Всё путем!

(Расскказ из цикла «В созвездии Сириуса»)
Парафраз на тему повести Р.Чентемирова «Открытка»/из цикла "Архипелаг Общаг"/www.proza.ru

 

Чему бывать – того, как говорится, не миновать.

Стою я как-то поздно вечером в своей общаге в конце коридора, курю.
Вот так просто стою и курю. Думаю, созерцаю.
Посмотрел я в окно - на небе ни облачка. Стоит ясная звездная зимняя ночь и звезды ярко так светят. Одна даже как буд-то мне мигает – это моя любимая звезда, «созвездие Сириуса» называется. У меня в школе по астрономии пятерка была. У меня и было то пятерок, что по астрономии, да по пению, - слух, говорили, у меня хороший. А в остальном все колы да тройки были.
Учитель по астрономии, Александр Фадеич, очень интеллигентный был человек. – Ты, говорит, Сенечка - мальчик способный, сбегай после урока, принеси чекушечку.
Сбегаю, принесу. А он: – Постой не торопись, посиди рядом. Не могу я так вот просто один, без интеллигентного общества. Нальет себе - выпьет, снова нальет. И вдруг как запоет! Голос у него хороший был, он же у нас по совместительству музыку с пением преподавал.
А то вдруг прервет пение и меня так неожиданно спрашивает:
- Сенечка, скажи мне вот честно и искренне - ты в коммунизм веришь?
- А как-же, ..Сандр Фадеич, честно и по-пионерски отвечаю я ему - конечно верю! – Я завсегда во все хорошее верю. Тут он как зальется слезами и ну меня по головке гладить. Чудной такой – то поет, то плачет, то смеется...
Очень интеллигентный был Александр Фадеевич, начитанный.

Я отвлекаюсь от моих воспоминаний и замечаю в конце коридора непонятное движение.
В полумраке коридора беззвучно как маятник движутся две мужские фигуры.
Один, который поменьше, шустро так - то к одной, то к другой двери приблизится. Наклонится, хвать что-то быстро и дальше к другой двери бежит. А другой – высокий такой, как-то особняком  по пологой траектории держится – вроде как на стрёме стоит.
- «Воруют...» – думаю.
Хотя, что у нас в коридорах воровать-то – окромя половых тряпок да старых кирзовых сапог - ничего и нет.
Один из двоих, тот что поменьше, приближается ко мне и я узнаю знакомого алкаша.
- А, папаша, привет! – бросает он мне на ходу. Чудной он какой-то, все путает – то «папашей» меня величает, то
«пацаном». «Папашей» - это видать из-за моей бороды. Ну хорошо хоть, слава богу, что не «козлом» зовет.
- Здравствуйте, ребята, – на всякий случай отвечаю я - ищите чего, ребята?
- Да сапоги ищем. Понимаешь – шепелявит он беззубым ртом - скорую помощь вызвали, а она все не едет, значит надо бежать на улицу встречать, а на ноги одеть нечего. Вот перепробовали все соседские сапоги – ни один не подходит.
Ого! – себе думаю, это ж когда такое было, что бы «бичи» скорую помощь вызывали.
- А что, случилось ли чего, - кому-то плохо стало?
- Да, понимаешь, Тамарка померла, значит надо звать санитаров. Мы уже раз вызывали, да те все не едут. – говорит он, а сам так странно на своего кореша косится. А у того тоже странный вид: в лице ни кровинки, руки трясутся, а сам глаза в сторону отводит.

Тамарка померла, ух ты, это ж надо! Я завсегда в трудную минуту с другим человеком одной рубашкой на двоих поделиться готов, а ради такого случая мне и кирзовых сапог не жалко.
- На, возьми мои, - предлагаю я ему чистосердечно. Снимаю с себя сапоги и отдаю ему. Они ему в самый раз.
Они уходят, а я остаюсь в одних носках  наедине со своими мыслями.

Тамарка была в поселке самая красивая девка. Статная, гордый взгляд, высокая грудь, а фигура – будь здоров!
Много парней и мужиков вокруг нее увивалось, да завелись у нас в поселке лётчики-налётчики – военные-строители – аэродром строить. Ну какая же девка против униформы да против начищенных сапог с бляхой на ремне устоит! Тут нашим поселковым женихам в один раз и конец настал. Всех красивых девок поразбирали залетные офицеры. Поселковым же парням – один второй сорт остался. А те, кому и этого не досталось - подались с горя в алкаши.

