C#1
ПИСЬМО
(795 зн.)
Три выстрела, прогремевшие в тишине, отозвались у меня в голове тремя словами, которые я уже отчаялся услышать от себя. Это были те самые, расставляющие по местам и всё объясняющие слова истины - жаль, жаль, что я так и не успел их написать ...
Здравствуй! ...
Горячее тепло крови, заливающей пах и икры не мешало. Напротив, стало теплее и ничего уже не существовало кроме меня и письма, которое я должен, должен написать .. -Старательный стержень всё медленнее и медленнее выкорябывал из меня…
Здравствуй…
Что? Что я могу сказать? Как я должен объяснить. Нет - ни так . Мысли, слова путались .нужно поторопиться .
- пальцы правой немели, левая не чувствовалась совсем, прижатая к ране ладонь не могла помочь, к тому же я знал, что они скоро вернутся…
ещё один скомканный с кровью лист, теперь снова с чистого, как новая жизнь, как сегодняшнее утро. Только сейчас этот лист последний и я, я буду осторожен ...
Здра ...
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
C#2
(Зарезенвировано)
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
C#3
СЕМЬ ЗАПОВЕДЕЙ
(4775 зн.)
Дашенька разбудила Алика в три пятнадцать. Он рычал, не открывая глаз, но Дашенька знала, что может говорить, услышит.
- …Снова снились семь ангелов…
- Представились?
Алик перевернулся на другой бок и мгновенно провалился в теплые воды оранжевого моря. Над ним кружили желтые бабочки, застывая радиоактивной пеной на волнах. Алик плыл, разбрасывая пальцами худенькие тела, крылья лепестками осыпались на его лицо, лапки путались в зеницах, а усики хрустели на зубах… Его кто-то звал с берега: «…ернись, …ля, убью, …ернись». Представилась. Жена. Надавала тумаков, обцеловала, прижала, оттолкнула, прижалась. С неба падали синенькие цветочки, а желтые бабочки сжирали их налету. Упавшие на землю - раздирали зубами семь огромных жирных мотыльков, крылья которых давно превратились в огромные зубатые клешни. Мотыльки-мутанты. Мутыльки. «Не бойся, подходи. Они своих не трогают. Фу, сидеть. Я сказала сидеть!» Звери покорно расползаются. Жена гладит мутылька по бурой спине. Мутылек жрет увлекшуюся охотой бабочку. «Фу. Я сказала, брось». Нечто желто-синее ляпается на платье Жены...
Дашенька лежала с открытыми глазами, разглядывая желто-зеленые разводы на некогда белом потолке. Простынь – «в цветочек», пижама – в складочку, сердце – в дырочку, деньги – в копилочку. Хорошая, добротная девушка. И мужчина рядом тоже ничего. Дашенька словила себя на том, что ей ужасно, до чертиков на потолке, захотелось коньяка. С самого утра. Без закуски, без грейпфрутового сока. Давно не пила. Давно не лупила кошку. Муська лежала под одеялом, тесно прижавшись к Алику, запутавшись коготками в его курчавости. Давно не пила. Дашенька облизала зубы, тихонько выползла из-под одеяла, прошлепала в кухню, откупорила початую бутылку армянского, нацедила тоненькой струйкой в цветастый стакан. Пила не спеша, согревая по капельке. Дворовые псы грызлись за сучку. С окна на четвертом этаже Дашенька рассмотрела и пятнистую коротконогую мечту, и претендентов на корону и звание «лучший кобель». Шесть? Семь? «Бедная девочка», - прошептала Дашенька. Алик тихонько кашлянул, поцеловал в пижаму:
- Как спалось? Дашенька вздохнула, сделала неудачно большой последний глоток, поперхнулась, закашлялась.
- Охеренно спалось. Ты, как всегда, был предельно вежлив, ни фига не стаскивал с меня одеяло, ни фига не храпел… Все в тебе хорошо – ты сильный, нежный, но ты так ужасно храпишь!
Дашенька схватила цветастый стакан и швырнула впереди себя. Несколько янтарных капель зацепились за стену, стеклянные цветочки рассыпались по холодильнику и блестящему плиточному полу. Алик не сказал ни слова. Ни слова! На Дашеньку было больно смотреть… Она также молча достала из шкафчика еще один стакан – «в цветочек», пижама – в складочку, лицо – в капельку, руки – в дрожь, цена – грош. - У нас есть еще коньяк? - Нет, Дашенька, у меня больше нет коньяка. - А у меня? Дашенька вернула стакан в шкафчик. «Да что ж такое со мной? Только огрызаюсь, когда кто-то пробует сказать, что-то нежное, что-то пристойное, что-то обычное. Аличек, бедненький, за что я так тебя, а? Обычно так - кого люблю, тому и хамлю. Как он там? Давно не виделись, года полтора... у него глаза в желтую крапинку и баритон велюром по коленкам. Алик, такой нежный, такой сильный, так надоел… Господи, помоги. Как же он мне надоел! Как каша «Артек» на завтрак, обед и ужин в течение нескольких месяцев. Вкусная была каша, вкуснее не бывает. Подохла бы, если б не она. Как вспомню - стакан воды, стакан каши, без соли, без масла, без ничего. Ненавижу «Артек». И без Алика подохла бы… Живу с одним, люблю другого. Банально. Вся жизнь - банально. Все по заповедям, Евангелие от шести ангелов: «не лупить кошку», «не хамить контролерам», «не ждать в очереди», «не курить в постели», «не кончать без спросу», «не ездить в Артек». Седьмую заповедь должны отдать в следующем сне».
Алик стащил Дашеньку с подоконника, прижал, погладил по волосам, привел в спальню. «Опять курил в постели», – заметила Дашенька, - «Атеист», - выдохнула.
- Алик, я хочу рассказать тебе об Олеге. Помолчи. Не хочу этот свитер. Да, этот подойдет. Алик,
слышишь? Я хочу рассказать тебе об Олеге. Да не отвлекай ты меня! Не видишь, что ли, за кольцо зацепилось! Не кантуй меня… Мы познакомились с Олежей на Дне рождения его жены. Она долго, очень долго не хотела нас знакомить. Умная баба. Не зря единственная конкурентка в моих честных пестрых глазах. Познакомила, не могла не познакомить. Ай, осторожней. В общем, покурили мы с ним на балконе, через недельку поплавали в Днепре, а я ж плавать не умею, ты знаешь, а потом – смерть работе, прощай мама-папа, звездочки, бабочки, искорки, зайчики… Полгода протянули. А потом он развелся с женой и больше ко мне не вернулся…»
- Позвони ему.
- У меня нет телефона.
- Возьми мой.
Дашенька схватилась за телефон, разблокировала:
- А дальше что?
- Звони.
Сказать Алику, что он дегенерат, сил не хватило. Был бы у дашеньки его номер, она бы давно позвонила, и не слушала бы по ночам Аликов храпосап. Дашенька отбросила телефон, посмотрела на себя в маленькое круглое зеркальце, выхватывая по кусочкам часть бедра, левую туфельку, кулончик на зеленом пушистом свитере. Алик рывком поставил Дашеньку на пол, взял за руку, по-отцовски настойчиво повел прочь из спальни. В руки Дашеньке были отданы две небольшие хозяйственные сумки с простынками, стаканчиками, платьицами, пижамкой и пустыми бутылками из-под коньяка. В одной – из-под сегодняшнего армянского – над сухими синенькими цветочками билась маленькая желтая бабочка. Алик открыл дверь и легонько подтолкнул Дашеньку.
Перед тем, как дверь навсегда закрылась, она досмотрела сегодняшний сон.
Заповедь номер семь: это еще не конец.
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
C#5
МЫЛО
(1664 зн.)
Я искал тебя, когда аистом летал над Шепетовкой, Сумами и Черниговом, когда кружился степным орлом над Николаевом и Уманью. Чайкой парил над побережьями Алушты и Севастополя. Довелось побывать и в Симферополе…
Сто семьдесят два часа я ждал тебя на киевском железнодорожном вокзале, а потом, прикинувшись ободранным псом, мне пришлось трое суток ожидать своей участи в приемнике для бездомных собак…
А сейчас я - бархатное мыло… Для жирной, сухой и нормальной кожи.
Ты же, абсолютно ничего не подозревая обо всех моих долгих и суровых метаморфозах, просто зашла в ванную, аккуратно развернула мои бумажные одежды и нежно взяла хрупкой рукой.
Ты вдохнула мой запах (наконец-то я услышал твое дыхание!) и прижала к влажному и горячему телу.
Повинуясь мягким движениям твоих рук, я заскользил по твоему телу, по его самым укромным местам и, надеюсь, смог подарить тебе свою, так и нерастраченную в прошлой жизни, плоть.
Каждый раз моя столь желанная действительность отражалась в мутной лужице возле ванной – была нашим общим разумом, плотью и постепенно пропадающим чувством до следующего свидания с тобой.
Но очень прошу тебя, не храни меня во влажной мыльнице – в ней я раскисаю, рыхлею и становлюсь совершенно неприятным во всех отношениях… И никогда не отдавай меня тому нехорошему усатому мужчине, иногда бывающему у тебя! Пусть лучше он пользуется тем мылом, в которое превратилась одна вертлявая сучка, делившая часы тревожного ожидания вместе со мной и с другими тридцатью двумя обитателями киевского приемника для несчастных представителей собачьего рода…
Я буду день за днем погибать в твоей ванной и постепенно отдам тебе всю свою любовь…
А когда от меня останется всего лишь небольшой полупрозрачный обмылок, ты порежешь меня на мелкие кусочки и используешь их для того, чтобы постирать новые джинсы.
Мои останки ты так никогда и не выбросишь… И забудешь обо мне до тех пор, пока твоя дочь не обнаружит то, что от меня осталось, на даче.
Киев - лето 2000 г.
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
С#6
ЛИСТ КЛЕВЕРА
(12096 зн.)
…Он сказал, что ему снова снились семь ангелов. А еще, конечно же, часто снюсь я. Правда, мы с ангелами стараемся соблюдать очередь и не приходим к нему по ночам сразу всей толпой.
…Я ношу юбки чаще, чем другие женщины. Я смотрю на каждого мужчину таким взглядом... Даже если я иду по улице в джинсах, и вовсе ни на кого не смотрю, прохожие думают, что я – в юбке и со взглядом…
Приехав тем летом в Америку, я намеревалась забыть всех, кого оставила по ту сторону океана, над которым так страшно лететь. Там вокруг сразу появилась масса людей, которые звали меня пообедать, поужинать и даже замуж. «Мне сегодня некогда», – мило улыбалась я в ответ на все предложения, и спешила домой готовить обед или печь воскресный пирог для своей семьи. Я не люблю рассказывать посторонним мужчинам о том, что я не свободна. С одной стороны, мне не хочется их огорчать. С другой – как мне жить без потрясающей игры Каждый раз я говорю себе, что это очень легкий и вполне безобидный флирт для взаимного удовольствия. А после тоскливо гляжу в окно, чувствуя разочарование то ли из-за того, что все слишком рано оборвалось, то ли потому, что стало слишком серьезным.
Эти две истории, которые произошли в Америке, выглядят для меня как одна. Видимо потому, что были в одно время и в одном месте.
М.
В тот день в кафе… На столике стояли два бумажных стакана с кофе, а напротив сидел человек, который видел меня последний раз в жизни. Рядом гремела стульями официантка, поэтому я не могла разобрать все, что он говорил мне.
Его зовут М.. Я бы написала его имя полностью, но он хочет, чтобы я не делала этого даже в нашей переписке. И попросил меня стирать в компьютере все его письма. Я не послушала его, но, надеюсь, он не узнает. М. был моим сокурсником. А еще он католический священник. То есть связан обетом безбрачия.
КРИС
Поворот головы. Взгляд… Когда он садился рядом, я знала, что он ощущает мои духи… Крис был моим преподавателем. Но в этой стране близкие отношения между преподавателями и студентами почти вне закона. Поэтому он меня даже на ланч не мог пригласить. Большой, красивый, с пышными каштановыми волосами и маленькой татуировкой на правой руке, на внешней загорелой стороне, между запястьем и локтем - листочек зеленый. Наверное, клеверный. …У него фамилия Клевер. Крис Клевер.
Клевер рос вдоль тропинок, когда я была маленькая. Розовый и белый. Круглая головка, круглые листья. На вид он сладкий, на вкус почти горький. Лепесточки всегда рассыпались во рту и я каждый раз жалела – зачем его пробовала?
М.
Оба влюбились в меня. Для обоих это было нарушением их служебных обязательств. А я замужем. М. знал об этом, Крис нет. Крис нравился мне, поэтому я старалась избегать данной темы. Что касается М., то в его речи постоянно проскальзывала нелюбовь к моему мужу, хотя он его никогда не видел. Мы с М. часто о жизни говорили. Выходили в обед на улицу, садились на скамейку и разворачивали ланч… Я его как-то спросила, не надоел ли ему целибат и не хочет ли он жениться?
- На тебе? – повернулся ко мне М..
- Да что ты, - покачала я головой над своим салатом.
Хотя меня слегка завело то, что у него появилась такая идея. Он, я помню, покрутил в сухих крепких ладонях яблоко, глубоко вздохнул и сказал, что, наверное, был бы хорошим отцом. Грех, конечно, но я его часто целибатом дразнила и спрашивала, почему некоторые священники обращают внимание на девушек, несмотря на обет безбрачия. «Ты думаешь, что священник - ангел?», – смеялся он и махал кистями рук вот так – как маленькая птичка. Хотя на самом деле он крупный человек.
В другой раз я попросила его представить (ведь он сам называл себя живым мужчиной), что наступит день, когда он влюбится. М. посмотрел мне в глаза и тихо-тихо сказал: «Может быть».
Он очень забавно обсуждал со мной американских женщин: как они одеваются, и как странно видеть здесь порой весьма полную даму рядом с приличным мужчиной. «В Европе – говорил он (он был оттуда) - такой женщине трудно найти себе хорошего спутника, - а вот ты потрясающе выглядишь». Я не спорила, конечно, но было не по себе. Обычно церковь меня интересует только в той степени, в какой она представлена в истории мирового искусства. Обет безбрачия, «можно», «нельзя», каноны и другие заморочки – только экзотика. Но экзотика тоже должна жить по своим правилам. Я как-то видела во Флориде белок, скачущих по пальмам. И у меня было ощущение очень нехорошей неправильности. Как и в разговорах с М..
