Яблоки - глава xv - преферанс не глядя на доску

На следующий день, то есть 22 сентября, Бобби все еще не удо­сужился поговорить с Кузьмичом, и никто больше к нему не приставал. Обо всем уже было говорено много раз, каждый знал характер другого. Угар в дни дождей вспоминался, как кошмар. А впереди рисовался Дмит­рию еще больший кошмар, но, может быть, ему одному. Два дня были очень спокойные, если не считать вспышки в столовой. Очень всем нравилось, что уехал Пырсов, а с ним и Витька-худой, и еще кое-кто из “паханов”. Никто, кроме Дмитрия, и не боялся особенно их возвращения. И вообще о результате мало теперь тревожились. Люди очень часто в подобных положениях после всплесков затихают, начинают даже прилежнее работать, и каждый подыскивает себе соображения: дескать, что мне? — я с блатными не ссорился, уеду в любой момент. Ну поду­маешь, пролетел! — зато оздоровился. Пусть у Бобби теперь голова бо­лит обо всем, а моральное преимущество переходит зато ко мне. Дру­гое дело, зимник — человек десять месяцев упирался, все по­ста­вил на карту... “Удивительно умеют люди устраивать вну­трен­ний комфорт. Главное, чтобы внутри ничего не ломалось. Это в кро­ви у людей, по крайней мере, у советского человека: пого­ворить и забыть. Плохо было бы без этого забавного качества. Спа­сение, оказывается, в собственном бессилии”.

Словно и не было разговоров о том, что Сашу нужно отправить. Арнольд и не думал оформлять доверенность.

Благополучно прибыли с охоты Кузьмич с Егоркой — каждый на своем мотоцикле, днем отоспались у себя, а вечером пожа­ловали в гости. Танины все пошли в сарай, ­а наши, как водится, выборочно: остались на сей раз Витя, Лева, Виолетта, а на своих нарах с наслаж­дением вытянулся Арнольд.

Давно замечено, что в казарме, в гетто, в зоне люди часто после тяжелейших оскорблений мирно сотрудничают в ничтожных своих начинаниях, которые для них, впрочем, составляют целый мир. Нечто подобное наблюдалось ­и здесь, при всей непохожести этой полубогем­ной жизни на перечисленные места. Цена угрозы, слова и оскорбления становилась очень маленькой. Например, не могли не дойти до Виолет­ты хоть раз обидные слова Вити, да и в глаза ей приходилось выслу­шивать... А теперь у них составился мирный чинный преферанс. Что касается обкуренной части бригады, ушедшей в сарай, то терпи­мость вообще была им присуща. Бобби, Саша, Алик, Кепка и Миша да­же снисходительно улыбались, уходя, на затею с преферансом. Леха тоже прист­роился бы играть четвертым, но слишком медленной и мелкой была для него игра.

Савельев полагал, что самое время сделать теперь рывок до часу ночи, но, как никто другой, понимал, что “рывок” не может не начаться с большого перекура. Гнать Виктора и Льва в сарай было бы чистым безумием, хотя бы из общих соображений спра­ведли­вости, а Виолетта нужна была для преферанса.

Он подумывал, что хорошо бы и самому не ходить в сарай, а от­даться расслабухе, поваляться на нарах, поболтать с Арнольдом о чем-нибудь, далеком от совхоза. Но поплелся все-таки в сарай. И напрасно! Он стал бы свидетелем интереснейшей сцены, показывающей интеллектуальную мощь его друга. Поистине для Арнольда злополучная шабашка оказалась цепью блестящих подвигов, “звездным часом”. А может быть, и хорошо, что Дмитрий не видел,— расстроился бы. Это была не зависть — худший из пороков за ним не числился, но вошло в привычку другое: всякое интеллектуальное упражнение, пусть даже его собственное, вызывало такую досаду, что впору было топиться. “Вот если бы не болезнь. Если бы не болезнь!..”

В барак скоро прибыли Фима и Сироп, уклонившиеся от труда в своей бригаде каким-то способом. Играть было не с кем, смотреть Сиропу стандартную игру было скучно, пусть даже с бомбами, с тем­ными, с распасами... Была здесь, правда, одна особенность: в преферанс никогда не играют бесплатно, а в данном случае играли в долг, но долги-то были висячие и очень проблематичные. Должны были друг другу кто пятьдесят, кто триста, а у Лехи с Кепкой счет шел на ты­сячи, как мы помним. И все до продажи. А будет ли продажа? Раз так, то можно играть на деньги, но как бы бесплатно. У крупных игроков — Сиропа, Метлы, Лехи, Фимы — были свои запутанные счеты, тоже на тысячи. А игроки вроде наших преферансистов не смущались, если на них висели сотни. И чем хуже были шансы на удачную шабашку, тем спокойнее относились к долгам, их бы и тысячи не устрашили. Такая безответственность очень портит преферанс.