Сначала Тамарка замужем за офицером-замполитом была. Сына ему родила. Замполит во всей дивизии самым ярким тамадой был. Веселый такой, заводной, ни одной пьянки, ни одной бабы не пропустит. Не мужик – орел! Ну, известной дело, - «пол-литрук». Жалко, по весне на рыбалке по пьянке утонул. Но Тамарка не растерялась – женила на себе сержанта срочной службы и ему дочку родила. А он не будь дураком – как только ему дембель стукнул, ничего кроме вещьмешка не взял и ту-ту - не нужно мне ваших подарков, ищи-свищи ветра в поле.
Потом жила Тамарка с вохровцем. И ему дочку родила. Замерз вохровец зимней ночью. На боевом посту!
Потом уже жила Тамарка со всеми подряд, а особенно с бичами-алкашами. Это оно и понятно – с ними всегда проще утешенье найти. Странные люди, как оно и в старину считалось, живут  ближе к Богу.
Детей тамаркиных районный детский дом усыновил-удочерил. И теперь, когда из района через наш поселок проезжает какой-нибудь автобус с детьми, местный народ говорит ему вслед: « - Смотри, вон тамаркины дети поехали». А у самой Тамарки портрет изрядно поистерся, да и фигура уже - не останкинская башня, а скорее крейсер «Аврора». Ни за что не скажешь, что это она и есть та самая Тамарка! (Ну, вроде как дочка любимого Леонида Ильича.) Так и остались у меня в памяти как-бы две Тамарки – одна теперешняя, уже, слава богу, покойница; и та другая – 18-ти летняя: вечно свежая, спелая и нетронутая красавица-Тамарка, в которую я на всю оставшуюся жизнь остался тайно и по-юношески влюблен.

Наконец-то возвращаются два друга-алкаша, за ними входят два здоровенных санитара с носилками.
- Ну, где тут покойница? – к Федьке – веди-показывай!
Чудится мне что-ли, но лицо санитара мне как-будто знакомо. Да и второй санитар на нашего участкового сержанта смахивает. Уж не родственник-ли? Смотрю – а у них обоих из-под белых халатов брюки-галифе и сапоги форменные милицейские как-будто виднеются..
- Скажите, - говорю – а вы, случайно не это – э...?
В это момент сосед-алкаш толкает меня в бок. Старший, что на сержанта похож, говорит насупленно:
– Ну, ты, давай – по делу! Некогда нам тут!
Мне сказать по делу нечего и я смущенно замолкаю. Санитары заводят Федьку в тамаркину комнату. Мы остаемся с соседом-алкашем вдвоем.
 - Слышь, говорю я, а похож-то как на участкового. Может – это его брат?
 - Так это же он сам и есть, а второй – это ефрейтор, ты что – не узнал? Они же во вторую смену. Днем они по участку ходят, нас ловят. А в вечернюю смену санитарами подрабатывают.
 - Так как же это...?
 - А просто. Днем они людей в кутузку везут, а вечером обратным ходом - кого в больницу, кого в дурдом, кого в вытрезвитель, а кого прямым ходом в морг - на кладбище. Семьи у них многодетные, вот им их кормить и надо - завершает свою мысль алкаш.

- А Тамарка-то, - как? Как это случилось? – несмело подступаю я к страшной теме.

- Ты понимаешь, - шепелявит дальше алкаш-сосед - сообразили мы с Федькой на двоих Тамарку замуж выдавать. Только вот еще не решили – кто же женихом будет. Но ничего, Тамарка на обоих соглашается. Ей, видать,  все равно – кто из нас двоих сначала женихом, а кто потом - свидетелем будет; оба, значит, подходим.
     Водку мы с Федей раздобыли. Закуски, естественно - никакой. Да и на кой нам закуска. А Тамарка вдруг давай упираться – не пойду замуж без закуски, и все. Баба она не слабая, задаром не возьмешь. Делать нечего – оставили мы Тамарку с водкой, а сами отправились с Федькой закуску добывать. Дело это нелегкое да и не скорое. Но ничего, нашли, приносим. Заходим к Тамарке, глядь - а она уже готовая, лежит на койке без звука и бутылка пустая рядом. Видать водку нашу, лярва, в одиночку и вылакала. При виде такой картины нервы у нас, понятно, взыграли. Федя, не долго думая, хвать табуретку да как хряснет ею Тамарку по башке!
Эта лахудра даже и не пошевельнулась – наповал! Подползаем мы к ней. А она уже совсем готовая – морда вся синяя, глаз один совсем закатился, язык вывалился, и не дышит уже. И что интересно – ни капли крови кругом. Федька стоит весь и трясется со страху. А я так смекаю - Дело ясное, надо к покойнице санитаров вызывать. Пусть диагноз напишут – «умерла от апоплексического удара», а потом уже сами решают – есть тут Федькина вина или нет. Может дело и без ментов обойдется, прямым ходом – и на кладбище. Крови нет, значит и убийства нет. Умерла – так умерла. Чего на свадьбе не случается!

