Ноотропил

Удачный концерт, как оргазм с любимой женщиной. Поэтому наш басист Серафим, которого портило только то, что он знал слово "карма", сполз со сцены и сказал:  "Вот теперь можно и умереть". Ну, тут и девки, конечно, смотрят маслено, но я от всех отмазался и, как потом выяснилось, правильно сделал. В урне возле входа в клуб остались бумажки с телефонами. Когда бумажки кончились, писали у меня на предплечьях. Дома отмылся.
Возвращался в 3 ночи по разделительной полосе, размахивал кофром.
Хата моя - на третьем этаже, как обычно: счетчик, лампочка 40 вт, кафель цвета коровьих легких. Дверь - фанерная (деревянную вынесли, когда после 2-х или 3-хнедельного моего отсутствия перли  магнитофон).
А возле двери сидела Ольга
- Попу простудишь, - сказал я.
- Не твое дело,  - она улыбнулась, встала и взяла меня под руку,  - пойдем.
Ее папез был шишкой в Ростове-на-Дону, но к ней не лез. Деньжат подкидывал, в институт то ли юридический то ли экономический пристроил, квартиру в Москве купил - и все: "живи дочка".
Она по нему не скучала.
Мы вышли до ларька, купили презервативы и майонез.
- Хлеб у тебя был, вроде.
Был, а вот коридорчик узкий:  мы с Ольгой снимали там обувь,  толкаясь задами. Это создавало ощущение общего дела.
Я бросил ключи и майонез на стол в кухне, а когда вошел в комнату, увидел, что на Ольге - комбинезон с молнией от пупка до ямочки между ключицами; он расстегнут и спущен до того места, которое художники называют "вертел". Под ним - ничего.
Тут я вспомнил, что она на 10 см выше и на 5 лет старше.
Посмотрел ей в левый глаз, (хотелось - ниже), провел ладонью по своей небритой башке ото лба к затылку и обратно; вышел  в кухню.
Она появилась через минуту, застегнутая, но не до конца, споткнулась о табуретку (ЧЕРТ!) и использовала это как повод для слез, но их немного; шумно села, подложив под себя ногу, вздохнула, чмокнула губами недовольно и успокоилась, подперев щеки. Я достал хлеб и 2 чашки:
- Ну и что за фигня? - кивнул на "молнию".
- Ты же хотел меня видеть?
- Хотел. (пауза) Тебе сахар класть?
- Нет.
Знаю, что «Нет». Спросил, чтобы позлилась, но - не злилась: нарезала хлеб; полила  майонезом; стала лопать:
- За майонез душу продам.  Жаль, что ты не пьешь.
- Хватает того, что тебя знаю, - потер переносицу пальцами как Рэмбо-2.
- Дурак! - она подошла и встала так, чтобы я мог дотянуться. Молния - чуть выше моих глаз. Я взялся за нее и потянул вниз с видом "не очень-то и хотелось".
Она - это ямочки, родинки. На вкус - сметана.


Москва-Кашира. Таксист.
На трассу я вышел возле поворота на Домодедово. Через минут пятнадцать наклонился к двери "пятерки". Аккуратная такая, бежевенькая. На переднем стекле - собачка с подвешенной головой,  дергала ею на ухабах, будто плейер слушала; на заднем - плюшевый чувак с пастью в полтуловища и наклейка «соблюдай дистанцию» (сношающиеся фигурки).
Водила полулег на переднее сиденье и посмотрел вопросительно на меня, наклонившегося к двери.
Такие, как у него, куртки в тот год носила половина Москвы; такой рост - тоже; и возраст, наверное.
Три часа говорили о деньгах.
Выкинул за мостом под Каширой. Сказал "счастливо". Обменялись телефонами.
Какого черта?

Когда-то у меня был пес, который попал под машину почти сразу после того, как ему перестали командовать. Те, кто хотел сделать мне приятно, называли его по фамилии. Моей фамилии.
Ольга умела командовать, но засыпала на плече так, что почти становилась мной, хотя ей приходилось подгибать ноги, чтобы не торчали из-под одеяла. Я целовал ее ладонь. Сонную, длиннопалую. Она не просыпалась, но отвечала.
В следующий раз мы увиделись через полгода. Позвонила она, спросила:
- У тебя какая группа крови?
- Здравствуй.
- Здравствуй. Так какая?
- Вторая, положительный.
- Моя подруга в больнице. Ты можешь сдать?


