Убийство на Северном

Валентину Богуну.

Прошла зима гнилая и бесснежная. Холодный ветер гнул деревья, мокрый снег  на короткое время окрашивал всё в белый цвет, но вскоре таял. И снова грязь и лужи на дорогах. А в марте выглянуло солнце, небо стало выше и голубее, но ветры никак не стихали, и только в апреле по-настоящему повеяло весной.

Следователь прокуратуры, мужчина лет тридцати пяти, внимательно осмотрел место преступления и дал разрешение увести труп в судебно-медицинскую экспертизу. По мнению судмедэксперта, смерть наступила между пятью и шестью часами дня от перелома свода черепа при ударе тупым предметом. Это могли быть обух топора, труба или арматура. Стены, пол и двери лифта на лестничной клетке забрызганы кровью, но орудия убийства  рядом с трупом не найдено. И самое удивительное, никто из соседей  ничего не слышал и не видел. Время было такое, что в любой момент мог появиться посторонний человек. Люди возвращались с работы, хозяйки отправлялись во двор с детворой, благо, первые дни апреля выдались солнечными и теплыми. Да и во дворе  на скамеечке сидели старушки. Уж кто-кто, а они бы сразу приметили постороннего человека. Но, нет. Никто ничего подозрительного не заметил.

Удар, видимо, был такой силы, что мужик даже не вскрикнул, упал, как подкошенный, а убийца, как не в чём не бывало, вышел, никем не замеченный.

Убитого опознали без труда. Им был известный хирург Тимошечкин  Григорий Митрофанович.

«За что его так? Кого-то зарезал на операционном столе? А, может, соблазнил чью-то жену и пал от руки ревнивца? Ему – около сорока, вполне мог», – подумал следователь.

– Лейтенант, – обратился он к участковому, – прогуляйся до девятого этажа, посмотри возле мусоропроводов. Может, посчастливится, и найдешь орудие убийства. И поспрашай, кто что слышал? Хотя, вряд ли…

Он некоторое время помолчал, разминая сигарету, потом спросил у Гришина, капитана из уголовного розыска:

– А где семья погибшего? Неужто бобылем жил?

– Жена уехала к матери в Воронеж. Детей  нет.

– Жену нужно вызвать. И как  жили? Мирно?

– Соседи говорят – тихие люди. Она работает медицинской сестрой в той же больнице, что и погибший.

– Хорошо бы узнать, не было ли у него каких амурных приключений?

Виктор Сергеевич Волошин, старший следователь прокуратуры, мужчина плотного телосложения, с короткой шеей борца и рельефной мускулатурой, накаченной  регулярными тренировками. Коротко стриженые волосы и  перебитый нос  боксера, своеобразный прищур серых умных глаз и ямочки на щеках, делавшие его улыбку доброй и застенчивой.

Должность обеспечивала неплохое общественное положение, а по натуре он был скромен и не притязателен. Знакомые видели в нём неизменно вежливого, обязательного человека.

После окончания юрфака какое-то время работал в уголовном розыске, дослужился до звания майора, но после легкого ранения, полученного, когда брали банду Камала,  перешел на работу в следственный отдел прокуратуры. Здесь всё не так и не то, но с годами Виктор Сергеевич попривык, и теперь чувствовал себя на месте. Сумел сохранить приятельские отношения с сослуживцами, живо интересовался их проблемами, и по привычке продолжал ходить в спортивный зал в часы, когда там тренировались его старые товарищи.

Коренной ростовчанин, он вырос на Северном. Жил в небольшой двухкомнатной квартирке родителей с женой и сыном. Отца  не помнил. Тот бросил семью, когда ему  не было и пяти. Недавно умерла  мама, тихая женщина, так и не дождавшаяся своего счастья.

Надежда, – жена Виктора Сергеевича, никогда не спрашивала о делах мужа,  но когда, поддавшись настроению, он рассказывал о  каких-то событиях, удивлялась, как интересна и полна приключений  его жизнь. У них же в поликлинике ничего не происходило. Принимала больных в поликлинике, посещала их на дому, и ей казалось, что настоящая жизнь проходит мимо.

– Ничего не нашёл, – сказал участковый, вернувшись. – Сейчас дворник откроет  мусороприёмник, посмотрю там.

Через несколько минут участковый вышел с завёрнутым в газету, обрезком трубы.

– Вы были правы. На трубе следы крови. Это, вероятно, орудие убийства.

– Больше ничего не было?

– Нет.

– Ну, что ж. И то – хлеб. На экспертизу…

– А может, это – случайная жертва. Наркоман или алкоголик какой? Увидел, что в дипломате денег нет, сбежал…

; А разве дипломат был открыт?

; Нет.

– Эксперты скажут, кто к нему прикасался. Но не похоже… Добро. Я, пожалуй, поеду. Вы ещё поспрашайте. Может, всё-таки, кто-нибудь что-то видел или слышал, – сказал он Гришину. – Завтра к десяти соберемся у меня, помозгуем.

Виктор Сергеевич выбросил окурок  и уехал.

Слухи об убийстве врача распространились с быстротой молнии. Пенсионеры, забивавшие «козла» на сваренном из металла столе, обсуждали случившееся:

– Кому нужно его убивать? – спросил мужчина лет семидесяти, размешивая  домино. – Тихий человек.

– Тихий, но не из бедных. Машина, дача…  Откуда такие деньги у врача? – откликнулся другой, выбирая костяшки. – Ты думаешь, они много получают, хирурги эти?

Он давно всех разделил на красных и белых и неодобрительно отзывался о новых веяниях.

– Да кто сегодня на зарплату живёт? – вступил в разговор  худой мужчина с наколками на руках. – Хотели бы гробануть, пошли бы домой. Опять же – жена уехала…

– Был человек, и нет…

– А жена приедет уже вдовой. Квартиру опечатали…

– Да, дела… Я хожу. У меня, родимый, – сказал хриплым пропитым голосом первый и показал дубль один.

На следующий день в кабинете следователя прокуратуры состоялось совещание. За столом расположились  Гришин, руководитель оперативной группы уголовного розыска и его товарищ – Панченко, паренек, только окончивший милицейскую школу.

– Итак, что мы имеем в наличии? – спросил Виктор Сергеевич, оглядывая собравшихся. С Гришиным они когда-то работали вместе, и он знал его бульдожью хватку.

– Свежий труп и ни каких зацепок.

– Пока.

– Ну, да, пока…

– Что удалось выяснить?

– Ночь прошла – проворчал Гришин. – Или ты думаешь, что мы совсем отдыхать не должны?

– И все же…

– Работал хирургом в больнице скорой помощи. По отзывам – доброжелателен и  хорошо относился к больным и сотрудникам. Женат. Жена – старшая медицинская сестра того же отделения. Сейчас уехала к матери в Воронеж. На работе отзываются хорошо. Спокойная, дельная…

– Никаких амуров у доктора не было?

– Два месяца назад он увлекся медицинской сестрой физиотерапевтического кабинета.

– Узнал, что это за красотка,  есть ли у неё муж?

– Они  в тот вечер с мужем ездили к подруге на день рождения. Проверил. Вроде всё сходится. Однако выяснилось, именно в это время муж этой красотки исчезал куда-то на полтора часа.

– Кто такой? Где работает. Подробнее.

– Шофер той же больницы, некий Ложкин Михаил Иванович двадцати восьми лет. Подробнее что-либо узнать не успел.

– Выясни, куда он исчезал на полтора часа.

–  Выясню.

– Что ещё? – спросил Виктор Сергеевич, закуривая. – Больше никакой ниточки? Давайте, высказывайтесь. Смешные идеи  могут стать великими открытиями.

– Открытием не пахнет, но мне кажется, нужно покопаться в  том, с кем он имел дело в последнее время, кого  лечил…

– И что мы там поймем? Оперировал он себе и оперировал. Что из этого выудишь, – скептически откликнулся Анатолий.

– Нет, нет… В этом что-то есть, – возразил Виктор Сергеевич. – А не было ли в последнее время у доктора Тимошечкина каких-нибудь конфликтов с больными или их родственниками?  Откуда у него доходы?  Ты записывай, записывай светлые мысли начальства, – сказал Виктор Сергеевич Анатолию, – это все тебе предстоит выяснить.

–  Какою ни была бы прыть

Напрасная затея:

Красиво жить не запретить

Тому, кто жить умеет, – ответил Анатолий. – Будет сделано.

– А ты чего молчишь? Витаешь в облаках? – спросил Виктор Сергеевич у Гришина.

– Иногда полезно витать в облаках. А если серьезно, то думаю, хорошо бы нам привлечь к расследованию врача. А то мы заблудимся в медицинских лабиринтах.

– Хорошо. Это мы решим. И всё-таки у меня из головы не выходит этот  Ложкин. Знаешь, ревность – страшное дело. Она может толкнуть  на то, чего  в здравом уме никогда бы не сделал. Необходимо как следует выяснить алиби этого Ложкина. Страсть ослепляет.

– Хорошо, выясню, – откликнулся Николай Николаевич. – Надо нам  поближе познакомиться с делами покойничка. Что он был за врач? Короче, что делать – ясно. А что с экспертизой?

Виктор Сергеевич снял трубку и связался с судебно-медицинской лабораторией, но  ничего нового не услышал. Там высказали предположение, что убитый был наркоманом. Найденный отрезок трубы действительно орудие  убийства. Кровь на трубе принадлежит убитому. Есть два отпечатка пальца, а к вечеру будет и заключение.

– Ну, что ж, это уже кое-что… – сказал Николай Николаевич, вставая.

– А, может, грохнули его по ошибке? Метили в другого? Интересно, кто проживает в том подъезде? И почему никто не заметил постороннего человека? Может, кто из своих?

– Правильно мыслишь. Вот и узнай!

Когда все вопросы обговорили, и был составлен план расследования, Виктор Сергеевич заключил:

– Добро! Пригласите-ка ко мне этого Ложкина, и узнайте-ка, нет ли среди пациентов или их родственников обиженных  убиенным. Встречаемся  вечером, часов в шесть.

Оставшись один, Виктор Сергеевич достал из пачки очередную сигарету и глубоко задумался. «Кому мог мешать врач, делающий людям добро? А, может, он вовсе и не добро творил? А если окажется, что он действительно наркоман, тогда поиски нужно будет расширить. Не дружки ли его за долги прикончили?»

Открыл записную книжку и  набрал номер приятеля.

– Алексей? Привет. Мне бы посоветоваться с тобой. Могу  подъехать? Спасибо. Минут через пятнадцать буду.

Через пятнадцать минут Виктор Сергеевич разговаривал  с доктором Никольским.

Алексей Павлович Никольский, старинный приятель семьи Волошиных, работал с женой Виктора Сергеевича в одной поликлинике. В свободные дни  семьями ходили в театр, филармонию или отдыхали на  берегу Дона. Работал Алексей Павлович хирургом в поликлинике, звезд с неба не хватал, но врач был опытный.

– Ты, наверное, слышал об убийстве врача?

– Слышал.