Фима пристроился смотреть с комментариями и помогать Виолетте. Сироп же, очень слабый игрок в шахматы, как и большинство людей “мельницы”, принялся уламывать Кузьмича поиграть с часами. Кузьмич проигрывать очень не любил, тем бо­лее, выглядеть смешным. Егорка как-то рассказывал, что в своем клас­се он не только дальше всех метал гранату и резвее всех бегал, — в какой угодно борьбе не одолел бы его ни один взрослый мужик в совхозе. Он же был и лучший ученик в клас­се. Знал он и шахматы, смотрел с интересом, как играют Юра, Лева, Фима и другие. Но быть смешным, щелкая по часам беспомощно и хва­таясь в растерянности за фигуры, — это было не для него.

И вдруг Арнольд говорит:

— Давайте вслепую с вами сыграю на двух досках. Прощальная гастроль, так сказать.

Это совсем другое дело — Арнольду проиграть не зазорно.

— А ты что, уезжаешь, голубь ты мой сизокрылый?

— Да, слишком уж неотложные дела.

— А-а-а, ну смотри. Смотри, чтоб Пырсов к тебе туды не прие­хал, в Харьков. Как называется писанина эта? Нотация?[36] Вот я нетвер­до ее знаю.

— А ты напиши, Митя. А на другой доске — смотри, она уже го­товая.

Подриз закинул руки за голову, закрыл глаза, и игра началась. Больше тридцати секунд он не задумывался. Игра вслепую при­знана в СССР вредной для здоровья. Трогательная забота эта наво­­дит на мысль, что другие тяжкие профессии на разных про­изводствах все-таки менее вредны, потому что они все еще не за­прещены, а игра вслепую запрещена официально по гуманным соображениям. Нет спору, когда противники сильные и их много, нагрузка на психику сеансера велика. А знаменитые рекордные сеансы — чудеса среди многих других чудес, известных сегодня. Но когда у сеансера всего два-три игрока, при­чем очень слабых, то для него это прогулка и отдых. Следует отме­тить еще, что вслепую вообще не все могут играть и что ошибки мо­гут быть роковыми, а потому нужна внимательность.

Итак, Арнольд пока больше тридцати секунд не думал, а Сироп и Кузьмич подолгу примерялись, даже двигали фигуры по доске. Ар­нольд же в это время слушал шустрого Фиму. Игру в преферанс Арнольд не видел, так как велась она под ним на первом ярусе. Шахматные фигуры уже перешли к активным действиям, а Ар­нольд все еще не раз­громил ни Кузьмича, ни Сиропа.

— Мизер, — объявила Виолетта.

Фима свистнул протяжно, потом заохал. Открыли прикуп, и Вио­летта с победным видом отправила две карты в снос, но карты, тем не менее, не показала. Без блеска, конечно, играли Витя и Лева, уже потому хотя бы, что очень долго выясняли вслух карты Вио­лет­ты. Разы­грали одну взятку, стали препираться, опять составлять план. Нако­нец осталось по четыре карты. Фима торжественно про­возгласил:

— Все! Да он и не ловился.

Витя и Юра продолжали играть, а Виолетта так до конца и не положила карты и с очаровательной наивностью перебросала их все, не получив взяток.

Егорка пожирал ее глазами, клял Сашу в мыслях, подумывал и о том, что она, чего доброго, и Фиме достанется. Та история с Пырсовым тоже не пролила бальзам ему на раны. Пырсов попал в дурацкое положение перед своими бандитами, но мог утешиться тем, что Людку там не застали. Егорка же был во всех отношениях побежденной сто­роной, независимо от того, узнал ли он, что произошло в сторожке. Он мутно и тяжело глядел на игру, не понимая чертова преферанса, потом сказал:

— Пойду, Митрий Кузьмич, в цех. Сегодня ж погрузка в ночь.

— Давай, Егор Иванович! Счас Арнольд меня заломает, и пойдем.

Но Арнольд не торопился делать ход, хоть исход борьбы на обе­их досках был предрешен. Особого напряжения на лице его вы бы не заметили, вопреки мнению о страшной вредности игры вслепую. Если и была опасность для здоровья, то она подстерегала совсем с другой стороны, что мы еще увидим прямо в этой главе.

Он, однако, все не делал ход, и вдруг последовал фейерверк. Вероятно, нашлись бы в Советском Союзе люди, способные проделать то же самое. А кто-то вообще сочтет все это дешевым эффектом.

— Кузьмич! Ладья бьет h7 шах, и там мат в четыре хода. Си­роп! Меняю ферзей, остаюсь с лишней пешкой ­и предлагаю сдаться. Фима! Мизер был ловленый.

— Это ты мне, приятель?

— Ты ведь Фима?

— Я-то Фима, а отвечать ты будешь за свои слова?

— Пятьдесят рублей — хорошая ставка?

— Что-то страшно. Супермены кругом, харьковские супермены. Одного-то я уже научил. Так и быть, давай по четвертному.

— Хорошо. А есть у тебя двадцать пять рублей?

— С того же и другой профессор начинал. Получишь, не в церкви.

— Нет, Фима, ты сперва покажи.

— Сейчас принесу. Конечно, можно было бы и у Сиропчика занять.

— Денег нет, — отрезал Сироп и приготовился следить за разви­тием событий.