Кашира - поворот на Тамбов. Руссо-туристо.
У десятки, которая с хорошей скорости остановилась впереди,  открылся багажник. Я сразу кинул туда свое барахло, потом залез на переднее сиденье:
- Привет, путешественник, - парень протянул мне руку. Чуть старше меня, но уже с брюшком, и рука такая, что ее трудно не взять.
2 часа говорили о деньгах. Музыки в машине у него не было, каких-то других особенностей тоже. Лицо -  в рубцах от угрей, рубашка за 50 долларов. Рука на руле - в часах, вроде как золотых, но на самом деле - фуфло. Удивлялся, что я по трассе езжу. Спрашивал, как питаюсь, где ночую, с хиппи меня сравнивал. И говорил так, будто докторскую на них защитил: казалось, каждый раз, когда произносит «хиппи», то  пальчик вверх и указкой в плакат, где волосатый в джинсах типографским способом отпечатан.
Потом сказал:
- Я вообще из Ростова. Но сейчас еду в Тамбов договариваться, на следующей неделе фуру с гипсом отправляю.
Он выучился на актера, но стал торговцем.
- Гипс для стройки, что ли?
- Да нет, статуйки.


Кровь подруге не понадобилась. Через два дня она умерла.
- Расслабься, - сказала Ольга по телефону и замолчала.
Я тоже замолчал и стал ковыряться в карманах. Нашел там 10 долларов  и еще что-то: "щас приеду". 
(Через 30 минут.)
-Тапочки? Чай? - Ольга присела возле галошницы.
- На фиг! Иди сюда.
Я повесил ее на себя, и она повисла. Без звуков: просто. Я не видел лица, но представлял себе его выражение: "Ну и что?".
- Подруга-то лучшая?
- Лучшая.
- Я все равно ее не знал.
- Да. (Пауза. Вздох. Пауза.) Поэтому я тебя прошу ближайшую неделю пожить у меня.


Поворот на Тамбов - Елец. Прапорщик.
Дверь захлопнулась, и я оказался в машине времени. Во всем мире был девяносто седьмой год, здесь – примерно восемьдесят пятый. Из магнитолы "Русь" - "Back to the USSR" Модерн Токинг. Москвич 2140, но бежал как новенький. Сам - в хэбэшном спортивном костюме, такой можно увидеть на фотографиях  с Ю. Визбором.
Ехали, болтали, до тех пор, пока он не потянулся на кресле и не заскулил так, будто заскулили сами его кости.
Оказалось - был в Афгане. Контузия, поэтому нога на педали газа часто немела.
О деньгах не говорили, больше о  том, что поют возле метро, но подавать не хочется. Почти три часа. «Гробы штамповал», «от взвода восемь человек осталось»; «близнецы (фамилию не помню) лезли в подбитый БМП за гитарой, и не оттащишь, хотя боезапас вот-вот ебнет.»
За это время «Back to the USSR» проиграло раза четыре, и я вспомнил, как пьяный друг Заломака, любитель Хендрикса, поет под гитару «Белые розы» и плачет, потому что это была его первая песня под гитару, и выучил он ее в Чечне, куда попал сначала по прибору, а потом в составе ОМОНа. Он несколько лет пытается получить российское гражданство. Не дают. Для войны хватило вида на жительство.
Прапорщик покормил меня вяленым лещом («сам ловил»), предлагал заглянуть к нему в Ельце, если уехать не получится. Я взял адрес и выкинул, как только «Москвич» повернул в город.


