Часовщик

Рассказ без претензий на правду

      

       
Предисловие

Остановись, мгновенье, не успеваю я гоняться за тобой
Но так хочу опередить тебя своею собственной судьбой.
Но для чего? Чтобы порвать у финиша ту ленту,
Которая была повешена лишь только для тебя?
Но не хочу теперь платить я больше ренту,
Что из меня строгает твоего послушного раба!
Увы, в своем желании быть первым и в погоне за тобой,
Собой я ленту рву, а не своей безропотной судьбой…





Взрыв над головой


Василий Антонович Крутильников, или, как его звали все, дядя Вася, был человеком интересной судьбы. Тогда в свои сорок пять лет, он стал сухощав и жилист, в нём не осталось ни грамма жира, который можно было бы заметить самым придирчивым и дотошным взглядом. Волосы у дяди Васи стали крепкие и прочные, походка обрела уверенность и быстроту. В движениях его не было суеты или медлительности. Всё теперь было точно и выверено. Для него не существовало запрещённых к употреблению продуктов питания в отличие от его многочисленных знакомых, у которых список таких продуктов и блюд был достаточно широк, так как вызывал набор ощущений от изжоги до коликов. Ещё одной особенностью Василия был такой факт, что он не пьянел. Алкоголь на него просто не действовал. Сколько бы он не пил, эффект был такой, как от одной рюмки водки. Это сначала его забавляло, но потом он понял, что удовольствия от этого занятия не испытывает. Тем паче, слухи об этом разошлись очень быстро. Знакомые приходили смотреть на местное чудо. Каждый норовил выпить с дядей Васей по поводу и без. В конце концов, он устал. И завязал. Когда пьёшь наравне со всеми, а пьянеют все, кроме тебя, это не интересно. Ты всё помнишь, но рассказать некому. Так как никто тебе не верит. Если все не помнят, лучше не верить одному, чем одному помнить за всех. Ему стало скучно помнить за всех. А самому Василию это было не нужно. И он бросил пить. Совсем. Странно, ведь с алкоголем обычно завязывают потому, что это засасывает. А дядя Вася бросил потому, что это его не могло засосать. Удовольствия не было. Что ещё можно сказать о Крутильникове? То, что он теперь обладал недюжинной силой? Это будет правдой. Как-то он нашёл подкову на дороге, когда возвращался к себе домой. Не раздумывая, он взял и разогнул её. Такую разогнутую подкову он и принёс домой. Показал жене, которая посмотрела на железяку и ничего не сказала. Но глаза её были выпучены гораздо сильнее, чем обычно. И дядя Вася призадумался. Он стал здоров, как боров и силён как бык. С чего бы? Тогда он ещё не знал, что уже никогда не будет ничем болеть. Даже насморк его больше не потревожит. Не говоря уже о чём-то серьёзном. Откуда в нём эта сила и уверенность? Он стал замечать, что не нуждается ни в чьих советах. И даёт сам их налево и направо. Не задумываясь о том, верны ли они или нет. Но каждый раз он убеждался в том, что совет его оказывался к месту. И был самым рациональным и нужным. Откуда в нём эти знания? Как будто в нём поселилась невидимая пружина, которая раскручивала нужную шестерёнку в нужное время на нужное количество оборотов. Почему шестерёнку? Дядя Вася был часовщиком. Часовщиком от Бога. Поскольку не было ещё таких часов, которые бы Крутильников не смог починить или наладить. Деревня, в которой жил Василий Антонович, и вся, близ лежащая населённая часовая география, была налажена дядей Васей. Всё тикало, куковало, стучало, ходило и било под его руками. Каждые часы он помнил. На некоторые ему было достаточно взглянуть, чтобы вспомнить их историю болезни, а некоторые просто взять в руки. Его память была феноменальна. Кроме того, его руки обладали той редкой памятью, которую осознают. Он помнил руками. Каждый стук колесика запоминался в его ладонях. А пальцы помнили каждый узелок механизмов. Ещё одна примечательная деталь. Крутильников не садился за починку часов, не употребив стакан самогона, который делал сам. Это был моцион. Стакан до починки и стакан после. Жена опасалась, как бы её благоверный не спился. Но Крутильников держался. Да и на общем фоне родной деревни он, в этом плане, не выделялся. Даже наоборот, было много таких мужиков, которые пили просто так. А он употреблял только для того, чтобы острее ощутить, как он сам говорил «вектор настройки». Но это всё было в той жизни, в которой он болел, как все, не был ещё таким сильным и уверенным, как потом стал. Это был ещё тот дядя Вася. А не тот, которым он стал после. Здоровым, сильным, не пьянеющим он стал после того, как повстречался с шаровой молнией.