– Знал его?

– Едва… Высокомерный. На поликлинических смотрел сверху вниз.

– Может, знал себе цену?

– Можно знать себе цену и совсем не быть высокомерным.

Виктор Сергеевич рассказал о том,  какую помощь ждет от приятеля, и они договорились на следующее утро встретиться в больнице.

Жена убитого Лариса как-то спокойно перенесла весть о смерти мужа. Она обзвонила родственников Григория и немногочисленных приятелей, с которыми они общались, оплатила ритуальные услуги, заказала в ближайшем кафе поминальную трапезу. Когда же все разошлись, и отпала необходимость изображать из себя неутешную вдову, она вздохнула свободнее, прошла на кухню и налила в стакан водку. «Только бы  снова не очутиться в яме, не начать пить… – подумала она. – Что, собственно, произошло? В последнее время мы с ним стали чужими. Особенно после того, как  узнала, что он колется. Вот, блин, не повезло! Но как ему удавалась сидеть на такой маленькой дозе? Наверное, в промежутке глотал всякую дрянь. Скотина, и меня уговаривал попробовать. Но в школе я уже пробовала… и пошла в разнос. Нет, уж! Дудки!»

Выпила залпом, не закусывая. «Мне по закону положены три дня, – подумала она. – Надо привести всё в порядок… особенно мысли… и жить. Теперь я – вдова! Смешно. Мне и тридцати нет!»

В прихожей раздался звонок.

– Кого черт несёт? Устала я от этих фальшивых соболезнований.

Она поправила на себе халатик, и пошла открывать. В дверях стоял незнакомый человек и внимательно смотрел на хозяйку.

– Тимошечкина? Лариса Яковлевна?

– Она самая, – недружелюбно ответила Лариса. – Вы из милиции? Ищите, кто Григорию голову проломил? Так я вам сразу скажу – это не я!

Она охмелела. На поминках пила много, но почему-то не пьянела. А теперь чуть расслабилась – и голова закружилась.

– Ищем, – ответил Анатолий. – Можно зайти?

– Заходите, раз пришли.

– Панченко Анатолий Филиппович, – отрекомендовался он. –  Уголовный розыск.

– Что вы от меня-то хотите?

– Просто хотел  с вами поговорить? Нам же предстоит искать убийцу. Вы не можете сказать, кто бы это мог сделать? Были ли у мужа враги?

– Какие враги у врача? Целыми днями  на работе…

– Но есть же у вас друзья, знакомые… Так вы считаете, что врагов у него не было?

– Может, и были, но я о них не знаю.

– А как к нему относились коллеги?

– Гриша работал старшим ординатором. Как коллеги относятся к начальству?

– А что он –  большое начальство?

– Не очень. Но кто любит начальство?

– Это точно…

– Начальство можно бояться, реже, уважать, но не любить, – сказала Лариса и снова налила себе водку. – Выпьете?

– Да нет, спасибо.

– Понимаю, на службе…

– А как вы жили с мужем?

– Что вас интересует?

– Не сорились?

– Все, как в любой семье. И ругались, и мирились…

– И почему ругались?

– Это что, поможет отыскать убийцу?

– А кто его знает, что поможет… Всё может быть…

– Ну, что ж… В последний раз мы поругались потому, что он пришёл домой поздно. Говорил, задержался в гараже. Но я не поверила. Что там делать, когда машина новая, да и всё равно он ничего делать не умел. ****уном  был, как все  мужики…

– Зачем же обобщать?

– У меня опыт большой. Жизнь научила…

– Так, может, обиженный муж совращенной жены?

– Не думаю. В последнее время  ему было не до того.

– Это почему же?

– Много тяжелых больных, да и у нас – перемирие.

– А сколько лет вы замужем?

– Пять. А почему вы спросили?

– У вас детей нет?

Анатолий увидел, как у Ларисы опустились плечи, лицо потускнело, и в глазах появилась страдание.

– Нет.

– Что так? Он не хотел?

– Это  тоже может помочь в поиске убийцы?

Лариса взяла стакан.

– Не достаточно ли?

– Не берет сегодня меня водка. Или хреновая, или состояние такое… А детей у нас не было, потому что я не могу их иметь…

– Извините. Так у вас никаких предположений нет, кто бы мог это сделать?

– Предположений нет. Но одна мыслишка вдруг высветилась. Пять лет назад Гриша заступился за меня и выгнал одного поддонка из района.

– Какого поддонка?

– Гаврилова Владимира. Держал на рынке ларек с разной дрянью. Я его знала, как Володечку. Он баловался наркотиками, соблазнял малолеток. Однажды и я попала в его сети. Потом он со своим приятелем затащили меня в свой ларек и изнасиловали. Вот Гриша и поговорил с ним по-мужски. После этого  подонок исчез. И  ларек кому-то продал.

– Григорий Миторфанович был сильным мужчиной?

Лариса недоверчиво посмотрела на Анатолия и спросила вопросом на вопрос:

– А вы труп убитого видели?

– Видел.

– Чего ж тогда спрашиваете?

– Не понял.

– Чего ж тут понимать: Гриша был Кощеем. Только вот смертным оказался, доходяга.

– Как же он напугал этого Володечку?

– А хрен его знает. Но факт остается фактом. Может, пригрозил, что донесёт на него за изнасилование? А, может, пистолетом пригрозил.

– У мужа был пистолет?

– Был. Не знаю, откуда, но был… Да вот он.

Она достала пистолет из ящика письменного стола и передала Анатолию.

– А муж ничего не говорил по этому поводу.

– Нет. Он никогда не распространялся о своих делах.

– Ясно…

– Так может, выпьете, – спросила Лариса. – Одной неинтересно, а я сегодня хочу надраться в стельку.

– И такое бывало?

– Чего не бывало?!

– Может, не стоит? – Анатолий встал. – Ещё раз примите наши соболезнования…

– К чему  ваши соболезнования? Попробую в свои тридцать пожить вдовой…

Лариса открыла холодильник, достала бутылку минеральной воды и налила  в стакан.

– Если позволите, я ещё навещу вас, – сказал он, открывая дверь.

– А если не позволю? Ну и трепачи вы там, в вашей ментовке!

– Кстати, в Воронеж вы к матери ездили?

– Там не только мама живет. Сестра с семьей. Будете проверять?

– Не знаю… Мое дело – начальству доложить…

– Ну, да… Доложите начальству… А, может, всё-таки, выпьете?

– Нет, спасибо.

– Тогда проваливайте. Я напиться хочу. Не первый раз напиваться в одиночестве.

Лариса заперла дверь на засов и села в кресло. Пить больше не хотела. Почему-то вспомнилось, как шесть лет назад она  сидела в безликом кафе у медицинского института и потягивала пиво через соломинку. Квартира, где она жила на птичьих правах,  осточертела. Там обосновались два молодых идиота, беспрерывно  хлеставших  дешёвое вино и обсуждавших достоинства рок групп. Стояло жаркое лето. Хотелось махнуть на Дон. Ей осточертело видеть небритые рожи, не хотелось механического, безлюбого траха. В приливе самобичевания переключилась со своих гадких мыслей на парней, толкущихся  у стойки. И как раз в этот миг ощутила на себе его взгляд.

Она понятия не имела, сколько времени он  на неё смотрел. Помнится, подумала: «ещё один клеиться, блин, собрался». Те,  что жаждали её, были, как правило, хуже всех. Как-то  приставал к ней  один, убеждавший, что – гинеколог. Она  много раз выслушивала таких «гинекологов». «Хватит, больше не надо».

Едва он подошёл и сел напротив, её ошеломило  чувство родства. Одинокий такой, сутулый, длинный, невыразительный.  Рыжие волосы,  сорочка с тоненьким инфантильным галстуком… Весь какой-то дистиллированный. Сплошной пластик.

– Ничего, я приземлюсь тут? – спросил он неожиданным басом.

«Косит под интеллигента, – подумала она, – похоже, здесь бывает не часто».  Обратила внимание на бесцветные глаза,  одежду.

– Меня зовут Григорием. Пожал бы тебе руку, – засмеялся он, – но боюсь, неправильно поймёшь.

Парень  расстегнул верхнюю пуговицу сорочки и расслабил  галстучную удавку.

–  Я за тобой давно наблюдаю. Видел в нашей больнице на практике. Ты в медучилище?

Она ещё тогда подумала, что ей ничего не стоит улыбнуться, не отвечая на его слащавые речи. А он же, ободренный  улыбкой, почувствовал себя уверенно. И она решила его немного охладить.

– Ты чего, в зоопарке подхалтуриваешь, или где? На хрена тебе этот фламинговый шнурок на шее?

Григорий принял загадочный вид. Ей на миг показалось, что он – самовлюбленный нарцисс, но затем физиономия  его стала настолько невыразительной, что, скорее всего, то была иллюзия.

; Да-да... фламинго. Сострила, сострила, да?

; У тебя с юмором проблемы?

; Молода ты слишком.

– Ты  даешь! Нам лет  почти одинаково. Ну, пару годков разницы. Женщины раньше взрослеют.

– Да и я – молод. Настоящий-то возраст – внутри.

Она почувствовала, как её снова захватила злоба, но Григорий уже поднимался.

– Пока. Но  я тебя поцелую, ладно?

Он наклонился и поцеловал её в губы. Неожиданно поцелуй оказался нежным. Он на секунду задержал губы, и она нехотя, на пробу ответила.

; Завтра в это же время. Придёшь?

; Да.

Она осталась одна. Пустота одиночества вновь обрушилась на неё. Никто ничего и не заметил. Здесь вообще никому ни до кого не было дела. Не смущали даже два гомика, целующиеся в углу.  Ладно, решила она, по крайней мере, он не нахал, как Володечка.

Потом  на автобусе поехала к себе на Северный.

Северный микрорайон Ростова, образчик «Черёмушек», выросших, как грибы, ничем не отличающихся от тысяч таких же в других городах. Панельные, точно из кубиков сложенные дома, похожие друг на друга,  приземистые школы, детские сады с огороженными дворами и сквериками, широкие ровные проспекты – таким был этот район. Когда-то здесь зеленели совхозные поля, и запахи свинофермы  служили безошибочным ориентиром для заблудившихся любителей природы и рыбной ловли в окрестных озерцах. Теперь огромный жилой массив плотно застроен многоэтажками. Вся архитектурная индивидуальность  его была в шрамах дорог и  одиноко стоящей на склоне холма маленькой церквушки, сооруженной в честь  русско-армянской дружбы, да аквапарке, сооруженным на средства предусмотрительного предпринимателя.

Дома на кухне  голодный кот мурлыкал и терся о ноги. И она, помнится, подумала о новом знакомце: рыжий доходяга с гнойными прыщами…

Много времени спустя Григорий рассказывал ей, что решил обосноваться именно на Северном. Многие его приятели тоже работали здесь. Жизнью он был вполне доволен, всерьёз полагая, что обладает всем, что мог бы себе желать: хорошей работой, вполне устроенным бытом,  машиной. Однако хоть и не было у него оснований жаловаться на судьбу,  засыпал и просыпался с ощущением смутной тревоги, словно бы понимал: наступит, обязательно наступит час, когда всё что  имеет, будет у него отнято.

