Записки рыболова-любителя Гл. 284-287

Выступал я вдохновенно, слушали меня хорошо. Мигулин, по своему обыкновению, дремал, сохраняя, впрочем, твёрдую посадку и не опуская головы. Бенькова, Марс, Зевакина, Цедилина - ведущие ионосферщики - присутствовали в зале. Совету Лобачевского не тянуть резину я не придал особого значения и полностью выбрал предоставленные мне для выступления сорок минут. Ещё до начала дискуссии, когда задавали вопросы, Мигулин незаметно покинул зал. Вопросы все были безобидные, пустяковые, в том числе и Натальи Павловны. Марс вопросов не задавал. А когда вопросы кончились, и Лобачевский предложил желающим выступить с оценкой работы, Марс не стал мешкать и вышел на сцену.
Выступил он в своём традиционном стиле, темпераментно демонстрируя, главным образом, недоумение - что же, мол, нового сделано в работе? - абсолютно не прибегая при этом к хоть какой-нибудь аргументации. То есть он не утверждал, что такие-то и такие-то мои результаты получены раньше и другими, а просто долдонил на разные лады одно и то же: мол, всё это известно, какие-то параметры зачем-то дёргаются и непонятно, кому и зачем это нужно. Он заявил, что диссертацию читал, но отзыв писать отказался, так как считает, что это только бы повредило диссертанту, которому он, разумеется, только добра желает. И ему непонятно, почему товарища вообще выпустили на секцию без внутреннего отзыва в нарушение всех порядков. И ещё он сомневается в принадлежности многих результатов автору, возможно, что они вообще получены в Калининградском университете другими людьми, Латышевым, например. Надо бы отчёты КГУ проверить было. Короче, он считает, что это не докторская диссертация.
После Марса выступали Зевакина, Дёминова, Керблай, Кушнеревский, Шапиро, Шоя и, не вступая с Марсом в полемику, говорили всякие тёплые слова о работе, но - увы! - это всё были не доктора, а кандидаты наук. Наталья Павловна сказала пару невнятных фраз в том духе, что работа скорее всего докторская, но ей некоторые формулировки не нравятся, кажутся нечёткими. Наконец, Лобачевский предоставил мне заключительное слово.
- Я отвечу только на критические замечания Марса Нургалиевича, поскольку только у него они и были. О новизне. Я выношу на защиту следующие положения, - и я кратко их перечислил, - они получены мной, а не кем-нибудь другим, получены впервые, и существо этих положений здесь никем, в том числе и Марсом Нургалиевичем, не подвергалось сомнению. Даже тех из них, а именно вывод о недостаточности изменений нейтрального состава для формирования отрицательных ионосферных бурь и о необходимости привлечения разогрева сверху, которые противоречат положениям самого Марса Нургалиевича, сформулированным им не так ещё давно в его докторской диссертации. По крайней мере, уж это-то положение он должен признать новым. Или неверным. Но Марс Нургалиевич просто никак его не комментирует, не опровергает и в то же время не видит новых результатов. Так что все упрёки в отсутствии новизны мне представляются голословными, и я хотел бы услышать возражения по существу тех положений, которые я сформулировал.
Что касается официального отзыва, то его написание было поручено Марсу Нургалиевичу. Он несколько месяцев изучал мою диссертацию, а отзыв отказался написать в самый последний момент перед предыдущей секцией, на которой я должен был представить свою работу. По совету Льва Алексеевича я обратился с просьбой об отзыве для секции к Валерию Михайловичу Полякову, ведущему специалисту по ионосферному моделированию в Союзе. Валерий Михайлович дал согласие быть оппонентом у меня на защите и телеграфировал об одобрении моей работы сюда в ИЗМИРАН, полагая, что официальный письменный отзыв на данной стадии прохождения диссертации не обязателен. Владимир Васильевич счёл достаточным наличие этой телеграммы и разрешил мне выступить на секции.
Что касается вклада Латышева и других сотрудников КГУ в получение представленных в диссертации результатов, то он состоит в проведении вычислительных работ, что и отмечено в самой диссертации. Я использовал наши совместные публикации, тексты которых написаны лично мной, к тому же все эти результаты совместных работ получены под моим научным руководством. Это зафиксировано во всех отчётах, имеющихся в ИЗМИРАН. Мой личный вклад состоит в разработке постановок всех задач, в участии в проведении вычислений, а главное, весь анализ, интерпретация и обобщение результатов численных расчётов проведены лично мной, что отвечает нормам и требованиям ВАК.
- Ну, что же, - начал подводить итоги Лобачевский. - У нас, конечно, не должно быть сомнений, что работа Намгаладзе докторского уровня. Мы его работы давно знаем, как и работы всего коллектива, которым он руководит. Но тем не менее, мне кажется, что его работа ещё недостаточно обкатана, мало обсуждалась как диссертация. Тем более, что имеются такие мнения, как у Марса Нургалиевича. Я полагаю, что всё же ему следовало бы заручиться официальными отзывами докторов наук, прежде чем выходить на защиту.
- Я предлагаю, - вдруг подняла руку Елена Евгеньевна Цедилина, - пусть он выступит на семинаре у Гуревича в ФИАНе. Если его работу там одобрят, то уж мы тогда сможем смело рекомендовать к защите.
- Других предложений нет? - спросил Лобачевский.
Других предложений не было.
- Так и решим, - заключил Лобачевский. - Второй раз мы уже слушать эту работу не будем, а заслушаем только дополнительные отзывы, из ФИАНа и откуда ещё он добудет. Тогда и решим окончательно вопрос о рекомендации к защите.