Дело было так. В его доме были старинные часы. С большим маятником. В один из самых обычных дней, когда он подошёл к ним, чтобы, как обычно, протереть пыль (поскольку со всех его многочисленных часов, которые были у него в доме, стирал пыль только, он), в открытую форточку его дома влетела шаровая молния. Он её не видел, так как окно было за его спиной. Огненный шарик ярко-жёлтого цвета, переливаясь, плыл уверенно и прямо к часам. Жена дяди Васи, которая за столом месила тесто, замерла, не в силах открыть рта. Крутильников же, ничего не замечая, с любовью и осторожностью вытирал пыль с мерно тикающих часов. Шарик, переливаясь внутренним огнём, приближался тихо и неотвратимо. Он летел прямо в циферблат. Голову Василия Антоновича и циферблат часов отделяло сантиметров пятьдесят. Сзади он услышал крик жены, которая бросилась с визгом в дверь на улицу. Он увидел, как она выскочила, машинально удивляясь той прыти, с которой она преодолела расстояние от стола до дверей. Такая неповоротливая и неуклюжая, постоянно бурчащая и недовольная, она сейчас напоминала молодую козу, которую напугала бешеная собака. И эта коза забыла обо всём. Дядя Вася уже было, хотел улыбнуться этому зрелищу, но глаза его посмотрели вверх, где прямо перед ним завис огненный шарик, размером с крупный апельсин. Он был перед ним, чуть выше его головы. Крутильников уже ничего не слышал. Не слышал, как голосила нечеловеческим голосом его жена, несущаяся по улице с выпученными от страха глазами. Да она и сама не слышала своего голоса. И не помнила, что же она кричала тогда. А дядя Вася смотрел на молнию. Он сразу понял, что это она. Ему приходилось с ней столкнуться уже один раз. Это было в детстве. Ему было лет семь. Тогда молния влетела в их дом. Пролетела над потолком кухни и вылетела в окно. И исчезла так же внезапно, как и появилась. И вот теперь он опять видит её. Ему показалось, что это та же самая молния. Василий сейчас понял, что именно после визита этой гости, он почувствовал тягу к часам. Это была, несомненно, она. Только она сейчас стала старше. Она стала более зрелой. И если тогда, в детстве, она ему казалась дерзким, диким котёнком, сейчас это был взрослый, уверенный в себе, матёрый кот. Дядя Вася смотрел в этот шар, от которого исходил запах свежести и грозы. Шар был уже ослепительно белый. Но его цвет менялся, переливался и становился каждую секунду другим. На мгновенье ему показалось, что он видит перед собой зеркало, в котором отражается его лицо. Почему-то оно было более молодое, без бороды. И глаза его были нагружены таким тяжёлым взглядом, что ему стало жутко. Тишину этого зрелища нарушал предательский стук часов. Шар, как будто услышав этот стук, слегка покачнулся, сбросил отражение дяди Васи с себя, налился ярко-зелёным цветом, который сменил огненно-красный и рванулся вперёд. Крутильников машинально проследил взглядом этот короткий путь. Шарик, пролетев над головой часовщика, врезался в циферблат. Крутильников услышал грохот. Какая-то неведомая сила подхватила его и выбросила в окно. Звона битого стекла и треска рамы он не услышал уже. Когда он очнулся, то увидел, что вокруг их дома бегают соседи. Дом горел. Правда, пламя уже потушили. Пожара не получилось, поскольку на крики его жены сбежалась половина деревни. И огонь затушили сразу. Был дым. Много дыма. Ещё он увидел выбитое окно. Как будто кто-то выбросил в окно небольшой шкаф. Оконная рама была вынесена полностью. Часовщик сидел в огороде напротив окна. Суета тушения пожара его не привлекала. Всё происходило в полной тишине, хотя он видел, как люди бегали с широко открытыми ртами. На их лицах были эмоции. Но он ничего не слышал. Василий оглох. Он опустил вниз взгляд и увидел, что в руках у него часы. Точнее, половина часов, которые висели на стене. Они напоминали ему большой скворечник. Вместо циферблата было чёрное дупло, обожжённое по краям. Часы дымились и были ещё теплые. Это была половина часов. Вторую половину и то, что могло от неё остаться, он так и не нашёл. Так закончилась его первая жизнь. И так началась его вторая. Где он стал сильным, здоровым, не пьянеющим, не нуждающимся ни в чьих советах, но потерявшим способность слышать кого-либо или что-либо. Но это было только начало. Он ещё кое-что потерял и приобрёл. Но понял это он немного позднее.