Лариса свернулась калачиком в огромном мягком кресле и, сморенная теплом и выпитым, задремала. А воспоминания её плелись и плелись…

Они виделись всё чаще.

Как-то она рассказала ему о Володечке.

– Ты хочешь, чтоб я  припугнул  его? Нет проблем, я согласен.

– Не понимаешь ни фига! Он не какой-нибудь хмырь, который  вкалывает задарма. Не тебе чета. Делец!  Не надо мне, чтоб его пугали! Мне нужно, чтобы он почувствовал то же, что и я, когда меня насиловали эти два урода. Мне нужно, чтоб  понял, каково это, чтобы  навсегда исчез из моей жизни.

–  Ты ведь не всерьёз...

–  А что стряслось,  у тебя  пыл сплыл? – подколола она и вдруг заметила, что лицо его стало жёстким и чужим.

–  Нет, я просто...

–  Я достану этого  ублюдка с твоей помощью или без неё. Мне хочется, чтоб эта сука почувствовала, каково быть изнасилованной. Ясно? Хочу забрать у них то, что они отняли у меня, и чтоб  поняли, понадобятся или не понадобятся им после этого их траханные деньги.

–  Вот такая ты мне и нужна! Я тебя люблю!

Она хорошо помнила, что именно после этих его слов она почувствовала эту самую любовь. Обняв его, она взглянула в его глаза и сказала, что не успокоится, пока не отомстит обидчику. Он не мог с этим не считаться.

Григорий тщательно продумал свой план, позвонил  Володечке и, сунув пистолет в карман куртки, пошёл на встречу.

Заброшенное место нагоняло на него тоску. Зачем он здесь и кто этот Володечка?

Из машины вышли двое.

– Так это ты такой смелый?

– Так это ты – Володечка?

– Кому Володечка, а кому…

Григорий отступил на шаг и  направил ствол пистолета на  ближнего парня. Тот, словно споткнувшись, остановился и с любопытством посмотрел на дохляка.

– Ты что, чокнутый? Чего  хочешь?

– Чокнутый. А хочу, чтобы ты исчез,  и  я тебя в нашем районе никогда не видел.

– Это почему же?

– Если  не выполнишь этого требования, загудишь за изнасилование. Доказательства у меня есть.

– Так это Ларискина работа?

– Не важно.

– И как ты себе это представляешь? У меня дело…

– Я тебя предупредил.

Володечка сделал шаг вперед, и Григорий выстрелил в сторону, показывая серьезность своих намерений. Выстрел прозвучал глухо, как удар железкой о рельс.

– Ты что, бешенный?

– Бешенный. Ты меня хорошо понял?

– Понял.

Григорий  вторым выстрелом продырявил колесо машины, повернулся и пошёл, как будто за спиной у него и не было двух разъяренных мерзавцев.

– Вот, придурок… Беспредельщик хренов, – сказал второй парень, проглатывая густую слюну. –  Что-то у меня в горле пересохло. Как насчет  смочить?

– А что с тачкой делать?

– У тебя что, запаски нет?

– Тогда, пойдем, выпьем пивка, а потом колесо сменим.

– Ну и дела… – протянул Володечка и пошел за товарищем. – В общем, так или этак, но, видимо, линять придётся. Меня уже Рябой достал, да и этот чокнутый.  Не ментам же на него заявлять! А  пока не повредит кружечка холодного пива.

– А может быть Рябого попросить? – предложил приятель.

– Нет! Не хочу лишний раз одалживаться. И так его вечный должник. Чёрт нас тогда попутал по пьянке трахать эту лярву.

Вся акция, по замыслу Григория, сводилась исключительно к демонстрации силы, к воздействию на психику этих подонков. Чтобы они поняли, что связываться с ним не стоит, что с ним шутки плохи. Припугнуть так, чтобы поняли, в каком сортире живут.

Все так и получилось. У него был такой видок, что мороз по коже. Он заметил, как побледнело лицо Володечки, как расширились в ужасе глаза. И он испытал в эту минуту наслаждение властью, но не стал раскачивать ситуацию. Ему нужно было испугать паршивцев. Он и испугал. Пока  этот  Володечка  пришел в чувство, его и след простыл. До драки не дошло, и, слава Богу. Зачем лишние эмоции. Да и не справился бы он с двумя бугаями. Значит, пришлось бы пукалкой  останавливать. А это совсем не к чему.

На секунду Григорий представил, что могло произойти, если бы этот Володечка оказался битым парнем, и у него пересохло в горле. «Эти сволочи так просто не отступят, – подумал он. – Им, как с гуся вода. И куда это они пошли? В пивнушку? Вот, выродки!»

Прошло три года. Григорий с Ларисой жили вместе. Она оказалась неплохой хозяйкой.

И  Лариса поначалу была довольна. Со школьных лет, замаранных наркотиками и подростковыми кризисами, лучшим из совершенных ею поступков оказался брак с этим тщедушным врачом. Иначе бы она продолжала плыть по течению, плавно фланируя, как некоторые её подруги, в сторону привокзальной площади, где стала бы приторговывать за неимением другого товара, своей молодостью. Любовь в их отношениях, конечно, и не ночевала, но она была искренне привязана к этому упорному, знающему, что хочет, человеку.

Лариса хотела  иметь ребенка, но после безуспешных хождений по врачам, поняла, что никогда не сможет стать матерью.  А история с теми подонками, после которых она долго болела, ещё больше усугубила ситуацию. И она была признательная Григорию  за то, что он никогда, ни единым словом её не попрекнул, и спокойно относится к тому, что она  бесплодна.

Когда  впервые поняла, какая судьба ей уготовлена, подумала, что сама убила своего мальчика, о котором так мечтала, а  вместе с ним умерла и какая-то часть ее самой. Она попыталась припомнить моменты, когда была по-настоящему счастлива; нет, какое там счастье, разве лишь смехотворно малюсенькие островки покоя среди океана пыток. Надежды на счастье не было, была лишь возможность или невозможность окончательной расплаты.  Григорий твердил: ты должна переступить через себя, через свое эго. Иногда ей казалось, что она готова поверить в Бога, потому что только чудо могло дать ей счастье материнства. Через какое-то время она вдруг обнаружила, что эта всё прожигающая боль утихла, забылась и она  вообще не способна кого-то полюбить. Жила только для себя. Григорий её не волновал. Развеялись, точно дымка,  мечты о нормальной семейной жизни. Их  брак стал чем-то непонятным, где они были не мужем и женой, а подельщиками, сообщниками…  «И зачем ему столько бабок? – думала Лариса. – Хочет казаться сильнее, чувствовать власть над людьми?».

В Воронеже, родном её городе, жили мать и сестра. Лариса никогда не любила сестру. Эгоистичная, изнеженная. Но теперь, после стольких лет разлуки эта нелюбовь сгладилась, и она решила навестить родных.

Пришёл Григорий. Он стоял на пороге и  молча смотрел на неё.  Она бесстрастно отметила, что волосы поредели, но на щеках сохранялся юношеский румянец.

Он поцеловал её в щеку.

– Привет, –  с трудом выдавила она.

– Чего грустим?

Она окинула его взглядом.

– Я не грущу, просто устала.

–  Устала?

– Знаешь, ты навредил мне больше, чем все трахальщики вместе взятые. Но я тебя не обвиняю. Так и должно было случиться. Кто-то умеет отмахиваться от боли, я – нет. Я должна это тебе сказать. Конечно, это пройдёт… Вот хочу к своим съездить в Воронеж.

– Поезжай. Только когда ты, наконец, поймешь, что в мире, где бродят волки, жить козлёнком  я не хочу?

– Я тоже не Красная шапочка. Но это – люди. И они тебе верят. А ты наплевал на их надежду и похерил их веру. Я не понимаю, неужели мало, что ты берёшь за операции, за каждый  шаг,  за осмотр? Зачем же нужно было эту Жаворонкову так тянуть, когда ещё полгода назад ясно стало, что у неё рак?!

– Да успокойся ты! Так получилось. Я думал, что там распространенный процесс и метастазы даже в надключичной области… Да и этот Марченко меня подвёл. Зачем было ставить эту историю на конференцию? Но всё. Обещаю,  это – в  последний раз…

– Ты мне уже обещал…

Лариса вышла в другую комнату, а Григорий сел в кресло и стал думать о  завтрашнем дне. Тепло, за окном свежий осенний день.  Григорий вяло провожал глазами  жужжащую и бьющуюся о стекло муху.  Вытащил из кармана клочок бумаги. Корявым почерком нацарапано: «Позвони. Анна».  Дальше – номер телефона. Григорий усмехнулся: «Дура! Думает, что я попал в её сети! Желторотая шлюшка больше смотрит  в  карман. Её жадность видна невооруженным глазом».

Подчиняясь наплыву ярости, он смял записку. Но когда злость схлынула, он, расправив записку, положил её обратно в карман. Откинулся в кресле и вновь стал наблюдать за мухой.

Он начал припоминать собственное прошлое  – занятие, которому любил предаваться  в последнее время. Воспоминания всегда доставляли ему, по меньшей мере, удовлетворение. Блеск его подвигов, что там ни говори,  не потускнел. Удобно было рекомендоваться хирургом Тимошечкиным и видеть взгляды запуганных людей, которые тушевались, как только заходила речь о хирургической операции. «Хирург Тимошечкин», – тихо повторял он сам себе. Он заслужил это высокое звание. Вспомнил, с каким трудом  поступил в медицинский, как тяжко пришлось ему, полуголодному сельскому парню  учиться среди холённых городских белоручек. Как упорно карабкался он по служебной лестнице, прошёл путь от рядового поликлинического  врача  до  старшего ординатора хирургического стационара. Теперь от него кое-что зависело. Коллеги  могли морщиться сколько угодно, однако понимали, что старший ординатор – второе лицо в отделении.  Он старался  помогать шефу, хотя понимал, что тот постепенно теряет свой авторитет. Ведь, что не происходило –  автоматически соотносилось с его именем. Рассчитывать же на то, что кому-нибудь в голову взбредёт  невероятная идея поставить его вместо стареющего льва, не приходилось. А рисковать, чтобы  место  шефа занял кто-нибудь другой – дело весьма опасное: не известно, как сложатся отношения с новым начальством. Поэтому старался, как мог. Благополучие в отделении постепенно ослабило его самоконтроль, и он  снова ощутил тревогу.

