Раста

Зимой в лесу хорошо. Только надо идти осторожно, глядя, куда ногу ставишь, а то, подвернешь ее на обледеневшем корневище, упрятанном под снегом, да так и останешься здесь, в тишине и холоде. Так вот, осторожно, не торопясь, я и шел, силки проверял. Привычно ловил звуки зимнего леса, думал о своем.  Привык  за десять лет разговаривать только с собой и лесом, потому неудобства не испытывал. Картины в голове крутились привычно, как тележное колесо в наезженной колее, глаза ловили то, что происходит вокруг –  хорошо было, хорошо потому, что вокруг не было ни одного человека. Пятнадцать лет назад все было по другому. Пятнадцать лет назад я, юный, храбрый и глупый, собирался в княжью дружину. Где она теперь? Кто лег под вражьей стрелой, кто – не проснулся после морозной ночи, иные просто сбежали. А я – служил. Научился рубить мечом, кидать нож и тихо резать  глотки, пускать стрелы и голыми руками сворачивать шеи. Еще  научился не верить. Когда  вернулся в деревню, то в  суме лежал только кошель с жалованьем и смена одежды. Кошель скоро опустел, я начал жить охотой и продажей шкур,  на отшибе, на опушке леса. За прошедшие годы я сделался для деревни  чужим. Меня не гнали, не ненавидели, не считали колдуном – просто не замечали. Сначала  это мучило. Потом стало все равно. Пока я служил, умерли родители и, больше ничего не связывало меня с теми, кто был вокруг. Я стал одиночкой.
      Так вот я и шел, пока какой-то звук не заставил меня замереть. Впереди сопели и ругались не меньше троих здоровых мужиков. Голоса чужие, не деревенские это были.  Скинул суму и, тихо пошел на звук. Меж деревьев открылась поляна, а на краю ее четверо мужиков пытались скрутить какую-то девчонку. Та прижалась спиной к стволу дерева, выставила вперед нож и, по волчьи щерилась. Один из лиходеев матерился, прижав руку к щеке – из-под ладони бежала кровь. Видать достала девчонка. Однако, ясно было что долго она не продержится, больно здоровы были разбойнички, да и мечи у них – не чета ее ножику. Я не рассчитывал на охоту и, с собой был только нож. Ну, и тем что есть, тоже можно дел натворить, надо только знать как.  Поудобнее перехватил рукоять и прыгнул вперед. Началось!
Хорошо, что они стояли спиной ко мне – одному сбоку в шею, кровь брызнула упруго, сразу перехватить выпавший меч и, второму в ноги. Снизу в живот с размаху и в сторону, в сторону.  На колено, в стойку, оглядеться, что  двое других творят. Один с мечом ко мне, а второй оседает на снег и девчонка над ним,  нож из спины вынимает, глаза прозрачно-серые от бешенства, еще раз ножом  по горлу ведет, чтоб уж точно враг не поднялся. Успел нырнуть под меч и, сбоку рубанул того, что в меня целил. Мужик охнул и, ноги у него подкосились. Сразу вслед – прямой выпад – меч вышел из спины  разбойника, глаза у того закатились, тело тихо упало в снег.
Я огляделся – все четверо лежат, все мертвые. Хорошо поработал. А девчонка то где? А та сползает по стволу. Мягко так валится. Подбежал к ней, подхватил, а полушубок ее, я в горячке и не заметил, весь от крови бурый, достали  в бок мечом. Ну, таких ран я навидался. Сноровисто стащил с нее полушубок, рубаху разрезал – рана неглубокая, но крови много вытекло. Однако выживет. Перетянул  рану, в полушубок закутал. И задумался. Куда ее? К себе в избу? Отвык я чтоб кто-то кроме меня порог переступал, но, не оставлять же здесь. Подхватил на руки и понес. Девчонка высокая, крепкая, тяжеловато нести, ну, и не таких таскали. Нес и в лицо ее вглядывался. Светлые волосы, лицо нездешнее – высокие скулы, губы более тонкие, чем у местных, прямой нос, твердый подбородок, хорошее лицо, красивое.
Вот и избушка моя показалась, крайняя, возле самого леса. Положил находку  нежданную на шкуры, к печи поближе, развел огонь, чугунок с водой греть поставил. И сел, глядя на найденыша. Казалось, не мучается она от раны. Не стонет, не мечется. Дыхание спокойное, как у спящей. Не знаю, сколько я так просидел. Потом, как очнулся. Вода уже закипела давно, пора  рану осмотреть. Вынул чугунок, приготовил чистые тряпицы и развернул шкуры. И засмотрелся на крепкое, ладное тело. Ноги длинные, высокая грудь, вся плотно сбитая такая – с этакой хоть в бой, хоть на охоту, а больше всего хотелось – любить всю ночь, чтоб до рассвета себя не помнить. И тут она открыла глаза. Серые, зимние, словно метель в них. И звала эта метель меня.
Протянула руки и обвила мою шею. Потянула к себе. И смотрела неотрывно. И все ближе, ближе эти глаза, ближе метель, нет кроме нее ничего. И ненужно ничего более.  “Тебя как зовут то?” – только и шепнул. “ Ррраста” – с нездешним говором. И все, больше слов не было, только глаза, руки,  тело, светлое, гибкое, хищное, только ее губы, что впивались в мои.
Только к рассвету опомнился: “А рана то твоя как?!”.
И отшатнулся. Не было раны. Был только шрам. Тонкий, затянувшийся, словно полгода, а не ночь прошла. Раста сидела. завернувшись в шкуру и молча смотрела на меня своими серыми глазищами. А я вспоминал. Вспоминал, что рассказывала мне мать. Про серые тени, что зимними ночами  вместе с метелью несутся по полям. Про белых огромных волков, что подходят к одиноким домам и молча ждут, когда выйдет кто-нибудь. Такие дома потом находили пустыми. Про светловолосых дев и мужчин, что говорят с рыканьем, приходят ненадолго в деревни и уходят в сумерках в лес. Про оборотней.
“Моя стая, - Раста смотрела в пол, говорила медленно, с натугой – она придет сегодня ночью. За мной. Если люди испугаются и нападут – будет кровь”.
Коротко взглянула на меня. И стало горько и радостно. Я нашел того, кто не видел во мне чужака. Но она уйдет. Или ее убьют потому, что она чужая. Тяжело подошел к Расте и опустился на колени. Гладил ее лицо, смотрел в  глаза, вдыхал запах  волос. Она обняла меня и прижала голову к своей груди. И я заплакал. Я не плакал много лет, и это было трудно.
Стало вечереть. Раста сидела на шкурах и молчала. Я сидел около огня и ждал. Стемнело. Завыл волк. Он выл около моих дверей. Я открыл дверь и вышел на крыльцо. Перед  домом сидело десять огромных белых волков. Их глаза были мудры и печальны. Тот, что сидел ближе всех,  подошел и обнюхал меня. Вернулся и сел.
Позади  раздалось низкое рычание и, к стае проскользнула волчица. Обернулась – на меня смотрели серые, зимние глаза Расты.
И вот тогда то раздался крик. Заполошный, дурной, ненужный. И полетели стрелы. Из деревни валила толпа. Волки развернулись, толпа была слишком близко, не уйти. И вожак завыл. Завыл негодующе, зло, обиженно.
Я развернулся и пошел в избу. Достал меч. Вышел и встал между волками и толпой.
Глаза толпы всегда одинаковы. Они безумны, испуганны и глупы. Толпа не хочет видеть тех, кто не в ней. Для толпы они враги. И я стал ее врагом.
Первого из бегущих я свалил боковым ударом, наотмашь. Краем глаза заметил, что волчица подошла к тому волку, что обнюхивал меня и, словно спросила что-то. Тот кивнул и, стая, развернувшись, скользнула к лесу. А вокруг меня уже крутились рожи, лезли в меня рогатинами, пытались достать ножами. Толпа уже не соображала, не помнила зачем принесло ее сюда, кого и почему они так ненавидят. Мне было все равно, я работал мечом, отскакивал, пинал ногами, разбивал морды локтями, крутился волчком, понимая: “Все, это конец”. И было легко.
Волчица металась рядом, перекусывая ноги, разрывая горло упавшим, сбивала нападавших с ног и, передними лапами располосовывала животы. Мы бились. Уже не за жизнь а, за то, чтобы достойно умереть. А потом толпа сообразила и отхлынула.  Рванула за изгородь. И три лучника вышли вперед. Волчица вдруг метнулась ко мне, и ее зубы вошли мне в руку. Глубоко, сильно но, нежно как-то. Она лизнула  кровь, побежавшую из раны,  и посмотрела на меня. И тут запели луки. Все три стрелы нашли меня. Я посмотрел на древка стрел, торчащие из груди, глянул на Расту – глаза бы запомнить. И провалился в черноту.
Пришел в себя я от холода. И от того что, мне что-то мешало. Оказалось – наконечники стрел, что кололи мне бок. Стрелы были обломаны и валялись рядом. Голова лежала на коленях у Расты, и она гладила мои волосы. Мы сидели, скрытые лапами огромной ели, Раста улыбалась  и все гладила и гладила волосы……………….

