Толич

- Прибегая под вечер домой, я устало блюю, - весело протянул в воздух Толик и сплюнул на раскалённый асфальт. Новый день начался пробуждения….. Он давно уяснил, если день начинается с пробуждения, всё будет в порядке. Его вновь ждала трасса, интересная и загадочная. Толик любил загадки. Он, вообще любил всё интересное. И всегда повторял, - «Так чем кончилось?… Так ты наври, придумай!» Он возбуждённо слушал, хлопал рукой по колену. Она, конечно, смущалась, начинала врать бездарно, фальшиво и, как всегда, неинтересно. Поэтому женщин он слушал мало, всё придумывал себе загадки…. заграничные. Благо, немецкий был его вторым языком.
Ехать ему предстояло, как всегда последним. Да и какая разница? Его это не смущало. Максута трогать нельзя, думал он, - Он беспокойный. Пусть после Фила едет, если ему так хочется. А он, Толик, и третьим может.
Пока друзья отправлялись, Толич сел в тени за обочиной, на другой стороне дороги и стал играться с букашками. Он тренировал муравьёв, преодолевать трудные повороты жизни. Несколько букашек не справились с заданием…. Он сходил в лес, пожелтевшие сосновые иголки хрустели под ботинками. Жаркое полуденное солнце пробивалось сквозь ветки. Когда он вернулся на трассу, все наконец уехали. Толик легко подхватил рюкзак, перепрыгнул дорогу, и улыбнулся встречной машине. В путь!

Дорога к Запорожью оказалась куда более долгой, чем он ожидал. Машины мелькали, как мошкара у вечерних фонарей за днепропетровской объездной. Спешили, сияли. Толич напевал грустную песню про дождик, который каплет на рыло. Он поднял голову на чистый, темнеющий свод, с зажигающимися окошками новых звёзд. Жара не спадала. До Запорожья, по его подсчётам, оставалось километров восемьдесят. Он поднял руку. Неожиданно остановилась низкая холёная иномарка. Он подошёл. Тонированное стекло опустилось медленно, зловеще. Толстощёкая бритая морда вылезла из тени:
- Куды?
- В Караганды, - негромко сказал Толик под нос и весело добавил, - До Запорожья не подкинете?
- Мы тебя в…. подкинем! Ты чего москаль?!
Толич хмуро поглядел в поросячие, к тому же пьяные глазки.
- Ты на нашей дороге чё?
- Освобождаю, - протянул Толик.
- Что?!
- Освобождаю…
- Что-о?!
- Освобождаю сублимацию бесконечной любви… к людям, –  медленно произнёс он, и не с того с сего добавил, - Синдерейкину не повезло…
Маленькие глазки бритого налились яростной краснотой, опухшие щёки посинели.
- А п…. хочешь? Подойди!
Толик шагнул. Шагнул, как это делал всегда, как его просили прыгнуть в костёр… Волосатые скользкие руки ухватили его за воротник:
- Мы же тебя закопаем!
«Никуда не годится – быть закопанным не доехав даже до Запорожья», - недовольно подумал он и резко ударил по волосатым рукам.

- Не боишься? – спросил запорожский драйвер, громко втыкая четвёртую передачу, - Так ездить то?
- Неа, жизни боятся - в гробике лежать.
Драйвер усмехнулся и пристально посмотрел на Толича. Потом устало откинулся на сидение и произнёс:
- Скоро Запорожье.
Ночь полностью окутала дорогу, лишь яркая площадка света перед фарами, вырывала несущийся на юг зелёный асфальт.

- Куда тебе тащиться? Переночуешь здесь, - сказал запорожский драйвер, въезжая в ворота какой-то строительной площадки, - Сейчас сторожа спросим.
Из окошка небольшого вагончика лился яркий домашний свет. Оттуда вышел большой пузатый человек в одних красных, широких шароварах. На макушке лысой головы красовался длинный чуб. Из-под пушистых усов торчала папироса. Он похлопал себя по пузу и ухмыльнулся. «Настоящий запорожский казак» - весело подумал Толич, вылезая из грузовика.
- Пристрой мальца, - сказал драйвер, поздоровавшись с казаком, - Он в Крым едет.
- В Крым? – казак вновь ухмыльнулся  и подошёл к Толичу, - А сам-то видкиля?
Толик задумчиво почесал затылок.
- Откуда?
- Из Питера.
- Из Питера? О?! – он вскинул густые брови и заинтересованно посмотрел на Толика, - Питер далече. Ну, идём, покажу…