После секции Лобачевский, а потом и Дёминов с Ситновым упрекали меня в том, что я сам себе всё испортил, затянув выступление:
- Надо было при Мигулине успеть всё прокрутить. При Мигулине Марс ни за что бы не вылез, тем более что Мигулин сам тебя на секцию вытащил. Но и так тоже ничего страшного. Даже хорошо, что Марс сейчас выговорился, это лучше, чем на защите с ним сцепиться. Члены Совета этого очень не любят. А разбираться, кто прав, кто виноват, там уже никто не будет.

А тут ещё Герман Гусев ко мне пристал после секции. Он что-то не понял в нашем переходе к лагранжевым переменным при моделировании экваториальной ионосферы. Я стал ему объяснять, он не соглашался с моими рассуждениями, мы спорили как ненормальные, до ругани, и так друг друга и не убедили. Спор этот возобновлялся потом ещё несколько раз, и каждый раз мы с ним накалялись как утюги, переходя от формул к личностям и обвиняя друг друга в элементарной неграмотности.
Наконец, наши мнения почти сошлись. Как часто бывает, истоки непонимания таились в терминологии, когда в одни и те же слова вкладывается совершенно разный смысл. Но и после примирения Герман продолжал считать меня неправым уже хотя бы в том, что в моём положении не защитившегося ещё диссертанта неприлично так яростно спорить и возражать на замечания.
- Тебе положено только благодарить и кланяться, благодарить и кланяться, - поучал он. - Это же первая заповедь диссертанта, а ты чуть ли не в драку лезешь.