Остались и Кузьмич с Егоркой ждать развязки. Хитрый Фима пошел к себе, на картах снова проверил и убедился, как он по­ла­гал, в своей правоте, но денег так и не взял. Арнольд, понятно, был неу­молим. Можно было бы на этом и разойтись, если бы жа­дность и само­любие не заявили о себе: Фима отправился в сарай и принес скоро необходимые двадцать пять рублей.

Арнольд сказал: “Раскладывай!” и спустился вниз. Когда уточ­нили, что именно так и лежало, Арнольд оставил по четыре карты, но не совсем те, что случились в игре. Ход был от Вити в этом по­ло­же­нии, и у него были восьмерка пик, крестовые восьмерка и де­сят­ка и семерка бубей. Виолетта сбрасывала ему на две трефы соответственно семерку и девятку, а Лев тем временем успевал избавиться от двух крупных бубен.

— Это не для среднего ума, — сказал чуть взволнованный Фима, — прыгать ты потом будешь.

— Пожалуйста, давай в лоб. Раскладывай.

Начали. Опять Подриз брал карту и ходил от Вити — ход в на­чальном положении тоже был его. Фима, поразмышляв, кидал карту от Виолетты, и тут же Подриз отвечал от Левы. Или ходил от Левы и Вити, оставляя за Фимой последнее слово. Скоро к тому же и свелось. Фима потребовал снова разложить и стал защищаться иначе — Арнольд еще раньше всучил ему взятку. В конце концов Фима, красный и уби­тый, отдал свои двадцать пять рублей. Витя и Лева препирались, так и не поняв, где ­ошиблись.

Кузьмич, вобравший уже немало жаргона от странной бригады, сказал восхищенно:

— Видал, Иван Егорович, как у некоторых чебурек работает? Это же какую голову надо иметь, чтобы об шахматах думать, а об кар­тах краем уха слушать и все размотать. А зачем ты, мил человек, на шабашку сюды приехал? Вышивал бы себе в городе.

— Не везло мне, Кузьмич, в городе.

— А здесь повезло ему, Митрий Кузьмич, — ядовито сказал Егорка. — Люди дюже простые. А я думаю, что опять не повезет. Скоро друзья его с продажи приедут — директор казал, последний год шпану эту берем, — они и в Харьков дорожку найдут!

— Чего ты прилип до человека, Егор? Пошли отправку готовить...

В сарае было оживленно, как обычно. Отдельные штабели с крас­ными яблоками охраняли чуть ли не специально приставленные часо­вые. Штабели отбраковки и последней антоновки все росли, поглощая пространство сарая. Уже стояли под погрузкой целых три секции, ожидали еще пять или семь. Совхоз выполнял и перевыполнял задания горячо любимой столицы.

— Ну что, хлопцы, грузить пойдете в ночь?

Нельзя сказать, что бригада совсем не знала погрузочных ра­бот. В конце концов, вывозка из сада — тоже погрузка и разгрузка. Испробовал их Кузьмич однажды и на настоящей погрузке, но отка­зался от их услуг. Повторялась история на сборе: важен был не ре­зультат, а общее впечатление, ящики должны летать — тогда многое прощается, а то, что пострадают яблоки, оказывается, и не самое главное вовсе. Если ты ставишь ящик с натугой, помогаешь животом, карабкаешься — ты в глазах Кузьмича уже не работник. Что-то в этом было, конечно. Чтобы ящик легко стал на место, нужен запас сил, а легкое сотрясение не так уж страшно. Но иногда при удалой и срочной погрузке оно было не таким безобидным, как казалось. Дальше больше — лихие грузчики с ящиками не церемонятся, но это не беда. Не потому ли вся тара разбита, а ее содержимое внушает ужас потребителю? Да разве одни только яблоки? Это капля в безбреж­ном океане странной жизни...

Предложение очень заинтересовало, а еще больше напугало. Серьезные предстояли испытания, и неспроста было предложение Кузь­мича — уклониться от него все равно не удастся. Часть гуцулов, блатных, азербайджанцев тарится, есть и уехавшие, а ударную погруз­ку так же нельзя отменить, как движение солнца по небосводу, и в столовой нужны люди.

— Девчата тогда ваши на кухню пусть на сутки идут, а после и отоспятся.

Кузьмич все свои оргидеи, замечания, указания часто ронял между прочим и на ходу, но тем тверже они были, чем небрежнее давались. Он еще с первой встречи казался Дмитрию страшным, под стать директору своему. Правда, говорили, что директора и Кузьмич побаивался. Опять стала рисоваться вдруг антиутопия, а потом полезла в голову абсолютно дурацкая мысль, навеянная сообщением Бобби и Кузьмичевой охотой.

Он все глядел вслед удаляющемуся Кузьмичу. Затем подошел к Бобби, хотел что-то спросить, но не решился. И когда Кузьмич с Егоркой затерялись уже на том краю сарая-гиганта, он так и не за­дал свой вопрос...

— Лично я, — заявил Миша, — погрузки не боюсь. Не такие ша­башки прошел.

— А чего ее бояться? — согласился Бобби, обладатель красивой мускулатуры и хорошего роста.

