Наследие

       “Confien en nuestro Senor! Su trasero me pertenece…”
                Начальник тюрьмы из к/ф «Мечты о побеге»
                В испанском переводе.

Андрей сползал всё ниже, целовал её грудь, мял затвердевшие соски тонкими музыкальными пальцами. Затем, лаская языком живот, аккуратно, неторопливо спустил трусы... Она была аристократической, изящной, если, конечно, можно дать такое определение применительно к женской вагине. Андрей мягко развёл податливые стройные ноги, припал ртом к лобку и… резко выпрямился. Напрягшийся член качнулся в сторону. Что? – спросила она. Извини, - Андрей поморщился. Член стал опадать, заметно уменьшаясь в размерах. Что случилось? – она села на кровати. Я забыл тебе сказать… - Андрей замялся. – В общем… Как его… У меня аллергия на селёдку…

Когда я был совсем маленьким и наша семья жила ещё в Гаване, по утрам меня водили в подготовительную школу, некий аналог нашего детского сада. Каждый раз походы эти сопровождались визгами, слезами и цепляниями за мамину юбку. Причём орал я так, словно вели меня на убой, а соседи были уверены: ребёнка истязают. Чтобы как-то задобрить орущего монстра, родители иногда сулили мне игрушку и только тогда я несколько успокаивался. Теперь, будучи большим начальником и вспоминая те дни, я понимаю, когда зачиналась моя любовь к мздоимству. Но во время одного из таких скандалов что-то пошло не так. Не знаю уж, то ли мне игрушку не пообещали, то ли терпение моё лопнуло в эту школу ходить, но факт остаётся фактом: когда меня уже впихивали в здание школы, я плюнул в лицо своей воспитательнице, ни в чём не виноватой улыбчивой негритянской девушке, укусил её в запястье, ударил ногой в живот и вцепился в волосы. Ошалевшим от ужаса родителям с трудом удалось оттащить меня от визжащей воспитательницы. Отец мой, питающий странную слабость к молоденьким негритянкам, до сих пор не может простить мне ту выходку. А один мой друг, выслушав эту историю, назвал меня «маленьким арийцем».

Я бы так не смог, чтоб за этими старичками ухаживать. Они под себя ходят, слюнявые, в маразме. Не смог бы. Я знаю, есть люди, которые это делают. Это ангелы, им памятники надо отливать из золота. Невероятно, что такие ещё у нас остались. Я бы не смог. Дауна? Нет, не смог бы. Усыновить дауна у меня не хватило бы смелости. Я себя знаю. Нет. Хотя есть люди…

С самого раннего детства во мне присутствовала склонность к экстравагантным выходкам и эпатажу. Я обожал удивлять. Так, например, в шестилетнем возрасте я на спор с сестрой снял штаны и помочился на дачной террасе. Больше всех почему-то изумилась бабушка, которая, недолго думая, схватила полотенце, связала узлом и надавала мне этой впопыхах изобретённой колотушкой по шее. Интересная деталь: через десять лет половые доски съел грибок,  и террасу пришлось снести.

Ацетон пить не надо – он терпкий. А возьми-ка ты лучше в правом нижнем ящике нож, ну тот, которым режем спаржу на День Пограничника, и воткни в обелиск, который я нарисовал угольком на твоей шее. Только в ванной, в ванной! Здесь ты мне наследишь.

Выше уже упоминалась моя любовь к чудачествам. Однажды, когда мы с бабушкой возвращались с рынка, и мне было шесть лет, я украдкой вытащил из корзинки одно куриное яйцо и спрятал его в кармане своей кофты. Мы вернулись домой, бабушка занялась какими-то хозяйственными делами, а я, отпросившись погулять, побежал к своему другу Тёме. Тёма был страшным хвастунишкой, и едва я пришёл к нему, принялся показывать мне на своём высоченном турнике, сколько раз он подтягивается. Я никогда не отличался физичеким совершенством и традиционно подтягивался не больше одного раза, но зато в оригинальности фору давал любому. Когда Тёма вымучивал последний рывок, я зашёл с тыла, достал из кармана припрятанное яйцо и что есть силы запульнул им своему товарищу аккурат в задницу. Бросок получился на удивление точным. Тёма упал с турника, разрыдался, и хромая побежал домой жаловаться бабушке. По детским трико сзади расплывалась жёлтая жижа, перемешавшаяся с пылью. Я не стал дожидаться тёминой бабушки, и поспешно покинул вражескую территорию, не забыв при этом аккуратно прикрыть за собой калитку. Когда я находился уже метрах в двадцати от забора своего друга, сзади послышался злобный крик и в спину мне полетели камни. Вряд ли это была бабушка. По всей видимости, по каким-то причинам сама она не смогла, а может и не захотела разбираться в нашем кофликте. Тёма помимо того, что неплохо подтягивался, отличался ещё и в метании увесистых предметов. Однако в этот раз, быть может от излишней перевозбуждённости, или же из-за того, что слёзы застилали глаза, он попал всего два раза…

Девушка, я понимаю, как это банально, по-хамски, если хотите, подходить знакомиться на улице. Но что делать, если вы мне так понравились, а обстоятельств более оригинальных узнать вас просто не представилось. Город такой большой, вряд ли я вас ещё бы встретил когда-нибудь. Что? Родинка? Ах, родинка… М-да. Всегда, когда у меня встаёт, даже уродины нравятся.

