Спаси и схорони

День уже набрал силу, когда Андрей Семенов соблаговолил проснуться. В спальне плоскостью, поставленной на попа, торчало солнце, беспрепятственно пробравшееся в щель между шторами, и Семенов несколько минут лежал, блаженно созерцая, как в солнечном свете плывут, кружатся, кувыркаются пылинки. Это чем-то напоминало мелькание ночных насекомых в луче проектора в летнем кинотеатре.

Семенов выбрался из постели с легкостью хорошо выспавшегося человека, потянулся и понял, что несмотря на то, что он решил с этого дня сделать интенсивную утреннюю зарядку ежедневной практикой, надрываться сегодня ему ой-как не хочется. Прав был герой шпионских романов Богомила Райнова Эмиль Боев, считая зарядку подвигом и не утруждая поэтому себя регулярными физическими упражнениями. Если уж крутой болгарский разведчик не находил возможности совершать подвиги каждый день, то рядовому гражданину России это и подавно противопоказано. Однако Семенов для проформы махнул несколько раз руками, два раза присел и отправился в ванную. Почистив зубы и умывшись, он потрогал подбородок и решил, что бритье, как и зарядка, может подождать.

Прежде чем завтракать, позвонил жене на работу, и они минут пять говорили ни о чем, точнее о предстоящем завтраке Семенова, предстоящем ремонте кухни и предстоящей в конце недели поездке на дачу к друзьям. Наконец жена заойкала в трубку, мол, надо же иногда и работать, и супруги послали друг другу прощальные поцелуи.

Семенов пришел в более чем отличное расположение духа. Вообще и в частности. В частности – от разговора с любимой женщиной, вообще – от наконец-то наступившего отпуска. Это же благодать какая – просыпаться, когда захочешь, никуда не спешить, думать не о производственных проблемах, а о том, что сердцу мило. Есть в отпуске и много других прелестей, о которых, горбатясь год напролет, только мечтаешь. Он улыбнулся во весь рот и пошел выполнять инструкции жены относительно пищи.

Уже были съедены тефтели и Семенов допивал кофе, когда хлопнула входная дверь и на кухне появилась дочь. Ирина с утра пропадала на улице, доказывая, что для детей летние каникулы так же благословенны, как для взрослых летний отпуск. Однако в этот раз случилось что-то из ряда вон. Семенов это понял, едва взглянув на дочь. Ирина в свои двенадцать лет была не из плаксивых, но сейчас в ее глазах стояли слезы и она была растеряна.

– Что произошло, дочка? Тебя кто-то обидел? – спросил Семенов встревоженно.


– Понимаешь, папа, там хомячка выкинули в мусорный бак. Вместе с ящиком. Мальчишка один из первого подъезда. Я ему говорю, зачем ты его сюда? А он говорит, мне мама сказала выкинуть. А он ведь живой!

– Кто, мальчик?

– Да нет, хомячок! Он там умрет!

Семенов понимающе вздохнул и задумался. День для него только начинался, первый чудесный отпускной день, и Семенову не хотелось абсолютно никаких проблем, тем более таких, которые его ни с какого боку не касаются. Если бы он проходил мимо мусорных баков в тот момент, когда выбрасывали хомяка, ему бы в таком умиротворенном состоянии и в голову бы не пришло вмешаться: уж коль жизнь привела животное к трагическому финалу, то что тут поделаешь? Может быть, хомяк болен какой-нибудь заразной болезнью. Может, восстал против своего хомячьего бога. Может, коварно вонзил зубенки в руку хлеб дающую. Да мало ли что?! Рок не карает просто так. Плюнуть бы и сказать строго: "Ира, это не наше дело! Иди гуляй и не мешай папе отдыхать, не порть настроение!"

С другой стороны, они с женою старались культивировать в дочери любовь к миру во всем его многообразии, будь то архитектурные изыски великих зодчих, горные ландшафты или живая природа. И не потому, что были очень уж продвинутыми родителями, а по причине общей и немного абстрактной незлобивости и в целом позитивного отношения к окружающей действительности. К тому же Семенов, невзирая на то, что совдепия давно канула в Лету, считал себя представителем лучших слоев советской интеллигенции, воспитанной на традициях шестидесятников.

