Теория предвыборных кампаний. первая часть

Никогда не спорь. Стой на своем и баста.
(Бернард Шоу)

Зовут меня Глеб. Глеб Лунин, по образованию программист, без ложной скромности скажу, что программист довольно хороший, иначе, зачем бы меня год назад пригласили в Иллинойский исследовательский центр для разработки одной хитрой программы для системы управления.

Ну да это я забегаю вперед.

История которую я вам хочу поведать, произошла как раз год назад, точнее происходила на протяжении всего этого года. А началась именно год назад. С того самого злополучного приглашения из штатов. А как мог русский нищий студент отказаться от работы в одном из самых престижных научных центров мира, да к тому же от мгновенного получения грин-карты, а не мерзкой рабочей визы, да и зарплата в пять тысяч никому не помешает? (что? долларов, конечно) И вот теперь я здесь. Сижу в своем коттедже на окраине исследовательского комплекса, и пишу эти страницы. Не знаю, правда, зачем. Наверное для себя, и в скромной надежде что кто-нибудь, когда-нибудь прочтет и подивиться фантазии автора. Но вся беда в том, что все что будет написано тут, случилось на самом деле.

Зазвонил телефон. Пришлось встать и, порывшись в кармане пиджака, висевшего на спинке стула, поднести к уху сотовый. В трубке послышался взволнованный голос.

— Да?… Але?… Это я! Чего не отвечаешь? Да прекрати ты эти свои глупости, давай поговорим… У нас, в конце концов, работа… — Глеб отнял от уха трубку, посмотрел на нее как на одушевленное существо, и аккуратно, не выключая, положив рядом на стол и продолжил писать.

…Вот, только что позвонил Лингстрем, он опять хочет о чем-то поспорить. Я почти уверен. Такой уж он человек, ничего с ним уже не поделаешь… Но спорить я с ним больше не буду. Хватит…


(год назад)

В маленьком кафе, на окраине исследовательского комплекса, где обычно обедали редкие не занятые специалисты, сидели двое, и, обставившись всеми имевшимися в меню блюдами, размеренно поглощали их, запивая армянским коньяком. Коньяк был Глеба, привезенный из России специально для особо торжественного случая. Сейчас был ровно такой случай. Только что закончились последние испытания агрегата “Хронос-3000” а если точнее то, не больше не меньше, как первой действующей машины времени. И так как банкет, устроенный персоналом комплекса оказался довольно беден на хорошую здоровую пищу, (вегетарианства Глеб не терпел) то два единственных”мясоеда” из главного корпуса, которых не затронула глобальная истерия остальных в их отделе, продолжили его в кафе, где весь спектр мясных продуктов был представлен довольно богато. (бифштекс, курица, утка, рыба) Попутно, они, все еще будучи под впечатлением прошедших завершающих испытаний, продолжали обсуждать изобретение.

— Удивительно. – Крылышко курицы покинуло свою тарелку, и отправилось прямиком ко рту Профессора Лингстрема. – Всю жизнь считал подобные проекты научной фантастикой, и искренне смеялся над теми… — крылышко было наконец полностью обглодано и его сменила ножка. — …кто только пытался проводить исследования в этом направлении. – Лингстрем, своей толстой волосатой рукой, потянулся к рюмке с коньком, и, залпом выпив содержимое, вернулся к блюду. — Как же удалось такого скептика заманить в проект? – Глеб не очень то отставал от профессора, и его тарелка пустела с еще большей скоростью, а коньяк не задерживался в рюмке совершенно. — Факты, друг мой, факты. Год назад в Англии удалось остановить луч света, затормозить его во времени. Это было первой каплей. Вот тогда то я и начал собирать информацию о всем что было связано с природой времени. – Курицу сменили два здоровенных бифштекса. – А потом я написал научную статью о связи времени — пространства и природы магнитного поля, и предположил что все эти явления суть части одной единой системы взаимодействий. Через пару недель мне позвонили, и вскоре я был уже тут. Оказалось, угадал… — Он мерзко хихикнул. — Случайности, случайности, все суть мира, — случайности, и из таких вот случайностей рождаются великие открытия. – Глеб начал ощущать, что коньяк начал выводить его на философствования, и постарался заглушить в себе эти позывы. Но получилось только сглотнуть и налить себе еще порцию спиртного. – Такие изобретения как это, меняют ход истории. Интересно, каким будет мир через десять лет с нашей разработкой?

