Раб ритуала. история долгой смерти

Серый М.
РАБ РИТУАЛА. История долгой смерти.



С тихим шелестом поземка гуляла по городу. Мелкие крупинки то ли снега, то ли льда стремительно неслись по каменным плитам площадей и по закаменелой твердости земли внутренних двориков. Иногда обвивались вокруг рухнувших колонн и столбов, смело и даже несколько хулигански перебегали через остатки дорог, прыгали в пересохшие открытые бассейны и фонтаны. Даже взбирались на ступеньки крылец, ежели таковые попадались по пути. Некоторые из них смело и неторопливо осматривали по комнаты дворцов, а иные прошмыгивали через узкие коридоры комнат небогатых домов.
И только одного они избегали.

Они вихрем кружились вокруг Него, оставаясь всегда на расстоянии больше, чем десяток йордов.
Кружились на почтительном или же опасливом расстоянии. Кто знает, о чем думала поземка миллиардами своих крошечных ледяных телец. Поземка – древнее существо, много древнее Его. Много древнее и много мудрее, чтобы там не думали о себе Они.

Такие как Он приходят и уходят, а поземка остается.
Кому-то надо танцевать Танец ледяной жизни, вот поземка и взяла на себя эту обязанность многие и многие эпохи назад.


* * *


Он стоял посреди разрушенного города и мучительно долго осознавал себя. Ему было холодно, и Он дрожал крупной дрожью. Иногда его зубы особенно сильно ударялись друг о друга, и тогда раздавался странный, мертвящий звук. Он был вроде бы и не мертв, но живые звуки рядом с Ним не обитали уже много столетий.

Каждый раз после Ритуала Призыва Он терял себя. И каждый раз Ему приходилось по крупицам, по малейшим песчинкам прошлого, зацепившимся за глубины Его души восстанавливать свое Я. С каждым разом восстанавливаться было все труднее. Все меньше и меньше оставалось в Его душе от того человека, которым Он был когда-то.

Когда-то… Он не помнил уже когда. Что есть несколько сотен лет по сравнению с долгой, бесконечно долгой смертью… по сравнению с долгим, бесконечно долгим падением в бездну ненависти.

Он с этим давно смирился – жизнь оказалась сильнее Его. Но и Он нашел свой источник Силы и, быть может, даже бессмертия. Огонь неугасимой ненависти не давал Ему умереть и давал силу Его рукам и Его словам.

Огонь то разгорался в Его душе ревущим сине-белым пламенем, то потухал, подергиваясь серым пеплом на забытом, почти потухшем очаге. Но никогда не затухал навсегда. А только лишь на время. На то короткое время, пока не приходил новый колдун, маг, жрец, чародей, воин… кто был в состоянии отыскать, вспомнить, открыть заново Слова Ненависти.
И тогда, когда Слова били в мозг тяжкими тамтамами Он засыпал… Засыпал надолго или накоротко – Он не знал. Засыпал, чтобы проснуться. И Он просыпался.
Каждый раз просыпался посреди разрушенного города.

Он точно помнил, что при жизни не чувствовал за собой особенной привязанности к развалинам. Да и при смерти – тоже. Почему Он каждый раз оказывался среди развалин, было загадкой для Него. Разгадка коей за все эти долгие века так не решилась постучаться робким посетителем Его разума.

Он открыл глаза. Странно, но на этот раз Он стоял на большой, почти пустой площади. Почти пустой. Площадь была усыпана обломками утвари, деревянными щепками, какими-то обгорелыми кусками непонятного происхождения, битой черепицей и стеклом. В общем, всем тем, чем будет усыпана центральная площадь, ежели по окружающим ее домам некий великан безжалостно пройдется своей дубиной.

Поземка успела милосердно скрыть большую часть обломков человеческой жизни. Но даже то, что было видно, потрясло бы случайно попавшего сюда наблюдателя.
Но Он не был наблюдателем. И Он попал сюда не случайно.

