Чтоб рассыпаться счастьем

- Задолбало! – он пнул ногой заплеванное мусорное ведро.
На столе в пластмассовой бутылке тихо увядали лилии.
- Тише. Мой хороший… - ее голос сливался с шелестом дождя за окном.
Осень.
- Я не могу. Устал. – прошептал он, утыкаясь лицом в ее теплые маленькие ладони.
- Знаю.
- К черту! К черту все это!
- К черту… - повторила она, эхом, шорохом турбо куллера.
- Эти люди. Животные, двуногие без перьев…
Она вздохнула в ответ.
- Ну что я могу сделать? Скажи.
- Ничего. Убей. – ответил он, поднимая голову, глядя ей прямо в глаза.
- Не умею. – откровенно призналась она.
Дрожащей рукой он достал сигарету, закурил, сплюнул на пол.
- Зачем все это? Зачем я живу? – спросил он ее в который раз, по привычке, зная, что не получит ответа.
- Куда ты – туда и я.
Он выругался, его чуть не стошнило от горького дыма, в который раз…
- Они не понимают, не понимают ни хрена… Понимаешь?
- Не понимают.
Ее привычка говорить обрывками его фраз – бесила его.
- А ты понимаешь? – снова едкий, пилящий взгляд.
- Да. – ответила она с грустной улыбкой.
- Только ты и понимаешь, черт…
- Я не черт, и даже не… Я ничем не могу помочь тебе, прости.
Он знал, что за этой немного циничной улыбкой она прячет слезы.
- Обними меня. Спрячь меня… - попросил он.
Снова улыбка. Окурок метко исчез в ведре.
Ее длинные темно- рыжие волосы щекотали его левую щеку.
Он старался уловить, разглядеть, прочувствовать каждую деталь.
Насладиться каждым движением, каждым вздохом, запомнить каждую секунду.
- Почти полночь… - прошептала она.
- Знаешь, а ведь вокруг луны – мутный ореол, это значит, что будет холодно…
- И ветер… - добавила она.
Он вдыхал запах ее тепла, запах стирального порошка и чистой льняной ткани, запах ее тела, который прятался в синтетических ароматизаторах.
- Когда-нибудь, у нас будет дом в лесу… или Замок. Не важно. И белый конь. Я вернусь с похода и привезу тебе букет белых роз.
- Да-да, конечно, мой хороший…
Она прощала ему сумасшествие, прощала глупые детские выходки и курение в спальне.
Прощала громкий звук радиоприемника, надоевший канал MTV, зябкие прогулки под дождем, все неподаренные цветы, острые упреки и косые взгляды.
Она терпела горькие усмешки, недоеденный суп, остывший чай и босые ноги на холодном линолеуме. Прощала не надетые свитера, не застегнутое пальто и «случайно» забытую в прихожей шапку.
И на его любимый вопрос «Зачем я тебе?» она отвечала «Не знаю.»
Она действительно не знала, зачем каждое утро она вставала рано утром и готовила яичницу с остатками недоеденной вчера, жаренной картошки, с помидорами и обрезками колбасы.
Он принимал это как должное, он жевал этот нехитрый завтрак и запивал чаем.
В его голове рождались картины аристократических удовольствий: кофе и круасаны.
Он называл ее «Мадам», ковыряясь вилкой в зубах, и вопреки всем ее мольбам, оттягивал визит к стоматологу. Она ругала его матом.
Он прятал печенье в ящике стола. Для нее.
Она щекотала его ухо перышком, случайно выбившимся из драной, много раз зашитой наволочки.
По ночам он бился в припадках, скрипел зубами и исходил пеной, судорожно цепляясь за старенькие, но идеально чистые простыни. Она отворачивалась и тихо молилась.
- Сердце мое… - слышал он сквозь шелест ветвей, неистово бьющихся в окно.