Усилия не пропали даром: в изостудии дочь рисует преимущественно лошадей и клеит в специальный альбом фотооткрытки разных животных. А Иннокентий, живущий в клетке на шифоньере, уделяет Ирине львиную долю внимания, используя ее плечо в качестве насеста, и не гнушается вставлять в свою попугайскую тарабарщину ее слова: "Кеша хороший. Доброе утро. Давай поцелуемся".

– Ну что ты, доча, сразу страсти такие рисуешь? Почему обязательно "умрет"? – осторожно спросил Семенов, присев на корточки возле подпирающей холодильник дочери и еще не зная, как себя держать, чтобы и люди были сыты, и хомячки целы.

– Потому что его бросили. Навсегда!

Семенов с сожалением понял, что она права. Естественно, не с его, а со своей наивно-тепличной точки зрения, которую наверняка бы разделили все люди, постигающие жизненную философию у экранов телевизоров. То есть большинство. Ему от этого даже стало немного стыдно.

Еще он сообразил, что если сейчас ошибется, то доверие к нему дочери даст ощутимую трещину. Очень часто дети, щадя родительские чувства, не рассказывают о том, что их пугает, не делятся своими заботами и проблемами. Ирина же пока, тьфу-тьфу-тьфу, рассказывала почти все, что ее беспокоит, а это заметно упрощало над ней контроль и сулило в будущем меньше головной боли, особенно когда обострятся закидоны переходного возраста. Интуитивно Семенов понял, что необходимо перевести внимание дочери на другой объект, но ни в коем случае не стоит спускать собак на мать-и-мальчика.

– А почему же ты его не подобрала? Почему оставила там, а сама прибежала ко мне и льешь слезы?

Ирина от обиды сморщила нос, готовая разреветься по-настоящему:

– Я не плачу.

– Ты хочешь, чтобы я тебя пожалел за то, что тебе жалко хомячка? – "Пропади он пропадом!" – Хорошо, я тебя пожалею, но ему от этого легче не станет.

– Папа, я хотела его взять, но...

– Что "но", Ира? Что "но"? Люди часто говорят "но" вместо того, чтобы совершить поступок, когда не находят в себе мужества поступить так, как подсказывает им совесть. А ты у меня пусть еще не взрослая, но уже большая девочка, и мне неприятно, что ты пытаешься мне что-то объяснить, ничего еще не сделав. Тебе надо было взять этого хомячка, принести домой, а потом уже рассказывать мне, почему ты не могла поступить иначе. Я уверен, что понял бы тебя и поддержал, когда пришлось бы объясняться с мамой. Сначала должен быть поступок, Ириша, а лишь потом слова, если в них возникнет необходимость. А сейчас ты больше похожа на того мальчика, чем на мою дочь. Ладно, утри слезы и тащи животное сюда.

Ирина шмыгнула носом, посмотрела на отца исподлобья, но с благодарностью, и мигом отправилась в спасательную экспедицию. Семенов был доволен собой. Вот как надо воспитывать в подрастающем поколении гражданское мужество и способность к действию. Нужно просто достаточно напористо говорить правильные вещи, а это он умеет.

Вскоре, стоя над посылочным ящиком, в котором суетился спасенный, но не ведающий о том хомячок, отец и дочь рассуждали, чем его следует кормить, чтобы хомяку было не только вкусно, но и полезно. Их познания в этой области оставляли желать лучшего, и Семенову пришло в голову призвать на помощь жену, хотя он сомневался, что она внесет в проблему ясность.

– Хомяк? – возмутилась жена. – Он же вонючий!

– Это хорек вонючий, дорогая. Ты их путаешь, а они совсем разные.

