Лизин Бурый Сон

Маленькая сказка для Хелью, Турандот и Иришы

Лиза умела летать. Вернее, умение летать жило в Лизе. Умение сомнительное в наши дни, однако этот недостаток с лихвой компенсировался целым набором Лизиных положительных качеств. Лиза была девушкой примерной, работала зав. читальным залом в детской районной библиотеке, пила редко, почти не курила, знакомств неподобающих не водила. Жила с мамой в малогабаритной квартире на Академической. Отец ушел из семьи года четыре назад. Брак родителей целиком и полностью держался на непонятной страсти, которую мать Лизы испытывала к мужу с первого дня их знакомства. Когда до серебряной свадьбы оставалось года два, Лизин отец внезапно обнаружил, что страсть эта стала давать сбои, от жены стало странно и неприятно пахнуть, и он вполне разумно решил сменить место жительства.

О том, что Лиза умеет летать, первым узнал как раз её отец. Когда Лизе было года полтора от роду, Лизина мама по каким-то женским делам была отправлена ненадолго в больницу. Отец, оставленный в одиночестве присматривать за ребенком, пригласил себе в помощь тётю Галю с пятого этажа. Когда помощь была в полном разгаре и тётигалина активность в оказании её достигла совершенно неожиданных высот, Лизин отец внезапно и остро потерял всякий интерес к высокому творчеству тёти Гали, обнаружив, что помимо неё над ним в воздухе парит еще и его собственное малое дитя. Борцовским приёмом уложив тётю Галю пыхтеть и всхлипывать в подушках, отец подхватил Лизу на руки и отнёс в кроватку, а потом еще долго сидел на кухне, курил и изничтожал новогодние водочные запасы. С тех пор отношения Лизы с отцом носили характер полувооруженного нейтралитета.

Сама Лиза узнала о своем умении классе в пятом, когда была несправедливо обвинена в умышленной порче имущества одноклассницы З., выразившемся в разрисовывании белой кроликовой шубки последней синим фломастером. Лизу настолько потряс факт вопиющей несправедливости, что она решила раз и навсегда доказать всем свою невиновность прыжком с крыши школьной пристройки. Однако никому ничего доказать не удалось, поскольку взлетев в ярости по пожарной лестнице на крышу, разбежавшись по всей её длине и оттолкнувшись у самого водосточного жёлоба, Лиза вдруг ощутила, что ей совершенно расхотелось падать камнем вниз и, описав изящную дугу над школьным двором, она благополучно приземлилась там же, откуда стартовала. Нельзя сказать, что ощущение полёта совсем уж не понравилось Лизе, как раз наоборот. Но ужас от мысли, что кто-либо могу увидеть её вот так бесстыдно летящей, полностью уничтожил всякую потребность повторить опыт.

В дальнейшем Лизе удалось научиться контролировать своё умение: она обнаружила, что это самое умение каким-то образом связано с её внутренними ощущениями, которые Лиза обобщенно назвала "Эмоцией". Как только Эмоция того или иного характера захлёстывала Лизу, а такое случалось время от времени, порой по самым незначительным поводам, Лизино тело внезапно наливалось невероятной и неподконтрольной восходящей силой. Но в тихом, спокойном Лизином детстве Эмоция редко давала о себе знать, и дело ограничивалось лёгким парением в паре сантиметров от тверди, на что окружающие, разумеется, не обращали никакого внимания. Ну, а со временем Лизе не оставалось ничего иного, как научиться обходиться без Эмоции настолько, насколько это только возможно. Раза два или три ей тем не менее пришлось в людных местах хвататься за фонарные столбы, турникеты и памятники: уж лучше выглядеть пьяной, чем летящей.

Поэтому когда Лиза услышала: "Милая, дело не в тебе, просто мне нужен кто-то, кто умеет чувствовать…", первым порывом Лизы было схватиться за что-нибудь очень укоренённое. А потом ей как-то всё стало всё равно, она оттолкнулась от шершавого ствола каштана и на глазах у изумлённого высокого блондина, двух мам с колясками, одного почти трезвого бомжа и пятерых среднестатистических граждан, спешащих по своим делам, взлетела. Эмоция, истомившаяся в заточении, билась в Лизе и выталкивала её всё выше и выше. Оставшееся на земле не имело значения. Слёзы закапали из Лизиных глаз и водители на Остоженке включили дворники. Лиза пролетала мимо полуденных московских окон, и серые тени размазывались по стеклам и стеклопакетам. Лиза набирала высоту, и диспетчерский локатор в Шэ-Два заходился истошным писком. Лиза обогнула Останкинскую телебашню, отмахнулась от санитарного вертолёта, и подхваченная воздушным потоком, слив свою Эмоцию с волей ветра, застремилась всё дальше и дальше от серого воздуха, серого города, серого голоса, серых слов.

Лишь когда луна полностью заполнила собой пяльца неба, и холод её серебристого диска отразился в последней из Лизиных слезинок, ветер утих, успокоился и ласково опустил Лизу на мягкую, тёплую землю. Или траву. Лиза так устала, что ей было наплевать где быть, что ощущать, на чем лежать,  чем дышать, о чем думать. Она уткнулась лицом в шершавый лист лопуха и провалилась в наполненный шорохами, шёпотами и шуршаниями сон. И из сна вышел он. Вышел, как ни в чем не бывало. Подошел, и заглянул Лизе в глаза. Разыскал в них тлеющие искры Лизиной Эмоции и чуть насмешливо склонился перед ней в почтительном полупоклоне. Потом коснулся Лизиных губ лёгкой полуулыбкой, сотканной из мириад будущих светлых дней. Обернул её ласковым, шерстистым бархатом, расшитым узорами бесконечных будущих ночей.  Обошёл её со всех сторон, запутав все прошлые следы, отрезав все давние дороги. Отошёл на пару шагов назад и, вопросительно взглянув, поманил за собой. Остановился  на полпути, развернулся, как будто вспомнив о чем-то.  Подошёл близко-близко и, встав на задние лапы, положил большую, тяжёлую голову ей на плечо: нежно подув на непокорную прядку на Лизиной шее,  он тихо прошептал ей на ухо: «Сайленсио…».