— Я видел тут мужичка, маленького и тощего, а ящики у него ле­тали, — заметил Алик.

“Хорошо, что Левы нет, мог бы скандал сейчас выйти на пустом месте”.

— Я одного не догоняю, — заявил Кепка. — Сколько мы должны за ночь сделать? Та мы все позагибаемся. Тут машину нагрузишь в саду — и жопа мокрая.

— Бобби, давай я здесь буду нагружать, — сказал робко Леха.

— Во устрица, он здесь будет. Та счас Витя услышит, пасть рас­кроет. Шо ты смотришь на меня, как баран? Боишься, что пуп развя­жется? У-у! — Кепка нацелил на Леху вилку из указательного и среднего пальца — не новый, надо сказать, жест.

— Подканчивайте работу, граждане, — заявил Бобби энергично, никого не приводя в восторг и не удивляя своим бодрым тоном. — Не стойти бардачком, как говорят старшины. Заканчиваем каждый свой ящик, убираем и идем в палату. Надо сала поесть перед тяжкими тру­дами. Иду на вагоны, а Леха пусть остается здесь. Если есть еще пары, полюбовно решающие расстановку, пожалуйста. Остальное решит жребий — ничего интереснее предложить не могу.

— Весьма благородно с вашей стороны, Николай Павлович. Я тоже отдаю место в сарае Алику, — сказал Саша с вежливой светской улыб­кой. — Вы довольны мною?

— Та вы ж оба грузчиками были, доходяги, — сразу вспомнил Кепка. — И шли бы себе на вагон.

— Вас, кажется, Василий зовут, — осведомился все в том же духе Саша, — запамятовал, как по батюшке. Вас это не е..., Вася! — гряз­но ругнулся он и аристократически кивнул.

— Да вы отработать должны, пидары, за ваше филонство два ме­сяца.

— Кто это говорит? Не тебя ли, шимпанзе, в первый банный день Саша нашел спящим в блевотине.

— Ну подожди, на продажу приедем. Понял, Бобби? Он меня в бле­вотине, сукно, нашел. Сам, падла, обрыгался и обоссался.

— Замолчи, животное!

“Это ведь только начало. А вон и Кузьмич появился. Господи, ну что за идиотская мысль? Надо к погрузке готовиться”.

Кузьмич прошел мимо, словно и не было разговора о ночной по­грузке. Скоро была закончена уборка рабочего места, и вся незадач­ливая бригада собралась в родном бараке. Дмитрию по жребию достал­ся вагон, Кепке — вагон, Витя тоже угодил на вагон; Арнольда сча­стье не покидало — выпал ему сарай. С Мишей получилось вообще не­обыкновенно: он все откладывал, откладывал, выходил куда-то, пока не разыграли восемь мест. Четыре были решены, как известно, полюбовно, а тринадцатый должен был ездить туда-сюда, присматривать за ящиками и помогать отстающим. Но потом решили вдруг и безоговорочно, что семеро будут на вагоне, потому что у них нет опыта на вагоне и вообще вагон не сахар. Миша автоматически перешел на вагон, хоть и дождался и случайно получил место блуждающего. И, может быть, потому и решили усилить вагон, что блуждающим оказался Миша.

При всем том, что был он жилистый и сильный и не должен был опасаться панически вагона, он заявил энергичный протест сплошь из демагогии. Он помянул и честь, и достоинство, и принципы, и даже мужскую дружбу, призывая к пережеребьевке. Но ему сказали, что ес­ли бы с самого начала было решено, то все равно ему достался бы тот же талон и с ним вагон. Конечно, можно было бы эту тему и глу­бже разработать — мистиков и теоретиков хватило бы, но многие хо­тели видеть Мишу на вагоне, да и отдохнуть надо было.

Дмитрий так и не уснул, стараясь прогнать фантастическую при­липчивую мысль. “Нет, не буду спрашивать у Бобби. Глупо да и под­ступиться невозможно. Это у меня шизофрения развивается вместо тя­желых навязчивостей. Оставить надо этот бред, и антиутопии особенно...”

На успел он задремать, как раздался голос Егорки:

— Кончай дрыхнуть, образованные! Машина ­дожидается.

До чего же тяжело в пол-одиннадцатого идти в ночную погрузку! Тяжелей всего было поднять Алика и Леху, которые как команда сарая должны были заступать немедленно. Арнольд, Коля-служащий, Юра и Лева потянулись к сараю. Пришлось Бобби и Дмитрию помогать на по­грузке.

Уже к концу первой погрузки все устали. Кузьмич не появлялся, а распоряжался Егорка, шофер торопил. Подъехать к штабелю оказалось трудно, поэтому на сорок метров приходилось таскать ящики. Двое в кузове — четверо носят, потом одного оставили в кузове, потом вер­нулись к системе четыре-два. Егорка глядит на все это подозритель­но и зло, и так и кажется, что закричит он сейчас “шнель, шнель!”[37]

Ящик сам по себе вполне подъемный — с тарой тридцать килограмм, идти с ним тоже можно, если правильно захватить. Перед кузовом на­до чуть приподнять. На пятом цикле уже все это в тягость, а ведь каждый должен сделать ходок сорок — это беспросветность! На такую работу надо настроиться, надо сказать самому себе, что это мелочь, пустячное испытание. В самом деле, разве это тяжкая работа, разве это вообще работа по сравнению с трудом каторжника в каменоломне? Но все эти мысли хороши пока не устал, а когда с трудом начинаешь дышать, все это куда-то улетучивается. Правда, случались и неожи­данные послабления, вроде вот такого.