— А таким же. Он всегда был, есть и будет одним и тем же. К тому же ее практически точно засекретят. – Рюмка коньяка оказалась переполненной и Лингстрем медленно, стараясь не пролить напиток, начал перемещать ее ко рту. – Цивилизация человека облагородила, но не изменила. – Коньяк был проглочен как вода, и профессор целеустремленно начал налегать на приправы. — И чем она его облагородила, позвольте спросить? – Осведомился Глеб, в свою очередь усиленно налегая на рыбу. Лингстрем удивленно поднял брови и оторвавшись от еды посмотрел на собеседника. – То есть как чем? Знание, развитие культуры, то, что мы с вами тут беседуем сейчас о величайшем изобретении эпохи. Да и само это изобретение… — Да, но само общество осталось на том же примитивном уровне, что и было сотни, а может и тысячи лет назад. Человеческое общество костно и совершенно уже не поддается изменению. Что мы имеем сейчас в обществе? Чиновничий аппарат, скопированный с древнего Китая, вместе с культурой взяток и подкупов. — А это тысячи лет назад. Семейный уклад, пришедший из древнего Египта. — Тоже. Религиозные культы, оттуда же. Набор основных законов морали и религии из древней иудеи. — Он, аккуратно отделив вилкой кости, отправил крохотный кусочек великолепно приготовленного судака в рот. — Да и политическое устройство, надо сказать, не самое прогрессивное. Сколько ему веков? Демократия что у древних греков даже лучше нынешней, она была, по крайней мере, прогрессивным течением на то время. Прорывом. А что нового вообще в развитии общества? Свободная любовь? — В принципе, согласен. Но это говорит только о том, что сегодняшние общественные институты вполне жизнеспособны. — Как и все то, что было в древней Греции, Иудее, Египте и Китае? – Новые порции спиртного разлились по рюмкам. — А почему нет? — Тогда позвольте спросить, ради чего существуют все эти общественные институты? – И сам же и ответил. — Чтобы наиболее эффективно регулировать жизнь общества, дабы то развивалось а не стояло на месте… А, вы сами сказали, общество встало. Застопорилось на месте. А все потому что в нем царят древние наборы правил подходящие лучше всего для того времени но не для современности с его научным прогрессом, полетами в космос и тем более нашей машиной времени… — От такого напора, профессор перестал жевать, и долив в рюмку коньяк, на минуту задумался. Потом выпив его, спокойно продолжил трапезу. — А, по-моему, все в порядке. Пока не придумали ничего лучше, пусть будет то, что есть. — Однако вы консерватор. — А вы революционер. Одно слово Русский. – Лингстрем придвинул к себе салат. — Старые законы в обществе, создают наиболее благоприятные условия для обеспечения достижения успеха в нем довольно примитивным типам. А значит, вредят цивилизации и культуре, обеспечивая наиболее выгодное положение лицам далеким от науки и искусства. Посмотрите на набор качеств успешного человека в современном обществе: Простые реакции, простые умозаключение, простые выведенные формулы, сила, напор, жесткость в поступках. Посмотрите таблицы в отделе статистики. Не ум, не образование, а примитивный набор звериных инстинктов. И вообще чем человек культурнее, и цивилизованнее, тем он больше рефлексирует, сомневается, размышляет, прежде чем совершить очередной поступок. А за это время, упорный и энергичный дурак, совершит кучу бессмысленных действий, ошибется десяток раз, но на одиннадцатый раз все-таки примет правильное решение, и опередит умника, с его застенчивостью и рефлексией. Он действует, а не думает. — А вы считаете, что действие, признак отсталости? — Не отсталости в смысле умственном, а примитивности мироощущения, свойственной давно пройденному этапу развития человечества. Скорее, даже, говорящее о слабом развитии лобных долей головного мозга, отвечающих за сложные системы оценок и прогнозирования ситуаций, связи правого и левого полушарий. Такие люди рациональны, примитивны, и потому великолепно приспособлены к среде, потому как, никакие более сложные вопросы их попросту не интересуют. И если ему сказать что посвятить жизнь научным разработкам, за жалкие гроши в месяц, — подачку правительства, — лучше, чем зарабатывать на рынке, торгуя, за день три месячных зарплаты ученого, то он рассмеется вам в лицо, и будет совершенно прав, со своей точки зрения, конечно. — По-вашему, общество сформировалось именно так, чтобы наиболее примитивные особи его, оказывались в самом выгодном положении? – Лингстрем уже с трудом попадал вилкой по закускам, но мыслил довольно здраво. По крайней мере, им обоим так казалось. — Именно так. Отсталое общественное развитие, породило и отсталый тип личности оказывающейся в наиболее выгодных условиях в социуме. – Глеб икнул, и постарался свести обоих Лингстремов у себя перед глазами в одно целое изображение. И икнув, добавил. – Коллега. Последняя бутылка коньяка подходила к концу, а с учетом выпитого на банкете, это для американской немощи было уже достаточно. Глеб, в конце концов, был российским студентом и подобные ударные дозы, были у него в полном соответствии с его мироощущением, и он был не в ладах только со зрением. Лингстрем поднял указательный палец к потолку и внятно провозгласил. — Я с этими выводами не соглашусь никогда! И готов поспорить что легко докажу вам обратное… — Согласен! – Глеб вытер руку о скатерть, и они, торжественном рукопожатием скрепили свое решение. – Готовьтесь к полному разгрому… — Лингстрем уверенно погрозил пальцем Глебу, и вяло повалившись под стол, захрапел. Из-за стойки выглянуло удивленное лицо официанта и тут же скрылось, обнаружив довольно привычную картину. Ученый люд ни в одной стране не брезговал спиртными напитками, и штаты были не исключением. На этом, их совместная трапеза закончилась. Глеб вышел освежиться в туалет, а затем, полный грандиозных планов о том как доказать свою выведенную только что формулу общественного несчастья, отправился на улицу.