А после происшествия, которое моментально облетело и потрясло всю деревню, дядю Васю повезли в город в больницу. Там его осмотрели, с удивлением обнаружили у него пульс в 60 ударов в минуту в любом состоянии. Хоть он сидел спокойно, хоть его пульс измеряли после приседаний. Его сердце тикало как швейцарский часовой механизм, чего раньше не бывало. У него не обнаружили даже лёгкой контузии. Было такое впечатление, что он родился на этот свет глухим. В то, что его выбросило из дома в окно, которое он же сам собой и выбил, врачи так и не поверили. Поскольку на нём не было ни одной царапины, синяка или ссадины, не говоря уже о переломах. Сотрясение мозга? О чём вы! Ничего похожего. Ожоги? И намёка нет на них! На него смотрели, как на инопланетянина. Дядю Васю отвезли в областную больницу. Там его обследовали в течение месяца. Ничего не нашли. Его пересмотрели все врачи. Среди них были и те, чьи титулы Крутильников мог выговорить с трудом. Очень заумные слова это были. Но всех их роднило одинаковое бестолково-беспомощное выражение лица, которое у них оставалось после общения с Василием. Через месяц часовщик вернулся в свою деревню. Где ещё неделю рассказывал о том, с кем он общался. И как ему на голову прикрепляли всякие проводочки и перед глазами заставляли мигать всякие лампочки.
Кстати, очень любопытная деталь. Несмотря на свою глухоту, часовщик говорил тихо и спокойно. А не орал, как контуженный. И понимал всё, что ему говорят. Он читал по губам так, как будто учился этому всю жизнь. И односельчане поражались, когда кто-то в сердцах посылал его матом, а он тут же со всего размаху въезжал кулаком в скулу тому, с чьих губ ещё не успевало полностью слететь матерное слово. Что это было – приобретение или потеря, было ещё не понятно. Однозначная потеря состояла в том, что он в один прекрасный вечер понял, что не может чинить часы. Он просто не в состоянии был брать их в руки. Они его бесили. Он не мог вынести их тиканья, боя, кукования и мерного хода. Он оборвал со стен все часы, сорвал с руки свои, отобрал часы у жены и выбросил их во двор. Но этого ему показалось мало. Тиканье часов настигало его всё равно. Тогда он схватил топор и выбежал во двор. С остервенением он бил топором по часам, не замечая, как из них вылетают, как искры, маленькие и большие колёсики-шестерёнки, ударяя его в лицо и, рассекая в кровь кожу, как выскакивают, словно быстрые змеи, часовые пружины, впиваясь в кожу его рук и разрезая её словно бритва. Он крушил топором своё прошлое время. Крушил то, что ему мешало сейчас. Остановился он только тогда, когда тиканья не стало слышно. Он не удивился тому, что, будучи глухим, он слышал тиканье часов. И не удивлялся этому никогда. И этот звук приводил его в бешенство. Он мог слышать только тиканье механических часов. Причём, именно тех часов, которые сам когда-то чинил. Или к которым когда-либо прикасались его руки. Ко всему остальному он был глух. Но это было ещё не всё. Самое интересное ему предстояло ещё осознать. Тогда он не знал, что скоро начнётся новый этап в его жизни. То, для чего ему было суждено оглохнуть. Если бы он не стал глухим, то не смог бы заниматься тем, чем стал заниматься в последствии. Глухота была его верным помощником. Она ему помогала. Ничто так не бьёт по нервам, как дикий человеческий крик, который уже становится нечеловеческим. Вскоре в его деревне и её окрестностях не сталось ни одного часового механизма, прошедшего через его руки. Он покупал их у знакомых. Покупал для того, чтобы навсегда умертвить то тиканье, которое ему мешало жить. Люди удивлялись происходящему. Перед ними был совершенно другой дядя Вася. Не тот Василий Крутильников, который с трепетом относился к часам. Это был другой человек, который с ненавистью относился к тому, что когда-то для него было смыслом жизни…


