письмо мальчику!» - еще издали закричала сестра. Маша не была уверена, что сестре стоило это делать, но все равно счастливая улыбка наползла на ее губы. «Какому мальчику, и что ты ему написала?» – раздраженно спросила мать. «Просто так. Он живет в доме дяди Пети». «Ты отправила письмо, которое попадет в дом твоего дядьки?», – неожиданно зло закричала мать. Она кричала так громко, что лес вокруг стал повторять эхом «ятьки, ятьки». И, как она часто делала это до того, как попала в больницу, мать ударила Машеньку по лицу измазанной черникой рукой. «Быстро иди домой и сторожи почтальона, чтобы забрать письмо», - прорычала она. Маша повернулась и плача пошла обратно к дороге. «Бегом!», - приказала мать, и девочка побежала, спотыкаясь о сосновые корни. В лесу дорога была песчаная, а за опушкой она переходила на глиняную. Маша не могла долго бежать, потому что было жарко и она не умела хорошо бегать. Она была одета в грязные старые кеды, тонкие тренировочные школьные штаны, свитер и желтый плащик, из-за которого сильно вспотела.

Маша боялась, что почтальон уже унес письмо. Почтальона в деревне звали «Голубок», потому что его фамилия была Голубев. Он жил на отшибе и ездил на велосипеде. А почту увозил в большую деревню за пять километров. Маша придумала, что если Голубок еще не забрал письма, то она будет сидеть возле ящика и ждать его, чтобы попросить письмо обратно.

Идти было трудно, потому что в гору. Пару раз она присаживалась на валуны, один из которых назывался в их семье «маленькое кресло», а другой «большое кресло». Они были слегка покрыты мхом, по которому бегали крохотные муравьи.

Первый дом слева был тетки Полины. Она была старая, с перекошенным от какой-то болезни лицом. Поэтому трудно было поверить, что раньше она была красивая, как об этом говорили в деревне. Полина сидела на крыльце и смотрела как идет Маша. «Тетя Поля, а вы не видели почтальона?», - спросила Маша. «В городе он, милая, поехал к сыну », - ответила старуха.

Теперь Маша не знала, как забрать письмо. Почтовый ящик запирался на ключ. Она подумала, что можно соврать матери, что письмо она забрала и выбросила, а самой попытаться ночью как-то открыть ящик. Надо было поискать дома подходящие ключики. Машенька перерыла все в старом ящике на сеновале и вытряхнула оттуда только один огромный амбарный ключ. Тогда она решила, что можно будет попробовать открыть ящик маленьким складным ножиком, которым они обычно чистили грибы.

Когда все еще сердитая мать вернулась из леса, Маша сказала ей, что забрала письмо и выбросила его в туалет. Вечером после ужина она осторожно вынесла в сени из кухни перочинный нож и спрятала его за ведро с водой. Начиналась гроза, страшная в этих местах, потому что длилась всегда долго и молнии били повсюду. Во время грозы мать выкручивала пробки из счетчика, потому что однажды молния вылетела прямо из розетки и направилась к прислоненному к стене старому зеркалу, опалив его края наподобие рамы.

Мать ночевала на топчане в зимней половине, а Маша с сестрой на летней, на раскладушках. За окнами лил дождь и гремел гром. Маша не знала, когда это кончится. Она долго лежала, с ужасом думая, что дядя напишет ее родителям о письме, если оно придет в его дом. Когда ей показалось, что совсем уже ночь, она вылезла из постели и вышла в сени над лестницей. Она знала, какие половицы скрипят больше, и старалась на них не ступать. Фонарик лежал на лавке возде ведра, ножик тоже. Маша натянула поверх ночной рубашки плащик, а на голые ноги резиновые сапоги, решив спуститься по задней лестнице, которая вела с сеновала вниз, в бывший хлев с выходом во двор. Мать не закрыла на ночь огромные створки ворот на сеновале, и стена воды, постоянно освещаемая молниями, падала совсем рядом. Впрочем, гнилая крыша на сеновале пропускала дождь как решето, и он почти беспрепятственно лился сейчас на дощатый неровный пол, поливая заодно кучу непонятного хлама вроде ткацкого станка и большой ручной мельницы для зерна.

Маша прошла к задней лестнице и осторожно спустилась вниз. Перил здесь не было, а ступеньки были склизлыми. Она с трудом отодвинула дверь в огород и вышла под дождь. Гроза грохотала и сверкала. Но этого непостоянного света было недостаточно, чтобы безопасно идти по раскисшей грязи. Маша включила фонарик, осветив кусочек глинистой размытой дороги. Она старалась передвигаться по траве, поближе к дому, чтобы не упасть. Расстояние до соседней избы оказалось удивительно длинным. Когда она, наконец, дошла туда, сквозь шум дождя раздался собачий лай и Маша испугалась, что это деревенский бригадир Иван Иваныч спустил на ночь свою рыжую гончую, единственную неприветливую собаку во всей деревне. Маша тихо заскулила и прижалась спиной к бревнам. Она стояла под самым почтовым ящиком, ожидая нападения. Отец всегда учил, что увидев собаку, надо застыть на месте как столб. Но это были Найда со своим взрослым сыном Туманом, которые ткнулись носами ей в руки, ожидая всегдашних пряников. Вместо пряников они нашли сейчас только фонарик и холодный перочинный ножик.

Маша потянулась к ящику и осветила серебристую замочную скважину. Вода потоком стекала по синей металлической коробке с белым выпуклым советским гербом и надписью «почта». Девочка стала ковырять скважину ножом, но ничего не сумела сделать. Она заплакала. От постоянного грохота и вспышек молний было страшно. Промокшие собаки убежали прочь. Маша с надеждой подумала, что, может быть, Голубок пробудет еще немного в городе, а она завтра с утра поищет что-нибудь подходящее для взлома этого замка. Она медленно отодвинулась от ящика, чувствуя голыми пятками хлюпающую в сапогах воду.

Яркий белый шар ударил рядом с ней. Маша застыла и, не мигая, смотрела на него. Почти ослепшими глазами она увидела синее пятно, которое выскочило из-под этого белого света и упало куда-то вниз. Маша не хотела больше двигаться. Когда прошел первый ужас, девочка захотела вернуться домой. Но она боялась пройти там, где ударила молния. На другую сторону улицы перейти было невозможно – по глубоким глиняным колеям неслась вода, и дорога была похожа на бурную реку. Маша посветила фонариком под стену дома, куда ударила молния, и увидела почтовый ящик, упавший на землю. Девочка подумала, что можно будет забрать его и вытащить письмо дома. Просто перевернуть ящик и вытряхнуть письма. Она дотронулась до синей и неожиданно теплой под этим холодным дождем поверхности. Засунув ножик и фонарь в карманы, чтобы освободить руки, Маша попыталась обхватить тяжелую скользкую коробку. Это было трудно, но получилось. Девочка медленно и осторожно понесла почтовый ящик домой. При каждом ее шаге внутри ящика что-то двигалось. Маша была так же счастлива, как в момент, когда опускала в него письмо.