— Четвертый ряд весь не ставь, — объявил шофер, — опасно ночью.

— Ставь нормально, довезешь! Двести ящиков берет машина, две­сти и ставь, — закричал Егорка больше для того, чтоб показать авто­ритет и гонор. — Директор казал...

— Пошел ты со своим директором...— отрезал шофер. — Ты будешь отвечать, когда перевернется или растрясет?

— Еще злее станет ублюдок, — сказал Юра с улыбкой, вынимая ящик из штабеля. — Впрочем, это уже несущественно.

— Да, ты прав, он отравит вам отдых в сарае.

Юра откликнулся на юмор с большим пониманием:

— Считай, Митя, что тебе повезло наконец-то за всю эпопею. Успеха тебе на вагонах!

Бобби в конце несколько раз спрыгивал, подносил ящики и взбирался вновь на кузов поправлять, уплотнять и тому подобное. Лева тоже хорошо управлялся в кузове. Последние ящики прошли на ура, каждый даже норовил сделать лишнюю ходку. Но не успели поставить победную точку, как зловещий сигнал возвестил о появлении новой машины. Оказалось, что грузили они гораздо дольше, чем следовало, и съели весь интервал. Пока трудно маневрировали в загроможденном сарае, Бобби, страшно матерясь, побежал за Лехой и Аликом. Но Дмитрия это уже не касалось: он был уже в кузове, не желая лезть в кабину к хмурому шоферу.

Бобби вскочил на кузов уже на ходу, когда кончились маневры и шофер, не дожидаясь его, стал давить на газ. Пошла первая машина их на станцию — лиха беда начало. В кабине ехали Миша с Сашей, в кузове остальные, то есть, кроме упомянутых, Валек-сантехник, Витя и Кепка. А удалось ли прислать Алика и Леху в сарай, так и оставалось невыясненным. “И не интересно даже узнавать у Бобби. И вчетвером управятся, если подъедет нормально. Все подмывает другое у него разузнать. Но как? А главное — зачем?.. Безумие...” Немило­сердная тряска и необходимость держаться за ящики и самому их при­держивать, чтобы не ползли на тебя, заставили его выбросить глу­пости из ­головы...

В вагоне страшными бывают верхние ряды, под потолком. Уста­навливать же аккуратно полезно все ряды, особенно первый и второй, потому что они служат дальше ступеньками. Если вы становитесь с тяжестью в руках на вторую ступеньку, а под ней слышен треск из-за несовпадения углов, то, согласитесь, не очень приятно. Хороший груз­чик, высокого роста и сильный, может закинуть на восьмой ряд и снизу, но если ступеньки уже стоят, то всем приходится на них лезть. Впрочем, возможны приемы самые разные. Два их вагона были обычные товарные, а не спецвагоны “секции”, с которой они так и не познакомились за всю свою шабашку. Итак, два вагона — две тыся­чи ящиков. С Богом в путь, как говорится.

Усталость пришла, когда перегрузили три машины. Больше угне­тало именно то, что далеко еще до половины. Пока грузили, было жарко, но скоро обнаружилось, что ночи уже холодные. Трудно пере­дать, до какой степени скверно на этой ночной погрузке. Курение в коротком отдыхе между машинами не приносит облегчения. Он вообще мало курил раньше, но шабашка почти всех заставляет курить, как и зона или казарма. Не курили, кажется, из бригады только Витя и Любаша.

Работа в саду отсюда казалась почти что легкой, длинные перекуры и клуб — настоящим блаженством. Самое пикантное, что хо­чется яблочка пожевать. В саду и в сарае редко кто соблазнялся, давно уже все объелись роскошными плодами. А вот сейчас очень бы освежило и подкрепило яблоко, а где его взять? Можно, конечно, и вскрыть пару ящиков, отодрать верхнюю планку, но неловко как-то. Ведь если разобраться, это вовсе и не варварство по сравнению со вселенским масштабом краж на железной дороге. Очень хорошо бы сей­час отведать терпкой антоновки, но то ли лень, то ли черт знает что... Вот если бы Кепка... Все бы это поняли, все бы было так естественно. Кепке очень плохо на погрузке при всей его привычке к лишениям и неудобствам — сил маловато. Саше тоже плохо из-за регулярности работы, в этих условиях ему неловко было бы предложить один из своих дерзких демаршей — не потерпели бы этого. Солоно приходится и Вальку-сантехнику.

Они с Вальком где-то в середине по своим возможностям, мощная же тройка — Витя, Михаил Маркович, Николай Павлович...