- Ты же священник, ты не можешь замечать женщин, - щурила я на него свои глаза.
- Как же не могу? А если ко мне приходят люди и просят дать совет насчет их личной жизни, я должен в этом разбираться…
Он слишком часто повторял мне, что хочет иметь семью.
- Значит, у тебя есть веская причина стать Папой Римским и отменить целибат, - шутила я.
КРИС
Так вот, он был моим преподавателем. Сначала были Джен и Марис, потом Кевин, а следующий он. Если не с первого, то со второго дня появился между нами такой особенный ток, который для меня как наркотик, и без которого я просто погибаю. Этот ток все знают, но его невозможно описать. Никто вроде ничего особого не делает и не говорит…
Я видела, что Крис постригся, потом рубашку новую купил.
Есть комиксы, где написано «без слов». Наши с Крисом отношения были такими. Уже через неделю на нем было повешено что-то вроде видимой только мне таблички – «хочу, чтобы ты была моей женой». Один раз мы разыгрывали семейную сценку, для которой мне нужен был муж, и его роль в течение двух минут играл Крис. Такая это была милая картина, когда я взяла какую-то коробку в качестве кастрюли и маркером стала мешать в ней как ложкой, а Крис в это время рядышком карандашом что-то резал. И я вдруг почувствовала, что он себе взаправду это представляет – настоящую кастрюлю, кухню и меня в переднике.
И если он наклонялся надо мной, чтобы посмотреть, что я пишу, то я знала, что на самом деле он хотел вздохнуть моей «Nina Ricci»…
Когда мы разбирали телепередачу про фильм «Beautiful Mind», там было много про семью этого Нобелевского лауреата, что у него жена красивая, и она иностранка. Крис сказал тогда, что nice family – мечта каждого американца. И, как всегда, сопроводил слово «семья» взглядом в мою сторону.
Я читала, что в любовницы мужчины не прочь взять блондинок, но жениться предпочитают на шатенках, потому что те кажутся им очень нежными. Так что я ему подходила. К тому же у самого Криса густые каштановые волосы. Очень мягкие. Я все время хотела запустить в них руку. Думаю, что его мама тоже шатенка, то есть у него этот идеал прочно сидел в голове. Что касается нежности, то я на эти четыре недели, пока он был моим преподавателем, стала такой спокойной и кроткой…. Да, каждый раз, как речь о семье или детях заходила, он на меня начинал смотреть. А мне уже самой захотелось оправдать эту его надежду, и я представляла, как иду по улице с ним и чудесными малышами.
Одна моя сокурсница однажды стала спрашивать Криса, сколько ему лет. Он рассердился, запнулся, а потом сказал. И я решила, что игра окончена, потому что получалось, что он младше меня на три года. А у меня есть бзык - я влюбляюсь только в тех, кто старше. Тогда же я случайно узнала, какой он университет закончил. Открыла интернет, стала смотреть выпускников по годам – мне хотелось побольше про него выяснить, например, тему его диплома, чтобы дальнейшая игра была более квалифицированной.
Нашла я его в списках. Если он сказал правду, то получалось, что диплом ему выдали в 18 лет. Я лишь потом поняла, что он преуменьшил возраст, потому что хотел казаться моложе. Ему в голову не пришло, что я ровесница. Я это узнала, когда мы с Крисом как-то рассматривали в одной книге восточный календарь. Он показал на одного зверя и сказал – это мой. «И мой» - ответила я.
Но все-таки думала иногда об ангелах. Тогда, правда, только об одном. Когда поняла, что дело очень серьезное, то сказала себе – если над Крисом летает ангел, то он все это остановит.
Я помню, когда уезжал домой другой мой однокурсник, Луис, который работает в Аргентине менеджером в самом шикарном отеле, где, как он говорил, любит останавливаться даже семья владельцев Benetton, – так вот, когда Луис уезжал, он пожелал Крису, чтобы тот женился и приехал к нему в отель на медовый месяц. Крис кивнул и посмотрел на меня. Вау, как я захотела провести в этом отеле медовый месяц с Крисом … прости меня, Господи.
Я как-то, помню, возвращалась домой, и вдруг увидела в одной из многоэтажек в большом окне огромные буквы «Happy». Я решила потом каждый день туда смотреть, чтобы посчитать, сколько дней она продержится, но все время забывала. Только недели через две вспомнила. Там ничего уже не было.
Единственно чего я боялась, что М. как-нибудь при Крисе ляпнет про мою фэмили и все рухнет. Правда, я не знала, как быть, если не рухнет – как я из этого выпутаюсь. Думала, что если Крис все же пригласит меня на ланч, я невзначай спрошу: «Неужели ты думаешь, что такая женщина как я может быть одинока?». И еще скажу, что столько-то лет назад, когда я выходила замуж, я не знала, что однажды его встречу.
Крис был образованным молодым человеком, любящим историю и искусство. Поскольку по счастливому стечению обстоятельств эти два предмета были базовыми камнями моего образования, я решила поднять Крисово восхищение мной до невиданных высот и вспомнила былую научную специализацию, сделав на занятиях доклад о продаже Аляски. «А что все-таки случилось с принцессой Анастасией?» – спросили после доклада мои милые сокурсники. Но Крису понравилось. Мой следующий охмуреж был еще более действенным и к тому же романтичным. Воспользовавшись тем, что очередная тема домашнего эссе посвящалась художникам, я написала чудную историю про свою любовь к импрессионистам. Там рассказывалось, как когда-то холодным февральским днем я много часов стояла в Ленинграде в длинной-длинной очереди, чтобы посмотреть на привезенных из Америки Дега и Ренуара. Возможно, только это было правдивой стороной моего образа, который я старательно лепила для этого американца. «Мне это очень понравилось», - прочувствованно сказал Крис после перечисления десятка потерянных мной в эссе артиклей.
Когда наступил последний день моей учебы у Криса, я подумала - он сделает нечто такое, чтобы меня не потерять. Но он был в тот день очень нервозным и даже раздраженным. А потом я попрощалась, нашла его долгий-долгий взгляд и пошла по своей Connecticut домой. Там я открыла в компьютере почту и нашла в ней чудесную открытку, которую Крис послал еще накануне и, наверное, ожидал, что я ее сразу увижу: картина Вермеера «Девушка с жемчужной серьгой». Я подумала, что это очень красивое признание в любви и послала ему сияющий ответ, допустив неосторожное выражение «Дорогой Крис». Возможно, именно оно все сломало. Потому что ответа я не получила. А может быть, М. все-таки сказал ему, что я замужем?
М.
Когда я оставила учебу, М. стал слать мне письма – самые страстные в моей жизни и самые, наверное, кощунственные в его – о том, как он молится о нашей встрече. Все это закончилось двумя печальными бумажными стаканами с - бр-р-р–американским кофе и длинными минутами, когда его слова о чувствах ко мне прорывались через шум в кафе. Пока он говорил, я думала о беспокоившей меня заусенице на правом мизинце. Когда М. на минуту вышел, я постаралась ее откусить, но не очень получилось.
Он никогда при мне не был одет как в церкви. И в тот день тоже: джинсы, фланелевая клетчатая рубашка, из-под нее выглядывала белая футболка. Слева от нас было большое окно, за ним на улице стояли другие столики. М. отказался пить кофе там. Его беспокоило, что мой муж может увидеть нас вдвоем. Я не понимала этого. Я сказала М., что свободна. Потому что каждый человек настолько свободен, насколько он этого хочет. А брак не смерть и не тюрьма. Но у меня не получилось отыскать момент, чтобы узнать у М., не он ли задушил мой роман с Крисом. Потом я решила, что если имеешь друга-священника, надо попросить его об отпущении грехов.
- Я думаю, что когда твоя церковь приравнивала красоту к злу, - она была права… - начала я.
М. покачал головой. За соседними столиками сидели люди, один читал в углу газету, и я слегка переживала, что они могут нас услышать.
- Моя внешность часто привлекает других людей, и потом им бывает больно. Это грех? – Спросила я в надежде, что М. меня опровергнет. Он так и сделал, вдохновенно сказав, что для любого мужчины счастье смотреть на меня или прикасаться ко мне.
- Ты не должна беспокоиться об этом. Ведь это не грех – делать людей счастливыми, - говорил он, глядя на меня взором человека, готовящегося к скорой гибели.
- Недавно один американец хотел жениться на мне и иметь от меня детей, а потом он узнал, что я замужем… Молчание тоже может быть обманом, - настойчиво продолжала я самообличение.
- Ты тоже его любишь? – с несвященническим ужасом спросил М..
- Нет. – Почти солгала я.
…Так что меня сейчас мучает? Я хочу видеть рядом Криса, и чтобы М. тоже всегда любил меня, даже если ему это запрещено. И я не желаю делать больно своему мужу, тем более, изменять ему. Я чокнутая.
Если на том свете Тот-Который-Самый-Главный вытащит из кармана список всех моих сумасшествий и сумасбродств, то я сошлюсь на М. и скажу, что тогда, в кафе, когда меня так мучила заусеница на правом мизинце, а из бумажных стаканов с кофе вместо ложечек неэстетично торчали длинные деревянные палочки, М. дал мне индульгенцию. Возможно, к тому времени М. станет Папой Римским, и действие индульгенции будет более мощным. Не знаю, поможет ли мне это на самом деле. М. почему-то перестал писать мне. На днях я сама послала два письма. Одно – «М., где ты?», а второе – Крису. Открытку без слов. На ней белая распахнутая дверь, за которой синее-синее море. И я жду. Мужчину с листком клевера на руке и другого, которому совсем нельзя меня любить.
Но они пока не отвечают. Может, у них хорошие ангелы, которые их берегут от этого безумия. И у меня. Дай посчитаю... У Криса, у М., у моего мужа, у меня. Четыре. А ведь кому-то из них снились семь . Где же еще три? Может, они летают над детьми, которых у нас с Крисом никогда не будет?
Впрочем…чш-чччш-чш … тихо… Сейчас я поглажу платье и накрашу глаза. Выйду на улицу как будто за хлебом. И, может быть, кто-то из них будет проезжать мимо… тоже как бы случайно. Сначала это будет М., который весело улыбнется и поедет дальше. А потом Крис. Он выйдет из машины и протянет мне руку с маленькой зеленой наколкой. Если смотреть близко, то можно понять, что это круглый лист клевера. А со всем, что будет потом, я управлюсь без ангелов.
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
С#7
…И ВСЁ БУДЕТ ХОРОШО
(7026 зн.)
Телефонный звонок раздался в три часа двенадцать минут пополудни. Удивленный голос секретарши в трубке:
- Евгения Сергеевна, Вас спрашивает какой-то мужчина. Настойчиво. И не представляется.
- Настойчиво?
- Да. С акцентом… Вас нет?
- Да нет уж, давайте-ка его сюда, соединяйте, посмотрим, кто у нас там такой настойчивый…
Прижав трубку к уху правым плечом , закурила: Zippo больно прищемила ноготь:
- Алло, я слушаю…
- Наш разум – это…
- …лужа мутно отражающая действительность. Привет.
- Привет, москвичка. Узнала?
Первое сентября девятьсот лохматого года. Раннее утро. Первокурсники сгрудились на площади у ГэЗэ. Где-то далеко, на трибуне кто-то бодро призывает нас, будущее и надежду советской науки, приложить все силы к… Холодное утреннее солнце отражается от упёршегося в низкое осеннее небо шпиля и ныряет в прозрачные, подёрнутые наледью лужи с вмерзшими в них тут и там празднично-охровыми кленовыми листьями.
- Эй, в беретке, ты москвичка?
Худющий, высокий, с огромными глазами, шевелюрой, взлохмаченной под самыми невероятными, несуществующими в природе углами, и улыбкой, которая тут же берёт меня в плен, и ведет нас по засыпанным листвой бульварам, сквозь заснеженные улицы и площади, через первую безумную сессию, и многие после неё, к укромному уголку в дальнем конце парка, обрывом срывающегося к Москве-реке. Мы спрятались ото всех, мы взяли ночной тайм-аут перед защитами: завтра – у него, послезавтра – у меня, а потом…
- Я подарю весь этот мир тебе, моя любовь. Вот увидишь, я сделаю так, что ты всегда будешь счастлива, всегда будешь рядом со мной – и будешь счастлива. Еще чуть-чуть и у нас начнётся новая жизнь – взрослая, вдвоём. Мы всегда будем вместе, где бы мы ни были. Ты знаешь – я должен вернуться к себе, таковы правила. Но это не надолго, я получу направление в аспирантуру и сразу обратно. Ты только никуда не исчезай, ладно? И помни: я люблю тебя, я сделаю тебя счастливейшей из женщин. Помни это и верь мне, и всё будет хорошо.
В том не было ничьей вины, что аспирантура не сложилась. Ведь не было же ничьей вины в том, что новые независимые государства так горячо пригрела на своей широкой груди далёкая Америка. Выделила кучу учебных мест молодым, подрастающим кадрам из ставших внезапно «заграницей» стран. И это было просто замечательно, что одно из них досталось тому, кто лучше всех закончил наш курс, тому, кто подавал такие надежды: как ни крути, а нашему юрфаку еще рано тягаться с Гарвардом. И всё было просто замечательно: впереди была вся жизнь.
- Конечно узнала. Рада слышать. Как ты?
- Отлично. Лучше всех. Я, кстати, в Москве. Только что прилетел и сразу звоню тебе.
- Прилетел? Откуда?