Время лечит


Василий Антонович ощущал себя натянутым, как тетива лука. Внутренняя собранность, стройность и готовность к действию в любой момент. Никаких сомнений. Но и никакого напряжения. Внутреннее спокойствие и отсутствие любого беспокойства. Сегодня он открыл в себе ещё одно качество. Жена его пожаловалась на боль в сердце. Это у неё случалось время от времени. Он в таких случаях брал её за руку, чтобы посчитать её пульс. Это он сделал и сейчас. Услышав пульсацию её сердца, он начал считать. И понял, что часы ему не нужны. Его сердце было само как часы. Он сверял удары сердца своей жены по себе. И ощутил хаос в её ритмах. Её сердце билось неравномерно, как старые механические часы, шестерёнки которых погрязли в пыли. Он посмотрел на неё, и перед его взором открылась страшная картина. Его жена выглядела как скрученная пружина. Руки были перекручены и выглядели как жгут. Лицо было ещё более перекошено. Глаза располагались по диагонали. Рот был перекошен и растянут на всё лицо. Дядя Вася испытал испуг, так как такого ему видеть не приходилось. Но одновременно с этим он ощутил, что всё это можно легко исправить. Пульс отсчитывал свои удары. И с каждым ударом тело всё больше и больше перекашивалось. Наступил момент, когда перекос остановился. Всё. Перед ним уже был застывший портрет. Словно гипсовый слепок. Весь перекрученный и напряжённый. Было видно, что человек, находившийся в таком состоянии должен испытывать постоянную тяжесть, боль и напряжение. Крутильников велел жене не двигаться, встал и подошёл к стене, на которой он повесил свои разорванные молнией часы. Он всё делал, поддаваясь внутреннему чутью. Он не понимал того, что делает. Он не хотел понимать и не задумывался. Сняв раненые часы, он повесил их в угол стены, из которой торчал старый крюк, словно ждал того момента, когда там повиснет это обугленное дупло часов. Потом он подошёл и снял икону Сына Бога из угла, где обычно молилась его жена. Эту икону он повесил в другой угол на этой же стене. Там, как ни странно, был вбит гвоздь. Словно и он ждал этого момента. Потом Василий остановился в центре комнаты. И стал улавливать то место, где пересекались линии иконы и разбитых часов, делившие углы, в которых они висели пополам. Выбрав угол в девяносто градусов, Крутильников поставил в вершину угла осиновый табурет. Сказал про себя такую фразу: «Возьмите то, что принадлежит Вам, и оставьте здесь то, что принадлежит Мне». Откуда эта фраза взялась? Неважно. Он будет повторять её каждый раз. Каждый раз перед тем, как будет начинать процедуру и после того, как будет её заканчивать. Сколько раз он будет говорить её? Он не считал никогда. Он не задумывался над этим. Он сказал жене, чтобы она разделась и села на табурет.
На табурете сидело нагое тело. Оно было перекручено и перекошено. Напоминало персонажей картин Пикассо. Но дядя Вася их не видел ни разу в своей жизни, иначе бы он понял это сходство. И осознал, что этот художник обладал даром видеть время. Видеть время и чувствовать его. Он обладал даром видеть, что способно сделать время с человеком, если его торопить или пытаться остановить. Время нельзя останавливать. Нельзя его торопить или тормозить. Иначе оно начнёт творить с человеком то, что он не в состоянии увидеть. Он может это только почувствовать. Так как будет являться заложником своих действий. И эта скрученность будет влиять на его жизнь. Позднее Василий понял, что человек есть несовершенный часовой механизм. И человек, нагружая себя своими претензиями, желаниями, событиями нагружает и своё тело. Превращая в бомбу замедленного действия. Человек не может быть идеальным часовым механизмом. По одной причине. Сердце не может задавать единый ритм, который бы вписывался в эталон времени. Значит, не может быть идеального тела. Иначе в идеальном теле просто не найдётся места для идеальной души. И чем больше перекошено тело, тем больше перекошена душа. Душа задыхается в тех напряжениях, которые создаются перекручиванием. Она зажимается. Ей становится тесно. И наступает момент, когда она рвётся и выходит наружу. Нечто похожее на аборт, когда в чреве остаются куски порванной плоти. Или того, что её соединяло с тем, что вырвали наружу. Это момент взрыва бомбы с часовым механизмом. Но это осознание будет позже. Как и многое другое, что суждено было понять дяде Васе в последствии. А пока он делал то, что делали его руки, и диктовало его сознание. Он подошёл к жене и стал раскручивать её руки. Его пальцы были цепкими и сильными как пассатижи. Он раскручивал перекрученные участки в противоположном направлении ровно настолько, насколько это было необходимо. С каждый поворотом он ощущал, как тело становится легче, как снимается напряжение с него. Он не слышал, как его жена кричала от боли. Кричала диким, нечеловеческим криком. Он был глух к крикам. Он не слышал. А перекошенное лицо полностью поглощало в себе гримасы боли. Она пыталась вырваться из его рук. Но сила Василия делала своё дело, не давая ей возможности даже привстать. Она кричала до тех пор, пока не потеряла сознание. Но и это не останавливало Крутильникова. Он работал, не замечая ни состояния своей жены, ни времени. Ориентир у него был один – свобода тела. Он раскручивал голову, руки, ноги, туловище. Работал, не замечая своей усталости. Он уже скинул с себя рубаху, и пот щедрыми ручьями струился по его телу. А руки Василия работали как механический манипулятор, не обращая внимания ни на