Дмитрий курит рядом с Бобби, сидя в проеме дверей и свесив ноги. Рядом никого нет, все пристроились на первом ряду ящиков. Какие только фразы вступительные не вертятся в голове. “Сладкая жизнь у Кузьмича и Егорки. Охота и бухалово, а деньги со всех сто­рон” или “Редкий случай на селе — борода. Вот, оказывается, откуда она”. Нет, фразы все и вычурные, и глупые, и выдают его с головой. “Так уж и выдают? Да Бобби и в голову не зайдет такое. А зачем же мне зашло? Какая отвратительная подозрительность! И она переходит в систематизированный бред. Но ведь подтвердилось уже одно бредо­вое опасение...”

Свет фар возвестил, что короткий отдых окончен, но Саша не хотел просыпаться. Бобби и Миша будить не собираются — третий тип шабашки! “Но ведь это же смешно на четвертой машине. Витя сейчас откажется, а что дальше?” Лучше всех выглядит Бобби — рост и сила, Витя тоже пока в полном порядке. Пусть бы Саша себе спал, но надо его передвинуть по крайней мере. Кепка и Витя стоят возле Саши, и ничего хорошего ждать не приходится. Новые ссоры уже недопустимы — это полное и окончательное крушение, и Бобби это понимает, он тормошит Сашу, а шум мотора довершает дело.

Очень интересно смотреть иногда грузчиков — так отчетливо виден характер. Стоит Кепке пропустить ходку, как Витя словно при­страивается за ним, потом, плюнув, идет все-таки, но очень не хо­чется ему делать подарки. Миша работает резко, с ухватками профессионала, но хитрость очень прозрачна: то уступит Бобби гнездо в верхнем ряду, в которое задвигать ящик — пытка, то начинает новый ряд, не закончив прежний, то быстрыми разбегами стремится создать иллюзию частых ходок. Один Бобби настоящий рыцарь погрузки: надол­го ли его хватит? Не раз он мощной рукой помогал дожать ящик, вы­зывая смущенную улыбку Кепки, Саши, да и других... Пробовали и такой вариант: Бобби один закидывает на седьмой и восьмой ряд с пола, а ему подают.

Вторую половину опять пошли от торца, и она оказалась тяжелее из-за стесненности в центре. Когда начали второй вагон, стало ясно, что закончить его не удастся, — так тяжело далась вторая половина первого. Кепка садился отдыхать теперь посреди погрузки, потом в наглую стал курить во время погруз­ки, но не было ни у кого сил материть его. Саша первым начал бунт, предложив общий шабаш, это была вполне выходка в его духе.

— Вот что, Саша, — придумал вдруг Бобби, — ты садись сейчас, гони на сарай и пришли нам Юру. Это наш последний шанс. А сам от­дохнешь в кабине, ну там еще малость отдохнешь, а потом уж собе­рись и помоги ребятам. А завтра оформим доверенность, и домой по­катишь до продажи. Это придаст тебе сил.

— И я поеду на сарай, — мгновенно отозвался Кепка. — Нехай Коля-служащий, бугай, поупирается.

— Нет, Кепка, там все развалится.

— А оно мне надо загибаться тут? У меня грудь больная. Я па­кую быстрее всех. Так шо, раз Саша твой кент питерский и философа строит, так я за него загибаться тут буду?

— А кто тебе сказал, что ты слабый, Кепка? Ты мне покажи чело­века, которому ты не угрожал здесь. А тебе, Николай Павлович, я скажу, что готов сейчас уехать без доверенности и без яблок.

Вот это уже вызвало бурю, Кепка и Бобби говорили теперь вместе.

— Я, может, и слабый грузчик, но уколоть тебя силы хватит, если кровь не бросишь пить. Подожди, сукно, продавать приедем!

— Слушай, Саша! — шипел Бобби. — Я долго терпел. Довольно уже поблажек было!

Шофер ждал решения и смотрел хмуро, но с интересом.

— Шо оно выпендривается? Каждый день кричит: мне яблоки не нужны. А сам на халяву получит за то, что на курорт съездил.

— Ты хочешь в самом конце все сломать? Да если не будет дове­ренности...

Бобби замолчал, подыскивая и страшную, и реальную угрозу, ловя ртом воздух и сжимая кулаки. Таким его еще никто не видел.

— Ты... ты над кем куражишься? Я что тебе — Егорка? Негодяй!.. Или мало тебе добра сделали?

— Езжай, езжай, Саша, — вступил в разговор Миша без фальшивых нот, что тоже было редкостью.

— Подчиняюсь, Бобби, — улыбнулся Саша, сохраняя, несмотря ни на что свою манеру, и полез в кабину.

Кепка не стал больше приставать. Дмитрий молчал. Несмотря на редкостный по накалу скандал, который сильно должен бить по мозгам, он все не мог отвязаться от безумной своей мысли.

Тем временем прибыла новая машина и стали перегружать вшесте­ром. Кепка нашел силы трудиться кое-как, боясь Бобби, Миши. Пожалуй, и Витя, даже Валек-сантехник были после скандала как спички, несмот­ря на измученность.