285

В конце ноября, вскоре после моего возвращения домой из почти месячной командировки в Сочи-Москву, отец окончательно перебрался в Калининград в свою новую квартиру со своей новой женой. Переезд их обоих измучил, были какие-то неурядицы сначала с отправкой контейнера, потом с багажом, который они везли с собой тем же поездом. Погода в день приезда была омерзительнейшей: сильный ветер, дождь со снегом, слякоть. Встречали их мы с Митей, поезд задержался больше чем на час. Приехали домой, дверь закрыта - Сашуля куда-то вышла, а у меня ключа нет. Пошёл искать Сашулю, а переселенцы остались уныло стоять на лестничной площадке, отказываясь ждать на улице у подъезда. Мачеха моя заметно скисла, её унылый вид как бы вопрошал:
- Это зачем меня сюда привезли из солнечного Крыма?
Отец же держался бодро. Сашулю я обнаружил в магазине напротив, куда она побежала, увидев из окна, что несут молоко. Так что торчать у закрытых дверей отцу с Тамарой Сергеевной пришлось недолго, а то бы совсем расстроились. Мы с Сашулей, как могли, подбодрили Тамару Сергеевну, напоили их с отцом чаем и проводили на новую квартиру, которую, кстати, я в тот день только и увидел в первый раз. Квартира такая же как у Милочки, две комнаты смежные, одна, поменьше, изолированная, просторный коридор. Жить вполне можно, а для двоих так и вовсе шикарно.
Приближался конец года, а с ним и конец пятилетки. Это означало, что отчётов мы должны были представить больше обычного, и всё итоговые, заключительные. В декабре заканчивались пятилетние темы по хоздоговорам с "Вымпелом" ("Тоннель-АН") и с ИПГ (второй договор, заключённый в продление первого), по этим темам я числился научным руководителем вместе с Зевакиной. Лобачевский требовал также письменных заключительных отчётов по бюджетным темам, из которых на мне висел отчёт по теме "Математическое моделирование среднеширотных ионосферных возмущений".
И как-то легко в этот раз со всеми отчётами справились, без авралов. Сказывался уже накопленный опыт, делали всё загодя. Для ИПГ отчёт ещё в конце лета начали составлять: Миша Власов просил пораньше всё представить, и остальные состряпали в течение осени, не откладывая, как раньше, на декабрь. Сдача тем заказчикам прошла гладко, хотя, быть может, мы сделали им и не то, что они хотели, зато по науке, а главное, убедили их в том, что ничего другого-то и сделать было в принципе нельзя.
А уже целый год шла новая хоздоговорная тема под названием "Ураган". Выполнялась она для какого-то огромного номерного "ящика" в районе Авиамоторной улицы, конторы побольше и, по словам Лобачевского, посолиднее "Вымпела". Мы были там с Саенко летом (в июне уже сдавали первый этап). Целый институт-завод, занимающий не один квартал за стенами стоящих вплотную огромных корпусов административного облика сталинской архитектуры.
Заказчик в лице пожилого еврея Исаака Соломоновича Липкина, которого мне почему-то всё время хотелось называть Исааком Ньютоновичем, а для Саенки я его только так и называл, требовал от нас (за приличные, впрочем, а по тем временам просто большие для нас деньги - больше миллиона) разработать оперативную модель ионосферных поправок к многоспутниковым навигационным измерениям дальности и скорости движущихся объектов. Научными руководителями темы числились Лобачевский и я, исполнителями - наша обсерватория и отдел Лобачевекого, ответственными исполнителями - от нас Саенко, от ИЗМИРАНа - Герман Гусев (это-то нас и познакомило), но фактически настоящим исполнителем на первом этапе был один Саенко, который с энтузиазмом взялся за эту тему, почуяв возможность найти применение своим упрощённым, но зато глобальным моделям ионосферы и протоносферы. Позже он подключил к работам сначала Колю Нацваляна, а потом Юру Шагимуратова. Так втроём они фактически и выполнили всю тему, остальные все, измирановцы, числились так, для антуражу. Сашуля ещё немного помогала, да я участвовал как консультант и переводчик Липкина для Саенко, Юра всё как-то не так понимал заказчика в ущерб себе же. Но это всё уже в следующей пятилетке было. Забежал вперёд.

Вскоре после возвращения из Сочи я получил из Ленинграда письмо от Лариски Зеленковой. Она писала:

"Сашка! Я твою диссертацию отдала Михаилу Ивановичу. Он сказал, что просто так он твою работу сейчас читать не может, потому что у него на столе уже две докторские лежат и ему их надо до февраля прочитать. А если ты согласишься защищаться в Ленинграде, то он с удовольствием будет твоим оппонентом. И он даже просит, чтобы ты у нас защищался, потому что у нас в совете (макаровском) почти нет докторских защит, а это ставит совет под угрозу закрытия. Так что ты выручишь наш совет. Ты наш выпускник, тебя здесь помнят. Соглашайся.
Лариса."