Жена, нимало не успокоившись, все же пообещала купить моркови, кстати, она и самим нужна, и чего-нибудь еще, на свой вкус. В конце добавила, что и близко к грызуну не подойдет. "Подойдешь, еще как подойдешь, не мне же с ним возиться", – мудро пообещал Семенов, положив трубку.

– Что мама сказала? – поинтересовалась Ирина, когда отец вошел в комнату.

– Что купит ему морковки.

– Вот здорово, и мы его покормим.

– А пока, я думаю, можно дать ему сухарей, – предположил Семенов.

Дочь стояла возле обители хомячка и неотрывно смотрела, как он бегает вдоль стенок, беспрерывно нюхая воздух и периодически становясь на задние лапы, чтобы передними проверить, насколько высока стена, отгородившая его от мира. Семенов обнял ее сзади и некоторое время они молчали.

– А может, он больной и поэтому все так получилось?

– Что ты, папа, посмотри, какой он... – Ирина запнулась, подбирая слово.

Семенов понял, что хотела сказать его дочь –  "он такой славный!" – и крепко прижал ее к себе, сигнализируя, что суть уловил и продолжать необязательно. Она ответила тем, что сжала пальчиками его запястья. В этот момент Семенов ощутил свою персональную значимость в мире и ему стало приятно от того, что они поступили именно так.

Тамара Семенова вернулась с работы почти на час позже, чем обычно, и сразу прошла на кухню, где разгрузила сумку с продуктами. Тут же, как порыв ветра, ворвалась Ирина:

– Мамуля, ты принесла морковки?

– Конечно, красавица, я же обещала.

– Дай мне скорей!

Тамара выбрала в купленном у частников пучке небольшую морковину и аккуратно отсекла ботву.

– Только помой сначала.

– Так это же не мне. Я хомячка кормить буду.

– Чистота – залог здоровья, – авторитетно заверила Тамара дочь и хотела добавить что-то еще в этом роде, но Ирины уже и след простыл.

– Ты сегодня поздно, кормилица, – сказал появившийся в дверях Семенов и нежно поцеловал жену в щеку.

– Полрынка обошла. А потом автобус пришлось ждать. Как первый день отпуска, баловник? – Семенов в этот момент прикоснулся губами к мочке уха.

– Прекрасно! Все старые газеты просмотрел, можешь теперь использовать в своих важных домашних делах. Ужин, я полагаю, задерживается?

– Почему же? Сейчас переоденусь и что-нибудь быстренько приготовлю.

– Пойдем, я тебя провожу.

Полуобнявшись, они пошли в спальню.

– Мама, иди посмотри, как он смешно ест! – перехватила их в прихожей Ирина.

– А и правда, не желаешь познакомиться с новым членом семьи? – поддержал Семенов.

Тамара неопределенно хмыкнула и вошла в зал.

– И надолго это? – спросила она. Чтобы налюбоваться грызуном, ей хватило нескольких секунд.

Ирина недоуменно посмотрела на нее, а Семенов, тайно обрадовавшись, что жена не в восторге, с некоторым торжеством, за которым скрывалось легкое злорадство, мол, я это испытал, испытай теперь и ты, сказал:

– Навсегда!

– Тогда надо его как-то назвать, – рассудила Тамара, – а то он будет чувствовать себя ущемленным. В общем, думайте, мои дорогие, а я пошла ужин готовить.

– Что тут думать? – встрепенулся Семенов. – Хомяк и он есть хомяк, в узком кругу – Хома.

– Хома, Хома, Хомочка, – забормотала Ирина.

– Отныне нарекаем тебя Хомой, что уж с тобой поделаешь, живи, – обреченно провозгласила Тамара.

– Вот и состоялось крещение, – подвел итог Семенов, в сердцах добавив про себя "чтоб ты провалился!", и удивился, так зло это у него получилось.

Тамара натянуто улыбнулась:

– Уж раз Бог любит троицу, то кто будет третьим в нашем зоопарке?

– Собака! – у Ирины заблестели глаза. – Давайте купим собачку!