“Не дай Бог сейчас сказать, что Юра едва ли приедет, — ду­мал почему-то он, таща для пробы ящик на плече. — Или убьют, или сами умрут от досады. Да, пессимизм дорого стоит”. Прием не увен­чался успехом: нести-то было легче, зато ставить тяжелее, и он вообще чуть не уронил ящик.

С превеликим трудом добили эту машину и тут же увидели фары. Это был ужас, каждый хотел думать, что идет другая машина, случай­ная. Теперь стало ясно, что в сарае при всей немощи опередили их. “Загнали нас. Там ведь Юра могучий. Неужели он не приедет, зараза?”

— Приехал, — закричал Бобби радостно, — слава тебе Господи!

— Ты, Бобби, меня переоцениваешь, не говоря о том, что я устал, — улыбнулся бородатый Юра. — Я привез плохие вести.

— Не надо сообщений, — поднял руку Бобби.

— Это уже что-то среднее между подавлением личности и страу­синой политикой, — заявил сердитый Витя.

— Ох, Витя, до чего же ты, злючка, в печенки въелся. Ладно, Юра, раз уж сказал, излагай, только покороче.

— Начну с мелочи. Арнольд там за сердце раза два хватался. Я думал уже, инфаркт, но потом отпустило, и он дальше грузит, но с трудом. Ну а звено с приездом Саши...

— Он там бастует?..

Казалось, Бобби хватит удар, и впору было ему самому расска­зывать, что жизнь, мол, качели и все подобное. Дмитрий сидел, прива­лившись к ящикам, в тупом оцепенения.

— Нет, он будет грузить. Просто общая немощь: Алик, Леха, Саша, Лева, Арнольд. Вся надежда на Колю-служащего. Это счастье, что подъезжают прямо к штабелю. Еще б одна такая машина, как первая и вторая...

— Так, все ясно. И в чем же новости?

Видя, что разговор вязнет и вспыльчивость не угрожает, Кепка сказал:

— Давай я туда пойду на усиление.

— А почему не я или Митя, или Валек-сантехник? — заинтересо­вался Витя. — Езжай, Митя, — сказал он и улыбнулся.

— Нет, спасибо, мне и здесь хорошо.

— Чего угодно я ожидал, но что Витя тронется умом... — спо­койно отреагировал Бобби. — Так в чем же все-таки новость?

— Кузьмич завтра нас опять в ночную погрузку посылает, — скромно сообщил Юра.

— Never mind. I’m sure it’s not so hard. We are a wonderful team! Remarkable team![38] Кепка! Go away.[39] Только в этой машине поучаствуй, и до свидания. Но если опять насрешь, тебя ждет это! — и он ткнул себя пальцем в горло.

— Та о чем ты, Бобби, глаголишь. Мое слово — железо, бетон.

С прибытием Юры гораздо легче пошла погрузка, и когда эта машина увозила Кепку, вспомнили, что осталось вообще три-четыре машины. Зато и другое стало ясно: в ночь им в жизни не управиться, а растянется дело часов до десяти. Но психологический допинг дей­ствует безотказно — у всех прибавилось сил.

Скоро через весовую пошли машины потоком, это заступили на секции другие грузчики. Первое, о чем подумал Дмитрий, что их машины, нагруженные в сарае, оприходуют на станции другие. Кроме этого предполагаемого безобразия, было еще к Кузьмичу так много претензий, что и говорить об этом не хотелось. Но Бобби полагал, как видно, что после трудового подвига, не так просто будет Кузь­мичу водить их дальше за нос. Внесут сколько-то и приступят. Даже новая ночная погрузка не смущала Бобби, и он добродушно бранил Кузьмича:

— Но какая сука Кузьмич! А сам снова на охоту поедет, или пропьянствует. Или еще как-нибудь время проведет нескучно.

Вот она, неповторимая возможность задать дурацкий свой вопрос.

— По-моему, мерзавцы Кузьмич и Егорка вообще браконьеры. Мне неведомо, что такое охота. Кажется, она должна начинаться в октяб­ре. Или в сентябре, Бобби?

— Я этого тоже не понимаю, — ответил Бобби. — Да у них все схвачено. Они круглый год, надо полагать, ­охотятся.

— А когда он в прошлом году ездил? В июле, в августе, в сен­тябре?

— Однако, Митя, вопросы у тебя... Услышав такое, можно прийти к выводу, что все разговоры о мощном интеллекте сильно преувели­чены. Не обижайся, старик. Я ведь забыл, что у тебя еще на воору­жении черный юмор. Ты что, его собираешься за браконьерство пре­следовать? — Бобби даже захохотал.

“Все, получился удар по воде! А иначе и быть не могло. Да оно и лучше, а то ведь свихнуться окончательно можно. Это хорошо, что Кепки рядом нет, а то мог бы догадаться. Он ведь слышал тогда, и вообще нет вещи в мире, о которой он не знает. Пожалуй, что и Кеп­ке не пришла бы в голову более идиотская мысль. Да и никто бы не догадался, зачем я спрашиваю. Я и сам не знаю, зачем. Тем более, надо бросить глупости”.