Это предложение сначала меня озадачило просто своей неожиданностью. До сих пор я и не помышлял о том, чтобы защищаться где-то на стороне, не в ИЗМИРАНе. Родной ЛГУ почему-то и в голову не приходил. Пожалуй, это было вызвано тем, что отказ от защиты в ИЗМИРАНе мог означать капитуляцию перед Фаткуллиным, точнее, просто бегство от него. Слишком жирно для Марса. Но по здравому размышлению у защиты в ЛГУ выявлялась масса преимуществ.
Пудовкин - член совета, и его предложение быть оппонентом снимает проблему третьего оппонента, так как надежды получить согласие оппонировать у кого-либо из членов измирановского совета - ионосферщиков Иванова-Холодного, Беньковой и Фаткуллина практически не оставалось, разве что Цедилина согласится, но она "распространенец", а не "ионосферщик", что снижает весомость её мнения. Пудовкин же безусловный авторитет.
Далее, в ИЗМИРАНе огромная очередь на докторские защиты, ждать надо около года после принятия диссертации к защите, а в ЛГУ очереди вообще нет. Наконец, я и в самом деле выпускник ЛГУ и кандидатскую в ЛГУ защищал, чего же мне стесняться обратиться к своей "альма матер"?
Я решил спросить мнение на этот счёт у Лобачевского и последовать его совету. Лобачевский ни секунды не колебался.
- И очень хорошо. Соглашайтесь. Тем более, что Вас просят. При Ваших отношениях с Марсом здесь Вам совершенно ни к чему спектакль устраивать. Но секцию Вам всё равно нужно пройти, чтобы получить рекомендацию для совета ЛГУ. Без неё Вашу работу там не примут. Так что выступайте в ФИАНе, собирайте отзывы.
А Наталья Павловна, так та прямо обрадовалась, что таким образом можно прекратить нашу публичную борьбу с Марсом - не поедет же он в Ленинград на защиту, да главное, чтобы тут в ИЗМИРАНе скандала не было. Всё-таки Марс её "любимый ученик", хотя немало и ей самой гадостей наделал.
И Юдович, и Данилов, и Дёминов с Ситновым - все единодушно считали вариант защиты в Ленинграде самым благоприятным. После всех этих обсуждений не осталось сомнений и у меня. Я связался по телефону с Лариской и сообщил своё согласие на предложение Пудовкина защищаться в ЛГУ, рассчитывая на него как оппонента - члена совета. Просил узнать у Пудовкина, когда мне лучше приехать в Ленинград.
Лариска всё разузнала и написала, что мне нужно будет в феврале выступить сначала на семинаре лаборатории Пудовкина, а потом на кафедре. К этому времени он постарается диссертацию просмотреть.
Оставалось преодолеть секцию, то есть сначала выступить в ФИАНе. Ну что же, в ФИАНе - так в ФИАНе. Я по телефону договорился с Гуревичем о семинаре и в очередной раз отправился в Москву.
Александр Викторович Гуревич ("светлейший" - как называет его Калинин) - фигура заметная, молодой ещё сравнительно, то есть вблизи пятидесяти (ровесник Данилова, наверное), к тому же моложавый, юношеского вида, курчавый, улыбчивый. В ФИАНе он завлаб или даже завотделом, давно уже доктор, считается талантливым, метит в член-корры, в ИЗМИРАНе к нему относятся почтительно. Впрочем, неясно, за личные ли качества или за престижность ФИАНа - одного из самых (если не самого) солидных в Союзе научных учреждений в области физики.