Лариса  по его рекомендации перешла работать к ним в отделение старшей медицинской сестрой. Отделение для него стало продолжением дома. Не вводя в курс даже её, он скупал в аптеке модные импортные медикаменты и рекомендовал их больным. В  больничной аптеке их не было, и тогда Григорий, как бы нехотя, произносил привычную фразу:

– Здесь одна больная просила меня продать. Она купила этот препарат, но теперь он ей не требуется. Если хотите, я с ней переговорю…

Григорий верил в свою звезду. Шеф ему полностью доверяет…

На следующий день из окна ординаторской, расположенной на двенадцатом этаже он смотрел на распластавшиеся вокруг дома. Подумал: «Хорошо бы избавиться от ряда царапающих, навязчивых воспоминаний и этого Жорика. Ещё немного, и он не остановится перед шантажом. И кто в наши дни не пробовал наркотики? Что с того?»  Подошёл к окну, откуда открывался очаровательный вид на  парк вдоль городского пляжа. Жёлтый ковер из листьев, тихая осенняя погода звали прогуляться. Высокий корпус больницы нависал над этой красотой.  «Всегда найдутся те, что норовят посмотреть на тебя сверху вниз, – горько улыбнулся он, – как бы высоко ты ни забрался». Свобода в миниатюре – вот чем был для него этот вид из окна ординаторской. Он набрал номер Ларисы. Тембр её голоса, беспечный, грубоватый оптимизм приводили Григория  в чувство.

Лариса, находящаяся этажом ниже, меньше всего  желала  подходить к телефону.

– Давай после работы погуляем. Может, в кафешку зайдем.

Григорий выдал пару-тройку расхожих пошлостей.

– Хорошо. Я освобождаюсь в три.

– Договорились, – удовлетворенно проговорил Григорий, почесывая впалую грудь.

Последнее время она  повадилась ездить в Воронеж к матери. Григорий даже заподозрил, не завёлся ли у неё кто-то, но своих подозрений вслух не высказывал, только жаловался:

– Иногда мне снятся мертвецы.

– Не паникуй. Каждый хирург имеет свое кладбище, – успокаивала она его. – Только не повторяй ошибок… А скольких ты спас, и хоть бы кто-нибудь доброе слово сказал? Надо  уметь  держать удар. А жалобщиков на наш век хватит. Выше нос!

Лариса – настоящий друг! Это хорошо, когда жена не только женщина для постели и кухни, но и друг. Она умела подчеркнуть его достоинства, оставляя недостатки  незамеченными.

Проводив Ларису к матери в Воронеж, Григорий терзал и насиловал свой «Жигуль», понуждая его  мчаться по ночному городу с бешеной скоростью. Благо, ночью дорога была свободной. Он ощущал, как на него нисходит спокойствие. Выйдя из машины, он оглядел  своего тёмно-синего «мустанга»,  глотнул свежего воздуха и окинул взглядом пространство двора.

Завтра к нему придет эта Паничкина. Он должен уговорить её. Он обязательно должен уговорить её. В гараже царила холодная сырость, и Григорий решил включить обогреватель. Потом, по дороге к дому, он наслаждался прогулкой сквозь тьму, ощущая дуновение ночного ветерка  на коже.

Когда подходил к дому,  почудился шум вроде покашливания. В животе затвердел страх, но звук был слишком далёк, и Григорий посмеялся над своей нервозностью. Он оглянулся. Какой-то мужчина медленно шёл по пустырю. Григорий ускорил шаг.

Дома, не находя себе места, отправился на кухню и опрокинул пару стопок  «Клюквянки». К сожалению,  Ларисы  уехала, и не с кем было даже поругаться. Осознав, что ему  предстоит меланхолическое одиночество, он отправился спать.

На следующий день Волошин с приятелем пришли в конференц-зал больницы за четверть часа до начала утренней планерки. Высокий мужчина в белом халате отбрасывал слайды на экран, следя, чтобы изображение чётко и ясно просматривалось из всех углов помещения. Виктор Сергеевич взглянул в окно на вид строящегося корпуса и подумал: «Вот кто и впрямь возводит себе прижизненные памятники».

Зал понемногу заполнялся. Сотрудники рассаживались, переговаривались, перебрасывались дружелюбными репликами. Никто не обращал внимания на посторонних. Только заведующий хирургическим отделением, заметив следователя, кивнул головой и  нахмурился.  Главный вошёл, как обычно, последним и неторопливо занял свое место за столом у трибуны. Все притихли, кроме заведующего хирургическим отделением: тот не сумел вовремя заглушить свой бас, и финальную гласную ему пришлось тянуть в полной тишине.

– Виноват, – сказал он с хриплой горчинкой. – Сегодня шеф уж очень серьёзен. Не к добру.

Сидящая рядом начмед, пышная дама в шёлковом халате, скривилась. Только она могла в этом замечании хирурга услышать не только злобу, но и снисходительность великодушного патриарха.

– Доброе утро, – тихо заговорил главный. – Начнем, пожалуй…

«Сейчас бы пивка холодненького, – подумал Виктор Сергеевич. – Хорошо, что Леша со мной. Здесь, пожалуй, без него не разобраться».

После планерки они представились главному, потом – в хирургическое отделение. У Леонида Петровича начиналась операция и, предоставив гостям свой кабинет,  перепоручил их молодому врачу.

Пока Никольский просматривал истории болезней, Виктор Сергеевич беседовал с врачами, сестрами, стараясь узнать больше об убитом.

Выяснилось, что Тимошечкин занимался частной практикой, причём, используя для этого отделение. Имея возможность госпитализировать и оперировать всех, кого  захочет, широко пользовался своим правом  и, как сказала одна медсестра, не бескорыстно.

Алексей Павлович Никольский, опытный врач, отобрал несколько историй больных, которые, как ему казалось, здесь лечились не по профилю. В самом деле, чего вдруг здесь делали радикальную операцию по поводу рака молочной железы? Разве в городе нет онкологического диспансера? Он обратил внимание, что часто самочувствие больных не соответствовало тяжести заболевания. Хорошо бы узнать, живы ли?

Потом он попросил принести журнал патоморфологической лаборатории и сличил анализы, вклеенные в истории болезни с анализами, записанными в журнале. Результат оказался ужасающим. Двум женщинам с доброкачественными заболеваниями сделали операции такие, какие делают при раке!

Когда он показал всё, что смог накопать, Виктор Сергеевич  не сразу понял.

– И что это значит?

– Это значит, что Тимошечкин преступник и подлец. Оперировал заведомо не раковых больных, говоря, что спасает онкологических. Думаю, не бескорыстно.

– Но это нужно доказать. Мог же и ошибиться?!

– Вот результат обследования, вклеенный в историю, а вот что записано в журнале лаборатории.

Виктор Сергеевич внимательно прочитал анализ, вклеенный в историю болезни и запись в журнале лаборатории. Оглядевшись, заметил на столе пепельницу и достал из кармана сигареты.

– Здесь ошибки быть не может?  И не в сговоре ли он с лабораторией?

– Нет. Если бы это было так, они бы подменили записи и в журнале.

– Пожалуй, ты прав. Но, могут ли быть убийцами родственники этих несчастных женщин? Достаточный ли это повод для убийства? Не проще ли написать на этого врача жалобу?

–  Вряд ли они об этом узнали. Я думаю, они этого Тимошечкина боготворят. Шутка ли,  излечил от рака!

– Хорошо. В любом случае нужно лучше познакомиться с  Тимошечкиным. Неужели это возможно – удалять здоровые органы? В голове не укладывается! И всё для того, чтобы получить гонорар?! Ты, давай, попробуй посмотреть всех, кого в последний год лечил этот тип, и, если можешь, зайди ко мне на работу часам к шести. Я тебе пропуск закажу. Твои соображения могут оказаться очень  интересными.

В  кабинете было душно и накурено. Сквозь сизые облака табачного дыма трудно дышать. Виктор Сергеевич открыл настежь окно и проворчал:

– Чадите все сразу. Задохнуться можно…

– А кого ждём?

– Доктора. Он – наш эксперт. А вот и он! – Следователь вышел из-за стола, пожал руку приятелю и предложил стул. – Прошу любить и жаловать, мой старинный приятель, хирург Никольский Алексей Павлович. Это он помог раскрыть аферы нашего жмурика.

– С января вступил в действие новый Уголовный кодекс, – без энтузиазма проговорил Гришин, закуривая очередную сигарету. – Там целый раздел посвящен  медицинским преступлениям. К сожалению, они далеко не всегда очевидны. А может, это не преступление, а ошибка? Если за ошибки сажать, кто возьмется делать сложные операции. А иногда пациенты умирают даже при  безобидном обследовании.

– Вот именно, – согласился Виктор Сергеевич. – Чего ты молчишь? – обратился он к Никольскому.

– Суд определит степень вины врача. По статистике из ста уголовных дел заведенных на медиков, до суда доходит лишь два, а осужденными оказывается лишь  один.

На совещании Алексей чувствовал себя уверенно, будто всю жизнь только тем и занимался, что консультировал юристов. –  А судебные  медики  подчинены Минздраву и часто не хотят «выносить сор из избы».

– Давайте лучше о деле говорить.

Виктор Сергеевич расстроился. Расследование явно пробуксовывает. Этот Ложечкин вдруг  уехал из города. Со слов жены, – к приятелю на Украину. У него накопились отгулы. Что-то нечисто с этим Ложечкиным. Как выяснилось, три месяца назад он поколотил этого Тимошечкина, узнав о его поползновениях. Поколотил умело и сильно. Нет, к нему нужно пристальнее приглядеться.  И этот Володечка, чёрт бы его побрал, всплыл стараниями Анатолия. Кто этот Владимир Гаврилов? Предприниматель, и по совместительству – наркоман и насильник, тоже обиженный Тимошечкиным? Наконец, родственники больных, которые могли узнать о художествах подлеца… Версии растут, как грибы…

– А с другой стороны что же получается? Врач вообще не имеет право на ошибку?  – Анатолий удивлен таким несоответствием. – Тогда почему разрешено в медицинском институте учиться на тройки? Значит ли это, что такой доктор, получив троечный диплом, имеет право путать бицепс  с прикусом? А коль скоро общество допускает такое,  чего же оно требует от таких эскулапов?

– Ты не путай ошибку с преступлением. Преступником может быть и отличный врач, мастер своего дела.

– Врач преступником быть не может! Преступник – человек с медицинским образованием. Ошибку допустить врач может… хоть и не должен. Но не умышленное преступление!

Анатолий – максималист, и в таких вопросах не допускает компромиссов.

– В тебе заговорила молодость, – улыбнулся Гришин.

– Чуть что, и сразу: молод ещё!

– А мне кажется, лечиться  в наших больницах опасно.

– Ты понимаешь, – Никольский посмотрел на Волошина, –  в медицине можно сделать всё, что угодно, но если оформить правильно, придраться к врачу нельзя. И наоборот, можно сделать всё идеально, но своевременно не оформить эти чертовы бумаги, и врач становится беззащитным.

– Ладно. Мы снова отвлекаемся. Речь идет об убийстве прохвоста. Кто его мог грохнуть? Разгневанный  родственник погибшего больного, ревнивец или обманутая жена?

Следователь внимательно посмотрел  на Гришина.

– А, может, и дружок-наркоман, или кредитор какой-нибудь, – подал голос Анатолий.

– Может, и дружок-наркоман. Кстати, ты беседовал с вдовой, – обратился он к Анатолию. – Твои впечатления?