Ночь. Скачут фары. Под ногами - земля, но я не уверен в ней, как пьяный. Роса. По колено - роса. Я кручусь, подпрыгиваю и вспоминаю Битлз: Twist And Shout.
Twist получается, а вот Shout - не очень. Особенно ночью. Особенно на трассе. В темноте я скорее охотник, чем жертва, а охотнику негоже шуметь. Скачущие фары пугают: бибикают, делают вид.
Дождя нет, а надо бы. Гляжу на небо исподлобья, недоверчиво. Там нет солнца и поэтому можно не щуриться.
Солнце жрет людей.
Росы много. Значит, дождя не будет и утром.
В общем, ночь застала меня в Ельце возле ГАИшника. Он пыхтел, останавливал грузовик, где в кабине сидело пятеро хохлов, вместо положенных трех. Хохлы платили, а луна выкатила такая, что даже цифры на бумажках было видно.
Ночью трасса напоминает мне в дым пьяную Ольгу, которая залезла на кровать голая и танцует.
Тогда я выдернул ее с дискотеки, которая пахла групповухой. Все дискотеки так пахнут. К ней клеился некто. Вонял не потраченной спермой и весил чуть больше меня, поэтому падал громко. Но получил больше все-таки я. От Ольги. А потом бегал за ней по метро: ловил,  заглядывал в глаза, уговаривал, ждал, пока успокоится. Когда подъезжал поезд, она переставала меня слышать и затыкала уши.
Мы топтались, обнявшись в переходе на «Площади Революции», она плакала, она любила плакать, а я становится камнем.
Когда приехали ко мне , она залезла на кровать, разделась и стала прыгать: «Я тебе станцую, пока пьяная».
Тогда я потребовал, чтобы она надела обратно узкую, короткую юбку, и она надела. В финале танца эту самую юбку я на ней задрал.


Чувак догнал меня, когда я шел через  Елец. Самый страшный зверь на трассе - не машина, а человек. Поэтому, когда меня окликнул  некто, я сначала прикинул его весовую категорию (тут мы примерно совпали) и только потом ответил.
Парень. Расстегнутая рубаха, босоножки. Он врал, что ЗМС по штанге, что воевал в Ч. («та самая морская пехота») Я должен был поверить, что последний чемпионат мира проходил в Липецке.
Чеховский «Пересолил» можно было бы переписать, повторив за мной десять километров пути рядом с ним.
Потом мы попели Цоя, и парень свернул в свое село, откуда "утром - в часть".
Через 5 километров я сошел с трассы и лег. Проснулся с росой; стучал зубами.


Я лежал в ванне и старался не уснуть. Смотрел на свое туловище: кусок мяса 19 лет; кусок мяса на котором вместо штампа магазина - значок КМС.
Ольга уснула, проплакав железобетонно, как Маргарет Тэтчер, три дня. Только вот в старушку Маргарет я не был влюблен с 14 лет, поэтому не обнимал ее, не трогал распухшие веки губами, не шептал: "Маленькая моя. Я тут. Я с  тобой, не плачь, родная", и не приносил чай, и не трахал ее со всем усердием только для того, чтобы она на пару часов перестала плакать и начинала хоть что-то говорить и хоть что-то есть.
После трех дней такой катавасии Ольга заснула, но ненадолго. Я знал, что она пойдет меня искать, как проснется, поэтому залез в ванну и старался не уснуть.
Она проснулась через 2 часа. Пришла голая и босая ванную, постояла в дверях, ежась и зевая, и, также ежась и зевая почапала обратно в комнату. Я подорвался следом.
- Привет. Ты поспала наконец-то.
- Замерзла, нафиг.
Я укрыл ее еще одним одеялом, вытерся, лег рядом и почувствовал, что она заболела.