что. Они действовали так, как будто выполняли заложенную программу, которой ничто не могло помешать. Сколько времени прошло? Сколько его жена находилась без сознания? Неважно. Наверное, минут тридцать длилась эта процедура. На крики жены сбежались соседи. Они вбежали в дом и увидели, как Василий Антонович в обильном поту с остервенением крутил и сжимал в своих руках тело жены. Со стороны это напоминало сцену изощрённой пытки. Крутильников повернулся и крикнул вошедшим людям, чтобы они убирались. Его сосед по дому попытался освободить тело женщины из тисков рук Василия, но часовщик, ловко перехватив руки защитника, почти выбросил его из дома. Соседи в ужасе ударились в бегство. Василий Антонович запер за ними дверь и вернулся к месту пытки. Тело жены лежало на полу. Так как она была уже без сознания и упала, как только часовщик выпустил её из рук. Он осмотрел лежавшую на полу жену. Практически всё было закончено. Ещё пару движений и будет всё в порядке. Он поднял её, усадил на табурет и продолжил свой садизм. Василий приоткрывал ей глаза и заглядывал внутрь, вплотную приближая своё лицо к её лицу. Словно на его глазах была специальная часовая лупа, с помощью которой он рассматривал когда-то содержимое часовых механизмов. Смотрящие без памяти глаза жены видели перед собой жёсткий, цепкий глаз часовщика, который с самым бесстыдным видом рассматривал внутреннее содержимое её тела. Рассматривал, соответствует ли внутреннее устройство внешним очертаниям. А потом опять что-то подкручивал, сжимал и растирал, добиваясь гармоничного сочетания и точности хода. И ещё ей казалось, что она видит глаз, который смотрит в длинную и чёрную трубу. А её глаза находятся на противоположном конце этой самой трубы. И труба эта была холодной и чужой.
Но самое интересное, что по мере того, как тело приобретало совершенно другой вид, жена начинала приходить в сознание. Когда он закончил, она уже открыла глаза и смотрела на него. На её лице была лёгкая улыбка и недоумение. Как она была красива! Он её ни разу ещё не видел такой. Но кроме, как факта рассмотрения этой красоты, внутри у часовщика ничего не шевелилось. Да и снаружи попыток на шевеление не наблюдалось. Было ощущение выполненной работы. И удовлетворения тем, что видели его глаза. Это было похоже на состояние скульптора, который только что изваял то, что не мог представить себе. Но осознавал, что это именно то, что должно было получиться. Это было состояние художника, который наслаждался своим шедевром. Так как понимал, что это шедевр. Жена легко встала со стула. Встала так, как будто ей было не сорок лет, а восемнадцать. Легко, грациозно, непринуждённо. Было ощущение, что она стала выше, стройнее. Она была моложе! Супруга часовщика молча оделась. И она, и Василий заметили, что одежда стала ей велика. Позже окажется, что она похудела за полчаса на двенадцать килограммов. Василий сел на стул, на котором сидела его жена. Только сейчас он ощутил дикую усталость. Болела каждая мышца, каждый сустав. Крутильников был мокрым от пота до такой степени, как будто его окатили водой. Он достал папиросу и закурил. В дверь стучали. Это было уже похоже на грохот. Жена пошла открывать. На пороге стояли люди. Это была толпа людей со всей деревни. И эту толпу возглавлял местный участковый, от которого попахивало перегаром. В горле людей застыл вопрос о том, что тут происходит, когда они увидели жену Василия. Она помолодела лет на пятнадцать. На пороге стояла молодая, стройная женщина. Женщина, которая смотрела спокойно, с достоинством и уверенностью в том, что её красота граничит с абсолютной правотой. Это чувство испытывают молодые девочки, когда с победным видом смотрят на женщин старшего возраста. Повинуясь неведомой силе, толпа прибежавших на помощь людей молча и медленно стала пятиться назад. Пока не покинула двор.
Василий встал, посмотрел на взорванные часы и икону и повторил свою фразу, как повторяют заклинание: «Возьмите то, что принадлежит Вам, и оставьте здесь то, что принадлежит Мне».
Так прошёл его первый сеанс. И так Крутильников понял, что он может делать с людьми. Понял, почему он стал глухой и такой сильный. Позже он поймёт, что то, что он делает, имеет и обратную сторону. Через месяц его жена от него ушла. Уехала в город к какому-то мужику из областного управления разваленного сельского хозяйства. Так он потерял жену, дав ей возможность жить по-другому. Дав ей возможность ощутить себя другим человеком и ощущать окружающий её мир в совершенно другом ходе. Ходе точных часов времени, которое текло своим чередом. Времени, которое не заставляли идти быстрее или медленнее. Впрочем, он не испытал чувства обиды или сожаления. Видимо, он к этому был готов. Поскольку уже, скорее всего, за это заплатил авансом. Ещё до того, как свершился этот уход. Это, по всей видимости, было не, сколько внезапное событие, сколько закономерное и просчитываемое, при желании, следствие. Но это он понял позже. И перед тем, как приступать к такой процедуре с очередным посетителем, он предупреждал его о том, что может произойти после этого. Предупреждал после того, как прощупывал пульс и, заглянув в глаза тому, кто просил Василия Крутильникова о помощи. Только из тех людей, которые прошли через него, никто, не смотря на его предупреждения, не передумал пройти через эту процедуру. Его это не удивляло, не огорчало и не радовало. Он к этому относился спокойно. Каждый выбирает сам, на что ему идти…