Но именно в этот момент Бобби, у которого улучшилось настрое­ние, сообщил такое, что Дмитрий и расстроился, и обрадовался, и еле дотащил ящик...

— Изволь, я тогда письмо от отца получил. Что-то долго нет писем. А тогда... Это было где-то в районе двадцать пятого августа — день туда, день сюда. Вот такая точность. Можешь теперь пресле­довать его за браконьерство с полным знанием дела.. — Бобби опять весело рассмеялся.

Вагон теперь стал обгонять сарай, или сарай делал чужую ра­боту. Наконец последняя машина пришла и, совершив заключительный рывок, они в начале одиннадцатого сидели в машине. Кабину на сей раз отдали Дмитрию и Юре, вклад которого в дело погрузки трудно было переоценить.

Но докладывать Кузьмичу о трудовом подвиге не пришлось. Еще не вылезли из кузова, как к машине подошел Егорка с человеком кав­казского типа, который, судя по всему, только что покинул дирек­торский “джип”. Заметив их издали, Миша тут же на ходу слез через задний борт и пошел прочь от хоздвора по направлению к водокачке.

— А куды это Михайло пошел? — интересовался Егорка, все от­лично понимая.

— Слушай, Егор, ты Кузьмича не видел? — внушительно спросил Бобби.

— Я счас за Кузьмича. Сделали вагоны?

— Вагоны-то сделали...

— Долго вы управлялись. Слабые, видать, хлопцы, Тафик Байрамович.

Ни для Бобби, ни для Дмитрия он секрета не раскрыл, хоть из них двоих только Бобби видел Тафика, причем в прошлом году, всего один раз и мало тогда интересовался этой фигурой.

Теперь Дмитрию казалось, что в “джипе” сидит сам директор и Тафик сейчас пойдет в барак, а тут подоспеет и директор и они нос к носу столкнулся с Сашей. И Саша, понимая, что дело их окончате­льно погибло, отмочит такое, что сам директор схватит его за шиво­рот.

— На партсобрании решили, — важно сказал Тафик, — что сегодня секция должна уйти, а завтра две других.

— Слыхал, Леонтьев?

Егорка так скверно смотрел, что и Бобби стало мерещиться в духе антиутопии. Это напоминало какое-то глумливое издевательство. Дескать, могу сейчас вас отдать, но вы сперва погрузите. Яблок вам все равно не видать, а вы пока надейтесь, да ходите у меня по струнке.

У Бобби было много и своих, и Лехиных, и бригадирские, и при­купить он хотел. Тонн шесть, а то и больше, он собирался вывезти. Ну можно ли, дей­ствительно, одним махом, все разрушить. “А кто такой Тафик? — думал Дмитрий. — Пусть он жалуется на Сашу в суд...” Но тут же он вспом­нил, что он в совхозе, а не на Западе, и что совхоз может начис­лить им по двести рублей и сказать: “Приезжайте, хлопцы, на тот год”. Бобби вспомнил, как Кузьмич обещал ему погасить все конфлик­ты и даже предлагал очень соблазнительные варианты. Но вот запро­пастился проклятый Кузьмич, и снова они у разбитого корыта.

— А где все-таки Кузьмич? — еле сдерживаясь, спросил Бобби.

— А ты чего кипятишься? Уехал Кузьмич. Работать надо, а не груши околачивать.

Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы Тафик не повер­нулся и не пошел к “джипу”. Егорка последовал за ним. Из “джипа” выглянула симпатичная обветренная физиономия.

— Так забросишь меня на квартал, Егор?

— Не! Не могу, отец. С Кузьмичом на станцию едем.

— Извини, Иван Егорович. Василий Никитович поручил в области переговорить, я и так опаздываю, — солидно сказал Тафик.

— Так что ж вы, сукины дети, старика бросите?

Упоминание о том, что Кузьмич где-то на холодильнике, очень, конечно, заинтересовало, но так велико было желание уйти подальше от Тафика и от Егорки, что они незамедлительно прошли к себе. Эти трое еще долго препирались, а несколько минут спустя, выглянув, Бобби отметил с удовлетворением удаляющийся “джип”, а услышав проклятую трещотку, повернул голову и увидел... как Егорка увозит не­уловимого Кузьмича...

Алик и Саша уже засыпали, хоть Алик еще вяло развивал какую-то мысль заплетающимся языком. Саша лежал закрыв глаза, как обычно. Между ними стояла пустая бутылка вина. Один из таниных сказал с усмешкой:

— Ну что, шпиловые, не сломались? Молодцы! Арнольд вон за сердце держится. А Алик, зараза, советскую власть проклинает. Вот это грузчики, я тебе дам! Во кино!

Леха спал, лежа на животе и уткнувшись лицом в подушку. Кепка лежал в изломанной позе. Заглянув на ярус, обнаружили и Колю-служащего. Скоро пожаловал и Миша, благополучно разминувшийся с грозным завхозом. Птенцы слетались в родное гнездо.

Бобби поглядел на свою бригаду и понял, что сегодня, именно сегодня он должен объясниться с Кузьмичом.