– Она не очень-то горюет по убиенному. Не всё  так гладко в Датском королевстве. Но заострять не стал. Решил сначала узнать о ней побольше.

– А я думаю, что ценность человека познается после смерти. Иногда мне кажется, убийцу нужно только поблагодарить, что он избавил общество от этого выродка. Как подумаю, что он вытворял, как измывался над беспомощными людьми, так кровь закипает… Сам бы его задушил своими руками.

– Ты это брось, Николай. Мы должны найти убийцу… вовсе не для того, чтобы вынести ему благодарность…

– Ну да. Это я понимаю, – буркнул Гришин. – В суде, знаешь, как? Последнее слово, как завещание…

– Ладно. Поговорили. Что делать будем? Ты, Алексей, продолжай свои поиски в больнице. Что-то мы с тобой просмотрели. Если сможешь, навести тех двух женщин,  которых наш жмурик искалечил. А ты, Анатолий,  узнай побольше о вдове. Какая-то она мутная.

– Только без всяких амуров, – предупредил Гришин. – Дело серьезное.

– Да, бросьте вы! Впрочем, вы подали прекрасную идею! Надо  присмотреться!

Ложкин  сидел перед дверью следователя и гадал, зачем он ему понадобился. Вроде бы, нарушений и дорожных происшествий в последнее время не было. Что за дела? Когда на часах пробило семь, из кабинета Волошина вышла целая группа сотрудников. Виктор Сергеевич пригласил:

– Ложкин?  Михаил Иванович? Заходите.

Михаил прошёл в кабинет. Стол освещала  настольная лампа. Лица следователя он рассмотреть не успел. Какая-то громадная фигура на другой стороне стола направила на него луч лампы.

–Как думаете, почему вас пригласили в прокуратуру?

– Думаю, вы объясните. Зачем заранее волноваться, гражданин начальник?

Виктор Сергеевич вскинул голову и  внимательно посмотрел на Михаила.

– За что отбывали наказание?

– За мелкое хулиганство.

– За мелкое?

– Ну да… Морду одной сволочи набил.

– За что же это?

– Дела давно минувших дней. Я своё отсидел.

– Ладно. Это потом. А сейчас скажите, где вы были пять дней назад с четырех до семи вечера?

– Во, дела! В пятницу?  С женой на день рождения ходил к  друзьям. А что, запрещено?

– Не запрещено. И вы никуда не отлучались?

Михаил, словно наткнувшись на что-то, с тревогой посмотрел на следователя и помедлил с ответом.

– А что произошло, и в чём меня подозревают?

– А произошло, Михаил Иванович, убийство врача Тимошечкина Григория Митрофановича, с которым вы вместе работали в больнице скорой помощи…

– Почему, «работали»? Я и сейчас работаю.

– И нам известно, что у вас с ним, мягко говоря, сложились не самые лучшие отношения. Это ему вы морду били, если поточней. Вот мне бы и хотелось узнать, за что вы его тогда поколотили, и  куда отлучались на полтора часа, когда вместе с женой пошли в гости к друзьям. Кстати, к кому это вы ходили? Чей день рождения?

Михаил опустил голову, понимая, что следователь осведомлен больше, чем ему бы хотелось. Но, уразумев, что  подозрение не шуточное, сказал:

–  Ходили мы к Никитиным. У Любы, подруги жены, день рождения. Но то, что я сейчас должен сказать, мне бы не  хотелось, чтобы транслировалось по радио. Был я у женщины. Она – врач нашей больницы, замужем. Да и я – не холостой. Поэтому…

– Хорошо. Договорились. Имя этой женщины и адрес? Вы же понимаете, что мы должны всё проверить.

– Понимаю. Чего уж тут не понять? Только, а что, если она не подтвердит? Такое признание  ставит её в тяжёлое положение.

– Мы это понимаем. Только, очень плохо, если она этого не подтвердит. Итак, имя и адрес? Кстати, а как вам удалось уйти на полтора часа?

– Я сказал, что нужно помочь приятелю  с машиной. Ему на следующий день в командировку, а  ходовую одному делать трудно. Поехал, вроде бы, помочь.

– В парадном костюме? И вы хотели, чтобы жена вам поверила? И приятель  должен был подтвердить эту сказку вашей жене?

– Ну, да. Только, мало вероятно, чтобы жена у него спрашивала. Так, в случайном разговоре… А костюм… Что костюм? Я когда работаю, всегда переодеваюсь…

– И его фамилию назовите.

– Врач Снежная Валентина Петровна. Живет на Капустина, 21. А приятель, которому я, вроде бы, помогал машину чинить – Веткин Евгений. Он живет на Стартовой, 18.

– Ну, что ж. Проверим. А вы пока из города никуда не уезжайте.

– Нельзя ли так проверять мои слова у Валентины, чтобы, по крайней мере, её муж об этом не узнал?

–  Да, уж как получится, – жестко сказал Виктор Сергеевич.

После проверки  выяснилось, что Ложкин действительно не имел к убийству никакого отношения.

Никольский  уже неделю сидел в отделении и изучал истории лечившихся у Тимошечкина людей. Кроме двух подозрительных, где он удалил молочную железу при небольшой доброкачественной опухоли, других случаев найти не удавалось. Тогда он попросил показать ему  даже те истории, где он не оперировал больных. И здесь ему попала в руки история Людмилы Жаворонковой с опухолевой болезнью желудка. Но странно: больную тоже не консультировал онколог, и вскоре выписали. Это было около года назад.  Алексей Павлович позвонил в поликлинику и попросил выяснить у участкового врача, какова её судьба, и оказалось, что больная недавно умерла. Чувствуя неладное, Никольский запросил амбулаторную карточку.

Что это, ошибка диагностики или преступление? Зачем? Что это давало Тимошечкину? Получив историю болезни, Алексей Павлович всё понял. Амбулаторная карточка пестрела записями Тимошечкина. Но, ведь, он не работал в поликлинике. Значит,  приглашали частным образом. И он выписывал дорогостоящие, и столь же бесполезные препараты… Хотя опухолевые больные специальные препараты должны получать бесплатно. Тимошечкин поил её  «серебренной водой», давал масло облепихи, но это мало помогало. Шли долгие месяцы страданий больной и родственников. И лишь когда появились сильные боли и потребовались наркотики,  больную консультировал  на дому главный онколог города, Сергей Кириллович Марченко. Как потом рассказала участковая медсестра, присутствовавшая при той консультации, Марченко после осмотра вышел в другую комнату и, строго взглянув на тщедушного Тимошечкина,  бросил:

– Оперировать нет смысла. Время упущено. Есть отдаленные метастазы. – Потом, словно переживая собственную беду, повторил: – время упущено…

– Но цитология… – пытался, было оправдываться Тимошечкин, однако Марченко его прервал:

– При цитологическом исследовании были найдены атипические клетки. Что вам ещё было нужно? Почему не направили в онкодиспансер?

– Но и тогда были  надключичные лимфоузлы…

– Куда же они исчезли?

– Что же теперь, – спросил муж, раздавленный горем.

– Симптоматическое лечение, обезболивающие…

Когда Марченко ушёл, Григорий Митрофанович  вскоре тоже распрощался, сказав, чтобы муж зашёл в поликлинику и получил у участкового врача рецепты на наркотики.

Муж больной регулярно приходил в поликлинику за рецептами и всё никак ни как не мог поверить, что его Людмила погибает.

По рассказу участковой медсестры, этот Жаворонков, видимо, очень любил  жену и всё повторял: «Что-то не так. Боже мой, на дворе  двадцать первый век!» Она  как-то его встретила в городе у остановки, когда шла к  ним на патронаж.  Шёл дождь: тоскливая  морось. Хотя не было ещё и четырех, уже смеркалось по-зимнему, и Жаворонков поднял воротник, спасаясь от пронизывающего ветра. Показавшийся, наконец, автобус проехал мимо, не снижая скорости.  В салоне были свободные места. Они стояли прямо на остановке, но автобус не притормозил. От такого хамства  они  растерялись.  «Вот, сволочь! Нет времени, а то бы я тебе показал!» –  крикнул Жаворонков вдогонку. И  они пошли пешком. Дома  ждала лекарства жена. Последние дни наркотики приходилось делать чуть ли не через каждые три часа.

– Смотреть на муки  бедной женщины не было сил, – говорила  участковая медсестра. – А через три месяца  она умерла.

Алексей Павлович размышлял, что делать с этой историей болезни. Налицо или трагическая ошибка, или преступная халатность, или даже  преступление. Он подумал, и решил, что лучше пусть разбирается профессионал, и отложил историю, чтобы показать следователю.

На следующий день он  пошёл проведать больных, оперированных Тимошечкиным.

Больную Гуськову он застал за домашними хлопотами. В ситцевом халатике и косынке, она занималась уборкой. Алексей Павлович извинился и сказал, что как хирург поликлиники, должен делать активный патронаж недавно оперированных больных.

– Да что меня наблюдать? Чувствую себя неплохо. Не верю, что у меня был рак.

– Рак? Кто вам сказал?

– Хирург.

– И как вы сейчас себя чувствуете?

– Рука отекает. Разрабатываю. А так – нормально.

– А вы в онкологическом диспансере были?

– Была. Говорят, повезло. Отделалась легким испугом. Только удивлялись, почему после операции не делали ещё какого-то анализа. Но мне все это уже не к чему.

– А супруг-то ваш где?

– Месяц, как сбежал в Воркуту. Да нет, я шучу: он  там работает вахтенным методом. Месяц там, месяц дома. Должен приехать. А что?

– Просто хотел узнать, что изменилось в вашей семье после операции.

Гуськова внимательно посмотрела на врача и грустно проговорила:

– Пока ничего не изменилось. Но чувствую, что муж ко мне стал иначе относиться. Неполноценная я... В самом деле, зачем  ему такая?

– Надеюсь, что у вас всё наладится. Он тоже должен привыкнуть к вашему новому состоянию. Не судите строго.

– Да кто судит? Просто  обидно, что  так не повезло...

– А вы не слышали, что случилось с хирургом, что вас оперировал?

– Нет, а что произошло?

– Его убили в подъезде  дома.

– Да ну!? – Женщина села на табурет и с ужасом посмотрела на врача. – Вот выродки! Какого хирурга угробили!? Вот и думай: кто  ближе к могиле, тот, кого оперируют, или тот, кто оперирует? Правильно говорят: человек предполагает, а Бог располагает.

– Странно, что вы об этом не слышали. Об этом весь город говорит.

– А куда я хожу? Да и стараюсь ни с кем не встречаться. Верите? Стесняюсь. Понимаю, что глупо, а поделать  ничего не могу.

Алексей Павлович попрощался и пошёл к больной по фамилии Хижняк. Все было примерно так же. Женщина тепло отозвалась о хирурге, жалоб не предъявляла. Она была в разводе, и проблем с мужем не ожидалось. В онкологическом диспансере её даже демонстрировали на конференции, как случай, когда на первой стадии хирург ограничился  только операцией  без добавления специальных методов лечения. Она слышала о  трагедии и даже была на  похоронах.