– Ладно-ладно, – покровительственно сказал Семенов, увлекая жену из зала, – это мы обсудим потом, а сейчас наши желудки требуют пищи. Пойдем, родная, я тебе помогу.

Ужин почтил своим присутствием Иннокентий, очень забавный волнистый попугайчик. Он разгуливал по столу, предлагал поцеловаться и воровал из тарелок. В общем, питался чем бог послал. В данном случае, два бога, один из двух больших и маленький. Семенов Кеше не давал ничего, имея на то веские основания – ел Кеша неопрятно. Все, что оказывалось у него в клюве, усиленно измельчалось, однако в глотку попадала лишь небольшая часть пищи. Остальное вываливалось и либо прилипало с обеих сторон к клюву, образуя уродливые гроздья, либо падало на стол. Короче, Кеша ел, как свинья.

В отличие от жены и дочери, которые умилялись попугаем, чего бы тот ни сотворил, Семенов терпеть не мог эту безмозглую птицу. Поэтому он быстро расправился со своей немалой порцией жареной картошки и салатом, отказался от чая и встал из-за стола.

Что-то потянуло его к хомячку и вместо того, чтобы принять в спальне горизонтальное положение и начать новый том Чейза, он присел на корточки перед посылочным ящиком. Хомячок продолжал суетиться. Семенов побаивался его длинных резцов, но умиротворенный ужином смело взял хомячка в руки. Подержав его, словно только что слепленный снежок, он оставил хомяка на левой ладони. Хомячок умылся, смешно усевшись на задок, и пустился осваивать новую территорию. Его нос двигался, не зная устали, отчего усы забавно шевелились. Розовые лапки с маленькими пальчиками напоминали человеческие руки, а коготки немного щекотали кожу.

Обойдя всю ладонь и через каждый шаг свешиваясь вниз в попытках вытянутой лапкою нащупать какую-нибудь опору, хомячок определил единственно верное направление и направился по предплечью к локтю Семенова. Семенов, недолго думая, загородил пешеходную дорожку забором правой ладони. Хомячок воспринял преграду философски и тут же стал ее преодолевать. Семенов вновь посадил его на ладонь. Хомячок незамедлительно отправился в путь к локтю Семенова. Семенов, дождавшись, когда путешественник почти добрался до места назначения, вновь посадил его на ладонь. Хомячок в тот же миг вновь отправился в путь. Так продолжалось несколько раз, пока Семенов не устал. "Ишь ты, – подумал он, – занят своим делом, а на остальное плевать. Есть кто-то рядом или нет, главное – вперед! Не пищит, внимания к себе не требует, целеустремлен до безумия. Ну, брат, ты мне нравишься, не то что эта идиотская птица".

В знак симпатии Семенов пустил хомяка побегать по тахте. Тот очень быстро ознакомился с предоставленным в пользование пространством, не нашел ничего интересного и у боковой спинки попытался спуститься на пол. Причем носом вниз, тормозя всеми четырьмя лапками. "Нет, малыш, лучше не пытайся, здесь для тебя высоковато". Однако хомячок продолжал медленно сползать по покрывалу. И вдруг сорвался.

– Папа, держи его, – вскрикнула наблюдавшая за эквилибристикой хомячка Ирина.

Семенов вздрогнул и потерял несколько мгновений. Хомячок упал мягко, как шерстяной клубок, и, воспользовавшись секундным замешательством Семенова, скрылся под тахтой.

– Ну вот, где его теперь искать? – пригорюнилась Ирина. – Здесь столько всего понаставлено.

Комната действительно была сверх меры загромождена досками, обоями, банками, плитами ДСП: Семенов уже десятый год готовился к капитальному ремонту.

– Ничего, доча, пусть немного побегает. Ему ведь скучно весь день в ящике сидеть, как в тюрьме. А будем спать ложиться, поймаем и вернем на место.