- На этот раз – из Нью-Йорка…
Никто и никогда не узнает как мне удалось тогда получить визу. Никто никогда не узнает какими правдами и неправдами я получила приглашение на ту конференцию. Никто никогда не узнает сколько раз за семь часов полёта я прокрутила голове кинофильм нашей встречи. Встречи, так жестоко арестованной тобой во времени, встречи, считая дни до которой, я извела три календаря. А потом были Манхеттен и Центральный Парк, кофе из больших толстостенных картонных стаканчиков и донатсы, облитые неприлично толстым слоем глазури, билеты на Cats и смотровая площадка Empire State Building:
- Я подарю тебе весь этот мир, любимая. Посмотри, он намного больше, чем мы с тобой рассчитывали. Она практически бесконечен. И он переполнен возможностями. Вдохни этот воздух, родная, и ты поймёшь, что это мир, достойный завоевания. Я сделаю всё, чтоб ты была здесь счастлива, счастлива со мной, чтоб ты ни в чем не нуждалась. Я буду работать день и ночь, но рано или поздно, а я знаю, что это будет скоро, очень скоро – ты будешь здесь, со мной. И мы больше никогда не расстанемся. И никогда больше между нами не будет не то что океана, между нами не будет ни молекулы разлуки. Помни это и верь мне, и всё будет хорошо.
Прилетев домой, я пошла в Дом книги и купила новый календарь. А потом, когда я уже перестала переводить бумагу, и стала отщелкивать дни на экране монитора, лента электронных новостей вдруг брызнула мне в глаза родным именем: маленькое независимое государство обрело нового члена Парламента. Новый, молодой член Парламента откликнулся на зов родины и стал надеждой и опорой всего страждущего населения маленького независимого государства.
- Ты к нам надолго? И вообще, каким вдруг ветром?
- Ну ты же знаешь, что у нас там делается. Ты же понимаешь, к чему всё идёт. Внеочередные выборы – через пару месяцев. Нам, наконец, удалось сплотить оппозицию А потом… сама понимаешь, мне выбраться будет совершенно невозможно. Особенно сюда, к вам… к тебе. Вот я и решил лететь в этот раз через Москву. Мы же сколько не виделись? Года четыре? С того твоего приезда к нам, так?
С по-мальчишечьи закатанными рукавами, небрежно придерживая руль одной рукой, он весь светился счастьем и гордостью – то ли за свой город передо мной, то ли за меня – перед пролетавшими мимо нас старинными замками, островерхими крышами, уютными садиками, памятниками, историей… Воздух был переполнен электричеством перенакопленных эмоций. Он хотел показать мне всё и сразу. И ему это удалось: лишь поздно ночью, изможденные бесконечным движением, мы замерли у искрошенных ветром и дождями зубцов крепостной стены. Мерцающие огоньки засыпающего города где-то далеко, у горизонта, переходили в россыпь ярких, неправдоподобно ярких звёзд:
- Я подарю всё это тебе, милая. Представляешь, вся эта земля, вся её история и всё её будущее сейчас вот в этих руках – в руках, обнимающих тебя. Ты представь только себе, какой мы уже проделали путь, как много мы уже достигли. И теперь мы так близко о того дня, когда мы, наконец, будем одним целым. Ты так нужна мне, родная. Только рядом с тобой я смогу всего достичь, всё сделать так, чтоб мной гордилась и ты, и моя страна, и наши будущие дети. Кроме этого – всё ерунда, Всё, кроме этого – лишь игра нашего разума. А наш разум – это лишь лужа, мутно отражающая действительность. Помни это и верь мне, и всё будет хорошо…
И мы поехали к нему. И я впервые вошла в его дом. И была долгий-долгий полёт, где ни сна, ни яви, а лишь бесконечная нехватка воздуха и сладчайшая из интоксикаций. И нежное утро, осветившее любимый профиль на моем плече. И ласковый тёплый луч, пробежавший от его виска к моей груди и дальше, по торосам измученных простыней, пересчитавший разбросанные извилистой дорожкой рубашки-чулки-носки, рассёкший белое безмолвие оштукатуренной стены и замерший на фотографии улыбающейся женщины с младенцем на руках.
- А кто это на фотографии?
Он должен был жениться на ней, на этой американке с глубокими и достойными корнями в недрах истории его маленькой независимой родины. Он должен был родить наследника от этой симпатичной, жизнерадостной блондинки с состоянием больше, чем бюджет его страны и ногами длиннее, чем периметр её границ. Нет, он, конечно, не любил её. Нет, конечно, он не жил с ней. Нет, конечно, он не хотел, чтоб так вышло. Просто так получилось. Так было нужно. Так было правильно. Так и только так.
- Кстати, я ведь даже не знаю, чем ты сейчас занимаешься, чем живёшь….
- У меня своё дело. Частное охранное предприятие – сопровождаем грузы, то да сё…
- Вот как??!! Когда же ты бросила юриспруденцию??
- Да несколько лет назад. Надо было делать разумный выбор – и я его сделала. Благо, выгодный кредит подвернулся.
- Рассчиталась?
- Почти. Без 5 минут.
- Что ж, я рад. Замужем?
- Нет.
- Всё одна?
- …. Ну так что там насчет встречи? На нашем месте?
- Конечно, на Воробьевых. Ближе к вечеру?
- Да, ровно в 7.
- До встречи…
За несколько часов, прошедших с того мгновения, как я положила трубку, я успела: попросить секретаря заказать и выкупить два билета на рейс Москва – Мадрид, вылетающий из Шереметьево в полдесятого вечера, one-way; позвонить маме и попросить её немедленно забрать из садика Егора, моего тощего трёхлетнего ангела с огромными глазами и волосами, взъерошенными под самыми невероятными, несуществующими в природе углами, собрать его любимые игрушки, минимум вещей и привести его к восьми в аэропорт; сделать один звонок: «Сегодня. Вторую половину суммы можете переводить завтра, после утренних новостей».
Еще раз удостоверившись, что с визами всё в порядке, бросаю в сумочку паспорта, губную помаду, записную книжку с номером счета в Banque de Madrid и мою безотказную беретту, которая поможет ему, наконец, подарить мне весь этот мир.
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
С#8
КУСОЧЕК СЫРА
(18769 зн.)
Ее обокрали.
В проезжаемой ею насквозь совершенно чуждой столице. Большой, поточной и бездушной. Она уже не первый час слонялась вокруг трех вокзалов, автоматически возвращаясь примерно на то место, где скорее всего это случилось и все повторяла как заведенная: Наш разум – это лужа, мутно отражающая действительность. А может и не лужа, иногда думала она, и снова надеялась, что не украли, а потеряла. Вот там надо посмотреть, за мусоркой, или вот за этими ларьками, согнанными в ряды.
Но - нет, нет и нет. Ничего. Ни карманов, ни денег, ни билета, - ничего. И совсем она забыла о морозе. И начала забывать о том, куда ехала, зачем, и откуда. Приступ туповатого одиночества кинут ей жизнью. Что с ним делать? Она не знала. И не мамина дочка, но такого жизненного опыта, да еще, как теперь говорят - “по нашей жизни”, у нее нет. Нету... как и этих гадких денег, что кто-то получил играючи, а они ей так нужны сейчас... Тоска - вот одно из ее лиц - огромное и равнодушное, с многочисленными неприглядными деталями города вокруг и трещинками и грязью на этих деталях. А она уже почти сомнамбула... В своей милой светлой с пятнами шубке с распахнутыми поверх голов прохожих серыми глазами.
И она не замечает, что приходится отмахиваться от приметивших ее типчиков, гужующихся при вокзалах. И только потому ей это удавалось, что она в этом своем состоянии почти полного транса, тупо бьющего ей в виски вопросом “Что делать?” совершенно их не замечала, а значит - не боялась. А вот привокзальные девочки наконец решили, что она точно заезжая, и надо определиться с территорией, и начали резкий разговор с предложением катиться отсюда к.... Она и на них посмотрела ошалело, как на приведений. За что получила своей же сумкой по голове и, оказавшись в грязном сугробе, ошалело смотрела, как мелковатая шлюшка замахивается на нее снова. Знакомая сумка, описывая дугу, перевалила зенит, и она отклонилась назад. Все ее оставшееся добро снова неуклюже плюхнулось к ней на грудь и она вцепилась в грубую холодную ткань, чтобы не пришлось видеть, как та снова убегает от нее в зенит. Ведь это было то немногое знакомое, что ей осталось в этой серой чужой холодине города.
Сумка дернулась резко, до боли в ногтях. Она поняла, что второго рывка не выдержит, но продолжала держать. И второй рывок действительно почти порезал ей подушечки пальцев, но почему-то оборвался, затух... Наполовину вырванная сумка осталась в ослабевших пальцах. И через пару секунд почти вровень со своим лицом она ощутила чей-то неженский (уф-фффффф!) взгляд. Он посмотрел на нее сквозь неровно сидящие очки из-под темного кролика, и стал неуклюже вытаскивать ее из сугроба. Пока она не сообразила помочь, ничего не получалось. Но, наконец, она привела в движение вату ног и помогла ему поставить себя почти вертикально, привычно глядя над его головой на пастельные тона псевдо балкончиков торгового здания через площадь. Он что-то спрашивал, что-то говорил... Она понимала, но липкая лень чрезмерно обострившегося одиночества, которого она не испытывала так остро еще никогда, не давала ей шансов разлепить губы. Потом он стал предлагать. Но не сразу, а поколебавшись, поискав по сторонам и несколько раз крутанув глазами по кругу и, наверное, соображая или решаясь на что-то. И опять она не поняла ничего, но почему-то кивнула - ей вдруг уже сильно захотелось не оставаться наедине с этими площадями, где все на нее смотрело уже с одним только желанием нападения. Она кивнула и через некоторую толику времени, пока он переминался с ноги на ногу, зачем-то копался в карманах и неловко надевал ее сумку на свое плечо, почувствовала, что он повлек ее.. ОТСЮДА! Она почти не поверила... И только в духоте метро, когда его очки мерно заколыхались довольно близко от ее глаз, ее начало отпускать. По капельке.
Она ощутила сжатость со всех сторон, гулкую воркотню езды в туннеле. Она увидела людей, плавно качающихся с ней в едином ритме, увидела его лицо и полосой прилипшие волосы на лбу - он снял шапку. Светловолосый очкарик немного выше нее внимательно следил за пробуждением спасенной к суете города. Ущучил, что она начала приходить в себя и улыбнулся сквозь тревогу на лице. Она ответила вялым движением губ стараясь изобразить ту же улыбку, и сказала что-то благодарное, не твердо еще соображая. Тогда он прямо раскаменел лицом. Растекся в успокоительном выдохе и стал терять дурную, так не шедшую ему бледность. Она ощутила, что пальцы отошли от холода и побаливают. А еще ей тепло и тянуще коснулось под ложечкой. Времени с момента ночной кражи прошло - до вечера. Организм после неестественного напряжения расслабился и шепнул: корми. А может, ближайшая тетка сильнее вжалась в нее локтем. Она сухо сглотнула и снова неловко улыбнулась ему. Увидела ремень своей сумки у него на плече и прилипла к нему, родному, глазами.
Он куда-то вел ее по переходу, едва вытащив на какой-то станции из вагона. Что-то говорил ей. Она кивала и улыбалась. Вел он себя все утешительнее, потому наверное, что она не вникала в смысл его слов. Уставшая, она соглашалась со всем. Он понимал ее. Голос становился все ровнее и все меньше спрашивал, а больше объяснял. Она не противилась. Ее уже баюкало тепло и немного хотелось спать. И ровно тянуло под ложечкой.
Они приехали наверх и после короткого перехода по ровной слякоти меж похожими пятиэтажками поднялись на второй или третий этаж. Он открыл дверь и пропустил ее в тесную прихожую. Засуетившись, помог снять шубку и потянулся даже к сапожкам, но она наклонилась раньше и увидела, как его жилистая рука, повисев рядом с ее лицом, нерешительно убралась. Он провел ее в единственную голую комнату с широкой основой кровати на чурбачках у дальней стены и предложил присесть. Сам тут же сбежал на кухню, оставив вместо себя такое забытое теперь ею слово “кофе”. Она посидела, посидела... И боком повалилась на ровную, почти не подавшуюся под ней, поверхность грубой ткани. Некоторое время она так и смотрела на пустую комнату в полумраке, на неровную трапецию света из кухни, где возился очкарик, на мягкую игру теней в углах. А потом стала вникать в мерный неспешный шлеп маятника. И часы заворожили ее своей однообразностью.
...
Аромат кофе, сваренного из зерен. Она пила растворимый кофе и теперешний запах был необычен. Может - запах желания поесть? Отдаленно он напомнил ей что-то из студенчества и, почему-то, - пончики. Она даже улыбнулась во сне. И начала просыпаться. И вспоминать, что в незнакомом месте. Она потихоньку открывала глаза и снова наполнялась тревогой и усталостью. И под манящий аромат с кухни на нее обрушилось снова, что произошло. Она села и замерла. Кровать слегка скрипнула. Он подал голос с кухни - “Сейчас-сейчас!!” И тут же что-то железочками и стекляшками звякнуло у него там на пол. Он негромко охнул и завозился там. А она могла вспоминать дальше, в каком положении она оказалась, но что-то остановило ее. Она подумала, что, наверное, ничего это не изменит и остановила надвигающееся чувство потери. И заставила себя встать и идти. Куда? Кажется в ванную. ... Нет - запах сильнее - на кухню. Где он сидел под столом, выуживая какие-то слегка парящие остатки куском тряпки. Взгляды их конечно встретились. И разошлись. Они почувствовали каждый свою неловкость. Он - типичную для него перед незнакомой и, теперь он видел, симпатичной женщиной. Она - скованную, потому что ничего не знала - где, что, кто. И еще потому, что старалась не впасть в то вокзальное отчаяние снова.
И пришлось ретироваться ей все-таки в ванную. Где она пустила воду и какое-то время просто смотрела на то, как она течет, как падает, разлохмачиваясь из аккуратной гладкой струи в беспутные почти разделенные, но дрожащие друг от друга потоки. И на то, как капельки, мерцая, касаются поверхности ванны. А он неловко выбрасывал в помойное ведро остатки яичницы, которую хотел предложить даме, но упустил на пол вместе со скользкой стеклянной тарелкой и вилками. Слегка порезался при этом пару раз, но - легко. Потом клеил пальцы пластырем. А заклеив понял - кормить ее теперь нечем. И весь их ужин будет - кофей. Только и можно предложить ей вчерашний ломтик сыра, притаившийся в дальнем уголке холодильника на подсохшем ломтике хлеба. Но заветрившие края ломтиков уже давно и беззастенчиво разошлись, показывая непристойно светлые, хотя и зовущие, еще не совсем разделенные внутренние части. Даме он не решится предложить это. Нет, нет и нет...