Когда Никольский на совещании у следователя рассказал о  результатах своих походов,  в кабинете наступила тишина.

– В голове не укладывается, – сказал Анатолий в полной тишине. – Может, этот Тимошечкин и не преступник вовсе?

– Зачем тогда он подменял результаты анализов?

– Да и объём оперативного вмешательства завышал… – Никольский говорил задумчиво, словно никак не мог себе представить врача-преступника. – Меня не покидают  сомнения. Не могут ли здесь быть просто врачебные ошибки? Вот смотрите, история Жаворонковой. У неё рак желудка. Она нуждалась в срочной операции в онкологическом учреждении, а Тимошечкин пол года, считая, что у неё запущенный процесс, лечит несчастную пилюлями, и только перед финалом консультирует с онкологом. Может, он был просто самонадеянным и безграмотным врачом?

– Самонадеянность в медицине – преступление. А что больная?

–  Умерла, оставив двух детей и  убитого горем мужа.

– Ты что, и там побывал?

– Нет. Такой команды не было, а инициатива наказуема. Тем более  что я в ваших делах совершенно не смыслю…

– Правильно, – одобрительно кивнул Виктор Сергеевич. – Нужно сначала все обмозговать. А что с этим Гавриловым? Нашли?

– Это было не сложно.

– А вдове можно верить? Что она нарассказала о нём?

– Верить, я думаю, можно, – сказал Анатолий, – только доказать невозможно. Экспертизу не проводили, а она может всё,  что хотите наговорить.

– И это Гаврилов хорошо понимает. Надо бы за ним понаблюдать. Мог ли он отомстить обидчику таким радикальным образом?

– Понаблюдаем, – ответил Гришин. – Но, вряд ли…

– Давайте подведем итоги. Круг подозреваемых постепенно сужается. Мы так и не узнали, где Тимошечкин брал наркотики? Не был ли  кому-то должен? Но при этом, выяснили, что родственники тех двух больных, которых он оперировал, не убийцы,  да и Ложкин ограничился только мордобоем. Ты, Алексей, подумай, как подойти к тому несчастному, чью жену загубил этот лекарь по ошибке или по злому умыслу. Но это чуть позже. Не к спеху. А для начала, давай вместе побеседуем с заведующим отделением. Что он за фрукт,  не был ли  в связке с Тимошечкиным. Пусть  оценит то, что мы накопали. Говорить с ним стану я, а ты поприсутствуешь в качестве научного консультанта, а то, мало ли что он мне напоёт.  Завтра к девяти подойти сможешь?

– Я во второй смене работаю, так что в десять приду. Только его предупредить нужно, а то у него  операция, может, заранее назначена.

– Хорошо. Сделаю. – Виктор Сергеевич посмотрел на Гришина. – Ты, Николай, поработай с  этим насильником Гавриловым. Непонятная фигура на шахматной доске.  Прижми его, чтобы зловонная сущность выступила. Из всех имеющихся версий – он – наиболее вероятная. И  мотив налицо, если вынужден из-за этого Тимошечкина бросить насиженное место. А ты, Анатолий, продолжай работать с вдовой. Мне не всё ясно в её поведении. Или мы всё понапридумывали, и ищем не там. Тогда именно она может подсказать, с какой стороны искать. Ты меня понимаешь? Если вопросов нет, за работу!

Ровно в девять Виктор Сергеевич Волошин и  Алексей Павлович Никольский прошли в кабинет заведующего хирургическим отделением. Леонид Петрович  хмуро посмотрел на пришедших и указал на стулья.

– Никаких пока наметок нет,  что за поддонки убили Григория Митрофановича?

– Ищем, – односложно ответил Виктор Сергеевич, присаживаясь. – У вас не курят?

– Курите. Я сам курю много. Только, с вашего позволения, окно приоткрою, а то кабинет у меня  небольшой…

Он открыл окно, и в кабинет ворвалось апрельское утро, светлое голубое небо и  теплое весеннее солнце. Он постоял некоторое время, пока гости усаживались, потом, резко повернувшись, подошёл  к столу.

– Я к вашим услугам, – сказал он. – Насколько память мне не изменяет, вы  работаете хирургом в шестнадцатой поликлинике? – обратился он к Никольскому.

– Вам память не изменяет.

– Алексей Павлович – наш консультант, – уточнил следователь.

– Консультант? – переспросил Николаев. – Консультант чего? Вы ищете убийцу…

– Убийцу врача. Это, возможно, кто-то из обиженных пациентов или их родственников, да мало ли кто. Вот мы просмотрели истории болезней, и у нас возникли вопросы.

– Какие теперь вопросы к покойнику? – мрачно пошутил Леонид Петрович.

– Да нет. Вопросы возникли к вам.

– Ко мне, – удивился заведующий. – Задавайте ваши вопросы. Постараюсь ответить.

– Да, уж постарайтесь, – сказал Виктор Сергеевич, не принимая его покровительственного тона. – Как вы объясните, что у вас оперировали опухолевых больных? У вас же не онкологический диспансер.

– Нередко сами больные отказываются оперироваться в онкологическом диспансере. – Леонид Петрович говорил менторским тоном, словно  объяснял прописные  истины. – Нередко диагноз опухоли  устанавливается  после операции.

– Это ясно. Но объём операции хирургом выбирается после того, как получен результат срочного гистологического исследования.

– Я вижу, вы в наших делах хорошо ориентированы.

– Тогда, как вы объясните, что больным с доброкачественной опухолью молочных желез делали  радикальную операцию, какую обычно делают при раке?

– Этого быть не может.

– Поднимите истории болезней  Гуськовой и Хижняк.

Заведующий  по телефону попросил принести истории болезней. Когда медсестра  положила их на стол, он нетерпеливо открыл и удовлетворенно произнес:

– Конечно! Вот и  результат срочного гистологического исследования.

– А вы не скажете, коллега, почему нет в истории окончательного результата исследования? – не удержался Алексей Павлович.

– Вот этого я не знаю. Но можно его получить, если посмотреть журнал морфологической лаборатории.

– Не откажите в любезности, – сказал Виктор Сергеевич, строго посмотрев на приятеля, словно говоря: «я же просил помолчать!» – попросите принести эти журналы.

Через десять минут принесли нужные журналы. Когда Николаев нашёл нужную запись, он  побледнел.

– Ничего не понимаю. В истории болезни написано совершенно другое.

– А вы обратили внимание, что ни в том, ни в другом случае не проводили исследования удаленной железы?

– Всё это очень странно. Теперь и я вижу, что вклеенный в историю листок с гистологическим анализом написан рукой Григория Митрофановича. Не понимаю, зачем это нужно? Боже мой, зачем это было ему нужно? – повторял он, бледный и поникший. Куда делась его вальяжность, высокомерие, покровительственный тон?

– А теперь скажите, пожалуйста, вы что, не  смотрели больных в отделении?

– Смотрел, конечно. Но не мог даже допустить, что такое возможно.

– А когда вы уходили в отпуск, он оставался за вас?

– Конечно. Он, ведь, старший ординатор.

; Тогда попросите принести историю болезни Жаворонковой. Она лечилась у вас в октябре прошлого года.

– Боже мой, неужели есть ещё такие больные?

– Нет, здесь несколько иной случай. Кстати, в прошлом году, когда вы были в отпуске?

– В августе. Но в ноябре я  уезжал  на краткосрочные курсы в Москву.

– Вот чем объясняется, что в истории нет ни одной  вашей отметки.

Принесли историю. Леонид Петрович пролистал её и вопросительно взглянул на следователя.

– А здесь что произошло? Вот результат цитологического исследования, полученного при исследовании желудка. Написан он на бланке лаборатории, и подпись заведующего, руку которого я знаю.

– И что с такой больной нужно было делать?

– Оперировать, судя по описанию, было уже поздно. Больная нуждалась в консультации онколога и симптоматическом лечении.

– Вот! – удовлетворенно сказал Виктор Сергеевич. – Но больную из больницы выписали, а в диспансер не направили.

– Это мог сделать и хирург поликлиники.

Заведующий взглянул на Никольского, не понимая, в чём здесь подвох.

– В том-то и дело, что в поликлинику сведений о больной не поступало. Её продолжал наблюдать Тимошечкин в течение полугода. И онкологам показал её за месяц до смерти.

Леонид Петрович склонил голову. Человек, которому он  доверял, оказался прохвостом.

– Пора уходить… – тихо сказал он. – Не стоит ждать, когда тебя попросят.  Я понимаю, в случае этой Жаворонковой, могла быть ошибка,  неправильная оценка признаков болезни. Но ведь были Вирховские метастазы… – потом понял, что говорит не с медицинским работником, поправился, – надключичные лимфоузлы… Профессия врача, прежде всего, означает ответственность. Трудно найти преступление страшнее «убийства по профессиональной небрежности или из-за преступной самонадеянности». Но здесь другой случай: распространенный опухолевый процесс…

– В том-то и дело, этих лимфоузлов главный онколог города не обнаружил. Были метастазы в печень… – снова не выдержал своей роли наблюдателя Алексей Павлович.

– Больную консультировал Марченко?

– За месяц до смерти…

– Не знаю, что сказать. Если  были метастазы в надключичные лимфоузлы, они бы никуда не делись. Значит, их не было. Но в истории болезни Григорий Митрофанович их подробно описал. Зачем это ему было нужно?

– Это уже вы разбирайтесь. Мы хотели у вас узнать, не было ли у  него каких-либо конфликтов с коллегами или родственниками больных?

– Да нет. Тимошечкин покладистый, коммуникабельный человек, умел со всеми найти общий язык.

– А что собой  представляет его супруга? Она, кажется, у вас работает старшей сестрой?

– Дельный работник, безотказный, организованный. У меня нет причин жаловаться. А что, у вас и на неё что-то есть?

– Нет, вы не беспокойтесь. Мы просто интересуемся всеми, кто знал  убитого и общался с ним. Не знаете, они дружно жили?

– Жили, как все живут… мне кажется, не плохо жили. Знаете, я как-то этим мало интересовался.

– У нас есть сведения, что убитый приторговывал медикаментами. Ваша старшая имеет отношение к медикаментам?

– Какие у нас медикаменты? Хотя… теперь я уже ничего не понимаю. Наверное, могли. Вы понимаете, врач часто обязан «лезть» в личную жизнь больного, задавать ему нескромные вопросы, быть доверенным лицом. Тимошечкин часто так и относился к своим подопечным, знал каждую по имени отчества, их семейные проблемы. Он становился для них близким человеком. Они с ним советовались не только о здоровье… Такой, знаете, друг…

– И часто становился проклятием для своих подопечных… Ну, на первый раз довольно, – сказал следователь, вставая. – Если что-нибудь вспомните или возникнет какая-нибудь мысль, звоните. Вот мои телефоны. – И он положил на стол листок с написанными на нём номерами телефонов.

Уже выходя, Виктор Сергеевич спросил Леонида Петровича:

– А вы знали, что Григорий Митрофанович употреблял наркотики?