В этот момент по кабельному телевидению началась вторая серия "Унесенных ветром" и Семенов, забыв обо всем, погрузился в перипетии сюжета. Тамара, убрав со стола, присоединилась к нему и позвала дочь. Ирина не отреагировала. Она упорно искала хомячка в зале, но добилась только того, что он улизнул в прихожую и пропал окончательно. Двери во все комнаты были открыты, так что у беглеца было много вариантов для маневра.

Когда пришло время ложиться спать, хомячок не объявился. Его искали по всем углам до тех пор, пока Семенов не проявил добрую волю:

– Все! Утро вечера мудренее. Хома за ночь никуда не денется. Я убедился, что он человек серьезный и самостоятельный. Наверняка уже нашел теплое местечко и дрыхнет без задних ног. А утром он сам выползет, голод не тетка. Кстати, и нам давно пора баиньки.

На том и пожелали друг другу спокойной ночи.

Как ни странно, после того, как они с женой отзанимались любовью, Семенов не смог сразу уснуть. Он мыслил о минувшем дне, как о дне, прожитом не напрасно, вспоминал хомячка, сравнивал его с попугаем и проникался к грызуну все большей симпатией. Особенно нравилось ему, что у хомячка симпатичная морда лица.

Проснулся Семенов от громкого плача Ирины. Он включил бра над кроватью и ошалело посмотрел на будильник: было без десяти два. В дверях мелькнул халат жены. Почти спеша, Семенов устремился за ней, на ходу раздражаясь из-за прерванного ночного покоя, который подарил ему волнующее эротическое сновидение.

Ирина сидела на пороге своей комнаты, уткнув лицо в поднятые колени, и рыдала. В полуметре от нее лежал хомячок. Он был мертв. Тамара гладила вздрагивающие плечи дочери и пыталась прижать ее к себе. Ирина не давалась.

– Что стряслось? – буднично спросил Семенов, будто в упор не видел трупик животного.

– Иришка пошла в туалет и в темноте наступила, – объяснила Тамара.

– Это все из-за вас, – внезапно заговорила дочь. – Он почувствовал, что вам не понравился, и убежал. И я тоже почувствовала.

Супруги переглянулись: Тамара, словно извиняясь, пожала плечами, Семенов многозначительно выпятил губы. Оба понимали, что надо что-то делать. Или, по крайней мере, что-то говорить.

– Ирочка, солнышко мое, не говори глупостей, – начал было Семенов, но Ирина заплакала сильнее и сама прижалась к матери, обхватив ее за талию.

Хомячка похоронили через полчаса за домом у ограды детского сада. Ходили всей семьей, но Семенов не мог отделаться от ощущения, что он третий лишний и привлечен к процедуре не более чем в качестве кладбищенского рабочего, чье дело ограничивается формулой "вырыл яму – засыпал яму" и не накладывает никаких дополнительных обязательств.

Дома Ирину уложили в постель и, дождавшись, пока она успокоится, отправились к себе.

Семенов с облегчением забрался под простыню, закрыл глаза и... услышал голос жены.

– Ты думаешь, она правда почувствовала?

Он повернул голову. Тамара сидела на кровати спиной к нему.

– Не говори ерунды. Ничего она не почувствовала.

– Почему же так сказала?

– Истерика. Обыкновенная истерика, понимаешь? Через день-два все забудется. Давай лучше спать.

– Спи, я скоро приду.


– Куда ты собралась?

– Иришку успокою, она снова плачет.

– Что-то не слышно, чтобы она плакала, – буркнул обиженно Семенов.

– Она в подушку, – Тамара как-то странно взглянула на него и молча вышла из комнаты.

Семенов тяжело вздохнул и снова закрыл глаза с твердым намерением уснуть. Однако мысли вертелись вокруг усопшего хомячка. "Вот мерзкое животное, – и мертвое покоя не дает. Не надо было его в дом тащить, раз уж судьба у него такая – помереть. Сдох бы на помойке и никому бы неприятностей не доставил. А теперь расхлебывай".

Семенов еще раз вздохнул, поднялся и нехотя пошел расхлебывать. Ведь они семья и любят друг друга, не так ли?