Я бегу рядом со своей волчицей. Метель заносит следы стаи. Вожак мчится впереди, огромными летящими скачками. Все ближе темная стена леса.
 


Рецензии
Хорошо. Очень романтично. Через все повествование – мокрый ранящий запах снега. А я очень люблю, когда за текстом проступает картинка, становятся слышны голоса и запахи. Эдакий эффект присутствия происходит.
Мелкие придирки: "Впереди сопели и ругались не меньше троих здоровых мужиков" – мне кажется, фраза какая-то неловкая. В чем дело объяснить толком не могу, но слух коробит. Может быть так: "Впереди сопели и ругались. Человека три, не меньше."
Далее – " Голоса чужие, не деревенские это были". Такое впечатление, что это были "не деревенские голоса". А речь идет о мужиках, которые не из деревни рассказчика.
И потом еще мне как-то не слишком убедительным показалось то, как жители деревни моментально среагировали на вскрик, резво похвали дрыны и луки и огромной толпой кинулись на волков. Я хочу сказать, что от крика до того момента, когда набежала толпа прошло очень мало времени. Такое впечатление, что крестьяне сидели в засаде за ближайшим забором, вооруженные и тепло одетые, и только ждали условного сигнала. Все-таки нужно какое-то время, пока паника разрастется. Небольшое, но нужно.

Amarga   10.10.2002 03:20     Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.