Там было уже темно. На небе горели звезды, и прислонившись к столбу он еще долго стоял и смотрел в небо, пытаясь различить знакомые созвездия среди разбегающейся и расплывающейся мешанины точек. А когда, наконец, звезды обрели свое правильное расположение, и Глеб посчитал это признаком своей полной трезвости, он, отвалившись от столба, целеустремленно направился к главному корпусу. За время наблюдения звездной карусели ему в голову пришла гениальная, как ему тогда казалось мысль, как неопровержимо доказать упрямцу Лингстрему, что тот не прав. А что есть лучшее доказательство? Эксперимент!

В здание, где проходили испытания, у него был полный допуск, и охранник даже не попросил его предъявить пропуск, только лениво и чисто автоматически проверил, не аннулирован ли его доступ в центр, по компьютеру. И тогда Глебу повезло в первый раз. Потом что если бы у него попросили этот пропуск, то ему пришлось бы, по крайней мере, остановиться, а стоять прямо он все еще не мог. А вот идти в одном направлении был вполне в состоянии. На автопилоте, (он так никогда и не вспомнил, как добрался до главного испытательного стенда) он пробрался в кабину машины времени, расположенную между двумя гигантскими магнитами, и набрав дату 60 000 лет до нашей эры, нажал на старт, и отключился.

Пришел в себя Глеб буквально тут же, оттого что ему что-то страшно неудобно упиралось в бок. Он пошарил под собой рукой и обнаружил в кармане пиджака, заныканную им последнюю бутылку коньяка. И подумав. – “Пьян то пьян, а старых рефлексов не потерял”, – и свободной рукой открыл кабину.

