Тмарь

посвящается О.Х.






              1.

-  Прости! Убей! Дай яду! Что ты хочешь?! - едва не сорвал голос.

  Она подошла поближе. Он отпрянул. Обвила шею руками - вырвался.

-  Прости меня, Ангел.

-  Не называй меня так!! Чем я от тебя отличаюсь?

  Ковер мягко принял ее, острые коленки стукнулись друг о друга.

-  Я подожду, - почти неслышно проговорила Тмарь.

  Он никак не отреагировал. Повернулся к ней спиной. Это было слишком. Она закрыла глаза. Победил Евангел.



              2.

  Он родилась не с голубыми глазами, это было бы слишком просто. В пять Тмарь перестала разговаривать, в чертову дюжину своих лет впервые убила (блудливый черный кот, случайность, ее взгляд оказался зеленей), а в семнадцать ей расхотелось смерти. Темные волосы, узкие руки с бирюзовым пульсобиением и подымчивость движений, однако же, немногим взволновали кровь. Избранных мало. Избранных, дабы любить ее, и  того меньше. Каждый без сердца влюбленный мужчина (ведь оно -  вдребезги, а из сверкающих осколков Тмарь надевает ожерелье, вплетает в черные, душные, молится безнитяными четками) оставался ее безнадежно. Но сия участь немногих не миновала. Гораздо больше просто убивались взглядом, при воскрешении все забывая. Мужчины собиралсиь небрежно, даже нехотя, но Тмарь тоже оказывалась в коллекции каждого из них, единственным экземпляром, по образу и подобию воссозданной быть не могущая.
  Странные, дивные, мятежные отношения. Безприкосновенная игра, только зеленью глаз, отворачиваньем, порывчатой улыбкой. Сколько сорвано лобзаний с палевых губ (страннота их чувственной окраски замечалась не сразу, удивительней была бы алость), сколько тающих синим цветом поцелуев на мокрой слезами шее, сколько смертельно любовной дрожи - сигналом в томительном полумраке. При всей в плоть и кость впитанной порочности, Тмарь была еще невинна.



              3.

  Тмарь спит. Ей снится ее первая свадьба. Луис Мигель Хуан Антонио душ Сантош, с удивительным рисунком рук, с неспокойным овалом лица, с мрачной нежностью глядит, не отрываясь, на свою невесту. Тмарь кажется еще юньше своих шестнадцати. Белое платье из абсолютно прозрачного шифона и фата - бесстыдное прикрытие. Босые ноги обвиты алмазами - его дар. По лицу ее понять невозможно, довольна ли она. Кажется, Тмари безразлично. Выдали ее с тем условием, что непорочность сохранится, а больше ее ничто не волнует. Он изнасиловал ее словами, сломал мироубеждения, изничтожил разум. Ни одним из своих прекрасных пальцев не коснулся он Тмари, ни разу не обжег вздыханьем. Сладостнее мук она не знала ни до, ни после. Далеко потом, встречаясь с ним как чужая, едва представленная, она не выносила звука его голоса, впадая в блаженство. По истечении условленного срока брака Тмарь сильно грустила. Слезы, оброненные ею в прощанье, стали их единственным прикосновением.



              4.

-  Полночи смотрю за твоими метаньями. Который из всех тебе снится? - сказал Евангел. Или она еще спит? С кем тогда он разговаривает? Зачем вообще начал первый? Глупо вдвойне, ведь она не слышит.
 
-  Amata nobis... - прошептала Тмарь вдруг.

-  И зачем на мертвом языке? Иль ты передумала просыпаться?

-  Евангел! - тихонько, жалобно позвала Тмарь. И очнулась. - Любимый! Любимый мой!..

   Он не услышал последних слов, их смыли слезы. Он подставил ладони под льющий поток, как если это была кровь.

-  Тихо, тихо, уже все, я здесь... Тмарь! Нет, ничего... Просто хотел сказать, как я люблю тебя.

-  Как? - слабо улыбаясь, спросила Тмарь.

-  А вот как... - повалил ее не пол, допивая последние слезы, до боли сжимая запястья, кровью окрашивая поцелуи.

  Тмарь тихо засмеялась, насколько это было возможно при столь глубокой ласке.
  Евангел отстранился. Никак не мог к такому привыкнуть, ведь она смеялась только тогда, когда ей было действительно хорошо.
  Пошел снег. Крохотные кромки льда скоро уже устилали комнату. Только следы босых ног говорили, что здесь больше никого нет.



              5.

  Высокий, но кажется чуть ниже, чем на самом деле, дивные светлые волосы и сияющий взгляд. Набросок заурядного красавца? Но эфемерность? Но неприступность ласковой улыбки? Но эльфичность? Когда Тмарь узнала его имя, у нее перехватило дух. Ее растерзали сомненья. Черное нижнее белье стало всегдашним трауром. Евангел завлек ее своим к ней равнодушием. Будь она чуть менее упрямой, все ограничилось бы убийственностью взглядов. О, он тоже так умел! Единственное существо, перед кем Тмарь почуяла свою уязвимость, но расплата всегда бывала самой сладкой. Если бы не благородство Евнгела, истинное, древнее, неотменительное. Ей самой добродетель сия доставалась кровью, им же вся плодимая сущность оттенена была благородинкой. Красиво, достойно, но как это мешает жить! Она хотела быть его, вся, принадлежать властителю всецело, но Евангел слишком любил ее. ОДин вопрос мучил Тмарь беспрестанно: желанна ли она?



              6.

  "Нет страха в моем сердце. Кому из смертных да и из иных выпадало во фатум такое счастье? Многим ли? Скольким? Молюсь об них, ибо знаю те страдания. Не боюсь того, что желание мое сбудется, верую. Боле того, доверяю. И да буде тяжелей, к искуплению готова. Но буде и легче, ибо сей грех необратимо светел. Я есмь он."
  Евангел повертел в руках прочитанное. Что ее мрачит? Я же стою своих откровений? Жаль лишней завертки, надо было оставить утверждением. Почему успокоение в запечатлении? Немногого тогда стоят требующие (и находящие!) убаюкиванья страхи, страсти и старые кости.
  Больно бывает не только от боли.



              7.

  Ни он, ни она уже не помнили, чья это была квартира, роскошная, чудесно нелюбовников устраивающая. За стенами их комнаты всегда был вечер или ночь, звезды в тумане (предположительно небо) и испещряющие дымку оги (предположительно нижние этажы); внутри переливчато тлел воск, хитроумностью зеркал множивший достаточно света; нежнейшего удобства подушки с удовольствием заменяли стулья и прочую скучную громоздкость; никто с уверенность не смог бы сказать, устилался ли пол коврами постоянно; к потолку, приблизительно начертанному перспективой, исходил дух сандала, странным образом вспоянный из обычного серебра. Здесь Тмарь одевалась хазарским шелком, колола ступни иголками, окуная в елей, читала стертые книги и ждала Евангела. Ждала, часто и когда он был у ног ее. Неслышно проходили дни.



 
 
              9. 

  Она проснулась с открытыми глазами. Тело не ощущалось. Потом наступила боль. Пропитав ее всю, скопилась внутри, где-то слева. Боль в пустоте. Он вынул ее сердце, запечатав рану поцелуями. Нехитрая волшба - закрыв глаза, видеть себя как в зеркале. Сначала, по привычке, узрела себя, какой она была. Обманность воспоминания сменилась увидением Евангела. Одномгновенно с последними словами молитвы в Тмари распустились кровавые розы. Потом не стало ничего, кроме единственного кровяного цветка на хлопчато-бумажном льду простыни.










Стодолище, июль-август 2002