А она, всласть насмотревшись на водопроводную воду в ее типично бытовом истекании и даже зачем-то помочив в ней пальчики, перед тем, как решила выйти снова на запах, поняла, что неплохо бы помыться. Вернее - не неплохо, а совершенно необходимо. И почти тут же услышала его громкое и неожиданное - “Чистое полотенце в шкафчике”, отчего даже вздрогнула. И даже сильнее, чем есть ей захотелось стать чистой. Смыть с себя весь ужас вокзальной кражи. А потом - можно будет и начать думать. А сейчас - мыться!!!! Полоскаться до одури! И она с облегчением и нетерпением отдалась поискам нехитрых мужских запасов мыла, и прочего, которого, кроме одеколона, да бритвы ничего не было. А потом – все с себя сбросить и начать, скорее начать. Давно она не ощущала такого животного наслаждения от нехитрого в этих простых условиях процесса.
А у него настало время передохнуть, потому что женщины моются долго. Это было то немного про них, что он знал наверняка. И сейчас был рад этому.
Оставим их - пусть занимаются. И посмотрим на тихое успокоение на улице. На невесть откуда берущиеся редкие большие пушины снега, вальяжно падающие и неохотно теряющие свою немного гордую самость в городских сугробах, которые, как мэр не убирай их, все равно растут. Посмотрим на жалкие и старательные попытки наружной рекламы втянуть Москву в так называемый западный мир... Правда, в спальном районе они даже совсем не смешны. И только когда видишь рекламу, уже подпорченную временем или мальчишками, понимаешь ее серьезность и назначение. А добротно выполненная реклама здесь выглядит полным миражем и совершенно не отличается от мысленного порождения проходящих граждан. Поэтому на нее никто не обращает внимания. А зря... Ведь она денег стоит. Но не ценим мы чужие деньги, поэтому будем смотреть за снежинками, которые все падают, иногда порхая и тем вселяя надежду на то, что воздух никогда не замерзнет полностью.
И вот она помылась. Голая, мокрая, чудовищно хорошенькая! Хоть и не вытирай!! Но это для нас с вами. А он-то не видит. И даже не представляет, потому что она не выключила воду. И он стоит там в комнате, не включая света и смотрит вместе с нами на размеренный снег за окном. Ну и дурак - нет, чтобы дверь к ней взломать.... Ну да, запутались мы - он же не видит!! Теперь мы и не знаем, что с ним, валенком этаким, делать. Может - наказать? Да и так уж он наказан, потому что придется последние деньги отдать ей на билет, а на самые последние - купить ей булочку в дорогу. А на бутылочку пепси уже не хватит, потому что все пепси уже повыбрано неким новым поколением, которое никто не успел приметить. А самое обидное, что и она ему скорее всего не достанется, потому как она, как мы успели заметить - “не такая”, да и долг джентльмена обязывает, как вы понимаете. Вот такие дела. И поехали на этой доброй кляче дальше.
Мокро шлепнули ее босые ступни о кафель пола. Полотенце обнаружено и дан ему законный доступ к белому телу. И тело не против, и полотенцу хорошо. Да и нам с вами наблюдать все эти дамские туалетные мелочи, да секретики - поди плохо! А кому не видно - бросай читать - и марш в реальности дырочки в ванных комнатах сверлить, да подглядывать - тоже мне - “Что там у нее, да как ?” Мне, если хотите знать, совершенно неинтересно вам ее описывать - я лучше сам рассмотрю ее поподробнее... Ой, нравится мне она! И не дергайте сзади за кафтан - не мешайте!
Она забылась немного удовольствием чистоты и очнулась опять только тогда, когда поняла, что все ее чистое белье оставлено в сумке, брошенной в короткой прихожей. А то, в чем она мыкалась почти сутки, она уже не могла надеть на себя такую чистенькую. И она, немного запнувшись, громко позвала его. Только, не ушел ли он? Она, кажется, слышала сквозь шум воды, как бухнула дверь... Еще раз позвала - опять нет ответа. Не слышит или ушел? Чуть прикрутила воду и медленно приоткрыла дверь ванной. Взгляд на кухню - нету. Ушел. И на цыпочках, оставляя мокрые пикантные треугольники на линолеуме покралась к сумке в прихожку. И присела там над сумкой - голышок, с полотенцем едва прикрывающим часть попки. И копаясь уже в сумке вдруг почувстовала - смотрит! Он стоял, не оборачиваясь от окна, с самого начала боясь спугнуть ее даже малым движением, и смотрел в стекло как в зеркало. И видел все на фоне снежного кино за окном. Сон, нереальность - думалось ему. И он дальше наблюдал “ее кошечесть Женщину” у себя за спиной. И взглядом спугнул. Наверное потому, что слишком пялился! И она брызнула обратно с тихим визгом и зацепленным чуть ли ноготком пакетом с дамским бельишком. И он повернулся и, наклонив голову, смотрел на мокрые дамские следы к его неказистой ванной.
И минут двадцать не показывала она носу из-за двери. Уже давно выключила воду. Уже прекратила шевеление в аккуратном развешивании единственного полотенца, но - не выходила. Смущалась. Давно забытое ею чувство - смущение перед мужчиной. Такое большое и... приятное. Она не столько смущалась, сколько наслаждалась смущением. В нем сейчас сосредоточилась вся груда того, что она недочувствовала в своем многочасовом трансе у вокзалов. И она пылала в холостяцкой ванной. Она даже подумала, что это никогда не закончится, но тут смущение сразу же пошло на убыль. А он наконец подал голос с кухни, где занял себя тем, что делал новый кофе, выплеснув старый даже не тронув. И по всем статьям пора было выходить, что она и проделала без проблем. Потому что сразу поняла, что он смущен не меньше нее. И это приблизило ее к нему. Он стал человеком. Он стал мужчиной. Неловким очкариком, который почти спас ее. Она ступила на территорию кухни и села на табурет.
Они улыбались друг другу. И долго, чуть не до одури пили кофе, стараясь светски болтать, но молчания было больше. Потому что они всячески избегали вернуться в разговоре на вокзал, а больше их ничто не связывало. И поэтому они больше мычали, а не говорили - дамское и кавалерское мычание на малоформатной неухоженной кухне. А им было хорошо даже сквозь оставшийся флер смущения. И она хотела есть. И терпела. И пила давно забытый в его изначальном исполнении напиток, который даже завел ее сердечко на неестественные в покое обороты.
И уже за полночь она заметила, что он устал, и как бы вскользь сказала - пора спать. Он встрепенулся и пошел стелить ей в комнате. Она неловко стояла в проеме и смотрела, как неуклюже у него все получается, но поделать ничего не могла - она была дамой и ей надлежало спать на кровати. А ему? Где лечь ему? - вдруг подумала она и спросила об этом. Он махнул рукой неопределенно и она поняла, что его надо класть с собой. И когда он закончил стелить, сказала, что они могут чудесно лечь рядом. Он замолчал, неловко отвернув голову к окну, и она ощутила, что ему хочется ее. И почему-то это ее огорошило - она не подумала об этом, и теперь оказалась между усталостью и мягким долгом благодарности. А еще - между грустью и тишиной ее женского нутра на него. А он отдает ей постель, даже не тронув ее руки. И она зачем-то стала рассматривать свою руку, не представляя, как он может трогать ее.
А потом больше получаса она укладывала его рядом. После затянувшегося движения вокруг кровати и его неловких глупых отнекиваний, сошлись на том, что спать будут одетыми и валетом. Ему по-прежнему хотелось ее, но воспитание и ее прохладное стеснение заставляли его терпеть.
И они легли. И еще полчаса притворялись, что спят. Потом он пошел покурить, потом - она. Потом - оба. И наконец настала полудрема. Она настигла их на ровном полувыдохе. Но споткнулась о кофе и сна не было, хотя явь и отступила. И они немного забылись и стали просто женщиной и мужчиной. И снег за окном был виден им обоим сквозь полуприкрытые веки. И ее рука благодарно легла ему на ладонь. И он погладил ее успокаивающе. Она ответила признательно. Он - понимающе. И она почему-то (я не знаю почему!) захотела. В этом было что-то от платы за спасение, что-то - от нежности и жалости к одинокому мужчине, но больше - от смущения, когда он вожделенно смотрел на нее в стекло.
И он почувствовал, что может попробовать. Положил на ее бедро дрогнувшую руку. И она наконец накрыла ее своей рукой. В нем всплыла нервность отсутствия женщины. И несколько минут были скомканы и неловки. То поглаживания одежды, то стаскивание одеяла, то копошение в простыне. Но и они преодолены. И его губы коснулись сначала ее колена, потому что они все еще лежали головами в разные стороны. И она подумала, что он будет первым ее мужчиной, который поцелует ее половые губки прежде, чем доберется до других. И эта пикантность, сколь не отдаленной она казалась в момент появления в ее голове, - уже вот она! Вот его дыхание уже между ног! Вот оно! А вот его губы. Вот его язык. Вот его усики... И все это - там, на тех парах очаровательно влажных атласных складочек. Как непривычно, стыдно и хорошо ей становилось, и она знала, что ему вот-вот удастся расслабить ее совсем. И тогда она станет вторить ему движениями, плавно подтанцовывать всем телом. И она уже догадывалась, что ей будет зверски хорошо сегодняшнею ночью, потому что внутри у нее уже набухали теплом многие мелкие колокольца страсти, такой естественной после избавления от чудовищных скитаний по вокзалу.
Отношения начались как будто снова. Без перехода они оба стали понятливыми и понимаемыми любовниками. Потому что уже не могли думать, а только чувствовать. Тела вели их. И довольно быстро она исчерпала его с первых ласках. И привела его на себя и приняла снова. Не удар, а плавное горячее ожидание. Как будто заменив язык, он все-таки снова проник в нее языком. Но такое глубокое проникновение было первым и они замерли. Они не двигались целую вечность - несколько секунд, ощущая распластанность и наготу друг друга, и горячую пульсирующую влажность. И она наконец шевельнулась, провела руками по его спине и получила то, что хотела, а потом еще и еще.
Она забывалась и вспоминалась, и начала и окончания были размеренны и разны, как будто каждый раз они хотели показать друг другу разных себя, со всеми оттенками бурного настроения ее тела, которые она не могла даже оценить, и со всем пылом его нервности и спокойствия. Он внимал краскам ее удовольствий, а потом подбрасывал в их затухающий костер новые порции положений. Картинки страсти меняли картинки безмятежности. Вот она под ним вся вытянутая в струнку - от кончиков пальцев ног, до пальчиков на руках. Вот она с выставленным и распахнутым ему навстречу шикарным филейным видом. Она на боку, нижнее бедро зовет оседлать, а вторая ее нога закинута в последний момент на его плечо. И, наконец, опять она под ним, только ее ноги тянутся пальчиками в окно за его затылком, пытаясь поймать снежинки за стеклом.
Сначала она расцветала на пиках буйно и нервно. Несколько неожиданно и даже как-то неудержимо. Как будто прыгая в холодную воду и становясь фонтаном брызг. В эти первые ее оргазмы он вдоволь наслушался ее длинных хрипловатых (наверное горло застудила) прерывистых нот, которые сама она, казалось, не слышала, так они были естественны и по животному красивы. А он продолжал поглаживать вспотевшими прохладой ладонями всю ее голенькую, еще не откликавшуюся на каждое касание, но всею собою уже выказывающую, что это ей нужно. И ожидающую новых волн ласковых поглаживаний и всего остального.
Наконец усталость взяла свое - и даже самые мягкие его касания и поцелуи стали будить в ней только зудящую щекотку. И она устало и благодарно рассмеялась. Опираясь о него и обнимаясь с ним, села на кровати. Прильнула к нему и несколько раз благодарно послюнила ему плечо. И услышала: Какая ты вкусная. И она поняла, что сидит на влажной отчего-то местами простыне, и почувствовала новую волну истомы удовлетворенности, легкой неловкости и усталости. Никогда еще она не сидела всей попкой в своей влаге. Он говорит о реальном вкусе! О том, что он мог почти пить меня... – дошло до нее. И острые ощущения его возни теплой волной прошлись по ее паху.
Тут он зачем-то признался, что угробил еду, и есть нечего. И увидел, наконец, как она голодна. Вернее - понял, потому что она старалась не показать вдруг топнувшего ей снизу вверх под ложечку голода. Она даже замерла. И пришлось добывать постыдный кусочек сыра. И смотреть полсекунды на ее радостно вспыхнувшие глаза, пока она тянула это убожество в рот целиком. И только когда он не влез - она опомнилась и, смутившись, одним махом разорвала его «на полапам», и, даже не подумав предложить ему, затолкала обе половинки почти сразу в рот и долго не могла с ними справиться... Он смотрел и улыбался. А она потом запивала сырный вкус настоящим кофеем с огурцом.
...
Теперь она лежала на второй полке. И понимала, что все происшедшее с ней за последние сутки было простой глупостью и неподготовленностью к малейшим неожиданностям. Раньше, она просто не могла представить, что ее обворуют вчистую, и не могла подумать, что впадет в ту тупую панику. Потому что с ней этого просто не могло быть. И теперь все, что произошло, представлялось ей как длинная ночь с разными реальными снами. И как только кошмар, с которого началась эта ночь, сменился такой странной, невозможной эротикой? Такой необычной для нее. Потому что он был едва ли третьим ее мужчиной, не считая двух одноразовых в глубоком глуповатом детстве, когда тех мальчишек она и как мужчин-то не воспринимала.
Теперь конечно ей на ум пришло, что надо было куда-то пойти - хоть в милицию, куда-то звонить - хоть ее дорогому, который провожал ее, или папе, к которому она ехала. Но спроси ее теперь кто-нибудь, жалеет ли она, что не справилась с прострацией, она бы не сразу ответила. Теперь она уже не знала.
А еще она думала и о том, что заплатила собой, как натуральная девка, за приют и билет. И даже за тот кусочек сыра. Но почему-то именно эти мысли вызывали сейчас у нее истому и ей хотелось потянуться на своей полке с особенным, найденным ее телом несколько часов назад, выгибом. И тут же она ловила себя на легкой щекотке, проистекавшей от сладко вымученных его ласками персиковых мест. Глаза ее были закрыты, и она улыбалась под произносимое ею по слогам слово “Де-в-ка”, и ей почти хотелось вернуться в конец своего кошмара, перед самым вызволением из него...