Вокруг был лес. На поляне стоял корпус “Хронос – 3000” с обрезанными как лезвием проводами контрольной аппаратуры. Два огромных магнита, как два постамента для памятника возвышались по бокам. Все сооружение было чуть наклонено, левый магнит просел, зарывшись в мягкий грунт сантиметров на двадцать. Глеб сделал несколько шагов в сторону леса, и громко икнув, постарался свинтить пробку с коньячной бутылки. Она не поддавалась и, порывшись в карманах, Глеб достал перочинный ножик, и с его помощью уже благополучно открыл бутылку. Самое удивительное, что если бы не эта бутылка, то он, скорее всего, быстро протрезвел бы, и отказался от своей затеи. Но теперь у него на уме была только твердая устремленность, любой ценой, добыть доказательство своей правоты.

Дальнейшее он помнил смутно. Кажется, каким-то чудом ему все же удалось набрести в лесу на стоянку неандертальцев. Если учесть, что он понятия не имел, ни о каких исторических сведениях говоривших о хоть малейшей возможности нахождения их стоянок в этом районе, хотя бы намеков на то, что тут когда-либо обитали предки человека, то ему повезло в этой истории во второй раз. Мало того, он как раз допивал бутылку и теперь уже довольно тяжело мог передвигаться, тогда он просто сел на землю около дерева и мутным взглядом бессмысленно глазел на какую-то кутерьму у костра в центре поляны. Скрытый кустами он был достаточно хорошо замаскирован, но об этом в эту минуту Глеб думал меньше всего. Огромные волосатые люди, в плохо выделанных шкурах, с сучковатыми дубинами, и каменными скребками, шумно выражали недовольство в отношении одного из своих соплеменников. И если бы не их внешний вид, то можно было бы сравнить их поведение с мелкой разборкой уличной банды с чужаком. Один, что был чуть повыше остальных, грубо толкал другую образину, мало чем от него отличавшуюся. Первый, с длинными черными волосами спадавшими на плечи, наклонив голову, что-то грозно выкрикивал в адрес второго. По крайней мере, все так всплыло у Глеба в памяти на следующий день. Потом, тот здоровяк, замахнулся на него палкой с каменным наконечником, и он побежал. И побежал как раз на Глеба. Глеб непонимающе наклонил голову, еще раз икнул, и попытался встать. Но это ему не удалось, и он встретил набегающего на себя громилу в позе лотоса, пытаясь распутать замысловато свившиеся ноги так предательски отказавшиеся ему подчинятся. Неандерталец оскалился, одной рукой подхватил его, и как мешок с отрубями понес, продираясь сквозь кусты, все еще быстрыми шагами удаляясь от стойбища. За ним уже никто не гнался. Некоторое время казалось, что его петляния были бессмысленны, но затем Глеб стал смутно узнавать места. Неандерталец шел по его следам. Сделав для себя это открытие Глеб окончательно отключился.

Когда он очнулся во второй раз за день и открыл глаза, окружающий мир предстал перед ним в перевернутом виде, к тому же очень мокром. Прошел дождь, и с листьев, на него, прислоненного головой вниз к стволу дерева, еще капали здоровые холодные капли. Трезвим совсем, он себя еще не ощущал, и момент похмелья еще не наступил, однако он вполне мог отдавать себе отчет в своих действиях. И смутно припомнив все случившееся накануне, он только сейчас ужаснулся тому, что сотворил. Вся невероятность ситуации только-только просочились в его сознание, и заставили его в страхе заползти обратно в пьяный угар. Но спиртные пары улетучились, и прямо перед ним выросла здоровая тень огромного волосатого монстра. С выпуклой грудью, низким лбом, черными космами, спадающими по лицу, и огромными узловатыми руками, спускавшимися вдоль торса. Он что-то проворчал и одной рукой, грубо перевернул его, ухватившись за одну ногу. Глеб упал, и все еще вытаращено глядя на чудовище перед собой, поджав ноги, свернулся в позу эмбриона. Тот оскалил клыки и, толкнув его кулаком, отошел в сторону. Глеб, следя за ним, тут же увидел и махину Хроноса. Оказывается, эта обезьяна притащила его прямо к машине времени. Лихо. Остается только успеть забраться в кабину и как можно быстрее убраться отсюда. Он сделал осторожное движение ползком в сторону аппарата, не спуская глаз с неандертальца. Тот, в позе Роденовского мыслителя, сидел перед магнитными постаментами, и видимо над чем-то усиленно размышлял. Глеб очень осторожно начал подбираться к капсуле управления. И как только ему же стало казаться, что он почти уже в ней, неожиданно для себя, вдруг, оказался в воздухе, и как котенок был отброшен на старое место у дерева, метрах в пяти от Хроноса, а это животное опять вернулось в свое первоначальное положение. Второй попытки он делать не стал, его реакция не могла сравниться с реакцией этого, выросшего на охоте на диких зверей, предка. Оставалось безропотно ждать своей участи.