Мелочь пленным!  - орал мой пьяный друг испуганным официанткам в кабаке, расшвыривая по столу десятирублёвки. Будям бить ****ей! – рычал мой дед, потрясая костылём над опустевшей головой. Гвоздём уши вам мыть буду! – ласково говорила воспитательница в детком саду. Огней так много золотых на улицах Саратова-а-а-а! Ну и что мне делать? Застрелиться, или захохотать и упасть в дачные лопухи?

Не дождалась, значит… - Сергей нервно мял в руках пилотку. Марина вздохнула, явно деланно и безвкусно. Лицо её ничего не выражало, пустые глаза блудливой кошки смотрели в пол. - Ну, я так не хотела. Оно само получилось, Серёжа. Жизнь у нас такая. Тяжёлая, скотская. - Марина покачала головой. - Мне ж всего двадцать, что я видела-то. Ну найдёшь ты себе другую, лучше меня. Ты ж парень видный у нас. Сколько тебя помню, девки всё время заглядывались. – Она заискивающе посмотрела на Сергея, улыбнулась одним уголком рта, которым два года службы своего парня в Чечне сосала члены налево и направо у всей Балашихи. Ну что ж, Маринка… - выдохнул Сергей, снял со стены топор и зарубил ****ину.

В детстве с сестрой мы обожали пугать маму. Папу пугать было неинтересно, он ничего не боялся. То мы прятались в шкафу и громко кукарекали оттуда, когда мама подходила, чтобы повесить куртку, то выскакивали из-за угла на неё,  а то и…
В один из декабрьских вечеров, когда дело шло к ужину, мы соорудили моё чучело из старой одежды, набитой подушками и простынями. В качестве головы на шею был посажен розовый мяч, с нарисованной на нём детской глумливой рукой улыбающейся рожицей. К выполнению трюка мы подошли с садисткой педантностью и любовью, не забыв даже обуть чучело в мои кеды и усадить на диван с книгой в руках. Затем я выкрутил лампочку в комнате, так, чтобы был виден только мой силуэт на диване при скудном сумеречном свете, просачивавшемся через окно, и, злобно хихикая с сестрой, мы спрятались в ванной. Когда еда была готова, мама, как водится, пошла к нам в комнату и позвала ужинать. Ответом было молчание. Мы услышали, как несколько раз дёрнулась верёвка выключателя, затем мама спросила: «Саша, в чём дело?» Наконец, раздался звук прыгающего мяча по полу и истошный крик. Мы с сестрой переглянулись и, счастливые, обнялись…

- Стоять, бля! Иди сюда! Сюда, я сказал! Вот так. Карманы выворачивай!
- Ну…
- Чего «ну», ****ь? Нукало, ёпта. Чего сразу не подошёл, когда я сказал? А?
- Ну, не надо.
- Чего «не надо»? Давай сюда всё бабло! Давай, давай, бля… А то прям здесь вальну, ты меня знаешь.
-  Ну, Янус!
- Чего, ****ь, «Янус»! ****о завали! Мне часы твои нравятся. Снимай давай.
- Отца это подарок. Покойного.
- А мне по хую! Покойного, ***ойного… Снимай, мудак! Чего?! На, бля! На! На! Ах ты сучара, ****ь, всю рубашку кровью своей зашняжил…

- Ой, Янус! Ну, ты совсем меня избаловал! Сколько ж можно  - каждый день розы!
- Леночка, мне ничего для тебя не жалко, ты же знаешь. Всё это ничто в сравнении с тем, что даришь ты мне.
- Что?
- Твою улыбку, нежность, любовь…
- Перестань! Ты просто поэт, Янус. Почему у нас так мало таких, как ты?
- Может это и хорошо. А то легче бы тебе было найти другого.
- Ты знаешь, что мне никто не нужен. Никто кроме тебя. Ой, что это?
- Что?
- Кровь! У тебя на рукаве!
- Да это… Вчера с отцом колья обтёсывали на даче, забор просел. Промахнулся чуть-чуть…
- Бедненький!
- Да ерунда, перестань. Смотри, что я достал.
- Ой, мадам Бовари! Какая прелесть! Это на сегодня?
- Да. Надо уже идти. Через час начинается…

Однажды на даче моя младшая сестра от нечего делать нарисовала на выдранном альбомном листе дядьку с кривым носом в очках и галстуке, а снизу подписала «УДОД». Некоторое сходство с этой птицей действительно просматривалось. Листок она бросила на журнальный столик возле проигрывателя пластинок в маленькой проходной комнате и вскоре позабыла об этом рисунке…
 Через некоторое время на дачу приехал дед, высокий толстяк, нос с горбинкой, добродушная улыбка не сходит с лица. Как обычно, он ходил с инструментами по дому, что-то чинил, читал в саду на раскладушке «Труд», поблёскивая старомодными очками, затем обчищал кусты со смородиной, навещал соседей, просил у дяди Жени косу, затачивал её, косил. Наконец, настало время обеда. На столе появилась нехитрая дачная снедь, аромат кислых щей наполнил кухню. Дед сел за стол, лукаво посмотрел на мою сестру и сказал, - А что это ты меня нарисовала? Где? - удивлённо спросила Ольга. В маленькой комнате, - улыбнулся дед. – Я в очках, с галстуком… Да это не тебя, - испуганно рассмеялась сестра. – Это просто такое мне в голову пришло. Ну, как же не меня! – лицо деда расплылось в добродушной улыбке. –Вот и внизу там даже написала «УРОД»…