Гуревич - член Учёного совета ИЗМИРАН и член секции по ионосфере и распространению радиоволн, которую возглавляет Лобачевский. На секции он бывает редко, но именно там я его только и видел. На одном из выступлений Смертина в ИЗМИРАНе (на предзащите или защите) Гуревич высказал несколько доброжелательных замечаний в духе рекомендаций, что уже можно было считать за похвалу - заметил! С ИЗМИРАНом у Гуревича связи из-за тематики - он занимается волнами в плазме и, в частности, в ионосфере, в последнее время - эффектами воздействия на ионосферу радиоизлучения мощных передатчиков.
Елена Евгеньевна Цедилина - его бывшая аспирантка, а теперь сама уже доктор, у них много совместных работ (было, сейчас из измирановцев с ним работают Васьков, который утверждал тему своей докторской одновременно со мной и давно уже прошёл секцию, вот-вот должен был защититься, и Борисов). Про Цедилину и Гуревича я слышал намёки, что между ними больше было, чем дружба и научное сотрудничество. Они, между прочим, на мой взгляд внешне вполне соответствовали друг другу, разве что ростом Цедилина высоковата для Гуревича. Про семейное положение Гуревича ничего не знаю, а у Цедилиной дочь есть, уже взрослая, живут вдвоём.
Гуревич перед моим выступлением у них на семинаре выдвинул одно условие: я должен рассказывать только о физике явлений, которые я исследовал в своей диссертации, больше их ничего не интересует (имея в виду, очевидно, морфологию, методологию и т.п. вещи, зачастую преобладающие в геофизических диссертациях).
О физике - так о физике.
Гуревич заказал мне пропуск, и в назначенный день я явился в ФИАН - огромный институт из множества старых корпусов на улице Вавилова, параллельной Ленинскому проспекту. Гуревич подзапоздал. Я уныло слонялся по тусклому коридору, курил на обшарпанной лестничной площадке. Наконец, "светлейший" явился. В небольшой комнатке с доской собралось человек десять сотрудников Гуревича, всё молодёжь. Из измирановцев был только Борисов, Цедилина заболела (она что-то часто болела в последнее время). Аудиторию я себе совершенно не представлял в том смысле, насколько она ориентируется в геофизике, и спросил у Гуревича, нужна ли вводная часть, начинать от печки или как?
- Расскажите физическую постановку задачи - это самое главное, а дальше мы разберёмся.
Я рассказывал около часа. Слушали внимательно. Вопросы по ходу почти не задавали. Когда я кончил, вся дискуссия завелась вокруг одного только вопроса - можно ли использовать в описании ионосферной плазмы заданные извне электрические поля, на которые ионосфера сама влияет?
Я доказывал, что можно, исходя из того, что на поля влияет лишь нижняя ионосфера, которая сама контролируется фотохимическими процессами и от полей практически не зависит. Однако, похоже было, что убедить слушателей мне не удалось. Успокоило их, к счастью, то, что внутреннее поляризационное электрическое поле амбиполярной диффузии учитывалось самосогласованно, чего на самом деле и достаточно. Математическая же оснащённость работы произвела должное впечатление.
- Ну, что же, - сказал в заключение Гуревич, - это не туфта. Физический смысл в работе есть. Вам что от нас надо?
- Отзыв для секции. Я уже выступал на секции, и по предложению Цедилиной мне рекомендовали выступить у Вас. Если Ваш семинар одобрит, секция рекомендует к защите.
- Хорошо, я скажу Лене, она напишет отзыв. Или Вы лучше сами напишите, какой Вам нужно, а она подпишет. Я с ней поговорю.
На том и разошлись. Теперь мне нужно было ждать, когда Цедилина выздоровеет.