Время калечит


Кем он себя считал? Может, он был врач? Вряд ли. Врач лечит. Назвать это лечением он не мог. Крутильников не лечил. Люди чувствовали себя совершенно другими. Такими, как никогда. Им было легче. Он позволял уживаться их духу и телу мирно, сосуществуя без конфликтов и притеснений. Через руки дяди Васи прошло много людей. Уже пять лет он этим занимался. К нему ехали из деревень, городов. Сколько их было! Самых разных. Уверенных, обеспеченных, которые считали, что многого уже добились в этой жизни и познали её смысл. Но им не хватало времени, чтобы жить дальше. Были и те, кто не смог ещё найти своего смысла и хотел помощи в этом, чтобы начать жить заново. Под другим углом её восприятия. Были и те, кто чувствовал себя больным. Были и такие, которые были действительно больны. Но все были равны перед Крутильниковым. Когда, испустив душераздирающие крики, их тело превращалось в податливое тесто под руками дяди Васи. Из которого он лепил послушное подобие своего внутреннего временного эталона.
Особенно к нему стремились женщины. Кто за чем. Кто за молодостью, кто за желанием сбросить лишние килограммы. Кто-то опять хотел почувствовать себя молодой и соблазнительной. Цену на свои услуги Василий Антонович не назначал. Каждый сам её оценивал. Надо сказать, что финансовых проблем у часовщика не было. Ему вполне хватало на нормальную жизнь. А особых претензий на неё у него не было. Он с каждым годом осознавал, что те, человеческие радости, на которые обычно люди тратили шальные деньги, у него отходят на второй план за ненадобностью. Как я уже говорил, он не употреблял алкоголь. Был ещё аспект. Специфика выполнения его процедур требовала полностью обнажённого тела. И недостатка в нём не было. Его руки не испытывали избытка женской плоти. Только эта плоть была для него не более чем тесто, которое он приводил в состояние равновесия. Интерес к женщине в нём угас полностью. Не смотря на то, что физическое здоровье его было крепче, чем у кого-либо. Крутильников стал импотентом. Но это его не печалило. Поскольку в этом он не ощущал потребности. Импотент это тот, который хочет, но не может. А дядя Вася не мог, потому, что не хотел. Наверное, это была ещё одна плата. Плата за то, что нельзя обладать тем, что сам творишь. Хотя довольно значительный процент женской клиентуры мечтал о том, чтобы полностью отдаться в обладание Василию. Тем паче, он был привлекателен, как мужчина. Он был красив той дикой красотой самца, которая заставляет двигаться шире ноздри и зажигает внутренний огонь природного инстинкта. И предложения эти, высказываемые как в форме тонкого намека, так и напрямую, Крутильников отклонял. Что не всегда благоприятно сказывалось на нём. Ведь среди этих одержимых дамочек были и жёны влиятельных людей и просто сами влиятельные дамы, которых такой ответ приводил иногда в бешенство. Но среди клиентов Василия было достаточно тех, кто мог повлиять на то, чтобы он продолжал спокойно заниматься своим делом, не думая о таких мелочах, как личные проблемы. Кстати, его пытались, и засадить в психиатрическую клинику, и были проблемы с правоохранительными органами. Но всё расшивалось быстро и спокойно, благодаря самым различным связям и знакомствам в самых различных ведомствах и инстанциях. Были предложения бросить свою деревню и уехать в Москву. Там практиковать в престижных клиниках или организовать свою собственную. Ему предлагали финансирование и поддержку. И эти предложения дядя Вася отвергал. К удивлению тех, кто делал ему такие предложения. Поскольку они считали, что там у него было бы возможностей больше. И клиенты подороже. И количество бы их росло значительно быстрее. Нет, Крутильникова это не интересовало. Ему хватало на жизнь. И он прекрасно понимал, что на всех его не хватит, так как время остановить он не в состоянии. Ни ускорить его, ни замедлить. А попытка обмана времени обходится тем, что оно тебя скручивает. Он стал теперь понимать выражение «жизнь скрутила». Нет, скручивает не жизнь. А попытка обмануть время. Даже самое простое планирование этого времени есть его обман. За который оно наказывает. Таким же планомерным скручиванием. Дядя Вася