– О, Боже, – этого только не хватает!  Откуда такие сведения?

– Сведения точные. Ваша старшая имеет отношение к наркотикам?

– Конечно. Она выдает наркотики. Но у нас строжайший учёт. Каждая использованная ампула возвращается, и потом специальной комиссией актируется и уничтожается. Но после того, что вы мне показали, я теперь  всему могу поверить. Мне что, её от работы отстранить?

– Зачем же? Разве у вас есть данные, что это она снабжала мужа наркотиками? Нет, пока никаких резких движений не делайте. Работайте, как и работали. Мы вас будем держать в курсе. Но, весьма вероятно, что убийство связано с его профессиональной деятельностью…

Они вышли, оставив заведующего в полном замешательстве. В течение всего рабочего дня он не выходил из кабинета и не хотел никого видеть.

Николай Николаевич Гришин ранним утром подъехал к центральному рынку, где стоял ларек  Гаврилова. Продавцы раскладывали товар, громко переговаривались, шутили.  Гришин с интересом смотрел на пробуждающуюся жизнь рынка. Вот женщина открыла павильон с непритязательным названием «Фермер Ниточкин», надела халат непонятного цвета и принялась раскладывать овощи, фрукты и бутылки с подсолнечным маслом на витрине. Николай Николаевич подумал: «Это здорово, что появляются товары наших фермеров. А то, – сплошной импорт».

Гаврилов пришёл к половине восьмого. Рослый парень в джинсах и сорочке, сквозь которую вырисовывались бицепсы, он поздоровался с соседями и, насвистывая модную мелодию, огляделся вокруг. «Крепкий парень, – подумал Гришин. – Чем его тогда напугал Тимошечкин? Не пистолетом же!»

В ларьке выставлены разнообразные бутылки вин и водки, сигареты и зажигалки, вода и шоколад. «Такие товары в городе – на каждом углу. Ему ларёк – прикрытие. Неужели приторговывает наркотиками? Нет, брать его нельзя. Нужно понаблюдать».

Гришин прошёл вдоль рядов, посматривая на на просыпающийся рынок и, пройдя к машине, сказал сотруднику:

– Ты, Валентин, покрутись, незаметно понаблюдай за хозяином синего ларька, но особенно глаза не мозоль, не рисуйся. Хорошо бы заснять тех, кто с ним вступит в контакт. Не исключено, что это – точка по распространению наркотиков.

– Будет сделано в лучшем виде, – браво ответил сотрудник и вышел из машины.

Через три дня Гришин доложил следователю о результатах наблюдения.

– Похоже, этот Вовчик, действительно, продаёт наркотики, а ларёк ему служит прикрытием.

– Не Вовчик, а Володечка.

– Пусть Володечка. Но, вот о чём я думаю: не может быть, чтобы этот доходяга Тимошечкин заставил его убраться с Северного рынка, припугнув разоблачением за изнасилование. Не в этом дело. А в чём? Да и на мокрое дело этот Володечка вряд ли пойдет из-за этого, тем более  что пять лет прошло с тех пор. Значит, во-первых, этот Гаврилов –  не наш клиент, а скорее Антонова. Пусть он со своим отделом разбирается с этим торговцем смерти. А во-вторых, наша вдова не наврала.

– Наверно, ты прав.

– Хорошо.

– Что же у нас осталось? Ревнивец-муж отпал, родственники тех двух женщин – тоже. Сама вдова и, может, Алексей Павлович что-нибудь ещё накопает. Чего-то его нет. Обещал быть.

– Придёт. Ещё не вечер. Я, пожалуй, пойду. Целый день во рту маковой росинки не было.

– Добро. Завтра созвонимся.

В кабинет следователя заглянул Анатолий.

– Что-нибудь накопал? – спросил Гришин, уходя.

– Отрицательный результат – тоже результат. Мне кажется, Лариса здесь не при делах.

– Лариса?

Гришин улыбнулся и вышел.

– Так что ты говоришь? Лариса, значит, не при делах? Откуда такая уверенность?

– Понимаете, её жизнь здорово потрепала. Девчонкой она приехала в чужой город. Пыталась поступать в медицинский. Не прошла. Устроилась санитаркой. При этом любила красивую жизнь. А кто её не любит? Случайно познакомилась с Гавриловым где-то на дискотеке. Он её  снабжал наркотиками, к которым  приучена  ещё со школы. Потом она была в его руках, пока не поняла, что этим и закончится  жизнь. Она постепенно снизила дозу, и настал момент, когда прекратила вовсе.  Подменила выпивкой. Это редко бывает, но в этом случае всё произошло именно так, и я ей  верю.

– Это она тебе рассказала?

– Она, – Анатолий смутился. – Когда трезвая – прекрасный человек.

– Беда только, что трезвой бывает не часто.

– Да нет… Её, ведь, и понять можно.

– Можно. А как она пересеклась с Тимошечкиным?

– Он её приметил в больнице, когда, поступив в медицинское училище, Лариса с группой проходила у них практику. Потом стал преследовать повсюду, на дискотеке, в кафе. Не подпускал к ней парней.

– Неужели наш Тимошечкин такой супермен? Что-то верится с трудом.

– Может, у него другие рычаги. Со слов Ларисы, именно Тимошечкин избавил её от Гаврилова.

– Это я уже слышал. А что, если Тимошечкин как-то связан с поставщиком наркотиков и через него воздействовал на Гаврилова?

– Нужно об этом спросить у Гаврилова.

– Одно ясно, этот Гаврилов к убийству вряд ли имеет отношение.

– Когда Лариса стала жить с Тимошечкиным, всё наладилось. Муж зарабатывал хорошо, да и благодарные больные не оставляли его без внимания.

– Она не говорила о  его художествах?

– Нет. Но она могла об этом и не знать.

– Могла не знать, хотя вряд ли. Не заметить этого нельзя. Да и соучастницей его могла быть, если учесть, что убиенный торговал медикаментами и употреблял наркотики.

– Потом у них начались ссоры. Дело в том, что Лариса не могла иметь детей. Бурная молодость, воспалительные заболевания… Бог знает ещё что, но  она не беременела. Нельзя сказать, что муж очень хотел детей. Скорее, наоборот. Но появилась причина. Он стал задерживаться на работе… У него появились женщины…

– Стоп. Это подробнее. Женщины, или женщина? Нам известна только жена этого Ложкина.

– Была ещё какая-то медсестра, девчонка лет двадцати.

– А не могла ли твоя Лариса гробануть мужа из-за ревности, и алиби своё обеспечить мнимым отъездом в Воронеж?

– Почему не могла? Могла. Но этого  она не делала.

– Доказательства?

– Нет доказательств. Но у меня интуиция…

– Ты свою интуицию спрячь подальше и поезжай в Воронеж. Мне нужно знать о каждом часе её пребывания в Воронеже. Вопросы есть?

– Вопросов нет.

– Антон? Зайди на минуту, есть разговор.

Гришин положил трубку  и  поджидал сотрудника отдела по борьбе с распространением наркотиков Антонова Антона Антоновича. Всё было готово, чтобы «захомутать» этого Гаврилова, но он должен был согласовать действия со смежным отделом, чтобы случайно не помешать их работе.

В кабинет вошёл светловолосый  парень лет двадцати восьми, крепко пожал руку и сел к столу.

– Привет.

– Привет. Я могу повязать этого Гаврилова?

– А что. Есть ещё что-то?

– В том-то и дело: ничего нового. Установлен факт, что он – распространитель. Но где он их получает, узнать мы не смогли. Да и не наше это. Мне нужно узнать, не причастен ли он к убийству одного наркомана…

– Хирурга из больницы скорой помощи?

– Да.

– Вряд ли. Что ж, берите субчика. Что вы ему предъявите: сбыт наркотиков?

– Конечно.

– Какой ему смысл признаваться в убийстве, если у вас ничего на него нет?

– В том-то и дело. Я хотел бы, чтобы взяли его вы и раскручивали  дело с наркотиками, а я  подключусь и задам ему пару вопросов. У меня есть, о чем его спросить.

–  А, может, понаблюдать ещё? Где-то же он берет наркотики! Установим наблюдение за субчиком, получим новые факты. А чтобы заставить нервничать, ты его приглашаешь к себе и спрашиваешь свои вопросы. Он вряд ли имеет отношение к вашему убийству.

– Договорились.

Антонов встал.

– Дел много.

И вот в просторном кабинете Гришина сидит Гаврилов,  напуганный,  не понимающий, за что его привезли в милицию, да ещё в уголовный розыск.

Анатолий сидел на  старом кожаном диване,  нередко служившем хозяину кабинета кроватью, и слушал, как ведёт допрос Николай Николаевич. После формальностей, Гришин, закуривая сигарету, спросил:

– А расскажи-ка, почему  несколько лет назад ты сменил место, и перешёл на центральный рынок?

Гаврилов не сразу мог сообразить, при чём здесь его переезд,  да и сколько времени прошло.

– Так выпала карта…

– Ты, давай, нам ребусы не загадывай. Не Лариса ли тому была причиной?

– Лариса? Это кто такая? – не понял Гаврилов. Он не мог вспомнить, кто такая  Лариса.

– Эта та, которую ты с  приятелем  насиловал в своём ларьке.

– Насиловал? Что за чепуха. Зачем её насиловать, если она сама этого желала?

– Так, значит, вспомнил  Ларису?

– Вспомнил, ну и что?

– А вот что: ты её снабжал наркотиками, сам пользовался ею, и подкладывал дружкам. А когда за неё заступились…

– Что? Тот чахоточный? Неужели я испугался этого чокнутого?!

– Чокнутого?

– А кто из-за этой шлюхи из пистолета станет палить?

– Так он что, из пистолета палил?

– Ну да. Сначала  мы подумали, что он из вашей конторы. Потом узнали, врачом работает, хирургом.

– А что он от вас требовал?

– А хрен его знает. Не помню я. Кажется, чтобы оставил Лариску в покое. Да мне она и не нужна была. А вы подумали, что я из-за него слинял?

– А из-за чего?

– Ну, сами поймите: разве можно сравнить проходняк на Северном с центральным рынком?!

– Ты нам пургу не гони. У меня к тебе ещё будет много вопросов, и торопиться нам некуда, а вот ответь-ка мне, где ты был в пятницу, тринадцатого марта между  четырьмя и шестью часами дня?

– Что за ерунда? Как я могу припомнить? Сколько дней прошло. Постойте, а что произошло в пятницу тринадцатого числа?

– Ты привыкай, что вопросы будем задавать мы, а ты будешь на них отвечать. Итак, припомни, где ты был…

– В пятницу… между четырьмя и шестью часами? Да где я мог быть?! В ларьке был!

– И кто это может подтвердить?

– А зачем мне нужно, чтобы кто-то это подтверждал? Вам нужно, вот и ищите свидетелей!

– Во, как заговорил! Ты уже не первый раз у нас? Врать не советую, это я через несколько минут буду знать и без тебя.