27.12.98-25.9.02
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
С#11
Дом без фундамента
(4182/5041 зн.)
Ей уже которую ночь снились семь ангелов. Она не знала, кто это такие, но, кажется, помнила, у кого можно спросить.
Выйдя на улицу, она остановила пыльного оборванца, младшего из своих соседей.
- Лирка-дырка, - соблюл он приличия и даже показал язык.
- Ташка – какашка, - привычно отозвалась Лира. – Где мужик с рынка, рыжий такой, живет, не знаешь?
- Как не знать, - повел Ташка носом, - знаю, конечно. Чувствуешь? Теперь нигде не живет…
Пахло гарью.
- Сожгли его дом.
- Почему? – удивилась Лира.
- Говорят, он то ли убежал, то ли повесился.
- А второй, который с ним был? Тощий такой, с длинными волосами.
Ташка кивнул на призрачные из-за тумана горные вершины.
- Там ищи.
Делать было больше нечего, и Лира отправилась в горы, приблизительно выяснив направление. Там, где кончалась ведущая от подножий еле видная тропка, путь ей преградил военный.
- Не положено, - сказал он, явно довольный возможностью хоть с кем-то перемолвиться словом, пусть даже и таким.
Лира склонила темноволосую голову и глянула на него, как обычно смотрела на торговцев – задорно и презрительно сощурившись.
- Знаешь, - спросила она, - куда по Главной Дороге телега каждую полночь гоняет?
- Нет, - озадачился солдат.
- Таких, как ты возит на …
Он не дослушал, набросился – видно, хорошо соображал, и был не прочь побегать.
- Молодец, - сказала Лира. – Ты быстрый, только я еще проворнее.
И припустила обратно. Он сорвался следом. Через пару минут Лира вернулась, но одна, и беспрепятственно продолжила прогулку.
…Прошло довольно много времени прежде, чем она достигла вершины. Картина, открывшаяся ее глазам, была странной – люди держались на каких-то деревянных конструкциях. Приглядевшись, Лира поняла, что они прикреплены с помощью гвоздей. Фу, подумала Лира. Повсюду было грязно и неуютно – мухи, недовольные звуки и чьи-то бессвязные слова…
Но вот, она нашла на чем отдохнуть взгляду – знакомый красновато-золотистый блеск. Цвет волос того, кого она искала. Солнце делало их такими. Лире нравилось. Лире все в нем нравилось. Это был первый день, когда они еще не успели перемолвиться словом.
- Эй! – окликнула она. – Ты еще здесь?
Он довольно долго не отвечал, но, когда она постучала по его столбу, открыл глаза.
- Скоро буду не здесь, - прочитала она по губам, потрескавшимся от сухости и, очевидно от того, что ими питались мухи. Затем он снова закрыл глаза, даже зажмурился.
Лира обошла столб. Ничего в голову не приходило.
- Кто такие ангелы? – спросила она.
- Помошники Бога, - почти беззвучно отвечали ей сверху.
- А кто такой Бог?
- Не знаю. Его люди придумали… Придумали и развесили тут… Так что теперь это я.
- Понятно. А зачем?
- У них спроси.
- Не буду я у них ничего спрашивать. Я лучше у тебя спрошу – ты мне отвечаешь, а они – нет.
- Я скоро тоже перестану.
- А зачем люди тебя придумали?
- Чтоб было в кого верить.
- А этого я не понимаю. Знаешь что? Давай-ка вот как…
Лира подтянулась и зубами выдернула нижний гвоздь. Потом, обдирая коленки, и развлекая себя мыслями о том, почему кровь по вкусу так похожа на железо, залезла сзади на столб и уцепилась за перекладину. Разтянувшись на ней, она сначала зубами выдернула одну железку, затем, придерживая обессиленое тело, еще один. Остальное было просто. Обняв собеседника, она раскрыла крылья и с удовольствием замолотила ими по воздуху.
- Неужели все? – услышала она меланхолический вопрос сквозь шум ветра в собственных перьях.
- Нет еще! – радостно ответила она. – В то, что так быстро – и все, никто не поверит…
- Придумают что-нибудь… Ты не знаешь людей, - ответили ей, по звуку, с мечтательной улыбкой.
- А кто их знает? Ты? – недоверчиво спросила она, перехватывая свою ношу поудобнее. Ей ужасно нравилось летать. Только на еще не очень умела, поэтому, пока правильно распределяла вес, снижалась – так оно легче.
- Теперь знаю, - почему-то на высоте знакомый глуховатый баритон звучал то ли звонче, то ли резче. – Теперь только я их и знаю. Кажется, даже лучше, чем они сами…
- Не вертись! – приказала она. – Уроню… Поэтому давай скорей, отвечай – зачем людям верить в Бога?
- Чтобы знать, что кто-то любит их такими, какие они есть.
- А почему именно ты?
- А я не знаю! Как-то так случайно получилось… понял, как это делается, понравилось мне, вот я и начал… не знаю, может, и пройдет скоро. Необычное ощущение. Абсурд, право же. Люблю, ибо абсурдно.
- А они?
- А они верят. Потому, что абсурдно тоже.
- Что-то в этом есть… красиво, как дом без фундамента. Кстати, знаешь, чего я пришла? Мне ангелы снились… я решила тебя спросить – к чему бы это. Помнишь, ты тогда на рынке сказал, что корова – к заботам. Так и случилось, пришлось крышу перекладывать…
- Да какая там у тебя крыша! – засмеялся он. – Труха одна. И дом без фундамента.
- Уроню, - пригрозила Лира. – За оскорбление жилища.
Они засмеялись. Счастливо, только он – немного нервно, чтобы отвлечься от боли.
- Ты не устала? – спросил.
- Нет.
- Тогда, я думаю, можно поискать твоих ангелов… мне кажется, это вещий сон, и нас где-то ждут. Хотя, конечно, не уверен – ангелов я знаю хуже, чем людей.
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
С#12
(23329/27669 зн.)
ПРИВОРОТ
Неравный бой. Если женщина не сдается, она побеждает, если сдается, диктует условия победителю. В обеих случаях она выигрывает.
(Карел Чапек, «Афоризмы из книги «Сад Краконоша»)
- Наш разум – это лужа, мутно отражающая действительность, - бабка назидательно покачала у меня перед носом скрюченным пальцем. Я аккуратно подобрала упавшую челюсть, закрыла рот и тут же совершенно неприличным образом распахнула глаза. Такого философского высказывания я никак не ожидала. Нет, вы поймите меня правильно, я совершенно не считаю, что все эти старушки-божьи одуванчики только на то и пригодны, чтобы сидеть на лавочках и перемывать кости соседям дальним и ближним. Нет! Я охотно верю, что человек после тридцати остается вполне нормальным. Даже после сорока! Честно верю! Но, во-первых, этой бабуле было лет шестьдесят, как минимум. А, во-вторых, она была ведьмой.
Ну да, конечно, объяснила… Ну, не нужно смотреть на меня такими большими глазами, а то я начинаю бояться, что они выпадут. Глаза, в смысле. А чай горячий, может быть больно. Не нужно в него ничего ронять, тем более, такие нежные органы. Вы знаете, что зрение плохо восстанавливается? А если повредить глаз… Ну, ладно, не буду об ужасах. Это я просто мечтала когда-то поступить в медицинский, вы не обращайте внимания. Лучше продолжу свою историю.
Все началось с того, что я встретила Его. Его, понимаете! Того самого, о котором мечтала всю жизнь…
Нет, все началось с того, что сломался компьютер. Уж не знаю, что там с ним случилось, но эта машинка показала «синий экран смерти» и тихо сдохла, отказавшись реагировать на все разом. Щелканья кнопками совершенно не помогали. И тогда был вызван программист.
Да! Вы правильно догадались, именно этот программист и есть – Он!
- Нда… - глубокомысленно сообщил Он, рассматривая бегающие по черному экрану белые закорючки. – Системник накрылся медным тазом.
- А? – очень умно поинтересовалась я, глядя на его сутулые плечи. Я чувствовала, что влюбляюсь, и это было так восхитительно, что испорченный компьютер казался всего лишь осенней мухой, которая вот-вот уснет и перестанет жужжать, отвлекая от главной мысли.
Он смерил меня пренебрежительным взглядом, поправил очки с треснувшей дужкой и отвернулся. Мир померк, когда Его бледно-голубые глаза обратились к монитору.
- Так что же с компьютером? – робко подергала я Его за растянутый рукав свитера. Нет, это было не внезапно проснувшееся любопытство, а всего лишь попытка привлечь Его внимание. Он даже не взглянул на меня, продолжая изучать монитор.
А я изучала Его. И чем больше смотрела, тем больше Он мне нравился. Даже больше, чем нравился. Я захотела выйти замуж. Прямо сейчас и немедленно!
Нет, вы не думайте, я вовсе не сопливая восторженная девчонка, которая только и ждет, когда же прозвучат свадебные колокола, а в любом представителе мужского пола видит потенциального жениха. Нет. Мне двадцать лет, я вполне самостоятельна и до того, как заглянула в Его туманные глаза, даже и не думала о замужестве. Но Он… Поверьте, перед Ним я не могла устоять.
- А что это жужжит? – я не оставила своих попыток оторвать Его от компьютера.
- Кулер, - отозвался Он, не поднимая глаз. Я вздохнула.
- А что это?
Наверное, я показалась Ему совсем тупой, потому что Он взглянул на меня так, что сразу захотелось съежиться и уползти куда-нибудь под паркет. Кажется, я Ему мешала, и это было очень обидно.
- Вентилятор такой, - Он помахал пальцами в воздухе, изображая непонятную фигуру, и опять уткнулся в экран. Хохолок на Его затылке беспомощно подрагивал, вызывая у меня трогательное чувство умиления.
Я пыталась задавать еще вопросы, но все ответы были столь же невнятны, и Он даже перестал махать пальцами, видимо, считая меня недостойной такой чести. И тогда я пошла к шефу.
Я, видите ли, работаю секретаршей. Уж не знаю, зачем моему шефу нужно было, чтобы секретарша умела обращаться с компьютером, но текстовый редактор я все же освоила. И даже могу напечатать письмо почти без ошибок. Мне кажется, что компьютер в приемной нужен моему шефу для престижа. Он вообще очень озабочен вопросом престижа. Только влюбившись, я поняла, какой у меня замечательный шеф.
- Алексей Михайлович! – с порога начала я, не обращая внимания на то, что шеф рассматривал какую-то бумажку. Ничего с ним не случится. Бумажки приходят и уходят, а у меня, в конце концов, любовь.
- Да, Леночка? – шеф посмотрел на меня страдальческим взглядом и отложил в сторону эту несчастную бумажку.
- У нас сломался компьютер, - конечно, это уже давно не новость, но начальство – это такие люди, которым никогда не помешает напомнить об очевидном факте. Собственно, именно для этого и нужны секретари. Это что-то вроде дополнительной памяти начальникам.
- Да, Леночка, - согласился шеф. – Но, мне кажется, программист уже пришел. Тот мальчик в приемной, это ведь программист?
Мальчик! Я мгновенно возненавидела шефа. Он посмел назвать моего любимого мальчиком!
- Да, программист, - процедила я, с отвращением глядя на капельку пота, поблескивающую на начальственной лысине.
- Так в чем же дело, Леночка?
- Понимаете, Алексей Михайлович, мне кажется, что этого недостаточно.
- Чего?
Интересно, все мужчины такие тупые, или только мой шеф? Правда, я была уверена, что Он, мой любимый, несомненно, самый умный. Шефу до него далеко. К тому же, шеф наверняка не знает, что такое кулер.
- Я думаю, что нужно проверить все компьютеры в офисе, - заторопилась я, видя, что шеф потянулся за своей бумажкой. – Представьте, что будет, если они все сломаются!
Шеф нахмурился. Наверное, представил. Мысль ему явно не понравилась. Не то чтобы в офисе так нужны были все эти компьютеры, но соображения престижа – прежде всего. Шеф сложил бумажки аккуратной стопочкой и направился к двери. Я немедленно ее распахнула, чтобы он не передумал.
Вот таким образом Васенька остался у нас работать. На месяц. Васенька – это Он, мой любимый, если вы еще не поняли. Шеф договорился с ним, что за месяц будут проверены все компьютеры «на предмет выявления скрытых недостатков». Мужчины иногда так странно выражаются! Ну почему бы не сказать просто – для проверки, так нет, нужно наворотить неведомо что. Но это не главное. Главное, что у меня впереди оказался целый месяц, чтобы понравиться Васеньке. Я была уверена, что обручальное кольцо уже у меня в кармане, точнее, на пальце. Я была неправа.
Чего я только не пробовала! В молодости я думала, что красивые глазки и хорошая фигура обеспечат успех у мужчин. Да, у обычных – вполне возможно. На моего Васеньку не действовали ни глазки, ни модные платья, ни самые шикарные духи.
- Вот от этого все мужики без ума! – пела мне подружка, занимающаяся распространением парфюмерии для какой-то фирмы с импортным названием. И она-таки всучила мне косметический набор за пятьдесят баксов! За последние мои пятьдесят баксов, промежду прочим. Вы думаете, что на Васеньку это произвело впечатление? Да, произвело…
- Тут клопов травили, что ли? – пробормотал он, устраиваясь за компьютером и брезгливо морща нос. И это о моих духах! Мне показалось, что он даже не понял, что это такое.
- Путь к сердцу мужчины лежит через желудок, - изрекала банальную истину другая подружка, работающая официанткой в ресторане. – Ты, Ленка, совсем не думаешь, что мужику жрать охота. Все бы тебе тряпки, косметика, глазки строить. А он, может, просто голодный, ты не подумала?