286

Вернувшись из Москвы домой, я обнаружил письмо от отца Ианнуария от 17 декабря 1980 года.

Ленинград, 17.12.80.
Дорогой Сашок!

Спасибо за память и поздравление. Незадолго до твоего письма получил письмо от Ларисы Зеленковой. Она писала: была в Сочи, видела там Сашу Намгаладзе, он, как и прежде, прекрасный собеседник, было очень приятно... Ты пишешь: был в Сочи, видел Славу Ляцкого, он, как и прежде, упрямый спорщик, было очень приятно... Жду письма от Ляцкого: кого он заприметил в Сочи?
Ты уже, наверное, слышал, что здесь умер Миша Родионов, который учился с нами, а кончал с Сашулей. Сердечный приступ. Шёл через Дворцовый мост, упал и скончался. Это было неделю назад. Хлипкое поколение. Блокадники. Тело его сожгли в крематории.
Я, наконец, бездельничаю. У нас сессия, занятий нет, лекции читать не надо. Я так утомился за лето с этой диссертацией и за осень с чтением нового курса, что бездельничая, не испытываю угрызений совести. Неохота даже ничего читать. Мысли серьёзные в голову тоже не приходят, так что исполнение твоей просьбы написать что-нибудь о том, как я понимаю "проблему зла", я отложу до более работоспособного состояния. О зле не хочется думать.
Значит, ты вот-вот будешь защищать свою докторскую работу? Молодец. Жаль, что всё это сопряжено с такими лишними и глупыми заботами формального характера. Насколько всё это проще у нас в Академии. На формалистику не приходится тратить даже одной секунды. Была бы отпечатанная и переплетённая работа и сам диссертант во время защиты. Остальное делается помимо тебя. Да, собственно, ничего и не делается. Никаких бумажек, кроме двух отзывов и протокола заседания Совета. (Может быть для докторской три отзыва, - не помню.) Утверждение решения Совета происходит тоже быстро (один, два дня, редко - неделя).
Буду рад видеть тебя в Ленинграде. Привет и поцелуй Сашуле.
Будьте здоровы,  ваш Ианнуарий.

Ужасную новость о смерти Миши Родионова я узнал от Лариски Зеленковой. Невероятно: античного сложения атлет с рельефной мускулатурой, спортсмен, красавец-парень, простой, добрый... Сердце оказалось очень плохое. Он возвращался из бассейна или шёл в бассейн - укреплять здоровье... У него осталось двое детей. А ещё была какая-то страстная любовь с секретаршей Молочнова, очень приятной молодой женщиной.

И ещё одна смерть этого 80-го года.
Летом умер Высоцкий.
Не скажу, что я был потрясён, когда узнал о его смерти. Хотя совсем недавно на телеэкранах прошёл детективный сериал с Высоцким в одной из главных ролей ("Место встречи изменить нельзя").
Колоссальное нервное напряжение, надрывность ощущались во всём его творчестве, что всегда чревато самыми печальными последствиями. К тому же он пил, якобы даже лечился, по слухам, от алкоголизма, причём здесь у нас, в Калининграде.
В то время я плохо знал его творчество. У нас никогда не было магнитофона и его записи удавалось слушать только в гостях. Слышал я далеко не все его вещи, но и то, что слышал, поражало разнообразием, мощной экспрессией, необычайной меткостью фраз, хотя перлы у него порой были перемешаны с неудачными, точнее, просто недоработанными строками. Чувствовалось, что всё делалось на одном дыхании, спонтанно, талант разбрасывался на что попало.
Бесшабашное ухарство, пьяное хулиганство, меткий юмор, реализм и романтизм, и глубочайший трагизм - всё есть и во всём - всплески, выбросы, взрывы эмоций и зёрна мудрости. Его песни - это буквально энциклопедичное отражение отечественной жизни сороковых - семидесятых годов двадцатого столетия: диапазон ошаленный.
С фильмами ему не везло, но чего стоит один Дон Жуан в "Маленьких трагедиях"?
"... Коль дожить не успел,
Так допеть бы успеть."
Не успел.
И этот мотив - не успеваю, настойчиво звучит во многих его песнях. Но разве всё допоёшь?
Он всё-таки очень много успел. И умер в сорок три года. Не дотянул до Шукшина даже. Но Пушкина и Лермонтова пережил. И сам над этим иронизировал: "...А нынешние что-то задержались."

К Новому Году получил поздравительную открыточку от о. Ианнуария:

Ленинград, 25.12.80.
Дорогой Сашок!
Тебя, Сашулю, Ирину и Митеньку сердечно поздравляю с Новым Годом. 1981-ый год от Р.X. Интересно, что счёт наших дней неизменно связывается с этой устойчивой датой как бы знаком незыблемости в беспокойной текучке всё стареющих новых годов.
Желаю вам мира, здоровья и радостей.
Только что получил письмо от Хорста из Лейпцига. Мы не переписывались и не виделись года четыре. Он просит меня передать тебе привет и крепкое рукопожатие.
Всех тебе благ, твой Ианнуарий.