– Не первый, ну и что с того?

– Неужели не знаешь?

– Чего мне пугаться… Но никак не соображу: зачем вам знать, где я был в пятницу тринадцатого марта? Что такого произошло в этот день?

– А в этот день  убили этого самого врача, которого ты назвал чокнутым.

– А, так вот в чем дело! Вы мне убийство шьёте? Надо же, не повезло чахоточному, да ещё в пятницу и тринадцатого! Вот и не верь после этого приметам!

– Ничего мы тебе не шьём, но хотим, чтобы ты понял, что тебе же лучше вспомнить, где ты был в это время.

– Вот уж, действительно, пришла беда, отворяй ворота… Я точно вспомнил: в пятницу, тринадцатого марта между четырьмя и шестью часами я был в ларьке.

– А как это ты утверждаешь? Разве ты не мог отлучиться на час-полтора, а потом снова прийти. И никто даже не заметит твоего отсутствия.

– По пятницам я получаю товар именно в это время!

– Товар? Какой товар?

– Вот вы даете! Я же торговлей занимаюсь. В пятницу мне привозят виноводочные изделия.

– Откуда получаешь?

– «Регата». Есть такая фирма. Она по заявкам по пятницам развозит товар постоянным клиентам. Проверьте. Я действительно, по пятницам до шести всегда на месте.

– Это почему?

– Я же говорил: получаю товар.

– Но ты мог поручить получить товар кому-нибудь, а сам отлучиться на пару часов.

– Мог, но не отлучался…

– Что ж, тогда мы вынуждены тебя подозревать в убийстве…

– Одну минуту! У меня есть свидетель! В соседнем павильоне женщина торгует продуктами с фермерского хозяйства. Часов в пять она собралась уходить. А дверь павильона сорвалась с петель. Я ей помогал с этой дверью справиться. Возился почти час, пока новые петли не прикрутил. Можете проверить. Она скажет, не соврет.

– Ну что ж. Проверим.

Гришин  посмотрел на Гаврилова и,  подписывая пропуск, бросил:

– Ты лучше помогай следствию, а то загремишь на всю катушку. А это надолго…

Когда Гришин доложил Виктору Сергеевичу о результатах допроса Гаврилова, тот грустно заметил:

– Всякий раз мы  кого-нибудь подозреваем и вскоре  убеждаемся, что наши подозрения напрасны.

– Отрицательный результат – тоже результат, как любит говорить Анатолий. А что вдовушка? Есть что-нибудь новое?

– Нет. Сегодня должен подойти Никольский. Может, он что-нибудь накопал?

– Когда?

– Как обычно, в конце дня. Подходи к шести.

– Постараюсь.

К шести собрались все. Виктор Сергеевич  посмотрел на усталые лица товарищей и вытащил кулёк с пирожками:

– Кто желает, набрасывайтесь! Могу и чаем угостить.

Анатолий взял пирожок и подал Николаю Николаевичу. Потом взял себе и сел на место.

– Чтобы не терять время, мы будем жевать, а ты, Алексей, рассказывай, что удалось узнать.

– Рассказывать-то особенно нечего. Этот ваш Тимошечкин несколько месяцев регулярно ходил к Жаворонковым, вытянул всё, что можно. Если бы вы посмотрели на эту нищету, поняли всё и без моего рассказа. Сам Жаворонков очень любил свою жену, мать двоих детей. Он не считался ни с чем и покупал всё, что  рекомендовал врач.

– Где этот Жаворнков работает? – спросил Виктор Сергеевич.

– В том-то и дело, что работает он проводником на железной дороге. Я выяснил, что в день убийства он должен был быть в поездке, но подменился с приятелем.

– И как это ты выяснил? Не в лоб же спрашивал?

– Обижаешь, начальник! За эти несколько дней я многому у вас научился. Расспрашивал о детях, о хозяйстве, о его работе. Спросил, кто же за детьми присматривает, когда он в поездке…

– И кто же присматривает?

– Соседка, старушка, божий одуванчик.

– И что собой  представляет этот муж? Мог  убить?

– Не знаю… Мощный мужик… Переживает сильно… Наверно, мог.

– Ясно. Николай, присмотрись к этой птичке.

– Сделаю.

– А у тебя что, Анатолий? – спросил Виктор Сергеевич. – Что твоя неутешная вдовушка? Или ты её уже успел утешить? И что тебе удалось раскопать в Воронеже?

– Зачем же так плохо думать о человеке?! Она и не скрывала, что не любила мужа. Вышла за него из благодарности. А потом всё у них пошло-поехало… Кстати, и в Воронеже в это время она была, и никуда не отлучалась, так что, её из числа подозреваемых следует исключить.

Лариса всё так же ходит  на работу. Говорит, что ничего в её жизни не изменилось. Целый день крутится,  как белка в колесе. Старается не думать о том, что произошло. Муж ей казался  исчадием ада. Сначала она не могла понять, куда он девал деньги? Но потом, когда выяснилось, что Григорий покупал наркотики, стало всё понятно. Она пыталась что-то ему говорить,  но он только посмеивался. Каждое утро принимал дозу и  утверждал, что ему хватает на сутки. Всё у него  ладилось, и он  ловил кайф.

Однажды Лариса, убирая, нашла его пистолет и испугалась. Едва дождавшись, когда Григорий вернётся с работы и, ни слова не говоря, показала свою находку.

– Ну и что? – не понимал он. – Разве ты не знала, что у меня есть пистолет?

– А зачем он тебе?

– Пусть будет. С ним я чувствую себя уверенней. В детстве я часто болел. Сама видишь, мне не просто сравняться с крепкими бритоголовыми бугаями. Но когда в кармане у меня эта штука, наши шансы приравниваются. Пистолет – великий уравниватель шансов. Мне не нужно качать мускулатуру, когда в кармане лежит пистоль.

За  месяц до убийства Григорий ходил мрачным и хмурым. После долгих расспросов Лариса узнала, что главный онколог поставил случай с больной Жаворонковой на противораковый Совет. Со слов Григория,  всё бы ничего, но муж больной узнал об этом. Он как-то уловил его, полный горя и ненависти взгляд и испугался.

– Нехорошо получилось, – сказал тогда он Ларисе. – Теперь этот орангутанг готов меня задушить, будто я виновен в том, что умерла его жена! Рак желудка, это не насморк!

– Как будто ты не виноват! Я когда ещё говорила, что  нужно её показать онкологу. Своевременная консультация тебя бы теперь спасла. А так…

– Все мы крепки задним умом! Кто же мог предположить, что так будет?!

В тот вечер они снова поссорились. Он кричал, что она неблагодарная. Все, что пытается заработать он – это для них двоих, а она не понимает, что на нищенскую зарплату врача они бы не имели ни квартиры, ни машины, ни дачи… Успокоившись, вдруг сказал, что неплохо бы вообще уехать в другой город. Весь вечер он о чём-то сосредоточенно думал и, как всегда, кусал ногти.

На следующий день она уехала в Воронеж. Лариса всегда уезжала из дома, когда ругалась с Григорием. Благо, в отделении к ней относились хорошо, да и причина была правдоподобная: болезнь матери.

Лариса возненавидела его, но  уходить было некуда, и она хотела скопить немного денег, чтобы освободиться от этого опасного, как гремучая змея, человека. Она называла мужа не иначе, как исчадием ада! Говорила, что у него не было ни капли жалости, сочувствия, сопереживания, –  только жадность и  ложь.

Последний раз Лариса поехала в Воронеж, чтобы найти работу, снять  комнату…

– Короче, слинять хотела?

Анатолий понял, что затянул рассказ, и подытожил:

–  Позвонила подружка, медсестра из отделения, и сообщила, что Тимошечкина убили…

Лариса много раз говорила, что камень упал с сердца. Не имел он права жить! Сколько зла  наделал!

Николай Николаевич всё думал, как ему подступиться к этому Жаворонкову. Установленное за ним наблюдение ничего не давало. В дни, когда  не был в поездке, он ходил на кладбище и подолгу сидел у свежей могилы жены. Перед уходом доставал бутылку водки, наливал пол граненого стакана и выпивал. Потом шёл к автобусной остановке.

В один из таких дней Гришин, вроде бы случайно оказавшийся рядом, сказал, обращаясь к убитому горем мужчине:

– Слышь, мужик! Составь компанию. Не могу в одиночестве пить. Тут недавно дружка схоронил, надо бы выпить, чтобы земля ему была пухом.

Жаворонков достал, было, свою бутылку и собирался налить товарищу по горю, но тот вытащил из кармана свою и передал ему:

– Разливай!

Они молча выпили. Гришин спросил:

– А ты кого оплакиваешь?

– Жену. От рака умерла по вине одного поддонка… Давай и за неё выпьем. Хорошим была человеком, верным и душевным. Двоих детей мне теперь без матери растить.

Они выпили. Гришин забрал бутылку и, завернув ее в газету, сунул в карман.

– Что значит, по вине поддонка? – спросил он.

– А то и значит: сам брался лечить, давал заморские лекарства, обещал, что будет всё хорошо… а специалистам так ни разу и не показал… Потом сказали: поздно…

– Так разве рак лекарствами вылечишь?

– Я-то почём знаю? Простить себе не могу, что доверился проходимцу…

– А как определить, кто проходимец? На лбу не написано. Но и ему покоя не будет на том свете, ты уж мне можешь поверить.

– Это точно.

Когда они разошлись, Гришин передал бутылку в  криминалистическую лабораторию  и вскоре  получил ответ: отпечатки пальцев на бутылке  и на трубе идентичны. Задача с многими неизвестными решена. Когда через день  привели Жаворонкова в кабинет следователя, он даже не выразил удивления.

– Можете записывать. Я убил эту гниду. И не жалею. Готов понести любое наказание. Мне без жены всё равно жизнь в тягость. Жаль только детей, но что делать?

– Но почему вы не подали на него в суд?

– О чем вы говорите! Врача разве осудят?!

В глазах его была безысходность и горе.

– Но не вы судить должны.

– А кто? Вы?

– И не я. Суд.

– Да? И что он может? У вас же только  два цвета: белый и черный. Вы оттенков не видите.

Виктор Сергеевич устало посмотрел на раздавленного горем мужчину, и ему стало его жаль. Через день  на руках были сухие  строчки протоколов осмотров и обследований, допросов и проверок. Из осторожности в них не занесли некоторые факты. Например,  как Тимошечкин фальсифицировал результаты анализов, завышал или занижал опасность заболевания и его прогноз…

Обитатели следственного изолятора смотрели на Волошина с уважением: «Следователь в законе!»

Он пришёл поговорить с заключенным Жаворонковым. Когда его ввели в комнату, Виктор Сергеевич сказал двум сопровождавшим его надзирателям:

–  Это убийца. Но он сделал то, что сделать должны были мы. Прихлопнул мерзавца, который не одного человека угробил, пользуясь гипнотизирующей силой белого халата. И если  будет суд, я выступлю свидетелем  в его защиту. Так что, не надо считать его преступником. От горя  прикончил того ублюдка