Просто осколочки

Спать хочется! Не мешайте спать! Временами кто-то подсовывает притчи и сказки, а с неба что-то валится. Жёлтое. И шелестит под ногами. Это хоронит себя мёртвое прошлое. Дома цвета листьев, люди цвета земли, машины цвета воздуха.

Ложное утверждение о том, что её никогда не было, пора превратить в правду. На блестящих крышах танцуют невидимые созданья. Перепрыгивают, хохоча с одной крыши на другую, весело вздыхая, шлёпаются с улыбкой на асфальт. Маленькие и крылатые.

Над городом протянулся шлейф дыма и густых грустных мыслей. Они вылетают из труб дымоходов и вытяжек и сплетаются вместе, учась друг у друга воздушной и дымной премудрости. А город настолько велик и высок, что дым не может вознестись даже выше самого низкого домика.

Кривые неизвестного порядка пересекаются и разговаривают о том, как протекает их житьё. Спорят, кто из них кривее, почти что дерутся. Руки людей, бредущих по этим кри­вым, вытянуты по швам, а головы покорно опущены, чтобы не пугаться того, мимо чего и к чему ведут из эти кривые.

На лавочках под стенами, выращенными из бетонных зёрен, сидят и молча смотрят в небо долгожители, привыкшие оперировать математическими символами. Всё, что нахо­дится у них за спиной и под ногами – твердь переменных, функций и их потомков.

Никогда и ничего не было окончено. Никогда и ничего не будет начато. Отрезвляю­щее неблагозвучие возвращает к картинке, являющейся для всех одинаковой. Красный, жёлтый, зелёный, а за их перемигиванием управляемое машинами движение всего живого.

Боги играют в солдатиков, солдатики играют в богов. Всё замыкается на самом себе. Боги играют в самих себя. Им больше нечем заняться на их однообразной и унылой пенсии. Двигатели стоят и не крутят роторами и валами во имя увеселения тех, кто вдохнул в них существование.
 
Человечек, сидевший на пороховой бочке, обмочился от страха и перенапряжения. Порох отсырел. Бочка не взорвётся. А человечек так и останется сидеть и испускать струй­ки пота, слёз и мочи. Ему никто не скажет, что он уже спас себя и опасность миновала.

Можно сказать так... Можно сказать иначе... Не хватает способностей к повороту язы­ка вправо, влево, вверх, вниз. Тихо! Это я. Почему не ты? К чему вопросы? Зарабатывание поощрения через преодоление неудачных опытов. Пара дополнительных очков в копилку грядущего благоденствия.

Проблема выбора. Ещё один термин. Терминов так много, что их значения уже не имеет смысла запоминать. Всё равно они вряд ли пригодятся в жизни... В какой-то из мил­лиардов жизней, которыми живёт каждый.

Дети с головой залезают под одеяло. Не из страха, а для того, чтобы было теплее и уютнее. Во снах они схватывают на лету и держат в руках пушистый смысл всех нереаль­ных событий, в которых им доводится участвовать. Они знают, кем прийдётся  им стать че­рез несколько лет, что нужно будет сделать и что будет лучше обойти стороной.

Над всем, что имеет тело, нависло отрицание. Оно требует преображения. Мгновен­ного, радикального и безвозвратного. Идут определения. Вертикальные и горизонтальные. Одно за другим, ровным строем. Они не имеют никакого отношения к существующему, просто они топчут траву на своей лужайке.
 
Огонь греет руки. Сила,созданная для спасения сначала действует по уставу, но в ка­кой-то момент ей суждено отомстить за своё существование. Разрушить то, что ей же са­мой пришлось когда-то построить и ещё прийдётся восстанавливать... Вырастить – сжечь; принести – смыть.

Замок, тяжёлый. В кармане лежит ключ. Подойдёт? Без разницы, я ведь не сплю. Тол­па людей, стоящих спиной друг к другу, не может понять, куда же запропастились лица? Улетели, утонули, затёрлись – не важно. Главное,что лицо исчезло. Нет его! И толпа ищет лицо. Одно-единственное, чтобы поставить перед собой и считать его своим отражением.

Кованые доспехи. Лязг несмазанных звеньев и шум четырёх тактов работы двигателя, в котором горит его полупрозрачная жёлтая кровь. Всё это – озвучивание поворота на дру­гой бок. Всё это – звук, олицетворяющий сон, скрытый ото всех, кроме того кто его видит.

Выворачивает от переизбытка болтов, цилиндров, микросхем, компакт-дисков и про­чих достижений цивилизации. Отказ невозможен. Любая приевшаяся фраза является ни чем иным как вершиной “запугивающего” внушения, никак не могущего претвориться ни в жизнь, ни в противоположное жизни состояние.

Тупые поиски сущности второстепенных процессов. Сказать что к чему, затем выдать это за самое важное, поднять знамя и шагать вперёд, ощущая, как всё это свято и недости­жимо высоко... А песчинки сближаются, слипаются, спекаются... Кирпич для метания в стекляшку, называемую небом, готов.

С неба льётся что-то непонятное. Без вкуса, без запаха, без цвета. Наверное, это кровь. Зонтики проходящих под этими каплями зевак, принимают эту кровь на себя, и она стекает струйками им под ноги. Выходит солнце и смотрит, улыбаясь на своё отражение в кровавых лужах, не скрывая при этом, как оно довольно.

 Здесь фигурирует единица. Здесь, а не там, потому что там ей делать нечего. Там она успела проткнуть своим острым носом мячик, который был наполнен воздухом. Тем самым воздухом, которым дышали те, кто там задохнулся. Кто там задохнулся? Поэтому единица сейчас здесь.

На стенах развесились доски, нахлобучившие на себя изображения людских лиц. Ещё в те времена это называлось фотографией. Получается, что стены пялятся множеством не­моргающих, улыбнувшихся навеки, глаз. Добрых и злых, временами стеклянных, деревян­ных, оловянных... Это не взгляды – это мнение иного мира.

Пресс же продолжает давить своими поршнями. Пресс выдавливает признание. При­знание собственного счастья, собственной вины, собственных поражений, собственных за­воеваний... Признание собственного... Собственно, признание. Эти признания штампуют­ся пачками, на каждой из которых вместо этикетки раздавленный признавшийся человек.
Холод заставляет задуматься, не сделано ли тело из металла. Огонь заставил бы заду­маться о том же. Пронизывает холод или раскаляет жар – тело не живое, тело однородное, кристаллическое... Одно не лучше другого. Жизнь, которой нет ни в чём... А кристаллы сердца неохотно скрипят от трения...