Глеб порылся в карманах, но не обнаружил ничего, что бы могло ему хоть как-то помочь. Только устало вынул нащупанную в кармане зажигалку, и автоматически щелкнул ей, гариллообразное существо в одно мгновение оказалось рядом, и своими дикими глазами уставилось на маленький огонек. А когда Глеб его погасил, заревело так, что волосы, наверное, встали дыбом на всем теле, а уши заложило, как при взлете стратегического бомбардировщика. К тому же этот доисторический индивид, явно никогда не чистил зубы, и скромный перегар Глеба не мог даже самой крохотной толикой соперничать с тем первобытным зловонием, что исходило из его пасти. Пришлось зажечь огонек снова, и тот мгновенно замолчал. Зато через секунду взял Глеба за шкирку, как это делают с котятами, и чуть не задушив при этом, перетащил на центр поляны. И тут же, другой рукой, подобрав пару сучьев, кинул перед ним, теперь распластавшимся на траве и надсадно кашлявшем. И опять грозно рявкнул в его сторону, показал на его руки с зажигалкой и на сучья. Однако соображала эта обезьяна быстро.

Когда на поляне горел костер, неандерталец заметно повеселел, и уже больше не прикасался к Глебу за весь вечер ни разу, только рывками обегал поляну пору раз, и натащил груду коры и веток, да пару здоровенных стволов сухостоя, заваленных им на опушке леса. И тут, Глебу опять в голову пришла его старая идея, он никак не мог отделаться от мысли, что она не так уж и нереальна теперь. Действия этой обезьяны были вполне осмысленны, и если суметь найти “общий язык”, то и вся эта чудовищно глупая его затея, сможет выгореть…

Через две недели Грызл, как он себя называл, уже мог объясняться с Глебом вполне нормально в пределах понятий о, пищи, сне, воды, еды, и прочих примитивных жизненных формул. Он довольно легко учил язык, и даже сумел рассказать при помощи, в основном, жестов, что жить теперь будет здесь, так как вождь прайда, пообещал его (то есть его собственную) печень, своей любимой третьей жене. А Грызл своей печенью делиться ни с кем не хотел, потому они и поссорились в тот день. А так как тут есть огонь, то и жить тут можно.

Логика у Грызла была непробиваемая. Ясная, четкая, без сомнений и вопросов. Рядом был ручей, значит, была вода, у Глеба был огонь, и это было хорошо, он останется тут, а если не будет хватать пищи, то съест и Глеба, так как он тоже какое никакое, а мясо… — Нечто подобное он заявил еще через месяц.

О времени, Глеб не беспокоился, вернуться он мог когда угодно в то же самое мгновение, из которого отправился сюда. Но возвращаться было пока рано, Грызл должен был хоть на самом примитивном уровне выучить язык, тогда, по крайней мере, его можно будет вывести с территории центра, а до этого побрить помыть и одеть.