Начало декабря - с 1-го по 10-е было многообещающим в смысле зимней рыбалки. Температура воздуха стояла минусовая - до десяти градусов мороза. На Верхнем озере лёд был уже около 10 см, встали и заливы. Но налетела стандартная серия атлантических циклонов, температура повысилась до +5 - +8-ми градусов и всё растаяло.

287

Из дневника погоды за январь-март 1981 года.

3 января. Температура -2° - 0°, давление 725-718 мм, ветер юго-восточный, сильный. Облачно, ночью слабый снег, днём временами снег, гололедица (накат).
Ездили с Серёжей с летними удочками (я с "современной снастью") в Зеленоградск. На электричке доехали до Муромского, а там выскочили вслед за какими-то мужиками с удочками, вместе с ними пересели на автобус и доехали до малого зеленоградского канала. Ловили, однако, не в нём (к нему не подойти - всё залито), а в канальчике, впадающем в залив восточнее Чёрного леса, куда стянулось немало народу. Поймали по десятку плотвиц. Клевало и на хлеб, но лучше на навозника. Трое соседей ближе к заливу поймали по крупному подлещику. Плотва с солитёрами. Погода, судя по ветру, выворачивает на зиму.
И действительно, в последующие дни температура была стабильно минусовая, до -9° ё -10°, хотя ветер с восточного развернулся на юго-западный, южный.

10 января. Температура -2° ё -1°, давление 749-750 мм, пасмурно, снег, ветер юго-западный, умеренный, слабый. Ездили с Володей Смертиным в Лесное. Лёд, видать, старый ещё, толщиной около 10 см, есть на расстоянии с полкилометра от берега, а дальше - чистая вода. К Зеленоградску и Дюнам полоса берегового льда значительно расширяется. Поймали по 13-15 штук средней плотвы (штуки по три крупные) исключительно на мотыля. Глубина у края льда, где мы ловили в компании с ещё несколькими мужиками, была метра два. С утра абсолютно не клевало, немного лучше в обед и неплохо после четырёх, когда уже уходить надо было.
А справа, то есть к западу, в сторону Зеленоградска, не так далеко от нас на глубине в 3 метра хорошо ловилась крупная плотва на сыр - рассказал парень на автобусной остановке. Он поймал килограммов пять. У самого Зеленоградска хорошо ловилась средняя плотва недалеко от берега.

11 января. Температура +1° ё +3°, давление 755-756 мм, переменно, днём ясно, ветер северный, северо-восточный, слабый.
Ловили с Митей на Исаковском с 12 до 14. Поймали 13 мелких плотвиц и окушка (ловили на мотыля).

14 января. Температура -2°, давление 742-731 мм, переменно, ветер юго-западный, умеренный.
Ездили с Саенко в Лесное, ловили в 20 минутах ходьбы по диагонали направо (в сторону Зеленоградска). Я поймал 12 (из них 2 густёры), а Юра около 20 крупных плотвин, у других (недалеко от нас - в 200-х - 300-х метрах) получше. Клевало исключительно на сыр. Толщина припая 10-12 см, открытая в прошлый раз вода затянулась льдом. Двое парней сунулись было туда, и один тут же провалился по пояс, но как-то сразу выскочил на припай.

17 января. Температура -1° ё -6°, давление 736-742 мм, с утра пасмурно, с
13-ти ясно, ветер сначала юго-западный, умеренный, потом безветренно.
Ездили с Саенко, Смертиным и Захаровым в Лесное, ловили направо. Я поймал 64 штуки (больше 5 кг). Хорошо брала на мотыля мелкая и средняя плотва, крупная на сыр брала в первую половину дня, потом перестала.

18 января. Температура -6°, давление 743-747 мм, переменно, ветер северо-восточный, слабый.
Ездил в Сосновый Бор. Ловил дальше всех на уровне мыса Бальги. Поймал двух судаков по килограмму в 14 и 14.30. Было ещё две поклёвки в 12.30 и 13. У всех очень плохо. Лёд от 20 до 12 см.