- Дывися, - залихватски произнёс он, - Отут ляжешь, - он провёл его за вагончик. Стилажи широких досок возвышались под лунным прозрачным  светом. Со вчерашней ночи она к своему тельцу добавила ещё.
Толик аккуратно снял рюкзак, стал достовать вещи.
- Дымишь?
- А? Да...- укранский язык забавлял его.
Казак достал папиросы из красной пачки похожей на “Приму” и протянул Толику. Он удивился аромату папирос.
- Смачно? – лукаво спросил хохол и добавил, - Мыкола.
Толик представился, закинул голову и стал наблюдать, как густой вкусный дым мерцает в ночном свете, как воздушное молоко....
- Сама англыйська королева, якщо була у нас, заказала соби коробку. Розбыраеться жинка у табаке.
- А вы тут сторожите? - спросил Толич, более умного вопроса не пришло в его голову.
- Да, - кивнул он и задумчиво добавил: - Чим я тилькы не займався....
Потом он замолчал, выпустил из носа облако кудрявого густого дыма и продолжил:
- Памятаю, годе в семьдесят пятом.... в Изборске морочився. Это там у вас под Псковом...
- Угу, - кивнул Толич, - У нас, километров триста всего....
- В местном дэ ка художником- оформителем.
- Вы художник? - удивился Толик.
- Да, супрематист... Брежнева с зажмуренными глазами малював. А тоди помниться перепив.... Никогда не мешай самогон  с “Буратиной”, - назидательно сказал он. Толик растерянно кивнул.
- Страшна вещь ця “Буратина”, - задумчиво протянул Мыкола и поморщился. У него был широкий, словно вылитый из железа нос, из которого, как из паровозного сопла шёл белый дым сигарет.
- Мени нашего дорогоцинного генсека заказали. Портрет к юбилею якому-то, тысячелетие ЦК шо ли… Потом мы выпили трохи, - тут Мыкола видимо опять вспомнил «Буратино» и сплюнул на землю. – Изобразив як треба, с утра завхозу вручив. А тут пид вечер, после ихнего  торжествующего митингу прибегает сам Василий Иванович……
- Чапаев? – удивился Толик.
- Ты шо? Чапаев к тому времени вужи не жил, лет шестьдесят як… Так вот, прибегает цей наш ответственный диловод. Зенки, як угольки, волосс дыбом, як у кошки, да як закрычить, ты мени, дескать, сучок обломанный, Ван Гоген безвухий, шо намалевал?! Шо? – спрашиваю. Ведёт мене на майдан. А там над трибуной мой портрет, то есть, я якый створив. И два рабочих метушлыво пытаются его сдёрнуть. Шо це таке? – верещав Василь. А шо? – спрашиваю. Кто це?!
Я пригляделся, дывлюся, а це президент США Авраам Линкольн, - Мыкола потёр крепкий подбородок и зачем-то добавил, - Гей их главный, - (только у него получилось, как «хгей»). – А Василь надрывается, шо це?! Леонид Ильич, отвечаю. Василь разчервонився весь и исчез, як пузырь. А Линкольн висит соби у червонной каёмочке… Никто бы подмены и не подмитыв, да подпись пид ним алела яркая «ЭЛ И Брежнев дженерал президент ЮэСэСэР», и саме страшне буквами иноземными. Ну, думаю, с президентом то я махнув. Наконец, мого генсека Линкольна зирвалы. И в памяти шо-то забрезжило. Спор який-то захмеленный, доллары цы зелёные, як сопли… Где мы их тилькы захопылы…. Вот я замисто нашего, цого, патлатого, по ошибке….
Толик с уважением смотрел на Мыколу и щурил глаза от папирос. Дым был едким, но очень вкусным.
- В КГБ работал, - продолжил хохол, - дворником, мусор мёл…. В уездном театре режиссёром був, реставратором в Харкивскому изобразительном… Покы маловидома картина Куинджи на поверку мною, не виявилася гениальным полотном местного живописца Пупкова, як мовится, сеанс магии с разоблачением….
- Разоблачения не простили? – спросил Толик.
- Ну… Ладно, ты давай дримай. Я тебе завтра рано разбужу.
Мыкола тяжело поднялся и пожал руку Толику. Ладонь у него была большая и тёплая. Толич вытянулся на досках, улыбаясь, посмотрел на усыпанное звёздами небо, и счастливо заснул. Ему снились картины и театры.