Пищу обеспечивал Грызл, в основном это были молодые косули, которых Грызл с легкостью убивал в лесу. Правда, их кулинарные пристрастия сильно отличались. Грызл любил чуть поджаренное мясо, то есть, то, которое нагрелось на огне, а Глеб же, не мог есть мясо, пока то хотя бы чуть не дойдет до состояния бифштекса с кровью. Это были единственные их разногласия до тех пор, пока не стали начинаться первые заморозки. Летний костюм, превратившийся в потрепанную тряпку, уже не был способен сохранять тепло, и Глеба спасал только огонь. И тогда Грызл заговорил о том, что надо уходить южнее к утесам, где можно будет найти пещеру, чтобы перезимовать. И только тогда Глеб понял, что время наступило. Неандерталец говорил уже достаточно складно и гладко, и не так примитивно выражал свои мысли, как можно было бы ожидать от доисторического существа, к тому же уходить “к утесам” Глеб совсем не хотел. А Грызла можно будет выдать и за иностранца.

л меньше всего. Огромные волосатые люди, в плохо выделанных шкурах, с сучковатыми дубинами, и каменными скребками, шумно выражали недовольство в отношении одного из своих соплеменников. И если бы не их внешний вид, то можно было бы сравнить их поведение с мелкой разборкой уличной банды с чужаком. Один, что был чуть повыше остальных, грубо толкал другую образину, мало чем от него отличавшуюся. Первый, с длинными черными волосами спадавшими на плечи, наклонив голову, что-то грозно выкрикивал в адрес второго. По крайней мере, все так всплыло у Глеба в памяти на следующий день. Потом, тот здоровяк, замахнулся на него палкой с каменным наконечником, и он подбежал. И побежал как раз на Глеба. Глеб непонимающе наклонил голову, еще раз икнул, и попытался встать. Но это ему не удалось, и он встретил набегающего на себя громилу в позе лотоса, пытаясь распутать замысловато свившиеся ноги, вдруг, предательски, отказавшиеся ему подчинятся. Неандерталец оскалился, одной рукой подхватил его, и как мешок с отрубями понес, продираясь сквозь кусты, все еще быстрыми шагами удаляясь от стойбища. За ним уже никто не гнался.
 Некоторое время казалось, что его петляния были бессмысленны, но затем Глеб стал смутно узнавать места. Неандерталец шел по его следам. И сделав напоследок, для себя такие открытия, Глеб окончательно отключился.

 Когда он очнулся во второй раз за день и открыл глаза, окружающий мир предстал перед ним в перевернутом виде, к тому же очень мокром. Прошел дождь, и с листьев, на него, прислоненного головой вниз к стволу дерева, еще капали здоровые холодные капли. Трезвим совсем, он себя еще не ощущал, и момент похмелья еще не наступил, однако он вполне мог отдавать себе отчет в своих действиях. И смутно припомнив все случившееся накануне, он только сейчас ужаснулся тому, что сотворил. Вся невероятность ситуации только-только просочились в его сознание, и заставили его в страхе заползти обратно в пьяный угар. Но угара уже не было, и прямо перед ним выросла здоровая тень огромного волосатого монстра. С выпуклой грудью, низким лбом, черными космами, спадающими по лицу, и огромными узловатыми руками, спускавшимися вдоль торса. Он что-то проворчал и одной рукой, грубо перевернул его, ухватившись за одну ногу. Глеб упал, и все еще вытаращено глядя на чудовище перед собой, поджав ноги, свернулся в позу эмбриона. Тот оскалил клыки и, толкнув его кулаком, отошел в сторону. Глеб, следя за ним, тут же увидел и махину Хроноса. Оказывается, эта обезьяна притащила его, по его же следам, прямо к машине времени. Лихо. Остается только успеть забраться в кабину и как можно быстрее убраться отсюда.
 Он сделал осторожное движение ползком в сторону аппарата, не спуская глаз с неандертальца. Тот, в позе Роденовского мыслителя, сидел перед магнитными постаментами, и видимо над чем-то усиленно размышлял. Глеб очень осторожно начал подбираться к капсуле управления. И как только ему же стало казаться, что он почти уже в ней, неожиданно для себя, вдруг, оказался в воздухе, и как котенок был отброшен на старое место у дерева, метрах в пяти от Хроноса, а это животное опять вернулось в свое первоначальное положение.
 Второй попытки он делать не стал, его реакция не могла сравниться с реакцией этого, выросшего на охоте на диких зверей, предка. Оставалось безропотно ждать своей участи.