В этом месте рассказ овдовевшего молодожена-свидетеля прерывает внезапный шум в тамаркиной комнате. Там слышна короткая возня, потом что-то падает с глухим стуком на пол, кто-то крепко поминает «..мать».
Дверь тамаркиной комнаты распахивается. На пороге появляются два санитара, несущие тяжелые носилки. На носилках лежит... Федя. Санитары опускают носилки на пол рядом с нами и начинают вытирать руки о полы халатов.
– Вот черт! Обрыгалась вся! – оборачиваясь к нам – Чтоб нас сюда больше не вызывали! Ясно?!
За стеной слышится хорошо знакомый сиплый тамаркин голос: «- В жи-изни ра-аз быва-а-ет ва-асемнадцать лет!»
Я смотрю на соседа-алкаша, он круглыми глазами смотрит на санитаров и, хватая ртом воздух, перекрестившись, произносит: - Ангелы вы небесные! Воскресили!
Санитары-милиционеры, они же ангелы небесные, молча стаскивают Федю с носилок на пол, складывают носилки, разворачиваются через левое плечо и не прощаясь уходят. Мы бросаемся к Феде и начинаем его трясти за плечи. Федя, как бы возвращаясь с того света, медленно приходит в себя, и обведя нас мутным взором еле выдавливает: «- Живая!».
Я проглатываю ком в горле.
.  .  .  .  .  .  .
Первым приходит в себя сосед. – Это дело полагается обмыть! – глаза его уже привычно блестят и он радостно потирает руки. Потом поворачивается ко мне и пронзает меня вопросительным взглядом.
 - Ребята, - говорю я неуверенно, - я человек семейный...
 - Так уж и нету? – ехидно меряет он меня взглядом. К нему присоединяется Федя и они сверлят меня уже в четыре глаза.  – У семейного всегда в трусах заначка-троячка – поддевает он меня.
– Ребята, честно... мне жена на покупку валенок для дочки дала...- пытаюсь объяснить я уже почти умоляющим тоном, но не срабатывает.
 - Так ты же русский-православный человек! - Или нет? – в упор уже сверлит меня Федя.
Да, это так. Я, хотя как бы и православный, но как бы и не совсем русский. Кому знать – сколько во мне всяких кровей намешано. Но главное не это. Я не могу бросить человека в беде, я не могу отказать людям в трудной ситуации. Если надо закрыть амбразуру, так это – я. Если надо вкалывать на аврале в две смены, без зарплаты и выходных, так это тоже – я. Но мне стыдно признаться, что я – не русский. И я вытаскиваю из кармана штанов единственную мятую бумажку.

*  *  *  *  *
- Ну что, купил? – спрашивает меня утром жена.
Я, превозмогая головную боль, пытаюсь вспомнить – что же я такое в наше бездефицитное и безтоварное время должен был купить...
- Ты что, забыл что-ли - продолжает жена уже упавшим голосом. Она видимо уже обо всем догадывается – ты уже две недели как обещал дочке сапожки зимние купить, ей же совсем ходить не в чем. Она же у нас никак из больницы не выходит, а деньги у нас еще в запрошлом месяце кончились!
- Ты понимаешь, людям очень надо было – начинаю неуверенно мямлить – и я не мог отказать...

Жена молча опускается на стул и закрывает лицо руками.
- Да, я вот дочке давно еще в подарок книжку купил...- неумело пытаюсь я повернуть разговор в другую сторону.
- Какую книжку? – произносит она глухо, не отрывая рук от лица.
- Красивую книжку..., с картинками... - ...про Австралию...
Я вижу как у нее постепенно начинают трястись плечи и слышу ее сдавленное рыдание...