ничего не планировал. Он не устраивал запись очередей, не назначал никому времени встреч. Он никуда не опаздывал и не приходил раньше. Если он не заставал кого-то, он просто уходил. И приходил снова до тех пор, пока не встречался с этим человеком. Если времени суждено устроить тебе встречу, оно её устроит. А тот, кто будет пытаться подогнать время под встречу, за это будет платить тем, что его самого время подгонит под себя. Незаметно, без боли. И эта боль проявит себя потом. Проявит так, что не успеешь и глазом моргнуть. Крутильников смеялся, когда вспоминал речи учёных о том, что существует биологическая старость, что есть возрастной порог, после которого начинаются процессы старения организма. Всё это было полным бредом замученных учёностью научных людей. Всё определялось временем. Один из его клиентов, который был обладателем самых разных учёных степеней, был в состоянии шока, когда взглянул на себя в зеркало после процедуры, проведённой с ним дядей Васей. И когда он ощутил себя полностью другим человеком, Крутильников попросил дать научное обоснование его методу. Кроме нечленораздельного бормотания и невнятного стыдливого мычания, Василий от этого представителя знаний не добился. Впрочем, не только этот учёный не мог дать объяснения. Крутильникова называли «феноменом». О нём писали, к нему приезжали. Но ничего, что могло бы объяснить этот процесс с точки зрения достижений науки, найдено не было. А дядя Вася продолжал своё дело. Доводя людей до потери сознания от собственного крика. Его дом напоминал застенок. В котором практически всегда слышны были нечеловеческие, душераздирающие крики. А потом из этого застенка выходили люди с выражением счастья на лице. Работал он часов по двенадцать. Отдыхал тогда, когда его валила усталость. Причём, с каждым днём он стал замечать, что ему нужно всё меньше времени для отдыха. Что ему нужно всё меньше пищи. И её разнообразия. Одновременно с этим он чувствовал, что растёт его мастерство. Он мог раскрутить самого скрученного человека уже за минут десять. И усталость была не такой, как была вчера. Он понимал, что это есть плата. Плата за то, чем он занимается. Он становился всё меньше человеком. У него постепенно отнимали всё человеческое, давая взамен возможность профессионального роста, если так можно выразиться в этом случае. С ним как будто проводили эксперимент. Он был словно подопытный в экспериментальной лаборатории. Где какой-нибудь профессор отрезал ногу и смотрел, как испытуемый сможет обойтись без неё. Потом переставал кормить и смотрел, как он будет резво выполнять свои насущные обязанности.
Крутильников не сопротивлялся и воспринимал это вполне спокойно. Его это не угнетало. Ему это абсолютно не мешало. Дяде Васе было всё равно. Сколько он спит, что и когда ест. Он работал как по часам. Он был сам себе часы. Ему не нужно было контролировать или заставлять себя что-либо делать.
Ещё через год он фактически перешёл на круглосуточную работу. Он уже почти не спал и очень мало ел. Он пил воду. Много воды. И каждый раз повторял свою фразу-заклинание. И с каждым разом замечал, что того, что называется «моё» оставалось всё меньше и меньше. И он совсем не замечал, что, обладая собой, как источником точного времени, как человек, который в совершенстве им владел, становился постепенно всё больше и больше зависимым от этого времени. Кто-то из докторов, которые постоянно приезжали к нему за тем, чтобы вписать в свои диссертации что-то про него, отмечали между собой, что он, фактически обречён на смерть. И это должно случиться со дня на день. Но время шло, крики людей в доме практически уже не умолкали. Люди из деревни постепенно разъехались. Деревня пришла в упадок. Остался лишь его дом, в котором не смолкали душераздирающие вопли. В деревне этой, кроме дяди Васи уже не было ни одной живой души. Даже птицы покинули её, не в силах слышать этих криков. Но чем больше было этих криков, тем больше было людей, которые практически вылетали из дома дяди Васи с ощущением лёгкого счастья и возможностью новой жизни. Возможностью и необходимостью жить в совсем другом измерении. В совершенно другом ритме точного хода времени…