 Глеб порылся в карманах, но не обнаружил ничего, что бы могло ему хоть как-то помочь. Только устало вынул нащупанную в кармане зажигалку, и автоматически щелкнул ей, гориллообразное существо в одно мгновение оказалось рядом, и своими дикими глазами уставилось на маленький огонек. А когда Глеб его погасил, заревело так, что волосы, наверное, встали дыбом на всем теле, а уши заложило, как при взлете стратегического бомбардировщика. К тому же этот доисторический индивид, явно никогда не чистил зубы, и скромный перегар Глеба не мог даже самой крохотной толикой соперничать с тем первобытным зловонием, что исходило из его пасти. Пришлось зажечь огонек снова, и тот мгновенно замолчал. Зато через секунду взял Глеба за шкирку, как это делают с котятами, и чуть не задушив его, перетащил на центр поляны. И тут же, другой рукой, подобрав пару сучьев, кинул перед ним, теперь распластавшимся на траве и надсадно кашлявшем. И опять грозно рявкнул в его сторону, показал на его руки с зажигалкой и на сучья. Однако соображала эта обезьяна быстро.

 Когда на поляне горел костер, неандерталец заметно повеселел, и уже больше не прикасался к Глебу за весь вечер ни разу, только рывками обегал поляну пору раз, и натащил груду коры и веток, да пару здоровенных стволов сухостоя, заваленных им на опушке леса.
 И тут, Глебу опять в голову пришла его старая идея, он никак не мог отделаться от мысли, что она не так уж и нереальна теперь. Действия этой обезьяны были вполне осмысленны, и если суметь найти “общий язык”, то и вся эта чудовищно глупая его затея, сможет выгореть…

 Через две недели Грызл, как он себя называл, уже мог объясняться с Глебом вполне нормально в пределах понятий о, пищи, сне, воды, еды, и прочих примитивных жизненных формул. Он довольно легко учил язык, и даже сумел рассказать при помощи, в основном, жестов, что жить теперь будет здесь, так как вождь прайда, пообещал его (то есть его собственную) печень, своей любимой третьей жене. А Грызл своей печенью делиться ни с кем не хотел, потому они и поссорились в тот день. А так как тут есть огонь, то и жить тут можно.

 Логика у Грызла была непробиваемая. Ясная, четкая, без сомнений и вопросов. Рядом был ручей, значит, была вода, у Глеба был огонь, и это было хорошо, он останется тут, а если не будет хватать пищи, то съест и Глеба, так как он тоже какое никакое, а мясо… - Нечто подобное он заявил еще через месяц.

 О времени, Глеб не беспокоился, вернуться он мог когда угодно в то же самое мгновение, из которого отправился сюда. Но возвращаться было пока рано, Грызл должен был хоть на самом примитивном уровне выучить язык, тогда, по крайней мере, его можно будет вывести с территории центра, а до этого побрить помыть и одеть.
 Пищу обеспечивал Грызл, в основном это были молодые косули, которых Грызл с легкостью убивал в лесу. Правда, их кулинарные пристрастия сильно отличались. Грызл любил чуть поджаренное мясо, то есть, то, которое нагрелось на огне, а Глеб же, не мог есть мясо, пока то хотя бы чуть не дойдет до состояния бифштекса с кровью. Это были единственные их разногласия до тех пор, пока не стали начинаться первые заморозки.
 Летний костюм, превратившийся в потрепанную тряпку, уже не был способен сохранять тепло, и Глеба спасал только огонь. И тогда Грызл заговорил о том, что надо уходить южнее к утесам, где можно будет найти пещеру, чтобы перезимовать. И только тогда Глеб понял, что время наступило. Неандерталец говорил уже достаточно складно и гладко, и не так примитивно выражал свои мысли, как можно было бы ожидать от доисторического существа, к тому же уходить “к утесам” Глеб совсем не хотел. А Грызла можно будет выдать и за иностранца…