Я подумала. Потом подумала еще раз и начала приносить на работу разнообразные салатики, бутерброды и прочую дребедень. Каждое утро я волокла в офис пакет с баночками и коробочками. Я собственноручно молола кофе на ручной кофемолке, которую принесла из дому. Я варила этот кофе, и аромат был таким, что весь офис сбегался к приемной, нервно шевеля носами и захлебываясь слюной. Васенька равнодушно глотал кофе остывшим, не отрываясь ни на секунду от компьютера. Я подсовывала Васеньке отбивные из цыпленка, кокетливо украшенные глазками из чернослива, а он только бубнил что-то странное и равнодушно пережевывал нежное мясо. Салаты он не любил вовсе. Правда, я этого не понимала целых три дня, но потом до меня дошло, что Васенька ест только из вежливости.
- Слушай, а, может, он просто не видит в тебе женщину? – сказала третья подружка, проникшаяся безнадежностью моей ситуации. – Ты попробуй пококетничать с кем-нибудь. Может, он тогда обратит внимание. Знаешь, мужики – странные животные. Им всегда чужое хочется. Вот и этот – наверняка захочет тебя отбить у другого.
Я потратила еще неделю, очаровывая Петра Степановича. Это наш менеджер по продажам. Очаровать мне удалось, даже лучше, чем я планировала. На седьмой день маневров с глазками и бутербродами, Петр Степанович сделал мне предложение прямо в приемной, в двух шагах от компьютера, за которым сидел Васенька. Вы думаете, что он хотя бы повернул голову? Васенька, конечно, а не Петр Степанович. Ничего подобного! Он лениво почесал нос и заинтересовался чем-то, происходящим на экране. Какой-то кусок железа был ему дороже, чем я.
Конечно, я сказала Петру Степановичу, что не выйду за него замуж. Ведь он меня на целых десять лет старше! Или на двенадцать, не помню. В общем, он попросил меня хорошенько подумать, и показал кольцо с бриллиантиком, которое купил для меня. Я расплакалась. Петр Степанович смутился и ушел, не забыв еще раз напомнить мне, что в любой момент готов на мне жениться. Просто мечтает об этом. Я продолжала плакать, а Васенька даже не посмотрел в мою сторону. Ему было все равно.
- Ничего не получается! – рыдала я на плече Светки, моей подружки еще со смутных времен детского садика. Не знаю, делили ли мы с ней на двоих горшок, но что игрушки у нас были общими, так это факт.
- Ну-ну, - Светка успокоительно хлопала меня по спине. – Ты все пробовала?
- Да уж чего я только не пробовала! – я с отвращением запустила в стену флакончиком с духами. Пятьдесят баксов, из-за которых я голодала две недели, расплылись по комнате удушливым сладким облаком. Светка закашлялась, а я разревелась еще громче. Просто глаза зверски щипало. Васенька был прав, этими духами вполне можно было морить клопов, тараканов, комаров, бабочек, блох и прочую живность. Главное – правильный выбор концентрации.
- Так… - зловеще произнесла Светка и посмотрела на меня одним прищуренным глазом. Второй скрывался за двухцветной челкой. – Значит, нужно пробовать неординарные методы!
- Может, рано еще? – Светкины методы всегда приводили меня в ужас. Ну, или, по крайней мере, вызывали чувство нервного озноба. Она просто не понимала полумер, и если уже что-то делала, то это было нечто глобальное. Вот и сейчас…
- Рано? – Светка насмешливо фыркнула. – У тебя осталось четыре дня. Ясно?
Мне было ясно. И очень грустно. Я опять всхлипнула, размазывая по лицу полоски туши. Под зебру маскировалась, не иначе.
- Значит, нужно что-то необычное! – продолжала развивать мысль Светка. – О! Я знаю, что нужно! Тебе нужна ведьма!
- Ой, - это все, что я смогла сказать и тут же чихнула. Духи в одном полностью соответствовали рекламе – они обладали чрезвычайной устойчивостью.
- Не «ой», а ведьма! И у меня даже есть на примете такая…
Конечно, я не сразу согласилась. Я долго рассказывала Светке о прогрессивном человечестве, которое не верит в ведьм, колдовство и прочую ерунду. Она же отфыркивалась и напоминала о всяких экстрасенсах, в которые верит все прогрессивное человечество, включая и тех, которые не верят в ведьм и колдовство. Она спрашивала, чем заряженная каким-нибудь Чумаком или Кашпировским водичка отличается от водички, над которой прочитала заговор ведьма. Я отговаривалась, как могла, приводя аргументы, на которые у Светки находились контраргументы. В общем, она меня уговорила. И я пошла к ведьме.
Эта самая ведьма оказалась очень милой старушкой. Она немедленно напоила меня чаем с земляничным вареньем и выслушала все, что я могла рассказать о своей беде. А потом сказала про лужу. Ну, вот это самое – наш разум – это лужа, мутно отражающая действительность.
- Как это? – я таращилась на бабку и даже вымазалась в варенье от удивления.
- А вот так. Ты, деточка, подходишь к вопросу прямолинейно. Атакуешь стену лбом и надеешься, что первой не выдержит стена. Так вот, я тебя разочарую. Лоб однозначно слабее.
Старушка не переставала меня изумлять.
- И что же делать?
- Нужно найти дверь.
- Да я уже искала! – я даже взвизгнула от огорчения, начав опять перечислять все свои попытки завоевать Васенькино сердце.
- Деточка, деточка, не пыли, - замахала на меня руками бабка. – Искала, да, согласна. Но ведь не нашла? – я огорченно помотала головой. – Вот! Значит, не там искала! Дверь всегда есть, деточка. Всегда. Поняла?
Я, конечно, кивнула.
- Ну вот! – ведьма победно улыбнулась и кокетливо поправила прическу.
- Ну, да… - жалобно протянула я. – Понять-то я поняла, да только что ж делать?
- Приворот нужен, - зашептала бабка. – Без приворота тут не справиться, точно говорю. Только приворот нужен необыкновенный, потому что твой парень – не простой человек.
- Да он совершенно нормальный! – бросилась я на защиту своего любимого. Еще не хватало, чтоб какая-то ведьма нашла у него отклонения. Сейчас объявит каким ведьмаком или еще чем похлеще.
- Да только обычные методы на него не действуют, - хмыкнула бабка. – Ты ж и так, и этак старалась, а результата нет. Правильно?
Я согласилась. Действительно, всего, что я сделала, хватило бы, чтобы очаровать пару десятков обычных людей. А Васенька, ну прямо как заговоренный. Я тут же поделилась этой мыслью с бабусей. Она похмыкала, налила мне еще чаю и объяснила, что нужно делать.
- А… - испуганно промямлила я, выслушав рекомендацию. – Может, вы это… Сами, а?
- Сами только кошки родятся, - отрезала ведьма. – Хочешь за него замуж, иди и делай, что сказано.
И я пошла, прихватив с собой банку земляничного варенья.
Светке я ни слова не сказала, ни единого звука, хотя она на меня давила, как асфальтный каток, стремящийся к перевыполнению плана. Я героически молчала и вытирала сопливый нос надушенным платочком. Светка плюнула и ушла. А я занялась подготовкой к ворожбе.
Рецепт, предложенный ведьмой, был прост, как граблями по лбу. Мелкое гадание на зеркалах. Казалось бы, что тут такого? Но когда в полночь я сидела в темной комнате, мне было страшно до дрожащей жути. И руки мои тряслись, когда я зажигала свечи.
Две свечи горели перед зеркалами, рисуя внутри темной сверкающей глади коридор. И этот огненный коридор уходил вдаль, дробя мое отражение.
- Стекло волшебное, стекло заговоренное, покажи мне будущее, расскажи о прошлом, - монотонно забормотала я, заглядывая в шпаргалку, подрагивающую в руке. – Стекло волшебное, стекло заговоренное, правом, данным мне, я требую ответа!
Я вглядывалась в зеркало до боли в глазах, видя в нем себя и только себя, множество своих лиц, искривляющихся зазеркальем, корчащих рожи, расплывающихся, словно политые водой, и еще пляшущие огни множества свечей.
- Четыре стороны света, четыре черных дороги… - вновь забубнила я, сверяясь с бумажкой. Вот говорила мне бабка, чтоб наизусть запомнила заклинание, но я не послушалась. Еще бы – стихи меня и в школе не могли заставить учить.
- Четыре линии жизни, четыре времени года… - продолжила я и неожиданно засмеялась. Ну скажите, почему четыре стороны света, если зеркал только два? И свечи – две. А если считать все отражения, то их – ну никак не четыре! Стишок показался мне абсурдным. В самом деле, как я, скептик от природы, могла поверить, что такой бред сможет мне помочь! Я посмотрела на зеркальный коридор и насмешливо покачала головой. Чушь! Собачья чушь!
Где-то в конце этого коридора набухала мутная капля. «Неужели я так выгляжу, если меня уменьшить до размеров блохи?» – удивилась я, и тут капля взорвалась. Огромные, широко распахнутые глаза, неслись на меня из глубины зеркала, а я лихорадочно пыталась нашарить стакан воды. Весь скептицизм растворился, оставив после себя осадок мутной жути.
- Ну где же ты стоишь? – бормотала я, ощупывая стол. В зеркало я смотрела так, словно мои глаза приклеились к ставшему опасным стеклу. Ведьма предупреждала: «Не дай выйти тому, кто появится в зеркале, девочка!» Я была уверена, что это просто, но сейчас счет шел на секунды, а я не могла найти стакан с водой.
В самый последний момент, как это всегда бывает, когда глаза заполнили все зеркало, и стекло вспучивалось, как перебродившее тесто, я нашла стакан. Конечно, я поставила его на край стола, чтобы случайно не зацепить. И, разумеется, тут же зацепила и опрокинула. Тонкое стекло разлетелось с противным хрустом. Я лишилась последней защиты и решительно не знала, что делать. Ну каким образом остановить монстра, буром прущего из зазеркалья, если вода, которой полагалось его обрызгать, разлита по полу?
- Ой! – сказала я, собираясь упасть в обморок.
- Это еще что такое? – сказал монстр, выпадая из зеркала на стол.
Я уставилась на монстра, а он вылупился на меня. Хотелось завизжать, но вместо этого я только истерически захихикала.
- Еще и смеется! – возмутился монстр, усаживаясь на столе. Его фиолетовая кожа блестела, отражая огни свечей. Бугорчатая физиономия кривилась, а редкая шерсть на голове подозрительно напоминала волосы.
- Ты кто? – сообразила спросить я и спохватилась, что нужно было требовать назвать имя. Но какие могут быть требования, когда это создание сидит в нескольких сантиметрах от меня, а в его пасти виднеются не мелких размеров зубки. Правда, сам он не больших размеров, что-то вроде крупной кошки. Но и кошки бывают опасными.
Иззубренный хвост монстра хлестнул по столу, сбивая зеркало. Оно, конечно, присоединилось к стакану.
- Разбить зеркало – к несчастью, - машинально сказала я.
- Твои проблемы, - огрызнулся монстр. – Что это за фокусы? Сижу себе спокойно на семинаре, никого не трогаю, вдруг – хватают, тащат! Народ вокруг визжит, профессор охранный круг рисует… И вот я тут. И что все это значит?
- На каком еще семинаре? – удивилась я. О том, что у демонов зазеркалья бывают какие-то семинары, ведьма меня не предупреждала.
- По оптоэлектронике, конечно, - отмахнулся монстр. – Но куда я попал?
- Ко мне домой, - промямлила я.
- Да? А ты кто? – монстр смерил меня презрительным взглядом. – На демона не похожа, описание не совпадает.
- На демона? – я возмутилась. Еще бы, ведь это он – демон, а вовсе не я!
- А кто же еще может проделать такую штуку, как ты со мной? – рявкнул монстр. – Только демон! Но в учебниках таких нет…
Он задумался, косясь на меня желтым глазом, словно измерял для внесения в какой-то свой каталог. Я тоже задумалась. Изгнать монстра было уже нечем, так как вода разлилась. Я незаметно уронила в лужу тряпку. В крайнем случае, если он нападет, можно будет попробовать хлестнуть его мокрой тряпкой по физиономии. Вдруг поможет.
- Так зачем ты это сделала? – голос монстра звучал растерянно, и я невольно начала ему сочувствовать. Действительно, а вот если бы я сидела спокойно в офисе, печатала какое-нибудь письмо, и тут меня утащило бы в странный мир… Бррррр!
- У меня проблема… - и я выложила этому монстру все, что со мной произошло. Рассказала и о Васеньке, и о ведьме, и о том, что мне нужен рецепт приворота. Он слушал внимательно, иногда сочувственно похлопывая когтистой лапой по моей руке.
- Ну, милая, ты ошиблась уровнем, - сказал он, когда я, всхлипывая, закончила свой рассказ.
- Как это?
- Тебе требовался демон, а ты попала во Второй Круг Нижнего Мира. Заклинание нужно было читать до конца и не хихикать. А демоны… - монстр поежился – Они вообще живут под уровнями. Даже наши лучшие ученые опасаются заглядывать туда. И как ты решилась – не понимаю! Наверное, ты его действительно любишь, этого Васю. Эх, меня бы кто так любил… Кстати, меня зовут Апух.
- Я – Лена, - представилась я. – А почему тебя не любят?
Монстр уже казался вполне симпатичным. К тому же, у него было имя, он где-то учился, значит, точно не был диким и агрессивным.
- Понимаешь, у меня неправильный цвет, - мне показалось, что Апух смутился и даже сделал попытку покраснеть. Правда, при фиолетовом цвете кожи это было затруднительно, но он напрягся и принял нежно-сиреневый оттенок.
- Странно… - я внимательно посмотрела на него. – По-моему, цвет как цвет. Вполне симпатично. А перекраситься не пробовал?
- Что значит перекраситься? – взвизгнул Апух. – Разве это возможно?
Я тут же продемонстрировала ему набор косметики, лак для ногтей и краску для волос. Лак его заинтересовал. Он долго обнюхивал кисточку, и торчащие из ноздрей пучки шерсти колыхались от любопытства.
- Пахнет приятно, - сделал вывод Апух и провел кисточкой по лапе. Алая полоска заблестела в дрожащем пламени свечей. – О! Вот это да!
Он явно был восхищен, и я тут же подарила ему все бутылочки с лаком. Мне не было жалко. Чего только не сделаешь ради любви! А если какой-то несчастный лак может помочь кому-то – ну так и пусть отправляется хоть во Второй Круг Нижнего Мира, хоть к самим демонам, не жалко.