Горе от ума


Но Крутильников был умным человеком. Он понимал, что те люди, которые выходили от него, обязательно к нему вернутся. Поскольку большинство из них с кипучей энергией погружалось в то, что было им недоступно в виду их ограниченности. Те, кто сбрасывали вес, начинали предаваться чревоугодию в самых извращённых формах. Те, кто обретал молодость и восстанавливал свою мужскую силу, предавались сексуальным утехам с такой интенсивностью, что им мог позавидовать самый неутомимый самец. Те, кто получал красоту, стремились ей воспользоваться по максимуму. И в итоге получалось так, что они закручивали себя ещё быстрее, чем закручивали всю жизнь. И старость настигала их быстрее, чем они успевали воспользоваться своей красотой. И они опять бежали к дяде Васе. Он говорил им об этом. Те в ответ клялись быть осмотрительнее и благоразумнее. Но куда там! Всё повторялось заново. Доходило до того, что его клиентами становились восемнадцатилетние юноши и девушки, которые жаловались на то, что им тяжело жить. Крутильников хотел поначалу отказать. Но, посмотрев их, видел, что они были так скручены, как не бывают скручены те, кому под пятьдесят. Он про себя думал, куда катится этот мир, и в погоне за чем люди так ненавидят себя, что вытворяют с собой то, что проделывают каждый день с мочалкой, выжимая её, и выкручивая из неё воду.
Однако мысли эти уходили далеко. А руки делали своё дело. И если раньше ему казалось, что он несёт добро, то сейчас его начинали одолевать сомнения. Ведь получалось, что он даёт шанс, который однозначно используется не по назначению, а совсем в противоположном направлении. Выходит, настраивая людей на время, он направляет их на путь его обмана. Причём, с интенсивностью гораздо большей, чем они это делали до него. Ведь среди тех, кто начинал новую жизнь, отличную от той, которую они вели до сеанса дяди Васи, было очень мало людей. И они, как правило, к нему больше не приходили. Люди дорожили не только осознанием времени. Но и тем, как они в этом времени живут. А эти… Эти просто начинали использовать время. Использовать для себя. Надеясь на то, что рядом будет дядя Вася, который раскрутит их заново. Или на то, что до того, как им понадобится его помощь, они уже получат всё то, к чему так стремились.
Василий Антонович с грустью вспоминал, что самые раскрученные люди были младенцы. Младенцы, которые только рождались на свет. Но они с быстротой своего сердечного ритма с каждым днём начинали себя закручивать. Но они были. Эти чистые люди. И в таком состоянии они находились очень не долго. И чем скорее взросление, тем быстрее происходила закрутка. Хотя, это, наверное, было к лучшему. В таком незакрученном состоянии воспринимать нашу закрученную до предела жизнь тяжело. Не все это могут принять. Он вспоминал, каким был он в детские годы. О чём они мечтали со сверстниками. О чём говорили. И проводил параллель с настоящим временем. Наверное, отличие было раза в полтора. То, о чём он думал в пятнадцать лет, приходило на ум десятилетним. А над тем, о чём размышляли пятнадцатилетние, он прикидывал в… Во сколько же он об этом подумал? Он не помнил. Так как для него это было вообще тогда не важно. Вот тебе и биологические процессы старения. При чём тут эта глупость?! Это всё попытка обогнать время. Поэтому сокращается продолжительность жизни. Поэтому дети взрослеют быстрее. Взрослеют так, что мы за ними не успеваем всё больше и больше. Так как они спешат стать взрослыми, а мы уже не успеваем остановить свою старость, которую сами разогнали до этой скорости. Мы сами себя закручиваем. Сами себя ускоряем. Так как хотим успеть за меньшее время больше сделать. И обманываем сами себя. Гордимся тем, что успеваем больше других. Не замечая при этом, что сами себе сокращаем жизнь. Не поэтому ли люди уходят на пике своих достижений? Успел ровно столько, сколько мог успеть за свою жизнь. Но он мог это успеть и в пятьдесят. А успел в тридцать пять. И сработала бомба с часовым механизмом. Лопнула пружина, разлетелись шестерёнки. Не стало человека. Не нужно было торопиться жить. Торопиться быстрее, чем нужно. Сложно, конечно, определить, с какой скоростью нужно жить. Но, во всяком случае, не нужно торопить события быстрее, чем они идут сами по себе. Выигрывая в скорости, проигрываешь в продолжительности своей собственной жизни. Ради чего? Чтобы в газете прочесть некролог «Сгорел на работе»? Или для того, чтобы показать пример собственным детям в опережении процесса взросления? И чтобы закрутить их собственными руками на своём же примере?
В, принципе, ведь каждый в состоянии быть своим собственным часовщиком. Или для того, чтобы ощутить свою личную закрученность относительно вектора времени, необходимо наличие поставленных на поток людей для их раскрутки каким-нибудь мастером? Или для этого необходим взрыв шаровой молнии над головой?
Такие мысли иногда посещали Крутильникова. Но посещали они его всё реже и реже. Ему начинало не хватать времени на это. Так как время его уходило на работу. И думать было некогда. Он уже не спал и не ел. Совсем. И не ощущал в этом потребности. Он не замечал, как сам уже догорал на своей собственной работе. Он уже работал на износ. Отрывая у себя всё больше и больше того, что его так радовало в той, прошлой жизни. Когда его не бесило тиканье механических часов, которым он дарил новую жизнь. И каждый раз, повторяя своё заклинание, глядя на чёрное, обгоревшее дупло, которое когда-то было часами и икону, на которой был образ Сына Бога, уже не замечал того, что от слова «моё» уже совсем ничего не осталось…


Часы, икона и осиновый табурет


Где сейчас Василий Антонович Крутильников? Работает ли ещё в своей необитаемой деревне или его уже нет на этом свете? Может, потомок уже знакомой ему с детства шаровой молнии, залетев по наследственной памяти в его дом, оборвал творческий процесс великого часовщика? Залетел и оборвал его на пике деятельности?
Собрался я как-то съездить к нему. Раньше всё времени не хватало. А тут появилось оно. Но мне сказали, что последний дом в той деревне, где жил дядя Вася, опустел. Остались в доме только осиновая табуретка, обожжённое дупло, в котором уже нельзя было узнать бывшие часы и постаревшая икона. Может, нашёлся другой часовщик, который увидел в крепком, здоровом теле Василия скрученное, податливое тесто и подарил ему возможность новой жизни, начав всё заново? И он забыл о своей прошлой жизни, которая казалось ему пиком счастья, растворился среди нас и продолжает жить? Жить, покричав напоследок своей старой жизни до потери сознания. Возродился. Помолодел. И ходит сейчас без бороды, помолодевший лет на пятнадцать? И опять он счастлив. Но уже по-другому.
Или Василий Антонович Крутильников всё-таки ещё где-то до сих пор практикует?
Вам не доводилось о нём слышать?
Кто знает? Всё может быть…


Послесловие


Постой! Нет финиша и ленту там ещё повесить не смогли…
Но бегуна не видно. Финиш его ждёт давно, а он не появился.
Быть может, он упал, лежит, а люди встать ему не помогли?
Да нет. Проспал он и забыл, на старт свой просто не явился…


       26-27 августа 2002 г.