Елец - Воронеж. Спецназ.
- Чего тебе? - спросил старший; он ссал.
- В Ростов еду. Подбросите?
Он сплюнул  в струю и мотнул башкой в сторону машины, залазь, дескать. Башка - седая. Лицо - как у Денни де Вито, который долго работал на улице. Машина – микроавтобус, «Форд».
Они все ссали, видимо, затем и остановились. Один ушел дальше всех и, когда остальные уже закончили, еще стоял, расставив ноги, и струя как третья конечность.
- Димыч, у тебя щас там розы вырастут, - бросил старший.
Спина Димыча ответила молча.
Внутри машины - ароматизатор в виде елочки, но запаха кожи, в том числе человеческой, он не перебивал.
Бойцы были каждый крупнее меня раза в полтора и готовы.
Микроавтобус  поехал. Старший глянул, и я сократился, как мышца:
- Ну, рассказывай чо-нибудь, а то чего сел?
- Фигли рассказывать?
- Ну, как ты ее там… (руками и тазом изображает. Ритмично причмокивает).
- Да что там рассказывать: так же, как и ты, и Димыч, и кто хочешь.
- Ты не болтай, давай рассказывай: вот она приходит и?
- Приходит, - начинаю, - и сразу раздеваться.
- Эх! Вот классно! - Димыч устроился поудобнее, чтобы под это дело заснуть.
- «Ты хотел меня видеть?», говорит.
- Ептеть! Вот баба!
- Я ей: «Ну ты погоди, там, - может поговорим. Чаю, - там. Туда-сюда.»
- Хули там говорить! - Димыч зевает.
- Ну? - седой склабится.
-Что "ну"? Я так не могу, чтобы сразу и того (заканчиваю  фразу руками и тазом).
- Надо было тебе не чаю, а водки, тогда бы все нормально. Так и что? - старший хочет подробностей.
- Ничего не получилось.
- Эх ты, - улыбнулся Димыч уже почти во сне.
- Да ладно, - говорю и киваю старшему, - теперь ты рассказывай.
- Нуууу…. - он посмотрел в потолок, - пришел я к ней как-то. Цветочки-***чки, туда-сюда, стал ее того (руками и тазом), а у меня тут (показывает на штаны) все грязно. Я ей: «Ты чего, говорю, подруга, предупреждать надо, что у тебя эти дела.» А она мне: «Нет у меня этих, понимаешь, дел.» А я ей: «Да как же нет, а это что?» (резюмирует) Весь перемазался. Фуууу!
- Ну, а про работу?
- Нууууу, - на этот раз он  морщился, - чего тут рассказывать.
- Значит, стреляете?
- Стреляем, - он поправляет вязаную шапочку на голове.
- А в кого? В кого скажут?
Он нервничает. Мы проезжаем мост через какую-то  реку.
- Ну чего ***ню-то говоришь? Ты посмотри на меня, на Пашу (Паша - капитан. Уставился в окно.) У нас же головы седые! Что значит «в кого скажут?» Нет.
Я ехал с ними около полутора часов, не зная, когда меня начнут бить. Могли – в любую минуту.


Врача мы все-таки вызвали:
«Помыть руки; ложку; температура? Надо в больницу.»
- Не поеду, -  Ольга сплюнула белым в тазик.
Врач произнесла диагноз, от которого я поежился, и даже уходя,  полошилась:
- Если до утра температура не спадет, вызывайте «скорую».
Проводив врача, я вернулся. Ольга зашевелилась и похлопала ладонью по простыне рядом с собой. Лег. Она обнимала меня, но губы прятала.
До вечера наплевала полтазика. Пила чай и все, а к вечеру сказала:
- Позвони отцу.


Воронеж - Павловск. Мент.
- Что, не ожидал такого молодого майора увидеть? Вчера звездочки получил.
Участковый одного из районов в Москве. Ехал к родне. "Шестерка" с прицепом,  в прицепе - перец; под сиденьем - мигалка, за которой он каждый раз нагибался, если долго не мог кого-нибудь обогнать, но потом клал обратно: "Прицеп, мать его! Нельзя с прицепом".
Он слушал блатные песни и мотался со своим перцем поперек всей трассы – то в левый ряд, то в правый. Один раз чуть не влетели. «Камаз», который мы обгоняли, оказался слишком длинным, а встречная "Волга" - слишком резвой. Мы шли лоб в лоб, и метрах в  пяти, когда я уже прикинул, куда буду вылетать, майор бросил машину влево, на обочину, и остановился.
Минут пятнадцать штаны сушили.
Когда он стал засыпать, поставили кассету и вместе с ней орали "Уоуоу-на-на-на-на-на зеленоглазое такси".


Отец приехал с двумя бойцами.
№ 1 - постарше, пониже; № 2 - телок.
Входя в комнату, отец на меня глянул и я сел.
- Ну что? - он чмокнул.
Ольга пожала плечами. Глаза так и не открыла.
- Это кто? - он поинтересовался, не глядя на меня.
- Твой зять.
- И как зовут зятя?
Я было дернулся, но не стал.
- Мне нужно в ванную, - произнесла Ольга вместо ответа. - Помоги.
Они втроем вышли. Со мной остался №2.
«Что скажешь? - спросил я себя».
«Сиди, - был ответ».
- Сиди, - повторил № 2.
В ванне зашумело, а через минуту упало туловище.
Вскочил. Придержал подмышкой правую номера 2,  срубил его локтем, вылетел из комнаты и оказался под дулом номера 1, а по коридору отец тащил Ольгу:
- Дверь придержи!
Ольга вернулась на кровать, №2 поднялся и отряхивался; отец повернулся ко мне:
- В следующий раз пулю получишь.
Я поверил.
Через минуту Ольга пошевелилась, но глаза не открыла:
- Отец, иди. Я позвоню.
- Справимся, - встрял я и получил в ухо, а когда в башке перестало звенеть, посмотрел на №2:
- Квиты.
Он суперменски кивнул.
- Ну ладно, - отец опять чмокнул, - этот тебя дотащит, если что?
- Сама дойду.
Он еще раз чмокнул и поднялся.
- Принеси соду и ложку, - она обратилась ко мне.
Я принес и пошел закрывать дверь.
Пока ходил, Ольга сковырнула фолликулы и кинула в тазик.