- Теперь я твой должник, - сказал Апух, любуясь блестящей лапой, переливающейся всеми оттенками красного. – Так что тебе там нужно было?
- Приворотное заклинание, - махнула я рукой. – Да ладно, фигня все это. Ничего не получится.
- Ты уже готова отказаться от своего любимого? – желтые глаза Апуха вспыхнули, как два солнечных зайчика. – Вот так просто взять и отказаться?
- Нет, но…
- Тогда дай мне три дня. Я все сделаю. Честно. Можешь выбирать себе свадебное платье.
Я посмотрела на него, и желтый глаз подмигнул. И я ему поверила. Уж не знаю, почему. Но если я могла поверить ведьме, то почему было бы не поверить Апуху, который явно был существом из другого мира.
Он еще раз подмигнул мне, потрепал по руке и нырнул в зеркало. По блестящей поверхности расплылась серебряная рябь, свечи замигали и погасли. Когда я включила свет, то уже никого не было. Только на полу валялась мокрая тряпка и куча осколков от разбитого стакана и зеркала.
Три дня я провела, как в тумане. Я купила новое зеркало, завалила Васеньку бутербродами, по три раза на дню меняла платья и почти согласилась выйти замуж за Петра Степановича. Сослуживцы за моей спиной сплетничали и покручивали пальцем у виска. Наверное, я действительно была похожа на психопатку.
Наконец, настал третий день. Я стала нежного цвета весенней травки от волнения. Ведь если у Апуха ничего не получится, то это конец. Ведь следующий день был последним днем работы Васеньки у нас на фирме. Да, вы можете сказать, что я должна была попросить у него телефон, и тогда могла бы очаровывать сколько влезет. Но все дело в том, что он совершенно не обращал на меня внимания. Я для него не существовала! Так как же можно было взять телефон? «Простите, Вася, я вас люблю, не могли бы мы встретиться?» – смешно даже представить!
И вот, два зеркала опять стояли на столе, отражая две свечи. Я читала заклинание дрожащим голосом. Рассмеяться в нужном месте не получилось, хотя я очень старалась. И, конечно же, ничего не произошло. Только мелькнуло что-то в глубине зеркала, опять сменившись отражением моего расстроенного лица. Я прочла заклинание еще раз. И еще… И все равно ничего не произошло. Апуха не было. Заклинание оказалось одноразовым. Я укусила себя за палец и выругалась.
В глубине зеркального коридора набухла алая капля и понеслась ко мне. Я быстро отодвинулась от стола, и вовремя – Апух приземлился точно на то место, где только что были мои руки.
- Ну что ж ты так долго? – упрекнул он меня. – Даже неудобно получилось. Сижу на лекции, а тут ты вызываешь. Нет, чтоб сразу, а то вызов идет, а устойчивого контакта нет. То растворюсь, то опять возникну. Боюсь, профессор мне два балла влепит за такое.
- Извини, - пролепетала я. – Никак не удавалось засмеяться.
- А как ты выкрутилась?
- Не знаю. Просто вдруг все получилось.
Я повторила для Апуха каждое произнесенное слово, краснея, когда дошло до ругательств. Он одобрительно оскалился.
- Ты интуитивно нашла нужную последовательность акустических колебаний.
- А? – оказывается, не только наши мужчины любят навороченные выражения. В других мирах то же самое. Наверное, мужской шовинизм интернационален.
- Ладно, - Апух сообразил, что сказал что-то невразумительное. – Вот, принес тебе твое заклинание.
Он сунул мне в руки обрывок тонкой кожи с написанными на нем непонятными значками.
- Что это?
- Приворотное заклинание, которое ты должна прочитать своему избраннику. Против этого не устоит ни один программист. Точно тебе говорю! Я с доктором культурологии проконсультировался.
Среди значков попадались и вполне понятные слова, но в общем это был набор совершеннейшей бессмыслицы.
- Спасибо, - разочарованно сказала я.
- Ну, я пошел, - улыбнулся Апух и помахал мне алой лапой. – У меня свидание сегодня.
- Рада за тебя… - я наблюдала, как он скрывается в зеркале, поблескивая алым лаком для ногтей. Ну что ж, по крайней мере хоть у кого-то личная жизнь наладилась. Я сунула обрывок кожи в карман и приготовилась погасить свечи.
- Да, чуть не забыл! – из зеркала высунулась довольная физиономия Апуха. – Купи компьютер!
- Как это?
- Молча! Пойди с утра в магазин и купи. Иначе заклинание не подействует. Ну все, теперь точно ушел, а то опоздаю. Нехорошо заставлять девушку ждать.
И Апух растворился в зеркальном коридоре. Я пожелала ему удачи, уже ни на что не надеясь для себя.
Компьютер я с утра все же купила. Просто так, на всякий случай. Деньги пришлось одолжить у Светки, которая никак не могла понять, зачем мне все это нужно.
- Ведьма твоя посоветовала, - отговорилась я, и Светкины вопросы прекратились.
Мы притащили компьютер домой, кое-как разместили его на кухонном столе, и я отправилась на работу.
- Ну, сегодня или никогда! – напутствовала меня Светка.
Я только уныло кивнула. Это был последний день, а у меня имелся только компьютер, который даже не был подключен к сети, и клочок кожи с непонятным текстом.
Васенька, как обычно, сидел на своем месте и увлеченно щелкал клавишами. Он даже не кивнул, когда я с ним поздоровалась. Я вздохнула, достала кусок кожи и начала читать:
- Пентиум-четыре, тактовая частота тысяча семьсот, ОЗУ пятьсот двенадцать…
Васенька поднял голову и посмотрел прямо на меня. Впервые за весь месяц. Я вдохновилась и заговорила громче:
- Полная комплектация, выбор периферии, мышь, коврик, модем…
- Модем? А выделенки нет? – спросил Васенька.
Это был первый его вопрос, адресованный ко мне!
- Пока нет, - прочла я на клочке кожи.
- Жаль.
- Но всегда можно поставить, - на этой коже, кажется, было написано именно то, что нужно!
- Мгм… - задумался Васенька. – А пиво у тебя есть?
- И даже сосиски! – прочла я. – Могу пельмени сварить.
И тут Васенька назначил мне свидание. Прямо у меня дома около нового компьютера. Я онемела от счастья и помчалась покупать пиво, чуть не сбив в дверях удивленного шефа.
В общем, мы поженились. Ровно через неделю после того, как я прочла это приворотное заклятие. Мне хотелось, чтобы Апух был свидетелем на свадьбе, но он отказался.
- Понимаешь, Лена, у вас столы высокие, а левитацию я буду проходить только на следующем курсе, - объяснил он.
Зато Апух показал мне портрет своей невесты. Очаровательное такое создание с ярко-розовой кожей и зелеными волосиками. Они договорились, что свадьба состоится, когда Апух закончит учебу. Это недолго, всего сто пятьдесят лет.
Все подруги мне завидуют. Еще бы, ни у кого нет мужа-программиста! Васенька по-прежнему обожает пиво и сосиски. Наверное, это так подействовало заклятие, но я не жалуюсь. Тем более, что почти не нужно заниматься домашним хозяйством. Васенька большую часть времени проводит у компьютера, но никогда не забывает сказать мне «Доброе утро, дорогая!», или – «Спокойной ночи, солнышко». Когда одна моя знакомая тоже захотела выйти замуж за программиста, я поделилась с ней заклинанием. Ее брак тоже удачен.
А вот Светка вышла замуж за внука той самой ведьмы, к которой я ходила за помощью. Теперь она изучает гадание и заговоры. Наверное, тоже будет ведьмой. Муж ее – бухгалтер, и очень надеется, что Светка сможет помочь ему в случае ревизии налоговой инспекции. По-моему, от налоговой никакая ведьма не спасет, но Светка думает, что у нее все получится. Я же говорила, что она всегда любила неординарные методы.
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
С#13
(14700/17800 зн.)
Пути в рай
Ей снова снились семь ангелов. Они парили над кроватью, молча и тоскливо. Иногда они подлетали к телу, что лежало на белом покрывале, и отрывали от него новый кусок своими жёлтыми, как золотые слитки, клювами. Они клевали его всю ночь, терзали не переставая. И под утро от тела осталось так мало, оно выглядело настолько жалко, что ангелы фыркнули и разлетелись. Они не оставили после себя ни перьев, ни следов. Они просто исчезали один за другим, погружая её всё глубже в темноту. Во сне женщина видела своё тело. Своё прекрасное, хоть и несколько размякшее с возрастом, тело. Но она понимала, что там - на кровати - лежали не просто мышцы её и кости - нет, там доживала последние минуты судьба её, целая жизнь. И скелет, что остался под утро - это её будущее: пустое и убогое. Будущее, где никто не будет ждать её, никому не потребуется её героическая душа – совсем никому, даже этим кровожадным ангелам.
А ангелы эти были те семь лет, что протёрла
она возле постели своего
безнадёжно больного мужа. Семь лет она не знала, что
делается в мире, семь лет
не знала она жива ли сама, или это только сон. Сон,
растянувшийся на вечность.
Муж не узнавал её, она не узнавала мужа. Он исходил
кровью и мочой, она потом и
слезами. Но ни на минуту она не задумалась, чтобы
оставить его, ни разу не
вспомнила о себе. Иногда, после бессонных ночей, некто
проникал в её
склонившуюся голову и стягивал мозг едкими
плакатами: "Когда же он умрёт!"; "Уж
лучше б он помер быстрей!". Это были самые страшные
минуты за последние семь
лет жизни. Женщина не знала, что делать с собой, что
делать с этими жуткими
мыслями. И тогда она падала на пол, возле постели, и
рыдала, закрывая голову
руками. И только хрипы бесконечно агонизирующего мужа,
возвращали её душу из
тёмного чистилища, затаившегося под кроватью, в вязкий
туман труда.
Спасительного труда, уносящего все мысли к чертям -
тем самым чертям, от
которых и пришли они.
И вот он умер. Он умер, и больше не осталось у
женщины никого и ничего. Только
пустые, сонные дни, да ночные ангелы. Она вспоминала
последний месяц, и видела
свои дни, словно через запотевшее стекло - такие же
мутные и одинаковые. Она
вспоминала свою жизнь. Как вырастила, одного за
другим, троих детей: двух
дочерей и сына. Как раздавила только распускающийся
цветок своей многообещающей
карьеры глыбой быта. Как тянула на себе весь дом, всю
домашнюю работу, ради
славы и успеха мужа. Иногда он забывал о ней, не
замечал, изменял, унижая затем
жену оправданиями, что запамятовал о ней как женщине.
Но она прощала его, она
прощала всех и всегда. Жизнь её была светла и
искренна. Она сделала всё
хорошее, что может совершить женщина в этом мире. И
вот теперь всё закончилось.
Больше не осталось ничего. Больше нет нужды ей жить на
этом свете. Она никогда
не потребуется никому и ни для чего. Ей осталось
только дышать чужим воздухом,
занимать чьё-то место, да раздражать чей-то взор. Её
заряд вышел.
Она сидела в пустой комнате, в той самой
комнате, где прошла вся её жизнь.
Яркая и прекрасная, наполненная подвигами. Стены
смотрели на неё. Женщине
показалось, что в них собрались все самые счастливые
мгновения её прошлого и
теперь гонят её прочь, прогоняют вон из дома, чтобы
она не затмевала их блеск
своими тусклыми глазами. Там, в этих стенах, собрались
детские улыбки, шаги
мужа по парламентской приёмной, слёзы дочерей,
сверкающие счастьем сквозь
свадебную фату, все вздохи знакомых при виде её дома,
все сладости мимолётных
мужчин, стекающие шёпотками по её воздушной фигуре,
расплывающиеся по её
одухотворённому лицу, не разу не повернувшемуся к ним.
Они застыли в этих
безжизненных стенах, такие лёгкие, такие прекрасные.
Они сидели там и смотрели
на неё в упор. Вся комната дышала этим мёртвым укором.
Женщина задыхалась, в
глазах мутнело. Она больше не нужна даже своему дому,
даже своим воспоминаниям.
Стены молчали, они забыли о ней. Презрение своей
опустошённости и
бессмысленности хлестало её по лицу, наполняло,
проникало во все, самые
забытые уголки тела, и шипело там кипящими волнами.
Она выбежала из дома. Она шла по знакомым
улочкам, боясь поднять глаза, боясь
взглянуть на них. Чтобы не увидеть знакомое место,
чтобы прошлое окончательно
не отвернулось от неё, бросив в безысходную пустоту.
Её толкали прохожие, она
не замечала их. Она старалась не думать ни о чём. Но,
спотыкаясь, она поднимала
голову, и улица менялась на её глазах. Улица
кривилась, казалось она корчит ей
рожи, брезгливо выворачивает губы кленовых аллей.
Женщина почувствовала холод,
она замерзала среди этих чужих людей, среди
недоступных лавочек, посередине
этой неизвестной улицы. Она замерзала и ничего не
узнавала. Невдалеке
послышалось буддистское дребезжание троллейбуса. Она
пошла на шум, как слепая.
Ей ничего не хотелось, только бы согреться, только не
видеть больше этих мест,
отвернувшихся от неё.
На остановке она протиснулась в набухший
троллейбус. Она стояла в задыхающемся
салоне, не чувствуя, не видя своих ног, мечтая только
об одном: не видеть и не
чувствовать так же и остаток своей жизни, стать просто
украшением на стене
гостиной своего сына. Она стояла на задней площадке,
через её грудь и живот
перекатывались, одна за другой, волны входящих и
сходящих людей. Она
всматривалась в их лица, стараясь угадать зачем они
живут. Она надеялась найти
среди них и свою мечту, какой-нибудь мираж, самое
несбыточное видение, к
которому стоит стремиться, ради которого можно жить.
Она заглядывала всё в новые и новые прозрачные
лица, когда на её ягодицы легла
пара рук. Женщина не обернулась. Ладони прижимались
всё плотнее, всё сильнее
давили невидимые пальцы, но она делала вид, что ничего
не замечает. И только
когда за спиной кто-то хрипнул "Ах ты ублюдок", только
когда глухой удар лопнул
у её уха, только когда она почувствовала как хватка за
её спиной ослабевает, а
затем и вовсе исчезает - только тогда женщина
обернулась и увидела
отступающего, выгнувшегося назад молодого симпатичного
парня с родимым пятном
под глазом. У него были большие чёрные глаза, тонкий
нос и тонкие окровавленные
губы. Слабый взгляд его стекал по её фигур,
растворившись где-то между голеней.
