Оставь меня на конец

Щелчок. Вспышка. Зажмуренные глаза.
Взорвалась звезда. Осыпалась на меня колючими горячими стеклышками. Я положила свет на тарелку и съела с хлебом, вымакивая корочкой пролитое на колени.
Максим сказал, что у меня "офигительная спина, когда я не сутулюсь". Когда на нее проливается свет. Когда я руками упираюсь в стол и подпрыгиваю вместе с ним. С Максимом.
У Максима короткие ноги, узкие плечи, вялый живот. Но за его руки я готова простить ему эти  недостатки.
Жонглирую полупустой бутылкой.
Грохнется?
Не грохнется?
На голову?
На стол?
Оставь же меня, наконец. Оставь же меня на конец. На первое будет свет. На второе – твои друзья. На компот – очередная разбитая птица, застрявшая в твоих колючих глазах.
Оставь меня на десерт.
Я сама подхожу к столу. Сервирую прощальный обед. Без звезд и света ты не заметишь моих стараний – можно расслабиться. У тебя, к счастью, мало друзей. Андрей в зеленом фраке ковыряет ногти на ногах.   Артем гвоздем разбирает пирамидку моего шестимесячного сына – «таким вот макаром, туды его налево, правее, твою мать». Лелик ворует маслины из холодильника и прячет себе в трусы. Я украшаю мальчиков петрушкой и морковкой. Неровно капаю майонезом на их лица – «мухоморчики» меня научили делать еще в садике. Подвожу каждого по очереди к столу: «нагнись, упрись, выгни спину, свободен.»  Разливаю чай  в тазики. В розовый – для Лелика, в зеленый – для Андрея, в голубой – для Артема. Ноги в тазики, тапочки – за окно. В раскрытые клювы – птичье молоко.
Максим стучит зонтом в дверь, поворачивает зубами ключ, бросает в меня мокрыми туфлями, вытирает ноги о свой модный пиджак и распахивает «дипломат»:
- лампочка – две шт., 
- презервативы – три шт.,
- шоколадка – одна шт.,
- коньяк – одна бут.
Я веду его в комнату. Он падает на колени, переворачивается на спину, по-собачьи дергает ногами, воет и насилует мою ногу. Меня тошнит от его носков и часов, которые он, как всегда, забыл снять. Его друзья вяло полощут ноги  в чае и равнодушно рассматривают нас через бутылки и тарелки. Максим не видит праздничного стола, он ползает вокруг уставшей рыжей женщины в блестящем платье, тычет пальцами в ее маленький зад, облизывает лаковые туфли на высоченной шпильке. Она журнально улыбается, и легонько вдавливает каблучки в его белую рыхлую плоть…
Мы плачем над разлитым светом, ползаем над ним с ароматными горбушками и хором подвываем: конец света, конец, это конец.
Нет, это только первое. Своих друзей Максим опознавал на вкус и на ощупь. Вот тут-то и пригодились презервативы – три шт.  Артем – супер-тонкий, lubricated. Андрей – original black. Лелик – просто «малинка». Нет, неправильный ответ, клубничка, это была клубничка. Лелик бьет Максима по коротким ногам мокрыми туфлями, зашвыривает на сервированный стол. Друзья долго и нежно любят друг друга на моем столе. Я наблюдаю за ними из коридора – «дети, котята, крысята, поросята,…не переедайте, вас ждет десерт». Достаю из духовки  нежнейший клубничный  пирог, прижимаюсь к нему, глажу, облизываю верхушки крупных красных  ягод.
«…налейте 20 г коньяку в столовую ложку. Осторожно подожгите, подождите, пока коньяк прогреется, и выплесните на готовый пирог». Коньяк загорается с третьей спички. Светится нежно-синим, неожиданно четко выхватывает в темноте силуэты Максима и трех его близких друзей. Они обращают на меня внимание не сразу. Первый - Андрей, когда я, ступая по пустым тарелкам с капельками застывшего света, высоко поднимаю коньячную ложку. Второй – Лелик, когда я случайно прикалываю шпилькой его ухо к столу. Третий – Максим… Без трех минут. Можно. Осторожно двумя пальчиками откручиваю жестяную крышечку. Глоток в меня, остальное – водопадом на плечи. Капает на тарелку, на разбитую птицу, на Артема: «Он умер?» Артем поднимает на меня осоловевшие глаза. «С Новым годом, мальчики. Что нужно сказать?»…
Усталая рыжая женщина горела недолго. А четверо мальчишек еще долго водили хороводы вокруг праздничного пирога: «Ну-ка елочка зажгись…»