Павловск. Девчонки.
В Павловске появились конкуренты. На обочине стояли: бабуля из тех, что все время что-то беззубо жуют, с ней - ведро, тележка и коричневые рейтузы; пожилой дядька в клеенчатом плаще и две пергидрольные девки. Решил выйти за город, чтобы не толпиться, но  пергидрольные меня окликнули, краснея и улыбаясь, пригласили меня к ним в кафе "покушать, может… там… переночевать".
На каком  километре их кафе, они не знали. Собственного названия тоже не было, вернее, было, но что-то  вроде ООО "Ахмет-12", однако я сказал, что постараюсь, и не покривил душой. Потом они пронеслись мимо меня на грузовике, он гудел, а они кричали «ждеооом» и ладошками, ладошками в окно.
Не знаю кто их тянул за язык. Добрые, что ли?


Мы познакомились, когда я целовал ей руки.
Она вышла в холл ресторана, где я парился пока мои родичи доотмечают и, увидев меня четырнадцатилетнего, замедлила шаг.
После мне становилось жутко при мысли о том, что она могла пройти мимо.
Но - не прошла, а я стал целовать ей руки.
Спустя три года она признается мне, что тогда  кончила.
А я в ответ подумаю, что родичи выбрали хороший ресторан, потому что швейцар так и не обернулся.
Еще она скажет:
- Тогда мне показалось, что тебя нельзя убить, - и я поверну голову, как собака, которую назвали по имени, и  отвечу, что был тогда пьян первый раз в жизни.
Она скажет, что так и подумала.
А я не был пьян.


Богучар - Каменск. Казак-1.
Он был как с картинки, но только не в лампасах, а в камуфляже. Ехал к ребенку в пионерский лагерь. Я поначалу подивился на его руки (холеные), усы (Николай - 2) и голос (низкий, чистый), а потом узнал, что он солист известного казачьего ансамбля. Рассматривал его фотографии: с Чубом (мэр Ростова-на-Дону), Шанцевым (вице-мэр Москвы), Черномырдиным и пр. На них мой попутчик был в форме и с шашкой.
На вопрос, умеет ли он с ней обращаться, он ответил, что вообще-то не очень-то Рэмбо.
Его «двушка» пару раз глохла. На свои последние десять тыщ я купил ему сигарет. С ними он отправился «сначала к куму, деньжат перехватить», потому что «бензина до лагеря не хватит».
Я удивился: думал, что за фольк нормально башляют. Нам за концерты если что и платили, то хватало только напиться и Серафима на такси посадить, чтобы он больше контрабасы в метро не забывал.