Утром она готовила ему ванну с какой-то солью, которая отвратительно пахла «майскими цветами». Запах раздражал его. Он молчал и остервенело драл кожу мочалкой.
Потом она уходила на работу, предварительно запихнув в него тонну обезболивающих и витаминов. На самом деле, он складывал их в самый нижний, последний ящик стола, по счету третий.
И молился, чтобы она не узнала об этом. Раз в месяц он выбрасывал горсти таблеток в окно и долго смотрел, как разноцветные шарики сыплются на асфальт.
Она приходила с работы мокрая и замерзшая, и они вместе пели «Песенку чукчи», исполняемую исключительно стуком зубов. Иногда он прикусывал язык. Ее веселила его кислая мина и слезящиеся от внезапной боли глаза. Ему нравилось прикусывать язык.
Она мечтала о ребенке. Он не мог.
По его просьбе она сшила средневековые наряды из старых бархатных штор и украсила их блестящей тесьмой. Они ужинали при свечах и танцевали менуэт.
- Мадам… - говорил он, лукаво заглядывая в ее янтарные глаза.
- Сударь? – отвечала она, протягивая руку для поцелуя.
Они кружились в неистовом танце, на дьявольском балу, под звуки хрипящего магнитофона. Его мать называла ее потаскухой. Ее отец в тайне мечтал спустить его с лестницы.
Редкие ночи они лежали тихо, прижавшись друг к другу. Она слушала биение его пораженного сердца, он отдавал ей свою драгоценную боль.
Он перебирал ее ленточки, заколки, дешевую бижутерию и маленькие серебряные кольца.
Она воровала ровно 5 штук сигарет из пачки и прятала, на тот случай, если ему нечего будет курить.
Она любовалась его тонкими, дрожащими руками, когда он отбивал очередную барабанную дробь по клавиатуре. Буквы клавиатуры были давно затерты и прописаны по- новой несмываемым маркером.
- Для чего мы живем? Чтоб рассыпаться счастьем! – кричал он, стоя голым на балконе, размахивая руками. Она ворчала в ответ.
Она была маленькой и пухлой, похожей на гнома, но очаровательно нежной в сорочке с голубыми кружевами.
Пособия едва хватало на 15-20 буханок хлеба. Он писал чужие отчеты, считал ненавистные РГЗ, в одну ночь делал контрольные.
Его глаза болели от света настольной лампы.
Она подходила сзади и разминая плечи, утыкалась носом в его давно нечесаную гриву белокурых волос. Он переживал из-за ранней седины.
- Мой хороший… - снова и снова повторяла она.
- Зачем? Зачем? Зачем я тебе? – спрашивал он.
- Не знаю. Люблю… - по ее бледному, как у чахоточного больного, лицу, текли слезы.
- На фига?
- Бог знает…
- У меня нет ничего, понимаешь? – спрашивал он, ожидая одного и того же ответа, отрицания, отказа, истерики, громкого хлопка дверью
- Мне не надо. – отвечала она спокойно, слизывая кровь с пальца, порезанного отменно наточенным ножом.
Он любил точить ножи. Это напоминало ему о несбывшемся рыцарском прошлом.
Она нечаянно резала руки.
Вспомнив о ножах, о недочищеной картошке с «глазками», о вермишелевом супе, он резко отодвинулся от нее, отпуская сладкий, молочный запах тела, спрятанный под чуть влажной рубашкой. Посмотрел в глаза. Улыбнулся.
Рассмеялся, обхватив голову руками:
- Прости идиота.
- Чучело… – ласково ответила она, облизывая сухие обветренные губы.
- К черту! К черту все это.
Лилии, тихо умирали на исцарапанном столе.
Она одела обрезанные потертые джинсы, подмела пол и вынесла мусор.
Он посмотрел в окно, на спящий город, тихонько вздохнул и прошептал:
- Для чего мы живем?
- Чтоб рассыпаться счастьем… Чтоб рассыпаться счастьем! – барабанил первый осенний дождь.