21 января. Температура -4° ё -5°, давление 756-761 мм, переменно, ветер восточный, слабый.
Ездили с Саенко в Лесное на своё место (справа). Поймал больше сотни штук мелкой и средней плотвы (около 7 кг). Мелочь непрерывно хватала мотыля, на сыр клевало хуже и покрупнее. У остальных (прямо от Лесного в двух-трёх километрах от берега) - хуже.

24 января. Температура +1° ё +2°, давление 758-754 мм, пасмурно, туман, морось, ветер юго-западный, слабый. Ездили с Серёжей, Саенко, Захаровым и его соседом в Лесное на те же лунки. Поймал около четырёх килограммов, в основном на сыр - средняя плотва. На мотыля почти не ловил - лезет мелочь.

25 января. Температура +2° ё +3°, давление 747-744 мм, переменно, ветер юго-западный, умеренный.
Ездили с Митей на Исаковское, поймали одну плотву на мотыля. С утра, говорят, клевало хорошо, а днём, когда мы приехали, - плохо. Побыли час, замёрзли и уехали.

С 26 по 28 января я был в ИЗМИРАНе: 27-го защищался Володя Смертин. Вообще-то по очереди у него защита должна была быть где-то весной, но кто-то из стоявших впереди не успел подготовить автореферат, и Коломийцев (Учёный секретарь ИЗМИРАНа и спецсовета) предложил Смертину заполнить образовавшуюся брешь, на что тот с радостью согласился, тем более, что у него всё было готово (я его предупреждал о такой возможности и советовал не тянуть с авторефератом в ожидании очереди).
Всё складывалось очень хорошо, но Володя тем не менее в соответствии со своей натурой трясся и боялся, что случится что-нибудь непредвиденное. Меня это уже раздражать даже стало. И надо же - непредвиденное действительно случилось. Перед самой защитой, буквально за два дня выяснилось, что заболел и не сможет приехать на защиту главный (первый) оппонент (доктор наук) - Борис Николаевич Гершман. По правилам ВАК защита в этом случае могла состояться лишь при наличии положительного отзыва от заболевшего оппонента и согласии одного из членов Совета стать третьим, дополнительным оппонентом.
Борис Николаевич постарался обеспечить выполнение обоих этих условий: отправил в Совет свой положительный отзыв и договорился по телефону с Фельдштейном (мужем Ларисы Абрамовны Юдович, доктором наук, известным магнитосферщиком), что тот выступит третьим оппонентом. Фельдштейн дал согласие и добросовестно посвятил два своих выходных дня (защита должна была состояться во вторник) изучению Володиной диссертации.
В понедельник мы встретились втроём, и Фельдштейн дотошно расспрашивал Смертина по поводу каждого утверждения, сформулированного в автореферате. Причём внутренними гравитационными волнами (ВГВ) - предметом Володиной диссертации - Фельдштейн никогда не занимался и даже вообще не считался специалистом по ионосфере. Но вопросы задавал он очень грамотные и отзыв написал совершенно самостоятельно и вполне квалифицированно. Я даже не ожидал от него такого уровня.
Защита же прошла очень хорошо. Могилевский с Фельдштейном даже какую-то дискуссию затеяли между собой и продолжали её после защиты в кулуарах, утверждая каждый про другого, что тот ничего не понимает.
Вторым оппонентом был Марат Дёминов, отзыв от ведущей организации (Сектора ионосферы АН КазССР, то есть от Дробжева) был без каких-либо серьёзных замечаний, как и отзывы всех оппонентов. Проголосовали единогласно. Отмечали защиту в измирановской гостинице в небольшой своей компании приехавших на защиту калининградцев, из измирановцев был, кажется, только Ситнов. Дёминов, как оппонент, отказался дабы не вызывать нареканий: злых языков в ИЗМИРАНе, мол, хватает. Погудели, конечно, славно.
(продолжение следует)