Ольга приперлась в 3 часа ночи. Я оказался дома, спал и не сразу врубился,  но, идя к двери, понял, кто за ней. По звонку угадал или еще как-то, черт его знает. Колготки на подруге были  целы и мини-юбка и косметика чин по чину, но ее изнасиловали, здесь без доктора можно было сказать.
Как понял, - не знаю. Вылетел на улицу, посверкал глазами, кулаки посжимал, подышал тяжело. Увидел, как из двора выезжает «четверка».
Потом она сидела на кухне без трусов, в моем свитере, и красила ногти на ногах до семи утра.
- Сама напросилась, - сказала она, когда я вернулся, и, закусив губу, занялась мизинчиком, - ноги нефиг было на приборную доску класть. Он сразу "ах, какие ножки!" А вначале мы просто катались, музыку слушали, он показывал, где живет...
- Дура, - заметил я в скобках.
- Что?! - пискнула она.
- Отдай его мне.
- Оно тебе надо?! (глазки набухли) Тоже мне, неуловимый мститель!
Я встал, подошел к ней,  остановился, повторил через зубы:
- Отдай его мне.
Нужно было, чтоб она заревела - иначе бы стены рухнули, или телевизор взорвался, или небо упало на землю, или закипела кастрюля с недоеденными пельменями в холодильнике.
Я стоял пять минут.
ПЯТЬ МИНУТ, скрестив на груди руки, а она делала виды и носом  шмыгала.
- Ладно, -  (уронил руки),  - спать пошел, светает уже.
Она не пошевелилась когда повернулся, когда зашаркал специально громко  в сторону двери, и только когда дошел до полкоридора, услышал, что частота шмыгов носа увеличилась, а потом она сказала что-то, отчего у меня шерсть на груди дыбом.
Девушка любит не того, для кого красит губы, а того, к кому приходит в рваных колготках и размазанной косметике.
И я не ушел. Вернулся, взял ее на руки, отнес в кровать, укрыл и сел  рядом. Она плакала, а я ждал (умею ждать) и смотрел в дырку на обоях (надо бы заклеить). Потом она только возила носом по простыне (платок в сумке остался). А еще через час успокоилась:
- Он меня раздел так аккуратно. Рот зажал и раздел.
Здесь я, наверное, скрипнул зубами, потому что она понизила голос:
- Чшшш!
И продолжила:
- Я даже не сопротивлялась, а потом спросил,  куда везти, и я решила – к тебе. (я мог бы броситься, но было не на кого, поэтому просто прошелся по комнате. Ведь поди ж ты: до подъезда довез! Говнюк!).
- Отдай его мне!
Не отдала.


Каменск - Новочех. Казак-2.
В кабине «Камаза» было двое, но второго не помню. Только то, что он был за рулем и встречные «Камазы» приветствовал гудком и ладонью, которая -  сплошная мозоль.
Внутри – довольно раздолбано. Так выглядят фуры, выкупленные водилами у хозяев: пластмасски приборной доски - лопнувшие, руль – в изоленте, кресла болтаются. На лобовом стекле – трещина и табличка «пустой».
Второй мой попутчик - интереснее. Он говорил: "Я казак!" так, будто вычитал это слово у Сенеки. Его банальная для «производственного романа» биография была впервые встречена мной «живьем». Лимитчик, вкалывал в Москве на заводе; заочно закончил какой-то ВУЗ, стал мастером. Потом завод закрыли. Последние два года работал "на арбузах" летом и "на селедке" зимой. Глядя на него, можно было подумать, что водилы - цвет нации, особенно те, у кого «Камазы»: руки крепкие, речь уверенная, от него не исходило угрозы, и я бы не смог быстро найти его страх.
Работяга. Отец. Муж, который все время «в рейсе». Такого не  переделаешь и под пистолетом. Сплюнет, скажет: «Делайте что хотите. Водилы и на том свете нужны».
В Шахтах на обочине стояла бочка, вроде как с солярой, и цена - на 2 тысячи меньше, чем на всей трассе. Казак сказал в сторону руля: "Притормози".
Мы тормозили, а к нам бежали: из кустов, от бочки и еще сзади. Я насчитал троих, наверное, были еще, потому что было видно, что и в кабине трое: один - с монтировкой. Пытался залезть на ступеньку и открыть дверь с моей стороны.
- По газам, давай! - рявкнул я и стал держать дверь.
Казак наклонился и достал гаечный ключ:
- Ну смотри, мать твою!
Нам повезло: только камень по кабине шмякнул и тот, с монтировкой, дверь оцарапал.

В Новочехе я сел на автобус и потратил предпоследние 3 тысячи.


Она появилась примерно через год. В длинном свитере и колготках. Молчала, вроде как маялась чем-то, потом легла на мой диван, а  ладонь пристроила на бедре. Я присел рядом.
- Помнишь? - сказала она и схватила меня в районе ширинки, - ты обещал на мне жениться, когда тебе было 14? Я хочу за тебя.
Мне было 23. И я отказался.
Еще через два года она скажет, что на это и  рассчитывала. А я, к тому моменту уже дважды разведенный, пожму плечами.


Ростов. Парк им. Вити Черевичкина.
Здесь находится самая длинная из виденных мной детских горок. Она такая, что детей на нее не пускают и катаются только пьяные взрослые. Трезвым - страшно.
В остальном - 45 градусов в тени и 3 тысячи в кармане. С трассы приперся в 2 ночи и Ольгу не застал, поэтому в парке и оказался.
Я опоздал на один день. Она сделала аборт. Не знала, беременна ли от меня, или от того, на "четверке".