Он смотрел на памятник, и что-то в нем трогало последние человеческие струны в Его душе. Какое-то давнее, очень давнее, смутное воспоминание. Он скривился от боли – так сильно пытался вспомнить, что еще гудящая гулкой пустотой голова вдруг напомнила Ему о себе алмазно-острым уколом в висок. Как будто кто-то небрежно потыкал острием копья изнутри. Смутные тени воспоминаний растворились в жестокой дымке боли. Ему не удалось вспомнить то, что уже не раз пыталось прорваться на поверхность Его разума из темных и далеких глубин памяти.

Он смотрел на памятник и не понимал, что же в этой груде бронзы и сероватого, дикого камня так жадно ухватило Его внимание. Он смотрел и не понимал.
Он хорошо видел в темноте. Ритуал и неугасимый огонь в душе позволяли Ему видеть. Видеть все, даже то, что, быть может, Он бы и отказался видеть.

Памятник. Взор Его скользил по нему, не останавливаясь ни на общем, ни на деталях. Скользил снизу вверх. Пока не добрался до лица изображенного в позеленевшей от времени бронзе.

Сама статуя Ему ничего не говорила. Обычная статуя крепкого рослого мужчины. Трое детей вокруг него. Необычным было лишь то, что у мужчины было два лица. Одно, молодое и задорное, смотрело на детей с улыбчивым прищуром.
Второе, постаревшее, на внешний взгляд равнодушное, оказалось родственным Ему. В нем тоже горел неугасимый взор. Взор, направленный куда-то вдаль. Ни вверх, ни вниз… вдаль. Что-то он там хотел увидеть своей второй сущностью, этот бронзовый человек.

Гранитная плита. Почти черная, в обрамлении дикого серого камня. Глубокие царапины давних надписей. Хроника жизни.
Родился 1347… Спас тонущую… Сохранены посевы… Спасен караван… Убит разбойничающий… Спасена деревня… Уничтожена банда… Спасены дети… Разрушена база… Убит враг… Спасен наш город… Уничтожено вражеское войско… Сожжена вражеская деревня… Разрушен город врагов… Разрушено… Разрушено… Разрушено…

Он не нашел там слова «умер»… Странно.
Он посмотрел на имя. Он его не знал. Не знал?
Нет, Он его не помнит, только вот сердце лишний раз ткнулось в ребро.

Он перевел свой взор выше. Да, это не просто узор на гранитной плите. Прихотливая вязь текла вдоль границ плиты и складывалась в бесконечно долгую фразу. Бесконечно долгую и бесконечно непонятную. Только приложив усилие, можно было бы разбить вязь на отдельные буквы и слова. А затем понять их смысл.

МЫ ЕГО ЛЮБИЛИ. МЫ ЕГО НЕНАВИДИМ.

Фразы эти не тронули ничего в Нем. Он был уверен, что неоднократно видел эти слова. Не на этом камне. Не на этом языке. На других. Более молодых, более древних. Но видел.
Он к ним привык. Они стали для него частью Ритуала.


* * *


Он стоял посреди разрушенного города и мучительно долго осознавал Себя. Смотрел глазами свинцового льда на памятник. А зимний ветер нес по каменным платам обрывки бумаг, щепки дерева и прочие признаки недавно разрушенного города вперемешку с ледяной крошкой.

Он прислушался…
Где-то далеко, за сотнями лиг лесов, болот и пустынь, в своей уютной комнате среди древних пыльных свитков, поддельных скелетов крокодилов и сушеных жаб, еще один неразумный колдун, не знающий пока, что доживает свои последние мгновения, произносил Слова Ненависти. Слова звучали чуть незнакомо, но смысл их был кристально ясен.
Кто-то заново открыл Ритуал.
А значит, Ему пришла пора заснуть…
И снова проснуться.


А поземка все бежала свой долгий тысячелетний забег. Прихотливо обметала все, что возможно было обмести. И пела свою шероховатую песню. И танцевала свой бесконечный и невообразимо прихотливый танец.

Ей было все равно, где танцевать. Жизнь или смерть, плещущий морем огней город или пахнущие недавней смертью развалины – ей было все равно… Танец велик и неповторим, и она будет его танцевать там, где это возможно.
Поземка знала, что сегодня Ему придется уснуть, а значит, завтра она будет танцевать на развалинах иного города.