Парень вжался в двери и вышел на следующей остановке.
Он никогда не был так близок к своей цели. Вот
уже год, больше года жизнь его
перетекала из одного троллейбуса в другой. Целые дни с
утра до судорог ног он
проводил в троллейбусах. Без выходных путешествуя в
них по городу и по своим
мечтам. Засыпая с мыслью о них, и просыпаясь, только
когда люди наполняли
салоны, словно воздух лёгкие. Щупая, прижимаясь там к
женщинам, выискивая ту
мякоть, ту пухлость, тот идеал, что встретил его когда-
то у створок жизни, что
прятал его от этого безумного стада безумно
агрессивных людей. Месяц за месяцем
он пропускал через свои руки, через свою душу десятки
женщин в день. Старые и
молодые, они проникали в него, проплывали тёплой
волной по всему его телу,
чтобы раз за разом обманывать его память, его надежду.
Ему угрожали, его оскорбляли, унижали. Его
хлестали по щекам, а иногда
опускались до жёсткого насилия. Он возвращался домой
окровавленный, но никто не
встречал его заботливыми формальностями, никто не
пугался, не удивлялся его
виду, никто не постанывал вкушая его боль, ослепляясь
его кровью. И во дворе и
дома было пусто, везде он был один.
Он включал угрюмый рок, который стирал
ощущение теплоты с его ладоней.
Торопливо рыдал. Стремительно сглатывал капсулы не
родившихся криков, что
застряли в его горле. Затем он высчитывал, вычерчивал
идеальные формы. Комнату
его наполняли тучи женщин, они кружились по ней, как
комары. Ему приходилось
только вылавливать их да бросать на пол, размазывая по
холсту.
Он был замечательным художником, лучшим в
городе. Вся жизнь его проходила в
работе, жизнь его была творчеством. А когда уставал,
он мечтал, как однажды
захватит? или, лучше, купит огромный троллейбус. Самый
большой в городе,
специальный троллейбус. Он специально копил деньги на
него. Все свои
симпатичные гонорары он складывал в ящик, и ждал
подходящего, решающего
момента. Когда он будет способен выполнить свою мечту,
когда он решится на неё.
Он соберёт там всех женщин, что привлекли его внимание
за последние годы. Он
запрёт всех женщин в этом троллейбусе. В тишине, без
всех этих потных
мерзавцев, жёстких, как прошлогоднее мясо, высушенное
на солнце. И спокойно
перепробует, почувствует каждый комок душ этих женщин,
и найдёт свою мечту. То
совершенное, то единственное, что на мгновение
мелькнуло перед ним когда-то в
бессознательном детстве.
Он шёл по улице, не поднимая глаз. Он шёл
вперёд и чувствовал за своей спиной
улыбку. Уже много лет она преследовала его, она вошла
в его жизнь вместо того
видения. Улыбка вынудила его начать рисовать, она
заставляла его жить так.
Он знал, что это неспроста. Что нет ни писка
случайности в том, что она
преследует его всюду. Он понимал, что обязан ей,
обязан тем видением накрепко -
на каждый шаг, на каждый вздох. Не будет покоя ему, не
будет пусто за спиной,
пока не разомкнутся губы этой улыбки, похожей на
испанский сапожок. Пока не
остановится он и не услышит свой приговор.
Но он убегал, прятался от неё. А когда
оставался один, бросался к холсту и
погружался в разноцветный мир идеальных форм. Иногда
он даже засыпал в этом
рисованном мире.
Улыбка ждала, она только набухала со временем.
Он чувствовал, как она всё
сильнее липнет к его спине. Он понимал, что ей нужна
только минута, свободная
минута, чтобы проглотить его. И вот сегодня он
решился. Он заперся в своей
комнате, но не включил музыку. Он сел на пол,
отодвинув краски в другой угол, и
принялся ждать. Ждать пришлось долго, очень долго.
Губы приближались, они всё растягивались в
своей жуткой улыбке, заполняя
комнату. Вся комната превращалась в эти губы и
кривилась вместе с ними. Они
надвигались на него, готовые пережевать, перемолоть
это тело. Не было больше
ничего: только маленький человек в углу и огромная
улыбка, закрывающая небо. И
вдруг она лопнула. Человек открыл глаза. Перед ним
стоял, вертя в руках рог
носорога, сам великий Сальвадор. Тот самый Сальвадор,
в мире которого он и
родился. Новый творец, свергнувший старого бога. Он
хотел упасть перед ним на
колени, но не смог, потому что и так уже сидел. Менять
позу было довольно
проблематично, и он успокоился.
- Так, так, так, молодой человек, что это мы
здесь делаем? - великий Сальвадор
заговорил. - От кого это мы прячемся?
- Да нет, я не прячусь, я здесь живу.
- Значит, ты живёшь здесь, так? - он снова
улыбнулся. - А на улице кто будет
жить, свиньи что ли?! - закричал великий Сальвадор.
- Скажите мне, что делать там. Дайте мне какую-
нибудь миссию.
- Так, прекрати мне эти извороты. Говори свои
мысли. Не пропускай их через
окружение своё, говори только то, что у тебя в голове.
- Но я правда не знаю, что делать там.
- Взрывать, взрывать их. Взрывать их своими
мыслями, своими поступками. Ты
творец, ты довольно удачный художник, так значит мир -
твоя игрушка. Ты должен
смять его в своих руках, ты должен изнасиловать его,
ты обязан что-то сделать с
ним.
- Но что?
- Что хочешь, но что-то незабываемое. Сделай
мир своим холстом. Иди на улицу и
рисуй его, рисуй его, как пожелаешь в этот момент.
Из губ великого Сальвадора полилась музыка. Он
исчезал. А музыка трясла,
ласкала комнату. Стены напряглись, и в экстазе
излились на центр пола молодой,
симпатичной фигурой широколицего юноши.
- Ну что, дружище Джим, - обрадовался встрече
художник, - давай сознавайся
какого чёрта та сдох всамделе. Ведь всё равно никто не
поверил.
- Они себя исчерпали. Я больше не мог
совершить с ними ничего нового,
интересного. Они стали пусты, они повторялись, - тянул
он.
- А что ты скажешь обо мне?
- Ты звезда, чувак. Ты можешь делать что-то
реальное. Ты звезда и при том у
тебя ещё и бабки есть. У тебя есть реальные бабки,
чувак. Так в чём дело? Иди,
покупай себе что хочешь, иди покупай всё подряд, и
делай с ним что хочешь. И
когда у тебя появятся какие-нибудь проблемы - помни,
чувак, у тебя бабки.
- Но, Джим, пойми: я не могу. Деньги - это
приходящее, деньги - это так
грязно! А как же высшие ценности?! Как же свет, вечные
идеалы, поиск истины?!
- Блин, чувак, есть высшие ценности, а есть
бабки. Либо одно, либо другое.
Ценности подбирают только те, кому не хватило бабок. А
раз у тебя уже деньги
есть - есть-есть не отвертишься - то высшие ценности -
уж прости - тебе не
светят.
- А как же народ? Ведь они такие же люди как
я. Могу ли я думать только о
себе? Имею ли право забыть о них?
- Они публика. Зрители, блин. А ты, чувак,
звезда - от этого ты тоже не
сбежишь. Так что плюй - плюй на публику, топчи толпу,
испражнись на зрителей -
тогда они пойдут за тобой. Они станут твоими
зрителями, только когда ты
испражнишься на них. Пойми, они для этого созданы. У
них такая миссия на земле:
чтобы на них испражнялись звёзды. Kill and fuck.
Пойми, за каждым словом, за
каждой нотой до самого конца прячется kill и fuck,
kill и fuck.
Джим растворялся в сумраке комнаты, а улыбка
продолжала повторять эти слова.
Они перетекали в художника.
Он лежал два дня. Два дня не рисовал, не ел и
почти не спал. Два он не ходил
по троллейбусам, а только лежал и думал. Он думал,
что мешает ему жить. Чтобы
он хотел перевернуть. Где та сцена, на которой увидят
его люди, и потянутся за
ним женщины благодарным потоком. И понял он: цель его
в армии. От неё всё зло,
вся ненависть людская. Она связывает, душит жизнь. И
только к ней направлены
взгляды всего человечества. Надо разоблачить их, надо
превратить воинов в
простых людей.
Он оделся, вышел из дома, и направился к
ближайшему гарнизону. По дороге он
встретил женщину. Он зашла в магазин. Он постоял три
минуты, стараясь вспомнить
знакомое лицо. И только когда она вышла из дверей с
двумя пакетами, и, повернув
налево, скрылась за углом, он узнал эту фигуру -
последняя его надежда в
троллейбусе, самая сильная его надежда.
Женщина купила белые пушистые - такие мягкие! -
носочки, два пакета сладостей
и интересную книжку - всё, что по её мнению так
необходимо нашим ребятам, нашим
смелым, добрым солдатам.
Все эти дни она тоже думала. Он страдала, не
зная, что ещё оставила без
внимания за свою жизнь. Но теперь женщина успокоилась.
Патриотизм наполнил
жизнь её сладкой истомой. Родина! - она ещё почти
ничего не сделала для своей
родины. А ведь она любила её больше всех, больше себя,
больше мужа, больше
своих детей. Родина, по сути, и была её жизнью,
поэтому она так долго и не
могла вспомнить о своём долге перед ней - просто,
женщина не могла её отделить
от себя.
Но родина такая большая, она такая великая, а
женщина маленькая, ничтожная,
как же она может помочь своей стране, своему краю.
Ночь она металась по
кровати. А под утро услышала гимн, и вспомнила: армия!
Конечно же, армия. Вот
воплощение родины, вот её опора, её сердце. Наша
несчастная, голодная, такая
милая армия.
Женщина тряслась, у неё дрожали руки, все из
них валилось на пол, пока она
продумывала, что возьмёт с собой, как пойдёт поднимать
родину. Она просыпалась
восемь раз за ночь перед этим великим днём, на который
она назначила свой
последний подвиг. Исполнение своей последней мечты. Её
просто выворачивало от
патриотизма.
И вот этот день настал. Она сходила в магазин,
узнала там адрес ближайшего
гарнизона. Вернулась домой, одела самые красивые вещи,
что были дома,
трепещущими пальцами подвела глаза, припудрилась, и
вышла из дома. Она и думать
не смела, что её ждёт.
Возле ворот гарнизона она увидела знакомого
парня с родимым пятном под глазом.
Он сидел, прислонившись к забору, вновь окровавленный.
Кровь так шла к его
лицу, что она даже не обратила на неё внимания.
Невдалеке стоял солдатик. Он
страстно курил папиросу и стыдливо сплёвывал направо.
Женщина даже вскрикнула,
заметив его. Она подбежала и толкнула его в живот
пакетом.
- На, на, держи! - смеялась она.
- Шо это? - солдат брезгливо взял пакет.
- Тебе, тебе, только для тебя выбирала.
Он двумя пальцами вытянул из него белый носок.
Посмотрел на него. Лицо его
искривилось ещё больше - оно просто треснуло. Женщина
улыбалась.
- Что я тебе ещё могу сделать? - хохотала она.
- Ещё? - солдат смотрел на неё с ненавистью
пистолета. - Ещё? - неожиданно
улыбнулся он. - Ну пошли.
Он схватил женщину за запястье и потянул её за
угол, мимо сидящего парня.
- Эй, ты, за мной, - скомандовал он ему.
Они втроём стояли в сыром закутке стены. Он
был скользким и вонял туалетом.
- Раздевайся, - приказал он окровавленному
парню.
Тот продолжал стоять.
- Раздевайся, а то я тебя прямо здесь
угрохаю, - солдат замахнулся прикладом
автомата. - Ты сделаешь всё для меня? - спросил он
женщину.
- Да, конечно, любимый.
- Любимый? - ухмыльнулся он. - Тогда покажи
мне эту любовь.
Она улыбнулась широко, насколько могла.
- Засади ей, - солдат ударил парня прикладом
по почкам. - Засади ей, а не то
тебе конец.
Он нерешительно подошёл, со спущенными
штанами, и попытался обнять женщину.
Руки не слушались.
- Я нужна тебе? - шепнула женщина.
Он молча тянулся к её бёдрам. Она взяла его
руки и положила их куда надо,
женщина подошла и прижалась к нему.
- На пол, - солдат двумя ударами под колени,
подкосил их ноги.
Женщина обнимала парня, его руки продолжали
блуждать по ней. Солдат хохотал.
Она целовала его, и ей казалось, что она целует всю
землю, всю свою родину. Она
обнимала его, и слышала смех в небесах. И тогда
счастье лопнуло в её сердце и
разлилось океанской волной по телу. Это она, только
она смогла утолить всех
страждущих, принести ими то, что они не смели искать в
этом мире. Она всё ещё
нужна людям, необходима своей родине.
Художник, с родимым пятном под глазом, не
думал ни о чём. Он, наконец, нашёл
ту мякоть, что прятала от него жизнь. Он нашёл свою
мечту, и больше не желал
расставаться с этим. Слиться с ней, скрыться в ней, и
больше никогда не
вылазить в этот свет.
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Сентиментальная проза все тексты конкурсных работ 1-13
© Copyright: Клуб Любителей Нескучной Литерат, 2002
Свидетельство о публикации №202091600087
Свидетельство о публикации №202091600087
Рецензии
ДевушкИ, то бишь. Кстати, в тот раз, кажется, я на том же месте опечаталась:)
Юлия Валеева 02.10.2002 11:20 • Заявить о нарушении
Юлия Валеева 02.10.2002 11:20 • Заявить о нарушении
Блин, еще и дописку не туда вбила:(
Нет, обедать надо не отвлекаясь...
Юлия Валеева 02.10.2002 11:21 Заявить о нарушении
Нет, обедать надо не отвлекаясь...
Юлия Валеева 02.10.2002 11:21 Заявить о нарушении
На это произведение написано 5 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.